Текст книги "Суперкарго. Путевые заметки грузового помощника капитана"

Автор книги: Е. Князев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 5 страниц)

Глава 9. Идем за солнцем

В иллюминатор светит яркое солнце, слышится шелест волн, по занавескам от ворвавшегося ветра пробегают судороги. Мы вышли в Аравийское море. Берем курс на запад, на другое полушарие планеты. Штурманы глядят в оба: здесь, в южной оконечности Индостана, много островков и коралловых рифов. Вдруг замолкает машина: что-то там случилось. Теплоход покачивается в дрейфе. Полная тишина, мы слились с океаном. Вот так, наверное, ощущали море наши предки, пересекавшие океан на бесшумных парусниках... Мастер и помполит уселись на корме, закинули удочки, и скоро возле них затрепыхались первые макрели. Я весь расслабился, ничего не могу с собой поделать, одолевают мысли о доме. К тому же ребята один за другим получают радиограммы. У моториста Гриши Григорьева родилась дочка, он ходит недовольный, разговаривая по телефону, обругал товарища, вообще чувствует себя не в своей тарелке. А матрос Леша Балаховцев, наоборот, рад, получив радиограмму о рождении девочки: «Маме будет помощница». Я, конечно, тоже все время думаю о своей Катюхе. Какая она теперь?

Дорофей Терентьевич, как и обещал, связался по радиотелефону с Владивостоком. Дали мою квартиру. Но меня ждало разочарование: жены дома не было, разговаривал только с сестричкой. Конечно, и это хорошо, но я-то хотел другого. Терентьич, поглядывая на собравшихся вокруг его приборов моряков, чувствует себя героем дня: еще бы, ведь именно он сегодня волшебник, одаривающий людей счастьем!

Я сижу с наушниками. Девушка в Москве приятным голосом вызывает наши суда. Каких только нет сейчас в океане: и мурманские, и одесситы, и новороссийцы, и наши, дальневосточники. Со всех концов земного шара несутся в эфир навстречу друг другу взволнованные голоса. Какой прилив энергии почувствовал я после этого коротенького сеанса, будто побывал дома!

А жизнь на судне идет своим походным порядком: сменяются вахты в машине и на палубе, сегодня с утра все моряки вышли на Ленинский субботник. Боцман «по дружбе» подсунул мне местечко – ошкрябать высокую подволоку с закутками. Работаю, думая о доме, о семье. Женщины наши тоже вышли на палубу, неуклюже, но старательно скребут и драят фальшборта, покрывают зачищенные места суриком. Обливаются потом с непривычки, а матросы, те хоть бы что, им эта жара уже нипочем. Вечером прямо на палубе, на выставленном для этого случая столе, сражаются доминошники. «Точила», то есть токарь, – самый мастеровой человек на морском судне, сделал из эбонита огромные и тяжелые кости, издающие при ударе, к удовольствию «козлистов», пушечный гром. У меня на переходе, кроме вахты, нет конкретной работы, и я использую выдавшееся время для занятий английским языком. То-то порадовалась бы наша школьная англичанка, увидев, с каким тщанием изучаю я сейчас неправильные глаголы.

Каждое утро солнце встает по корме судна, а заходит точно по курсу. Мы словно гонимся за ним, растягивая день, и через каждые три дня по радио звучит объявление, что судовые часы переводятся на час назад.

По обоим бортам нас сопровождают стаи касаток. Их высокие клинообразные плавники, как стабилизаторы подводной лодки, легко рассекают воду, животные то обгоняют судно, то отстают, получая, видимо, удовольствие от своего морского превосходства. То и дело расходимся со встречными судами, среди них и наши, советские. Приветствуем, приспустив флаг, запрашиваем, не требуется ли помощь. Не требуется? Ну, счастливого плавания, ребята!

Еще несколько дней – и показались берега Аравийского полуострова, голая, выжженная солнцем пустыня. Входим в Баб-эль-Мандебский пролив, тот самый, который так трудно было произносить, отвечая на уроке географии. Обгоняем две яхты, совершающие кругосветное путешествие. Смельчаки, принявшие на себя трудную миссию единоборства со стихией, машут нам вслед руками.

Африка под боком, а нам холодно. Температура упала до 22 градусов. После Индии и Малайзии это почти север, никто не желает больше плавать в бассейне, и боцман посмеивается над нами. А ветер несет из пустыни песчинки, насекомых, саранчу. Они стучат по пластмассовым крышкам на крыльях мостика. Подходим к Суэцкому каналу.

Слева берега Африки, именно такие, какими я и ожидал их увидеть. Крутые спуски к морю, редкие клочки зелени и далеко, до горизонта, тянущиеся пески пустыни. В воде по обеим сторонам торчат на сваях буровые вышки. Дымят факелы, небо, черное от гари. Нефтяной, газовый край, лакомый кусок для империалистов.

Подошли к порту Суэц, стали на якорь. И вот лоцман уже на борту. Это высокий, красивый араб в европейском костюме и при галстуке. Разговаривает, мешая русские и английские слова. Отвел нас на внутренний рейд, где собрался караван судов, предназначенных для проводки через канал. Весь наш экипаж на палубе, любуется пейзажами. И здесь происходят эпизоды, возможные только на судне. Я, например, за неделю впервые увидел Виктора Путинцева, моториста, даже протянул руку для рукопожатия. Мы поздоровались и расхохотались: вот так дела, живем-то друг от друга в двух шагах!

Утром следующего дня суда по очереди снимаются, разворачиваются и уходят в канал друг за другом. Канал такой узкий, что издалека его почти не видно, и создается впечатление, что пароходы входят прямо в берег. Наш «Сулейман Стальский» тоже входит в канал, соблюдая дистанцию примерно полмили от идущего впереди. Канал выложен камнем. Сразу за ним простирается безбрежная пустыня. На левом берегу нет-нет, да и увидишь рыбацкую хижину, женщину с кучей ребятишек, стадо коз, небольшой оазис, окаймленный пальмами. И бойницы тут и там настроенных дотов. Черные щели бойниц смотрят угрюмо, напоминая о войне с израильскими агрессорами.

Канал расширяется, идем по выставленным буям. Здесь ведут работы японские дноуглубительные машины. «Бывалые» смущены; только полгода назад, по их словам, здесь было так же узко, как у входа, и вот такие перемены.

Сменился лоцман. Добродушный лысый дядька уселся в кресле и подает команды мастеру, а тот соответственно передает их штурманам. После полуночи вдали показываются огни Порт-Саида. Меняем еще одного лоцмана. Оформляем на ходу документы и, взяв их с идущего параллельным курсом катера, выходим в Средиземное море.

Воздух сразу посвежел, стало легче дышать, хотя море совсем не такое, каким я его представлял: вместо голубого простора, перед нами катят серые волны, небо нависло над самыми мачтами. На судне идет подготовка к празднованию Первого мая. Парни надеялись на минибанкет, но первый помощник разочаровал их, сказав, что на судне могут быть только два праздника с шампанским: Новый год и юбилей теплохода, остальные – без всяких вольностей. Парламентеры разошлись приунывшие.

Идем в район Сицилии и Мальты. Матросы в «северной одежде» – куртках и брюках – докрашивают надстройку и трубу. Постепенно судно приобретает нормальный морской вид. А настроение у команды неважное. Замечаешь, что люди стали помаленьку надоедать друг другу. Уже не хочется просто так разговаривать. Обо всем переговорили за рейс, все анекдоты рассказаны, все нюансы семейной жизни обсуждены. В столовой идет фильм. Все сидят строго на своих местах. Как-то я сел на свободный стул, со всех сторон послышался недовольный шепот: оказывается, это место «деда», старшего механика Бориса Михайловича Кучеренко. Извинившись пересаживаюсь. На судне уважают старых моряков. Вот в таких длительных плаваниях, когда с каждым днем растет душевное напряжение, необходимо на судне иметь какие-то святыни: будь это неукоснительно поддерживаемые традиции или просто уважение к старшим, к тем, кто отдал морю больше сил.

Атлантика встречает нас полным штилем и крупной мертвой зыбью. Вот когда стало заметно, что судно наше имеет малую метацентрическую высоту. Качается плавно, медленно возвращаясь из наклонного положения. Не скажу, что очень приятно, когда, накренившись, судно вроде задумывается: стоит ли возвращаться в исходное положение или уж крениться «до победы»?

Ярко светит солнце, и штурманы не сходят с мостика, повторяя под руководством капитана правила ППСС, несения вахтенной службы в мирное и военное время. С карандашами и циркулями в руках «играют в пароходики» – тренируются в расхождении судов. Чего, кажется, проще – разойтись со встречным судном, а каждый год многие суда гибнут именно из-за ошибок в этом деле!

Океан то и дело меняется. Было тихо, но вдруг сорвался шквал, упало давление. Мастер успел определиться по солнцу и, проверив местоположение судна по метеокарте, сказал, что мы находимся в центре циклона. Впереди по курсу еще четыре циклона, правда, не очень глубоких. Но качка все усиливается. Ночью я чуть не вылетел из койки. Пришлось заклиниться спасательным жилетом. Температура упала до десяти градусов. В кают-компании и столовой перед подачей посуды на столы разложили мокрые простыни, чтобы тарелки не катались. Все равно приходится поддерживать тарелку рукой.

Судно кренится все больше, уже и борт скрывается под водой. Невольно вспоминаешь о судах, навеки исчезнувших в морской пучине. Вот уж действительно: стихия была и осталась грозной, как и во времена первых мореплавателей! А ведь по карте циклон, захвативший нас, уже ушел на 600 километров севернее. Впереди нас ждет еще более крепкий шторм. Мастер часто звонит в машину, просит убавить обороты винта или добавить. Третий механик перекачивает топливо то в цистерны левого борта, то наоборот, чтобы уравнять крен. А ветер меняет направление, и трудно за ним успевать.

Но появились чайки – первый признак стихающего шторма. На палубе затрепыхалась диковинная желтая птичка, посидела на трюме с полчаса и полетела дальше. Долетит ли до берега?

А мы с Серегой Мухоедовым, четвертым механиком, оформляем праздничную майскую газету. Праздничный вечер решили провести пораньше, чтобы на берегу не отвлекать народ от работ. Вообще комсомольцы стараются вовсю, чтобы как-то развлечь экипаж после трудных вахт и работ.

По нашим подсчетам, до Нью-Йорка осталось не более двух суток хода, и тут на нас с севера налетает настоящий ураган. Судно перестало повиноваться рулю, бросает его с борта на борт так, что сердце сжимается, хотя виду никто не подает. Мастер постоянно на мостике, поглядывает на барометр, на море, а волны уже перекатываются через палубу, через контейнера.

– Как там наш груз, Женя, не сместится? – спрашивает он меня, в который уже раз.

– Укладка хорошая, – успокаиваю я его, а сам думаю: а хорошо, что в Кланге настоял переделать работу, что в Пенанге поругался со стивидором. Не то сейчас пожинали бы плоды уступчивой вежливости. А между тем крен достиг уже 30 градусов. Так недолго докатиться и до «угла заката».

К ночи ураган рассвирепел, но, к счастью, ветер зашел с носа, а встречная волна не так опасна, как бортовая. Груз наш, видимо, все-таки немного сместился, потому что все топливо перекачали в танки правого борта, а крен все же остался левый.

Мне приходится перепечатывать приготовленный заранее «Морской протест», потому что «страхи», которые по совету капитана я туда внес, оказались детскими штучками по сравнению с тем, что судно фактически испытало. Печатая, приходится одновременно держать машинку и стараться не свалиться со стула. Веселая работка! Про себя прикидываю, что подойдем к Нью-Йорку к уик-энду, концу рабочей недели, так что придется простоять лишних дня два.

Земля! Горизонт обозначился для нас яркой полоской земли, в бинокль я разглядел два моста и несколько высоких коробочек, наверное, небоскребов, задолго до того, как увидел сам город. На борт поднимается лоцман – жизнерадостный, деловой дядька, под сорок, с седыми висками. Мы рассчитывали, что он поведет нас прямо к причалу, а он развернул нас на рейде и дал команду «Дроп энко хиэ»– отдать якорь. Так начались наши первые расходы. Ведь и за постановку на якорь надо платить немалые деньги портовым властям.

Глава 10. Открытая и закрытая Америка

Подъем в шесть утра. Лоцман ведет нас по Гудзону. Проходим под одним, затем под другим мостом, справа остается частокол небоскребов Манхэттена и статуя Свободы на островке. Выглядит «Свобода» в окружении небоскребов совсем не величественно. Швартуемся к заброшенному причалу с наваленным металлоломом и ржавыми складами. Напротив нас блестящий контейнерный терминал, за ним – аэропорт.

Анатолий Лаврентьевнч мимоходом сообщает мне, что стоим в штате Джерси, а на том берегу Гудзона – центр Нью-Йорка.

– Скажите людям, что, поскольку сегодня воскресенье и погрузочных работ не будет, можно сходить в город на экскурсию.

Этого только мы и ждали! Скоро прибывает заказанный капитаном огромный автобус, способный вместить и два таких экипажа, как наш. Выезжаем из порта и попадаем на скоростную трассу – хайвэй.

Смотрим в окна и диву даемся: это и есть знаменитый Нью-Йорк? Вот эти унылые, с облупленными стенами здания, закопченные корпуса заводов, чахлая зелень в редких садиках! Так много я слышал об этом гиганте Америки, но никогда представить себе не мог, что выглядит он столь уныло.

Перед въездом в туннель под рекой Гудзон автобус остановился, водитель уплатил в кассу несколько долларов, и мы въехали в едва освещенный тусклыми лампочками, провонявший выхлопными газами длиннейший туннель. Сразу за ним начинается Уолл-Стрит, Улица-стена, стиснутая громадными небоскребами, лишенная солнца, запруженная народом и транспортом, точно такая, как все мы ее и представляли. Вместе с восхищением мастерством рабочих и инженеров, воздвигнувших эти колоссы, появляется чувство какой-то обреченности. Неужели для того живет на земле человек, чтобы заточить себя в этот бетон и камень? Что если такие Уолл-Стриты встанут по всей земле?

Все дальше мчит нас автобус по стритам и авеню гигантского города. Кое-где встречаются еще парки даже с фонтанами. Цветут яблони, гуляют по аллеям мамы с детьми, спят на скамейках небритые личности. Кого только нет на улицах: и темнокожие африканцы, и малайцы, и индусы, и европейцы. Одеты кто во что горазд: тут и рваные джинсы, и ковбойские шляпы, и легкие вуальки на глазах у чистеньких старушек. Блестит витринами магазинов и отелей знаменитая Пятая Авеню. Это – район богачей, цены в магазинах здесь не доступны так называемому «среднему американцу». И нам, разумеется, здесь нечего делать, разве что посмотреть издали. 42-я стрит, по словам водителя, место сбора гангстеров, сутенеров и всякой другой швали. Я поднимаю «Зоркий», нацеливая объектив на эффектную даму, стоящую, подбоченясь, на углу. Она среагировала, как хищная пума, и сразу же дала знак стоящему неподалеку молодому человеку с накрашенными губами, подведенными глазами и с серьгами в ушах. Тот подбегает к окну автобуса и показывает мне визитку; к счастью, автобус трогается, избавив меня от объяснения с сутенером.

Проехав громадный торговый центр, эмпайр-билдинг, оказываемся на берегу реки. Прямо перед нами высится здание ООН, украшенное флагами стран, членов организации. Перед входом наша знаменитая скульптура «Перекуем мечи на орала». По парку перед зданием течет непрерывный поток туристов из всех стран мира. Входим внутрь. В просторных залах организованы выставки картин, скульптуры всех направлений в искусстве от ультрасовременных до классики. В бесчисленных киосках по бешеным ценам продаются сувениры. Через стекло в фойе видим пустой зал заседаний. На стенах висят фотографии крупнейших политических деятелей мира.

Затем едем на Отчэд-стрит, по-нашему, Садовую улицу. Здесь расположены рынки, лавки, где торгуют по более или менее сносным ценам. За прилавками есть и эмигранты из Советского Союза. Долго добивались, чтобы вырваться в «свободный мир», – и вот торгуют всяким хламом, отчаянно зазывают покупателей.

День близится к концу. Озаренный лучами заходящего солнца, наш автобус мчится домой, в СССР, ибо так мы зовем наш маленький, по сравнению с этим городом, теплоходик. Проскакиваем задохнувшийся выхлопными газами туннель – и вот он, наш дорогой «Сулейман Стальский». И флаг развевается на корме, родной красный флаг. Все возбуждены, смеемся, будто прибыли, действительно, домой.

Погрузка началась Первого мая. И сразу же неприятность: боцманская команда не успела подготовить трюмы. Виноват, конечно, не кто иной, как суперкарго. Потеряли целый час, а у американцев это сразу превращается в доллары, ибо с той секунды, как докер вступил на борт судна, он получает свою зарплату. И ему нет никакого дела до того, кто там и почему не подготовил условия для работы. Существование в условиях конкуренции приучило американцев быть суперреалистами. Вы можете быть ему лучшим другом, но, когда дело касается долларов, не ждите никаких поблажек и привилегий.

Пришла бригада, в основном, пожилых докеров, работают как бы шутя, но не тратят ни секунды на перекуры и разговоры. Зато когда бьет час перерыва, мгновенно останавливают работу. И если в этот момент строп висит над трюмом, докер выключит лебедку и груз будет висеть до начала рабочего времени. Работают они ладно и быстро, но как безжалостно ломают ящики! На рассыпанный груз не обращают ни малейшего внимания, и даже, как мне показалось, с каким-то удовольствием давят его погрузчиками. Вот уж действительно работают не на себя, а на хозяина! По законам порта во время погрузки-выгрузки ни один из наших людей не имеет права находиться в трюме. С болью наблюдаю сверху за этой расправой с ценностями. Стивидор, мужик одного роста со мной, но, по крайней мере, раза в два тяжелее, с вечной сигарой в желтых зубах только ухмыляется: «пусть себе работают, это их дело».

Вместе со стивидором осматриваем груз, приготовленный для нас на складе. Это уже знакомый мне «тин плэйтс», то есть жесть и генеральные грузы на порт Бангкок и в Малайзию. Наш агент Чарли Буш – молодой, но уже начинающий лысеть малый, в дырявых джинсах, носится, как метеор.

– Эжэн, тому, кто хочет иметь успех в этом мире, надо шевелиться быстро, – смеется он в ответ на мое замечание о том, что он бегает, как мальчик. – И не зевать, Эжен, ни в коем случае не зевать!

Он работает сейчас по какой-то новой системе, то есть закреплен сразу за тремя портами: Нью-Йорк, Балтимора и Филадельфия, где обслуживает только советские суда, являясь одновременно еще и агентом и стивидором. Все успевает, видимо, и вправду далеко пойдет, если не сорвется.

Мне, конечно, очень удобно, что и здесь, в Нью-Йорке, и дальше я буду иметь дело только с Бушем, который явится в каждый порт к нашему приходу на своей машине. Чарли работает всего два года после демобилизации, служил на авианосце «Дж. Кеннеди».

– Торговать, Эжен, куда приятнее, чем воевать, – говорит он, подмигивая и похлопывая меня по плечу.

– Согласен, Чарли, лучше торговать. Радист передает мне новую букировку на порты Америки, которые мы посетим. К планировавшимся добавляется еще Галвестон, рядом с Хьюстоном, будем там брать хлопок на Гонконг. Намечается фрахт на 600 тысяч долларов. Это уже неплохо!

По судну снуют любопытствующие посетители. Ко мне то и дело заходят «туристы». А мне забот и без них полон рот.

Куда-то запропастился трюмный Леша Балаховцев, грузчики идут ко мне: надо сменить блок на третьем номере, смазать шкентель на втором, а в третьем уже заканчивается выгрузка, и надо открывать твиндек. На втором номере сломалась лебедка – надо вызывать механика и электрика – бегу к телефону и вдруг обнаруживаю, что мой Леха... красит борт судна. «Чиф послал». Ну что ж, со старпомом не поспоришь.

Но мои мольбы дошли до всемогущего: после обеда меня подменяют, и мастер разрешает мне еще раз съездить в город. Автобус доставляет нашу группу к советской миссии. Пока капитан и помполит отмечаются у консула, мы исследуем близлежащие кварталы. Напротив нашей миссии, в здании бывшей синагоги, располагается небезызвестная «Организация защиты евреев в Советском Союзе». Как тут не вспомнить лавочников с Отчэд-стрит, уже вкусивших плоды этой «защиты»! Почему бы «организации» не обратить свою энергию на защиту собственных граждан в Америке. Хотя бы вот этих детей, которые в соседнем с синагогой магазинчике под названием «Школьные книги» копаются в книжках, заполненных порнографией. А в магазине «детских игрушек» продаются каски, автоматы и пулеметы, пусть пластмассовые, но все – гитлеровского образца. Купят ребенку эту «амуницию», и будет он щеголять в фашистской форме, с фашистскими регалиями и оружием, и едва ли узнает, поймет, сколько крови, страданий принесли народам солдаты в такой форме! А разве вон те парни и девушки, напичканные наркотиками, и вяло бредущие по аллеям, не нуждаются в защите и спасении? Ночью отшвартовались и по узкому каналу направились в Филадельфию. В Филадельфии утром появился примчавшийся на своей машине Чарли, стали с ним оговаривать порядок работ. В воскресенье грузчики работали дружно. Я узнал, что в этот день их почасовая оплата в полтора раза больше, вот и набросились на работу, как львы. А наши ребята постарались в рекордные сроки подготовить трюмы. Вместо 30-40 минут открывали крышки за двадцать. Но я все же думал, как дорого обходятся даже такие простои. А если бы открывались гидравликой, с помощью нажатия кнопки – как много труда и средств можно бы сэкономить!

В День Победы, 9 мая, я узнал от стивидора, что официально в Америке этого праздника нет, но многие его отмечают, в том числе и он, потому что хорошо помнит войну и кто ее выиграл. Понимает он и главную роль Советского Союза в победе над фашизмом.

– Но далеко не все у нас это признают, – говорит он. – В школах не стараются рассказывать детям истинную правду о войне, некоторые школьники даже не знают, кто был союзником Америки и какую роль сыграла Россия...

В этот день как подарок нам в праздник Победы по телевидению показывали «Александра Невского» на русском языке. Смотрели мы фильм всем экипажем с великим удовольствием.

Подбив «бабки» после двух американских портов, выясняю, что расходы наши превысили уже сотню тысяч долларов. Это все надо покрывать фрахтом. Дерут в американских портах безбожно, и работают, как я убеждаюсь все больше и больше, далеко не идеально. По крайней мере, с Сингапуром никакого сравнения.

Третий порт нашей погрузки был Хьюстон. Идем вдоль берегов Флориды. Здесь снова жарко, мы переоделись в шорты, помыли и заполнили бассейн, стали купаться, как в тропиках, хотя до тропиков немного не дошли. В заливе Галвестон взяли лоцмана и пошли по мутной, грязной Миссисипи. Над водой важно летит стая белых пеликанов, садится на отмели. Бедные, чем они только питаются в этой отравленной промышленными отбросами, вонючей реке?

В Хьюстоне для меня снова начинаются рабочие баталии со стивидорами и форманами. Как-то привык я раньше думать, что американцы, в общем, неплохо относятся к нам, и не учел, что, как и в любой стране, здесь есть разные люди. И вот один эпизод показал мне, что строить особых иллюзий не стоит. В первом трюме у нас обвалились плохо закрепленные пакеты, дело обычное, и, будь это у нас в порту, ребята сразу бы исправили положение и продолжили работу. Но здесь ко мне подскочил здоровенный рыжий длиннорукий форман-бригадир и заорал, что запретит бригаде работать. И тут же выполнил свою угрозу – докеры бросили работу.

– Сейчас мы уберем пакеты, и можно начинать снова, – сказал я по возможности спокойнее.

– Надо было раньше! – кричал он. Я вышел из терпения и сказал, что, в общем, ошибки бывают и мы несем за них ответственность, но, поскольку мы исправим положение, ему придется работать, ведь он берет с нас деньги, причем немалые. О, как он взвился!

– Здесь тебе не Россия! – орал он, тыча пальцем мне в грудь. – Здесь ты меня не сошлешь в Сибирь!

– А ты знаешь, что такое Сибирь или нет?

– Знаю, там у вас людей стреляют вот так: «пиф-паф», – и он ткнул мне в грудь прямо напротив сердца.

Мне некогда было думать о своих дипломатических полномочиях. Я тоже ткнул ему в жирную волосатую грудь пальцем и крикнул:

– Так говорят только фашисты, а фашистам мы скрутили головы!

И вдруг я увидел, что рабочие, ухмыляясь, посматривают на своего рассвирепевшего начальника.

– Эй, парень, мы все сейчас сделаем! – сказал мне один из них.

Чувствуя противную дрожь в коленях, я вылез из трюма.

Не знаю, что бы я сделал, если бы форман не замолк после моей последней реплики. Но эпизод был исчерпан, и утром, когда я появился на палубе, грузчики, как один, здоровались со мной, приподнимая каски, и улыбались. Капитану и первому помощнику об этой своей нетактичности, каюсь, я ничего не сказал. Мало ли что подумают! Но для себя я уже сделал вывод, что американцы совсем не такие, какими я представлял их раньше. Да, они веселые и жизнерадостные. Но они же могут быть мрачными и задиристыми. Один издалека тянут тебе руку для приветствия, другие смотрят с затаенной ненавистью. Если и есть объединяющая всех черта – так это страсть к деньгам, страх потерять работу, бешеная гонка за успехом. Я увидел, что даже самые добродушные, расположенные к тебе люди редко сделают что-либо бескорыстно.

Есть еще одна, объединяющая почти всех американцев, черта: тревога за завтрашний день, боязнь войны. Исключая, быть может, самых оголтелых, вроде того формана, американцы говорили нам о том, как они мечтают о мире, о чистом небе, о развитии дружбы с Советской страной.

После Соединенных Штатов мы зашли в столицу «огненного острова», революционную и до конца дружественную нам Гавану. Взяв в Гаване топливо, мы уходили домой, во Владивосток. И для всего экипажа сейчас главная мысль была: скорей бы Родина, скорей бы свидание с любимыми и близкими людьми.