Текст книги "Если любит – поймет"

Автор книги: Джулия Тиммон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 9 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]

Потупляюсь и киваю. Максуэлл осторожно берет мою руку, и мне уже от одного этого делается легче.

– Тогда расскажи все до конца, – нежно произносит он.

Я снова киваю, но не знаю, с чего начать.

– Твой отец до сих пор один? – пытается мне помочь Максуэлл.

Час от часу не легче! Одна неприятная для меня тема плавно перетекает в другую. Такое чувство, что мою душу взболтали и наверх поднялась вся муть и тяжелый осадок. Я долго молчу, глядя в тарелку с недоеденными креветками и крутя в руке бокал. Максуэлл терпеливо ждет.

– Нет, сейчас папа не один, – наконец произношу я, корча страдальческую гримасу. – Четыре года думать ни о ком другом не мог, все бредил мамой и страшно мучился. Мне, конечно, ничего особенного не говорил, но я все чувствовала. А теперь… – Моя рука вздрагивает, бокал резко наклоняется, и часть вина выплескивается на стол. – Ой, чуть не разбила… – виновато бормочу я.

– Подумаешь, какие мелочи! – Максуэлл вытирает лужицу салфеткой. – Если так тебе будет легче, разбей хоть все, что есть на столе.

Улыбаюсь. До чего же он мил и заботлив. По-моему, я этого не заслуживаю.

– Нет, спасибо. Устраивать погром не буду, лучше возьму себя в руки. – Пытаюсь изобразить на лице веселую улыбку, но чувствую, что выгляжу неестественно, и делаю еще один глоток вина. – Вот, теперь я почти в норме.

Максуэлл нежно похлопывает меня по руке.

– Не хитри. Я вижу, что вовсе ты не в норме. Я готов слушать тебя хоть целую ночь, но если ты не в том настроении или если тебя мучает этот разговор, можем отложить его или вообще о нем забыть.

– Нет! – выпаливаю я, почему-то пугаясь, что беседа сейчас завершится и мы больше никогда к ней не вернемся. – Я хочу сказать… Да, меня это все ужасно мучит, и если тебе не скучно слушать… – Густо краснею и снова опускаю глаза.

– Глупенькая, – бормочет Максуэлл, и его голос, проникая в самое сердце, начинает врачевать старые раны.

Я поднимаю глаза и в изумлении замираю.

– Разве может нагнать скуку то, о чем последнее время думаешь каждую свободную минутку? – полушепотом прибавляет Максуэлл.

Я удивленно повожу бровью.

– Да, Келли, – просто говорит Максуэлл. – Все мои мысли, как только появляется возможность не думать о работе, почему-то снова и снова возвращаются к тебе.

Я смотрю на него широко раскрытыми глазами. Кажется, что, если я не расскажу ему о себе все до последней мелочи, чтобы еще больше сблизиться, совершу преступление.

– Мне интересно о тебе все-все, – говорит Максуэлл, открыто и серьезно глядя мне в глаза.

Он даже не пытается меня соблазнить, поэтому кажется настолько дорогим, что у меня перехватывает дыхание.

Чтобы вспомнить, на чем мы остановились, мне приходится поднапрячь память. Ах да…

– Год назад у папы появилась подружка, – говорю я, качая головой. – Лучше бы этого не случалось.

– Почему?

– Да потому, что она ему совсем не подходит! – в отчаянии восклицаю я. – На шестнадцать лет моложе, дважды разведена, с тремя детьми!

Я была уверена, что Максуэлл удивится и как-нибудь выразит, что разделяет мое негодование, но он лишь поджимает губы и переводит сосредоточенный взгляд куда-то на стол.

– Она бог знает откуда родом! – возмущенно продолжаю я. – Приезжала в Нью-Йорк время от времени, якобы по работе, и как-то раз явилась к отцу на прием. Уж не знаю, как ей удалось выведать, что он в разводе!

На пару мгновений умолкаю, но Максуэлл по-прежнему смотрит в стол.

– Она его охмурила, разумеется без всякой любви. – Злобно смеюсь. – А мой отец, хоть и чертовски умен, в некоторых вопросах наивен как ребенок. Она им пользуется, а он об этом даже не подозревает. – Глубоко вздыхаю. – В общем, из всей нашей семьи спокойно общаться можно только с бабушкой. Она живет в пригороде, в том же самом доме, что и двадцать пять лет назад. Только у нее отдыхаешь душой и переносишься мыслями в светлое прошлое.

Максуэлл медленно кивает, берет вилку и начинает постукивать черенком по столу. Я жду, что он скажет, не совсем понимая, дошел ли до него смысл моих слов. Может, зря я распиналась?

– А как ее зовут? – вдруг спрашивает он.

– Кого? Бабушку? – изумленно уточняю я.

Максуэлл хихикает.

– Да нет, женщину, с которой сошелся твой отец. Ты все называешь ее «она», будто у нее нет имени.

Я на миг замираю. Он что, издевается надо мной? Подтрунивает?

– Нет, само собой, у нее есть имя, – сдержанно отвечаю я. – Нина.

– Насколько я понимаю, ты ни с ней, ни с другом матери предпочитаешь не общаться?

– По-моему, это естественно. Более того, родители меня прекрасно понимают. – Поведение Максуэлла начинает сердить. К чему он ведет? Хочет убедить меня в том, что я должна сию секунду распахивать сердце для всех, кто бы ни оказался в объятиях отца и матери? Во-первых, я не святая; во-вторых, считаю, что это было бы крайне лицемерно, несерьезно и глупо.

Наверное, Максуэлл чувствует, насколько я взвинчена. Поэтому снова кладет руку на мою и легонько похлопывает по ней пальцами.

– Конечно, не мне рассуждать на подобные темы, – произносит он негромко и ласково. – Мои мать с отцом живут вместе и как будто не помышляют о разрыве. Но… – Он смотрит на меня с прищуром. – Тебе не кажется, что ты слишком категорично и однобоко судишь своих родителей?

– Однобоко?! – в гневе переспрашиваю я, резко убирая руку.

Максуэлл без тени обиды кивает.

– Только, прошу, постарайся успокоиться, – говорит он. На его губах появляется озорная улыбка, отчего следующая фраза не звучит оскорбительно и больше походит на шутку: – Или мы сейчас же прекратим этот разговор и ты никогда не узнаешь, что я обо всем этом думаю.

Беру бокал и делаю еще два глотка вина. Во мне все бурлит, но я стараюсь казаться невозмутимой. Максуэлл одобрительно кивает.

– Так-то лучше, – с той же улыбкой произносит он. Его лицо серьезнеет, а во взгляде светится желание не обидеть, а помочь. – Понимаешь, у меня создалось впечатление, что ты еще… как бы это сказать?

– Что? – требовательно спрашиваю я.

– Не вполне повзрослела, что ли… В определенном смысле, – торопливо прибавляет Максуэлл, когда мои ноздри вздрагивают от возмущения.

Я складываю руки на груди и ничего не отвечаю.

– По-моему, ты смотришь на мать и отца глазами ребенка, который привык, что они созданы только для него и не имеют права на личную жизнь, – более уверенно продолжает он. – Ты у них единственная?

– Да. – Я пытаюсь не обращать внимания на гадкое чувство, растекающееся по груди склизкой овсяной кашей, которую я с детства терпеть не могу.

– Тем более, – говорит Максуэлл. – Наверняка они баловали тебя и ни в чем тебе не отказывали, – задумчиво прибавляет он. – Старались не ссориться на твоих глазах, демонстрировали свою любовь друг к другу…

– Они вообще не ссорились! – восклицаю я.

Максуэлл серьезно, почти строго и вместе с тем тепло смотрит мне в глаза и качает головой.

– Такого не бывает, Келли.

Мне становится душно, хоть и по-прежнему работает кондиционер.

– Я знаю, что тебе очень тяжело, но рано или поздно ты должна повзрослеть и взглянуть на родителей со стороны. Как на обыкновенных мужчину и женщину, которые вырастили тебя, отдали тебе все, что только могли, а теперь имеют полное право подумать о собственном счастье. – Он уверенным жестом берет мою руку и сжимает ее, будто чувствуя всю глубину моей боли и пытаясь часть забрать себе.

Я больше не сопротивляюсь. Мне делается ужасно стыдно. Получается, теперь я в его глазах изнеженный, капризный, самовлюбленный ребенок, который дожил до двадцати восьми лет, но до сих пор не может проститься с детством… Наверное, в душе он меня презирает.

– Твой отец, может, в чем-то и наивен, но ведь не до такой же степени, чтобы не понять, питает ли к нему Нина серьезные чувства, – тихо и спокойно, точно читая молитву, произносит Максуэлл. – Если он с ней уже год, значит, им неплохо вместе. Может, она его спасение, награда за пережитые мучения. А мама… По-видимому – как это ни печально, – ей действительно стало тесно в их общем доме. – Он какое-то время молчит и прибавляет – Я совершенно с ними не знаком, но уверен в одном: то, что ты не принимаешь их новых партнеров, бесконечно мучает обоих.

У меня пересыхает горло, но до бокала с вином не дотянуться – рука сделалась каменной. Такое чувство, что вокруг пылает огонь, а я сижу в середине, в самом пекле. Какое-то время в голове стоит гул, потом звенит мысль: надо непременно обдумать его слова, но не сейчас, потом. Когда его не будет рядом и я останусь один на один со своим позором, с неразберихой чувств…

Надо срочно заговорить о чем-то другом, заставить себя встряхнуться и как можно скорее уйти. Через силу улыбаюсь, все-таки дотягиваюсь до бокала и выливаю в рот остатки вина. Оно помогает немного расслабиться.

– Послушай, я все хотела у тебя спросить, – произношу я, по-моему чересчур громко. – Почему ты решил снять именно такой фильм?

Максуэлл немного отодвигает тарелку и ставит локти на стол.

– Какой?

– Ну про женщину, про ее романы? По сути, это запутанная любовная история.

Он хитро улыбается и качает головой.

– Вовсе нет. Просто ты не совсем поняла мой замысел. Глория ищет себя, свой путь, плутает в поисках ответов, пытается найти их с помощью мужа, потом гораздо более взрослого и опытного человека, но на сугубо личные вопросы не ответит никто, только она сама. В конце фильма Глория это понимает, поэтому окончательно расстается с обоими своими мужчинами и смело идет вперед, не завися ни от кого. Она осознает, что полагаться в жизни можно лишь на себя. Это фильм о взрослении. Я бы сказал, в нем звучат даже феминистские нотки, – с той же улыбкой говорит он. – Только обретя полную свободу, Глория найдет счастье. И встретит такого же, как она, уверенного в себе человека.

Фильм о взрослении, эхом звучит в моих ушах. Я этого не поняла, потому что сама еще, видимо, не повзрослела… Лучше не пытаться менять тему, разговор в любом случае сведется к тому, о чем я беседовать не готова. Надо придумать предлог и немедленно уйти…

– Болит голова? – озабоченно спрашивает Максуэлл. Со смущенной улыбкой киваю.

– Не очень сильно. Это, возможно, от вина. Не следовало столько пить. – Вообще-то я всегда ограничиваюсь одним бокалом – будь то праздник или обычный вечер…

– Может, примешь таблетку? – предлагает Максуэлл.

Качаю головой.

– Я стараюсь глотать поменьше лекарств. Если чувствую, что могу обойтись без них, готова даже немного потерпеть боль. Для организма вся эта химия не слишком полезна.

Я уже намереваюсь встать из-за стола, когда Максуэлл поднимает руки ладонями вверх и с улыбкой кивает на них.

– Тогда давай я сделаю тебе массаж. Разомну позвонки и шею – этот метод еще никому не причинял вреда.

Мой взгляд перемещается на его ладони, и голова слегка затуманивается от неожиданного томительно-сладостного предчувствия. Максуэлл, не дожидаясь ответа, поднимается, становится у меня за спиной и мягко опускает руки на мои плечи.

– Расслабься, – говорит он полушепотом. – И доверься мне. У меня в этом деле большой опыт. Я начал делать массаж отцу, когда был одиннадцатилетним мальчишкой. У него сидячая работа, временами побаливает спина.

От тепла его ладоней в моей душе ослабляются узелки досады и стыда, веки сами собой смыкаются. Максуэлл медленно и уверенно начинает массировать мою шею, и я в его нежно-властных руках превращаюсь в пластилин. Хочется предвосхищать каждое его действие, идти навстречу малейшему движению, стать с этими ласковыми знающими пальцами единым организмом.

За расслаблением, растекающимся по всему телу густой теплой волной, приходит возбуждение и легкое сумасшествие. Моя грудь высоко вздымается, ей становится тесно в плену блузки, бедра, обтянутые тонкой тканью юбки, начинает слегка покалывать.

Руки Максуэлла скользят мне на плечи, опускаются ниже, приостанавливаются в районе ключицы, и я, представляя, что этим все кончится, распахиваю глаза. Максуэлл медленно поднимает руку вверх и проводит по моим губам, едва касаясь их. Я, содрогаясь, целую его пальцы, вновь закрываю глаза, поворачиваю голову, чувствую на щеке его горячее дыхание и тянусь губами к его губам…

Долгий жаркий поцелуй лишает нас обоих остатков рассудка. Кажется, что светящиеся вазы на комоде от огня нашей страсти загорелись и объяты дрожащими языками пламени. Комната наполнена не воздухом, а тягучим любовным дурманом, из объятий которого, не познав всю прелесть единения, ни за что не вырваться…

– Келли, – стоном вырывается из груди Максуэлла.

Моя блузка наполовину расстегнута, юбка задралась так, что ноги совершенно голые, но мне ничуть не стыдно. Я чувствую себя развратницей и вместе с тем совершенно невинной, жажду ощутить высшее блаженство немедленно и молю о том, чтобы сказочная игра не заканчивалась никогда…

Максуэлл берет меня на руки, уносит в другую комнату, и мы, окутанные ночью и магией желания, переносимся в иные измерения, в обитель беспредельного счастья.

5

– Привет, золотце! – отвечает отец после второго гудка. – Какие-нибудь новости?

– Да нет, новостей никаких, – бордо и весело говорю я, наблюдая сквозь окно кафе за игрой солнечных лучей на зеленых листочках кустарников. – Просто я вдруг поняла, что ничего особенно страшного в моем положении нет, и хочу, чтобы ты об этом знал и не волновался. Другую работу я обязательно найду, а через неделю уже точно ухожу в отпуск. Потерпеть остается каких-нибудь пять деньков, это раз плюнуть.

– Рад, что у тебя такой настрой, – с облегчением вздыхая, говорит папа. – И что голос звучит так радостно. По-видимому, во всем остальном ты вполне довольна жизнью?

– Вполне! – гордо сообщаю я. – Мы с Максуэллом… В общем, у нас все отлично.

– Прекрасно!

– Послушай, как ты думаешь, какие ценные советы можно дать начинающему режиссеру? Чего ему лучше избегать, что необходимо принимать во внимание?

– Гм… Сложный вопрос. Я ведь далек от киноиндустрии.

– Да, но с точки зрения зрителя, ну и психолога, что бы ты мог подсказать? Максуэлл прислушивается ко всему и очень благодарен за любую помощь.

– Подожди-ка… Несколько лет назад у меня был клиент, кинооператор. Он был страстно увлечен кино и разными способами съемки, монтажа и так далее. Минутку, дай подумать…

Терпеливо жду, когда папа выудит из глубин своей поразительной памяти то, что может пригодиться Максуэллу, и улыбаюсь солнечному дню, звучащей в душе мелодии и предстоящему свиданию.

– Ах да! – восклицает отец. – Вспомнил по крайней мере одну вещь: он все время повторял, что по возможности лучше не снимать в небольших замкнутых пространствах, особенно в машине. Неудобно всем – актерам, операторам, режиссеру. А в итоге получаешь говорящие головы. Скучными получаются и сцены, например, в кинотеатре. Гораздо интереснее, когда герои где-нибудь в кафе или на улице и когда вокруг есть другие люди, движение жизни. Тут я с ним полностью согласен.

– Спасибо, пап, – с широкой улыбкой бормочу я. – Послушай… – Я запинаюсь, но заставляю себя продолжить: – А что ты решил насчет отпуска? Точнее …что вы решили? – Вздыхаю с облегчением. Самое страшное, слава богу, позади. Я впервые в жизни по собственной инициативе заговорила про Нину. Теперь будет легче.

Отец несколько мгновений молчит, очевидно от растерянности.

– Гм… поездку, наверное, придется на недельку отложить. У Нины запарка на работе.

Прикусываю губу. Все это время я так упорно не желала слышать о Нине, что не удосужилась узнать, ни где она сейчас работает, ни что вообще собой представляет. Ее портрет я настырно рисовала себе сама, день ото дня дополняя его новыми неприглядностями. На мое счастье, мне повстречался Максуэлл. Пока не поздно, я мало-помалу, как бы ни было тяжко, постараюсь исправить ошибки.

– А может, – произношу я, стараясь, чтобы голос звучал ровно, – нам как-нибудь встретиться втроем? Рано или поздно мы с Ниной должны познакомиться. – Зажмуриваюсь. В ушах стучит.

– Ты в самом деле этого хочешь? – с радостью и волнением спрашивает отец.

Как он доволен. Значит, прав Максуэлл.

– Конечно, – отвечаю я.

– Мы обеими руками «за»! – говорит отец.

– И… Нина? – удивленно спрашиваю я.

Отец печально усмехается и вздыхает.

– Она даже пыталась уйти от меня – вбила себе в голову, что из-за нее у нас с тобой портятся отношения. Исчезла, сменила номер телефона, скрывалась у подруги. Если бы ты знала, чего мне стоило разыскать ее! Полчаса на коленях перед ней стоял, клялся, что нашей с тобой дружбе ничто не страшно… Еле уговорил ее вернуться ко мне… – Отец резко умолкает и смущенно кашляет.

Перед моими глазами проносятся воспоминания из детства, окутанные золотисто-желтой прозрачной дымкой. Я с разбегу вешаюсь на шею маме, отец подхватывает на руки нас обеих и кружится на месте, мы счастливо хохочем. Мама с папой еще спят рано утром в воскресенье, я забираюсь к ним в постель, ложусь посередине и осторожно, чтобы не разбудить, глажу обоих по рукам…

В сердце боль, но я стискиваю зубы и говорю себе мысленно, что с детством давно пора проститься. Воспоминания останутся с нами до гробовой доски. Не стоит омрачать их злобой, невозможностью что-либо изменить и глупым упрямством.

– Слава богу, что в конце концов уговорил, – через силу, но вполне дружелюбным голосом произношу я. Неужели я это сделала?

Отец смеется, и я слышу в его смехе столько надежды и облегчения, что ненавижу себя за то, насколько была жестока прежде.

– Раньше у меня просто не было времени на встречи, – неловко хитрю я. – Или… Ну, в общем неважно. Но теперь я поняла, что подобные дела грех откладывать в долгий ящик. – Мне в голову приходит блестящая идея. Да-да, так будет намного проще! – Можно встретиться вчетвером, – воодушевленно прибавляю я. – Я познакомлю вас с Максуэллом.

Мы уславливаемся, что конкретнее договоримся после, и на этом заканчиваем беседу. Признаюсь честно, мне не по себе, но на душе ощутимо полегчало. Решаю довести начатое до конца. Уж если менять себя, лучше сделать все одним махом. Глубоко вздыхаю и слегка дрожащей рукой набираю второй номер.

– Алло?

– Привет, мама!

– Келли?! – испуганно восклицает мать. – Что случилось, доченька?

Меня окатывает новая волна ненависти к себе. Вот как далеко зашла моя месть! Я всего лишь позвонила родной матери, а для нее это до того непривычно и странно, что она чуть не кричит от ужаса.

– Ничего не случилось, – спешу успокоить ее я. – Захотелось поболтать, спросить, как дела. Только и всего.

– Дела?! – взволнованно переспрашивает мама, по-видимому еще не оправившись от потрясения. – Нормально… Все хорошо.

Она нервно смеется, и у меня возникает чувство, что сейчас этот смех перельется в рыдания. Надо срочно что-то сказать, как-то выразить, что я осознала, насколько была не права, пока с мамой не случилась истерика.

– Слушай, я вдруг подумала… Мы… давно не виделись… У меня столько новостей… и у тебя, наверное, тоже… – запинаясь лепечу я.

Говорить в дружелюбном тоне невероятно сложно. Потому что… Боже, почему мне теперь так стыдно в этом сознаваться? Потому что я разучилась нормально общаться с матерью. Несчастная эгоистка! Нет, я уже не такая. По крайней мере сделаю все, что смогу, чтобы стать другой.

– Может, нам встретиться?! – собравшись с духом, выпаливаю я.

Сначала из трубки звучит напряженная тишина, потом раздается странный звук, похожий на сдавленный всхлип. Меня охватывает страстное желание тотчас оказаться рядом с мамой, прижаться к ее груди и попросить прощения. Увы, о ее нынешней жизни мне известно немногим больше, чем о Нине. Я наотрез отказывалась ездить к ней, а редкие встречи назначала исключительно в кафе, парках или ресторанах. Где она сейчас – дома ли, на работе, – я не имею понятия.

– Мама? – зову я, вдруг с ужасом представляя, что матери сделалось дурно.

Она негромко и устало смеется и говорит слабым, немного жалобным голосом:

– У меня такое чувство, что наступает Рождество.

Рождество. Боже… Неудивительно, ведь я соглашалась уделять ей внимание только перед большими праздниками. Оказывается, она лишь заставляла себя разговаривать со мной бойко и радостным голосом. А под наигранным весельем пряталась беспредельная тоска и боль.

– Близкие родственники должны видеться гораздо чаще, чем дважды в год, – исполненным раскаяния голосом говорю я. Мне в голову приходит убийственная мысль: что, если бы я не поехала тогда с Элли в Бруклин и не познакомилась бы с Максуэллом? Что, если бы мой гнев на мать длился бы еще пять, десять лет? А потом ее вдруг не стало бы? Мои руки и ноги сковывает лед ужаса. – В общем, если ты не против… – тихо произношу я.

Мама смеется так, будто полжизни провела в темнице и вот наконец вышла на волю и увидела солнце.

– Конечно! Конечно, милая моя! Недалеко от моей работы открыли чудесный ресторанчик в стиле шестидесятых. Я уже побывала там и, надо сказать…

– Я бы хотела приехать к тебе, – перебиваю ее я, крепко сжимая пальцы в кулак, но стараясь говорить спокойно. – К вам…

Мама снова какое-то время молчит. Наверное, ей кажется, что я заболела.

– К нам? – несмело переспрашивает она.

– Да, – как можно боле твердо отвечаю я.

– Но ведь… – виновато бормочет мама. – Мы… то есть… Я хочу сказать, Марк сейчас дома… – Она тяжело вздыхает и прибавляет более торопливо: – Раньше он иногда уезжал в командировки, а теперь…

– Вот и хорошо, – заставляю себя произнести я. – Скажи, когда вам будет удобнее. Если, конечно… Марк не против.

Возвращаюсь с перерыва в офис, чувствуя себя отчасти опустошенной, отчасти просто героиней. Такое ощущение, что за каких-нибудь полчаса я повзрослела на полжизни. Это до чертиков приятно, скажу я вам, быть самостоятельной, мудрой к тому же влюбленной женщиной!

– Насчет машин твой отец совершенно прав! – оживленно восклицает Максуэлл. – В этом я успел убедиться на собственном опыте. Теперь я усвоил на всю жизнь: если есть возможность избежать таких сцен, надо использовать ее, чего бы это ни стоило. В машине не развернуться ни актерам, ни операторам, снимать приходится максимум двоих – посторонних, случайных наблюдателей, которые всегда очень оживляют кадр, туда никак не втиснешь. А насчет кинотеатров… – Он задумчиво потирает лоб. – Нам предстоит снять один кусок в Гринич-виллидж… Гм… Надо подумать об этом. Может, кинозал правда далеко не самое интересное место? Темнота, одинаковые ряды, расплывчатые лица. Пожалуй, я сокращу эту сцену. – Он на пару мгновений погружается в мысли. – Да-да, сокращу. Спасибо, уважаемая консультантка! Что бы я без вас делал? Улыбаюсь в ответ. Максуэлл выглядит уставшим, но его глаза горят ярче, чем когда-либо. Он окрылен задумками и новыми открытиями. Нашей любовью, надеюсь, тоже.

Мы идем рука об руку в сторону моего дома. Субботний вечер безветренный и теплый, отовсюду звучит смех и музыка. На мне тот самый полупрозрачный топ, и я чувствую себя в нем так, будто другой одежды никогда и не носила. Почему? Отчасти потому, что Максуэлл, увидев меня сегодня, шепнул мне на ухо: скорее бы ночь. Во-вторых, ласки его нежных рук открыли во мне массу скрытых талантов и я стала женственнее, смелее, даже, по-моему, сексуальнее. Наш роман только начинается, а представить нас врозь уже почти невозможно.

Максуэлл рассказывает о съемках прошлой сцены, я украдкой поглядываю на него и думаю о том, что теперь, надень он хоть трое самых невзрачных в мире очков и плюс к этому безбожно старомодный костюм – да что угодно, – для меня он все равно будет лучшим и самым красивым.

– Но ведь мы в Нью-Йорке, – договаривает Максуэлл. – Здесь не знаешь, чего ожидать.

Какое-то время идем молча. Меня так и подмывает прижаться к нему и до самого дома не отстраняться, но я не желаю казаться ему липучкой и дурой, поэтому лишь на миг кладу голову ему на плечо.

– Знаешь, ты спас нашу семью.

– В каком смысле? – удивленно спрашивает Максуэлл.

– В обыкновенном, – говорю я. – У меня налаживаются отношения с мамой. К тому же в скором времени я познакомлюсь и с ее теперешним мужем, и с папиной Ниной. Все благодаря тебе. – Шутливо пихаю его локтем в бок.

Он легонько толкает меня бедром, поддерживая игру. Оба смеемся. С моих губ слетает вздох облегчения.

– Я вдруг поняла, что в каком-то смысле мы всегда останемся семьей, – говорю я. – Маме и папе никогда не стать друг для друга чужими – из-за меня, из-за наших общих воспоминаний…

– Совершенно верно, – серьезным голосом, несмотря на расслабленность и игривый настрой, отвечает Максуэлл.

– К маме и Марку я пока съезжу одна, – произношу я, гадая, захочет ли Максуэлл составить мне компанию при знакомстве с Ниной. – Как ни совестно в этом признаваться, мне придется заново научиться общаться с матерью.

– По-моему, тебе лишь кажется, что придется чему-то учиться, – с уверенностью говорит Максуэлл. – На самом деле, вы обе прекрасно друг друга знаете. И, разумеется, любите. Все произойдет само собой.

– Дай бог, – бормочу я, ёжась от волнения. – А вот с папой и Ниной… – Внезапно умолкаю, вдруг подумав: а не рановато ли я собралась знакомить Максуэлла с отцом? Не спугнет ли его такая спешка, не подумает ли он, что это намек?

– Если хочешь, на встречу с ними поедем вместе, – предлагает Максуэлл. – Я буду тебя морально поддерживать.

– Да, это было бы здорово, – с благодарностью отвечаю я. – С тобой мне будет гораздо спокойнее.

Максуэлл негромко смеется.

– Интересно, как мы раньше обходились друг без друга?

С улыбкой пожимаю плечами.

Максуэлл останавливается посреди тротуара, поворачивает меня к себе лицом, берет за подбородок, многозначительно смотрит мне в глаза и шепчет:

– Лично я до тебя жил будто наполовину.

– Я тоже, – на удивление просто отвечаю я.

Полвоскресенья я кручусь в магазинных примерочных, проснувшись с мыслью полностью обновить гардероб. Теперь я больше не признаю сдержанные фасоны и неприметные расцветки. Отныне и навсегда обитателями моих шкафов станут облегающие платья, кожаные брюки, открытые топы и юбки с разрезами. Домой возвращаюсь почти в два и только успеваю сварить кофе, как в дверь звонят пять раз подряд. Элли! Последнее время мы общаемся редко. Она страшно занята, а я днем терплю Вайнону, а вечера посвящаю Максуэллу.

– У меня хорошие новости! – с порога объявляет Элли. Сразу видно, что она в прекрасном настроении.

– Замечательно, – говорю я, забирая у нее коробку с пирожными и направляясь на кухню. – Кофе будешь?

– Естественно. – Элли проходит за мной и садится на высокий стул у окна. – Твой Деннард тщательно просмотрел мои видеозаписи и долго-долго беседовал со мной.

– Правда?! – обрадованно восклицаю я, вспоминая о том, что каждый раз собираюсь, но всегда забываю спросить у Максуэлла, не изменилось ли его мнение об актерских способностях Элли.

– Представь.

Я наливаю кофе в две чашки и ставлю их на стол. Элли открывает коробку и кивает на пирожные.

– Сказали, низкокалорийные. С курагой и черносливом.

Я забираюсь с ногами на угловой кухонный диван.

– Низкокалорийные? Это очень кстати. – С моими новыми нарядами придется вдвое усерднее следить за фигурой.

– Ты что, на диете? – спрашивает Элли, закидывая ногу в высоком сапоге на соседний стул. Как ей только не жарко? На дворе лето, а она разгуливает в сапогах!

– Нет, я не на диете, но и не желаю доводить себя до того, чтобы пришлось мучить себя голоданием.

– Послушай-ка… – Элли прищуривается и внимательно меня рассматривает.

Я слегка краснею. Дело в том, что теперь я даже дома хожу не в свободных футболках и не в спортивных штанах, а в симпатичной майке и шортиках. Во мне родилась новая женщина, и ее жажда быть обольстительной не утихает ни днем, ни ночью.

– Ты теперь совсем другая, – замечает Элли. – Неужели это из-за него? – Она округляет глаза, выражая крайнее изумление.

– Да, именно, – не без гордости отвечаю я.

Элли издает удивленный возглас.

– Ну и дела… Кто бы мог подумать? Впрочем… – Она внезапно умолкает, но я, взволнованная мыслями о Максуэлле, не придаю этому особого значения.

– Ты лучше расскажи, о чем вы разговаривали. – Придвигаю к себе чашку и беру пирожное. – И что Максуэлл сказал насчет твоих записей, талантов и возможностей.

– По его мнению, я не безнадежна, – говорит Элли.

Усмехаюсь.

– Оценка не очень-то высокая.

– Лучше так, чем вообще никакой, – благоразумно и с оптимизмом произносит Элли. – Мы проторчали в студии, наверное, часа полтора, – говорит она, и, когда я представляю их сидящими наедине, бок о бок, еще и перед экраном, на котором Элли крутится полуголая, в моей душе шевелится намек на ревность, однако я мастерски уничтожаю его.

Ничего другого мне не остается: я влюбилась в человека, связанного с кино, и должна привыкнуть к мысли, что вокруг него всегда будет море хорошеньких женщин. В каком-то смысле это даже неплохо, по крайней мере я и сама буду стремиться выглядеть на все сто.

– Деннард надавал мне кучу советов, – рассказывает Элли, – указал на ошибки, о существовании которых я и не подозревала.

Какой он у меня порядочный, влюбленно раздумываю я. Выполнил мою просьбу, но мне об этом даже не заикнулся, а ведь мог же похвастать: вон я, мол, какой добрый и обязательный. Выкроил время, хоть и безумно занят, нашел нужные слова.

– По его мнению, я должна продолжить учебу, – говорит она. – И серьезно над собой поработать. Тогда, быть может, из меня еще выйдет толк. Еще сказал, что будет всегда рад помочь и, если затеет снимать второй фильм, подумает, можно ли подобрать для меня роль. А пока мне надо трудиться, трудиться и еще раз трудиться. – Она счастливо улыбается и откусывает кусок пирожного.

– И трудись, – ободряющим тоном говорю я. – Просто так никому ничего не достается.

Элли слизывает с губ крем и в задумчивости наклоняет набок голову.

– Как сказать… – медленно произносит она.

Я отпиваю кофе и тоже пробую пирожное. Крем легкий и пахнет ванилью.

– Что ты имеешь в виду?

Элли пожимает плечами.

– То, что кому-то в самом деле приходится всю жизнь пахать, а другим помогают обстоятельства, богатые родители, влиятельные любовники и так далее. – Она на миг задумывается, глядя на шоколадную стружку в белоснежном креме. – Впрочем, мне тоже повезло. Ведь если бы ты не схлестнулась с Деннардом…

– Схлестнулась! – возмущенно повторяю я. – Что за словечки?

Элли поднимает руку.

– Ладно-ладно: сошлась. В общем, если бы вы не приглянулись друг другу, неизвестно, как долго бы я еще маялась, не знала бы, что делать… – В ее взгляде вспыхивает любопытство. – Послушай, а как это тебе удалось?

– Что? – не понимаю я.

– Вскружить ему голову, – поясняет Элли.

Пожимаю плечами.

– По-моему, подобные вещи происходят сами собой. Ты вот можешь ответить, как ухитрилась свести с ума Седрика?