Текст книги "Если любит – поймет"

Автор книги: Джулия Тиммон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 9 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]

3

Останавливаемся у моего дома. Машину Максуэлл оставил на стоянке, и целый квартал мы шли пешком.

Я провела в его компании не часок-другой, а целый вечер. Сейчас начало первого. Я бы и вообще с ним не расставалась – слушала бы и слушала его рассказы до самого понедельника. Но правила приличия требуют закруглиться. Во всяком случае, на сегодня.

– У тебя есть… гм… муж или друг? – неожиданно интересуется Максуэлл, глядя на мои темные окна.

Меня вдруг охватывает страх. Что, если этот парень такой, как все они, люди кино? Непостоянный и несерьезный, все время ищет новых приключений и относится к любовным связям, как, скажем, к спорту, к азартной игре?

– Сейчас нет, – медленно отвечаю я, раздумывая, не лучше ли соврать, что у меня кто-то есть. – Точнее… замужем я вообще не была, а с другом… – Умолкаю и пытаюсь понять по лицу Максуэлла, что у него на уме.

Он продолжает рассматривать окна, будто это освещенные, как в картинной галерее, полотна Пикассо и будто у него нет и мысли меня соблазнять. Страх в моей душе капля за каплей исчезает, уступая место любопытству, а потом досаде. Неужели я совсем ему не интересна? И он даже не попытается поцеловать меня? Может, со мной что-то не так?

– А с другом мы расстались, – договариваю я. – Он вдруг понял, что должен найти себя, решил пожить в Мексике, потом в Вест-Индии или Венесуэле – посмотреть мир. И уехал. Мне надоело быть как будто несвободной и в то же время одной и через четыре месяца я написала ему, что между нами все кончено.

Максуэлл переводит на меня взгляд.

– А если бы он уехал на фронт или в командировку?

Пожимаю плечами.

– Фронт или дела – это совсем другое.

Максуэлл понимающе кивает.

– Верно. Оставить такую девушку и податься на поиски себя… Ты уж извини, но у него, наверное, не все в порядке с головой.

– Не надо его обзывать, – заступаюсь я за Кристофера, а самой безумно приятно.

Максуэлл улыбается, по-моему с грустинкой.

– Что ж, Келли, спасибо за помощь и за приятный вечер. Кстати! – Он поднимает палец. – Может, посоветуешь что-нибудь еще? Раз не сможешь всегда быть на площадке?

Я слегка нахмуриваюсь, заставляя мысль работать совсем в ином направлении. Не так-то это просто, когда на улице ночь и глаза парня, с которым общалась целый вечер, так загадочно поблескивают в свете фонарей.

– Гм… Может, тебе стоит быть с ними помягче? – спрашиваю я. – С актерами, как бы они ни играли?

Лицо Максуэлла делается сосредоточенным.

– По-моему, больших успехов невозможно достичь криком, – поясняю я.

Максуэлл чуть сдвигает брови. Я пугаюсь: не перегибаю ли я палку? Но тут он с готовностью кивает.

– Да, все верно. Я сам понимаю, что чересчур расхожусь, когда мне кажется, что кто-то играет не совсем так. Но, видишь ли, в такие минуты эмоции бьют из меня фонтаном, такое чувство, что ничто на свете их не остановит. Вообще-то я совсем не истерик… – Он почесывает макушку.

– Остановить собственные эмоции в состоянии только ты, – говорю я. – А для этого надо лишь полностью осознать, что толку от этого будет намного больше. Поставь себя на место актера. Любому приятнее, когда ему делают замечания или что-то подсказывают аккуратно – образно говоря, шепотом.

Максуэлл задумчиво кивает.

– Да, все правильно. Буду стараться.

– И еще, – прибавляю я, сама пытаясь говорить как можно мягче. – Обращаться к людям лучше так, как они сами себя называют, ведь есть такие формы имен, которые некоторых просто бесят.

Максуэлл смотрит на меня в растерянности.

– Ты о чем?

– Например, о том, что мою подругу ты называешь «Лиз», а у нее это слово ассоциируется с соседкой из детских времен – грязнулей, врушкой и двоечницей. Конечно, Элли в твоем фильме почти ничего не значит, но дело не в ней, а в самом подходе к людям.

– Элли?

– Так к ней обращаются самые близкие – Эл, Элли. Остальным она представляется Элизабет и хотела бы, чтобы ее звали именно так.

Максуэлл на несколько мгновений задумывается и качает головой.

– Надо же! Казалось бы, все так просто и незначительно, а с другой стороны… – Он благодарно смотрит на меня и с улыбкой произносит: – Тебя мне сам Бог послал. Буду перевоспитываться. – На его лбу углубляются морщинки. – А как тебе удается все это подмечать?

Пожимаю плечами.

– Не знаю. Может, это от папы? Он прекрасный специалист, мы с ним большие друзья, и я во многом похожа на него… – Запинаюсь, вдруг подумав о том, не кажусь ли я нескромной. – Я хочу сказать, вероятно отчасти его способности быть психологом передались мне, вот и все…

Максуэлл кивает.

– Да, скорее всего. – Он протягивает мне руку. – Спасибо тебе, Келли. И спокойной ночи.

Я вкладываю в его руку свою, он сжимает пальцы, на миг замирает, медленно притягивает меня к себе и снова останавливается, проверяя, стану ли я сопротивляться. У меня от ликования все замирает внутри. Значит, все-таки дело не в топе… То есть и в таком, как этот – не очень-то сексуальном, – я ему понравилась…

Чувствую на щеке дыхание Максуэлла, и глаза застилает расплывчатая дымка. Взгляд приковывают к себе его губы, и, кажется, если они тотчас не прикоснутся к моим, я…

Максуэлл наклоняет голову и непродолжительно меня целует.

– Спокойной ночи, Келли, – горячо шепчет он и, когда я раскрываю глаза, уже идет прочь.

Среда выдается жаркая и влажная. Элли сегодня до вечера снимается в роликах для телемагазина, рекламирует какие-то чудо-пояса, при помощи которых якобы можно без всякого труда избавиться от целлюлита и лишнего веса, и прочую дребедень. Приезжаю на Пятую авеню в четверть первого, наспех перекусив мороженым и выпив стаканчик колы, смотрю по сторонам и вижу потоки народа, а съемочной команды не замечаю. Ужасно не хочется отвлекать Максуэлла от работы, но что мне остается? Конечно, надо было сразу договориться точнее, но я об этом как-то не подумала.

– Да? – тяжело дыша и чересчур деловито, отвечает на звонок Максуэлл.

Я в первое мгновение теряюсь. Почему он так неприветлив? Может, что-то изменилось?

– Гм… Максуэлл, это Келли.

– А, Келли! – восклицает он, явно стараясь быть поласковее, но его голос дребезжит от напряжения. – Не можешь нас найти?

Слава богу, он хотя бы помнит, что пригласил меня, и подробно объясняет, где находится съемочная площадка. Я прекрасно ориентируюсь в Манхэттене, поэтому, хоть и из-за шума плохо слышу, понимаю с полуслова, куда следует идти, и ничего не переспрашиваю.

– Хорошо, скоро буду. – Закрываю телефон и двигаюсь с потоком людей в сторону парка.

Что-то мне все это не нравится. Не представляю, как можно снимать в такую жару, притом в будний день, когда кругом такая толкотня. Мое внимание привлекает настоящее столпотворение – сотни людей стоят вытянутым кольцом, свистя и что-то выкрикивая. Где-то внутри щелкают вспышки и визжит какая-то женщина:

– Оливер Райдер! Я от тебя без ума, О-о-оливер!

Тут мне становится ясно, что происходит. Съемочную площадку атаковали папарацци и страстные поклонники Райдера и Грейсон.

– Джанин, детка, улыбнись старине Бобу! Ну же! – перекрикивает гул мальчишка лет шестнадцати. Ишь ты! Старина Боб!

Оливеру Райдеру около шестидесяти, но он до сих пор в прекрасной форме, а Джанин примерно тридцать, но выглядит она так, что невозможно определить ее возраст. Конечно, их все обожают и, разумеется, в столь людном и открытом месте тотчас окружили, позабыв о делах.

Теперь понятно, почему Максуэлл так странно ответил. Представляю, в каком он, бедный, напряжении, и начинаю протискиваться сквозь толпу.

– Эй, поосторожнее! – возмущается детина с банкой пива в руке. – Всем охота посмотреть, не тебе же одной!

– Простите, – бормочу я, еще настойчивее пробивая себе дорогу. Прядь моих волос за что-то цепляется. Я дергаю головой, слышу оглушительный вопль, поворачиваюсь и вижу темнокожую девицу в громадных серьгах, такую же рослую, как я, может даже выше. За одну из сережек я и зацепилась. – Прошу прощения, – с глупой улыбкой говорю я, торопливо распутывая волосы.

От несносной жары и влаги моя футболка прилипла к спине и животу, ноги нещадно оттаптывают, народ ближе к середине стоит все плотнее. Когда я наконец пробиваюсь сквозь толпу и выхожу к съемочной площадке, даже страшно подумать о том, как я выгляжу. Мой взгляд падает на Максуэлла, и я тотчас забываю о своей внешности. Он уже в новых очках, но выглядит измученным. Волосы влажные, на лбу поблескивают капли пота. Папарацци лезут прямо в кадр, заботясь лишь о том, как бы сделать побольше снимков. Максуэлл то и дело поднимает глаза к небу и беззвучно двигает губами.

– Еще один дубль! – командует он и в эту минуту замечает меня.

Я улыбаюсь и киваю. Максуэлл делает шаг в мою сторону, но я жестом прошу его не отвлекаться, быстро подхожу сама, на миг сжимаю его руку, и он благодарит меня за незатейливую поддержку быстрым выразительным взглядом. Я снова отхожу.

Максуэлл не сказал, что позвонит и все объяснит после, но слова тут ни к чему, я все поняла и без них. И, знаете, было что-то более интимное в этой коротенькой немой сцене, поэтому у меня в душе, несмотря на гомон вокруг и безжалостно палящее солнце, воцаряется мир и поселяется уверенность в том, что это начало, многообещающее начало новых отношений. И следующего этапа в моей жизни.

Я ёжусь, будто от прохладного ветра, хотя до предела прогретый воздух словно замер.

Начинают снимать новый дубль. Максуэлл погружается в работу и на меня больше не смотрит. Мне это и не нужно, достаточно видеть его и упиваться впечатлением о тех считанных секундах, когда мы обменялись взглядами. Сегодня он в одной футболке и джинсах и смотрится намного естественнее и привлекательнее, хоть трикотажная ткань тоже пропиталась потом и облепила его торс.

– Джанин, у тебя отличная задница! – кричит тот же голос.

Я теперь вижу, кому он принадлежит. Совсем юному долговязому парнишке, который умудрился забраться на дерево и сидит на ветке футах в десяти от Джанин.

Я только теперь осознаю, что тоже могу взглянуть на актеров, и поворачиваю голову. Джанин играет как всегда великолепно. Бесподобен и Райдер, но обоих то и дело отвлекают наглые фотографы.

Бедняга Максуэлл, думаю я, отступая назад и начиная вновь пробираться сквозь толпу – мой перерыв скоро закончится, а опаздывать я не желаю, неприятностей на работе мне и без того хватает. Максуэллу не поможешь ничем – ни словом, ни делом. Но если бы можно было что-нибудь придумать, я даже задержалась бы и мужественно выслушала бы выговор Вайноны. Боже!.. Неужели я влюбляюсь?! Да, по-видимому да… Или дело лишь в том, что я слишком давно ни с кем не встречалась?

Оглядываюсь. Максуэлла уже не видно, только слышен сквозь шум других голосов его баритон. Он говорит громко, но не кричит, как в день нашего знакомства, хотя в такой суете мог бы позволить себе не сдерживаться.

Нет, меня влечет к нему не потому, что после разрыва с Кристофером прошло целых полтора года и я просто устала быть одна. Все намного серьезнее, по-моему серьезнее, чем с кем бы то ни было.

– Твоя задача подписаться на рассылку автоновостей на «Альта-Висте», причем не всех подряд, а только о продукции, которой торгуем мы, – диктаторским тоном произносит Вайнона, когда я вхожу и сажусь перед ее столом. Раньше этот был кабинет Сары, но обстановка постепенно меняется – на месте шкафа из светлого дерева поблескивает стеклянно-стальной, со стен исчезли картины. Внутренне вздыхаю, думая о том, что надеяться на возвращение Сары, видимо, бессмысленно.

– Подписаться на рассылку автоновостей? Только о маслах и фильтрах? Ты уверена, что это возможно? – с сомнением в голосе спрашиваю я.

Лицо Вайноны делается каменным. Несколько мгновений она просто смотрит на меня, отчего я начинаю чувствовать себя ничтожеством.

– Я ставлю задачу перед тобой. У меня своих дел видимо-невидимо.

– Но…

– Ты свободна, – отрезает Вайнона, уже поднимая трубку.

Меня душит волна негодования. Я чувствую, что уже не могу сдерживаться, что прямо сейчас осыплю эту красавицу потоком брани и напишу заявление об уходе. Она с таким видом, будто меня уже нет в кабинете, набирает номер и произносит приторно-сладким голосом:

– Арчибалд? Здравствуй, дорогой. Я ознакомилась с твоим предложением и подумала, что нам надо встретиться. Идея, конечно, исключительная, однако…

Я медленно поднимаюсь со стула и, пыхтя от злости, ухожу прочь. Глупо осыпать бранью того, кто напрочь забыл о твоем существовании и в упор тебя не видит.

– Что, опять придумала что-нибудь этакое? – сочувственно спрашивает Джессика, когда я возвращаюсь на рабочее место.

Видимо, у меня все написано на лице. Рассказываю Джессике о своем новом задании. Та закатывает глаза.

– Такое впечатление, что эта стерва задумала извести всю женскую половину коллектива, – поглядывая на дверь, вполголоса говорит она. – Нормальные отношения у нее только с Дороти и Белиндой.

– Точно, – мрачно соглашаюсь я.

Дороти и Белинда наши уборщицы, им обеим за пятьдесят. Тяжело вздыхаю, захожу на «Альта-Висту» и, заранее зная, что с заданием мне не справиться, поскольку оно невыполнимо, начинаю щелкать по ссылкам и вводить комбинации слов в окно поиска. Через два часа строчки начинают прыгать перед глазами, а на сердце от осознания того, насколько бессмысленно я провожу драгоценное время, скребут кошки.

Пишу письмо администрации сайта и буквально через четверть часа получаю сообщение.

«Спасибо, что пользуетесь нашими услугами. Ответить на ваше письмо сразу не можем из-за большой загруженности. Приносим извинения».

Все ясно. Ответ отправился автоматически. Читать мое дурацкое письмо никто не станет, во всяком случае объяснять, что подписаться на новости только об автомаслах и фильтрах у них невозможно. Это понятно и идиоту. Скрепя сердце набираю номер Вайноны и рассказываю, что мои попытки осуществить ее план не увенчались успехом.

– Я разве тороплю тебя, дорогая? – спрашивает она так, будто я позвонила, как только вернулась из ее проклятого кабинета.

– Не торопишь, но мне кажется, что нет ни малейшего смысла…

– Послушай, мне некогда, я уезжаю на важную встречу, – бесцеремонно перебивает меня она.

Я криво улыбаюсь, представляя, что это будет за встреча. С каким-нибудь пижоном, перед которым Вайнона пустится кокетничать и кривляться.

– А ты напряги мозги и придумай выход. Не подпишешься сегодня, значит, продолжишь поиски в понедельник. – Связь прерывается.

– Чудесно, – бормочу я, совсем падая духом.

– Ты, главное, не особенно расстраивайся, – шепотом советует Джессика. – Бери пример с Вайноны – у нее всегда нос кверху, ничем ей не испортишь настроения.

Молча киваю и снова набираю номер – на сей раз своего бывшего одноклассника. Он компьютерный гений, знаток программного обеспечения. В старших классах бегал за Элли, но она его так и не приняла.

– Джимми, привет. Есть пара минут?

– Здорово, Келли, – басит Джим. У него плюс ко всему идеальный слух, нет нужды ему называться – всех знакомых он мгновенно узнает по голосу. – Да, пара минут найдется. Как поживаешь?

– Нормально, – отвечаю я, растягивая губы в улыбке, чтобы голос не звучал слишком кисло. – Послушай…

Рассказываю, в чем моя беда. Джим без лишних слов обещает выяснить к вечеру, можно ли что-нибудь придумать. Благодарю его и кладу трубку. Теперь делать совершенно нечего. За полчаса, которые остаются до перерыва, я дважды выхожу в туалет – просто так, чтобы от безделья не сойти с ума и смочить холодной водой запястья да покрывающийся испариной лоб.

А в двенадцать наконец-то вылетаю на улицу и глубоко вздыхаю, подставляя лицо яркому солнцу. Сегодня папа, наверное чувствуя, насколько мне тошно, звонит сам.

– Ну как твои дела, золотце?

– Неважно, – честно признаюсь я.

– Лучше или хуже, чем в прошлый раз?

– Хуже.

Рассказываю об изощренном глумлении надо мной Вайноны и чуть не плачу. Отец тяжело вздыхает.

– Так-так. Надо что-то придумывать. Посоветовал бы тебе уйти оттуда сегодня же, но совсем без работы ты затоскуешь больше теперешнего, а найти новое место сейчас, в августе, когда стоит такая жара и большинство горожан в отпуске, не так-то просто.

Шмыгаю носом и жду, что он предложит.

– А что, если тебе набраться терпения, протянуть еще недельки две и тоже взять отпуск? – произносит он.

– Неплохая мысль, – бормочу я. – Какое-то время можно отдохнуть, а потом разослать резюме по кадровым агентствам или непосредственно по фирмам. Лето как раз закончится… Да, пожалуй я так и поступлю, – приободряясь, говорю я.

– Вот и славно. – Отец кашляет, но я чувствую, что отнюдь не из-за простуды, а просто чтобы перейти на другую тему. – А с тем парнем у тебя как? – спрашивает он. – С режиссером?

Бесшумно вздыхаю. Максуэлл не звонил ни в среду вечером, ни вчера. Я начинаю волноваться и снова подумываю о том, достаточно ли я привлекательна и желанна.

– Он весь в делах, – говорю я как можно более веселым тоном. – Позавчера я одним глазком взглянула на Грейсон и Райдера! На Пятой авеню. Потом расскажу подробнее.

– Любопытно, – отвечает отец, и я слышу в его голосе нотки жалости ко мне. Его не проведешь! – Пообещай, что постараешься не грустить. Ни из-за работы, ни из-за всего остального, – просит он.

– Обещаю, – говорю я. – Ладно, пап. Мне пора бежать. Люблю тебя.

– И я тебя, золотце.

Вообще-то никуда мне не надо бежать. Перерыв, можно сказать, только начался, к ланчу я еще даже не притронулась и потом, поскольку Вайноны в офисе нет, могу с чистой совестью минут на десять опоздать, мне никто слова не скажет. Я схитрила лишь потому, что не желаю разговаривать о Нине, а папа, если бы мы не прекратили беседу, наверняка снова упомянул бы о ней.

Неторопливо съедаю салат и только приступаю к десерту, когда снова звонит телефон. Смотрю на экранчик с замиранием сердца: увы, это опять не Максуэлл. А мама. С ней последние несколько лет я общаюсь без особой охоты.

– Здравствуй, милая!

– Привет, мам!

– Как дела?

– Все хорошо, – равнодушным тоном отвечаю я.

– Есть какие-нибудь новости?

– Нет, никаких.

– Живешь там же, работаешь на прежнем месте, замуж не собираешься?

– Да, да и нет, – говорю я.

– Ну и слава богу.

Какое-то время молчим. Наверное, и мне следует спросить, как поживает мама, но я как обычно решаю: раз она говорит вполне радостным голосом и регулярно звонит, значит, все в полном порядке.

– Я немного занята, мам. Созвонимся потом, ладно?

– Конечно. Я люблю тебя.

– Пока.

Раньше напоследок она непременно спрашивала, как отец. А с некоторых пор перестала им интересоваться – может, из чувства вины, а может, ревнует его к Нине и жалеет, что в свое время сглупила. Или по каким-то другим причинам. Мне, если честно, все равно. Доедаю ланч и плетусь в офис. До конца рабочего дня еле дотягиваю.

В третий раз телефон звонит, когда я, смертельно уставшая, вхожу в квартиру.

– Алло? – На экран я уже даже не взглянула.

– Келли?

Максуэлл. Наконец-то! Мою разбитость как рукой снимает, хочется издать торжествующий вопль или станцевать победный танец.

– Да?

– Привет, это Максуэлл.

– Я узнала.

– Очень рад. Какие у тебя планы на завтра? – таинственным голосом спрашивает он.

– Пока никаких, – говорю я, вздыхая с облегчением. Меня уже одолевали страшные мысли о субботе в полном одиночестве и в мучительных раздумьях про свою несчастную долю.

– Тогда я приглашаю тебя к себе, на креветки с чесночным соусом собственного приготовления. Конечно, ими можно отравиться, но я предупреждаю заранее. Что скажешь?

– Мм… – произношу я, прикидываясь, что тщательно обдумываю его предложение. – Пожалуй, я соглашусь, но лишь в том случае, если ты включишь в меню противоядие.

– Вообще-то если я затеваю кого-нибудь отравить, – со всей серьезностью произносит Максуэлл, – то довожу дело до конца, но в особых случаях…

Мы оба смеемся.

– Жду тебя к семи, – говорит он. – Записывай адрес.

Я в счастливой суете хватаю с телефонного столика блокнот и карандаш и более размашистым, чем обычно, почерком записываю номер его улицы и дома.

– С опоздавших по заведенным в моем доме правилам взимается штраф, – прибавляет Максуэлл. – Поцелуй.

– Куда тебя чмокает молочник? – спрашиваю я. – Если приезжает позднее, чем положено?

Максуэлл смеется.

– В пупок.

– Бесподобно.

– Шутка, – говорит он. – Мое правило распространяется только на молоденьких женщин с зелеными кошачьими глазами.

4

Рассчитываю время так, что жму на кнопку звонка у двери Максуэлла ровно в семь часов. Он открывает с хитрой улыбкой на губах.

– Испугалась, что придется платить штраф?

– Просто не люблю опаздывать, – говорю я, чуть прищуривая глаза.

– Жаль. А я так надеялся…

Он делает шаг в сторону и шире раскрывает дверь, приглашая меня войти. Мы обнимаемся и целуем друг друга в щеку.

– Чувствуй себя как дома. – Он обводит широким жестом оформленную по-мужски сдержанно гостиную.

– Но не забывай, что в гостях? – спрашиваю я, рассматривая стойки с дисками и стопки журналов на полке.

– Об этом лучше забудь, – говорит Максуэлл посерьезневшим тоном.

Я перевожу на него взгляд, и он быстро отворачивается, похоже от легкого смущения.

– Пожалуйста, присаживайся.

– Спасибо.

В гостиной два дивана. Один обтянут черной кожей, строгий и солидный, почти офисный, второй – светло-серый, невысокий и мягкий. Делаю шаг к светлому, но почему-то передумываю и сажусь на черный. На улице жара, но у Максуэлла работает кондиционер и царит приятная прохлада, так что ноги не вспотеют и на диванной коже не останется лужиц пота.

– Ужин почти готов, – произносит Максуэлл голосом театрального актера. – Бокалы на месте. – Он указывает на стол в дальнем конце комнаты, на котором красуются приборы и бокалы. – Осталось подумать о художественном оформлении сцены. – Где ты сядешь?

– Где скажешь.

Максуэлл машет перед собой рукой с поднятым вверх указательным пальцем.

– Нет-нет. Выбирай сама. Слово гостя у меня в доме закон.

С улыбкой подхожу к столу и делаю вид, будто всерьез задумываюсь, какое выбрать место. Они в общем-то одинаковые, разница лишь в том, что рядом с одним большая стеклянная дверь и за ней высокие деревья на заднем дворе. А за вторым стулом – стена и высокий комод.

Сначала мой выбор падает на место у двери, но тут в голову приходит мысль, что лучше пусть на фоне деревьев сядет Максуэлл. Буду время от времени поглядывать на зеленую листву, чтобы окончательно успокоиться после сумасшедшей недельки.

– Вот здесь, – говорю я, уверенно подходя к стулу у комода и кладя руки на высокую мягкую спинку.

Максуэлл хлопает в ладоши.

– Прекрасно. – Он обходит стол, становится по другую сторону, оценивающе смотрит на меня и на все, что меня окружает, и прищуривается.

– Молодая женщина с тонкими и благородными чертами лица, волшебными глазами и прирожденной чуткостью впервые приходит к чудаковатому и немного тронутому умом режиссеру-новичку. Который нуждается в ее помощи, чем-то притягивает и, надеюсь, гм… не совсем ей безразличен. Верно?

Мои щеки розовеют от легкого смущения. Я негромко смеюсь в ответ.

– В прикрасах она не нуждается, – продолжает Максуэлл, но обстановка должна отражать ее натуру, соответствовать настроению. А что в ее душе? Предположим, волнение, огонь молодости, жажда разгадать возникшие на пути загадки… – Он в задумчивости поджимает губы, сильнее щурится и поднимает указательный палец. – Придумал. Я на пару минут отлучусь. А ты пока садись.

Он стремительно уходит, возвращается с двумя прозрачными красными вазами, ставит их на комод прямо за моей спиной, берет с книжных полок два небольших ночника, располагает их позади ваз и включает. Пространство вокруг комода озаряется магически красным сиянием.

Максуэлл снова становится по другую сторону стола, смотрит на меня и довольно потирает руки.

– То, что надо. – Он переводит взгляд на свой стул, чешет затылок, кивает какой-то родившейся в голове идее, снова удаляется, возвращается с рождественской гирляндой, выходит на задний двор, вешает гирлянду на дерево, протягивает к ней удлинитель и вставляет вилку в розетку. В ветвях загораются дюжины три маленьких белых лампочек.

Он оценивающе смотрит на плоды своих трудов и снова кивает.

– Чудак начинающий режиссер не совсем понятен даже самому себе. В нем десятки огоньков-задумок, и все это окутано тайной. Сойдет.

Я смеюсь, очарованная игрой света и его рассуждениями.

– Для тебя вся жизнь кино, правильно?

Он смотрит на меня сначала с улыбкой, потом задумчиво.

– А ведь так оно и есть, Келли. – У внешних уголков его глаз собираются гусиные лапки, губы снова растягиваются в улыбке. – Не согласна?

Пожимаю плечами.

– Пора ужинать! – объявляет он, направляясь к плите за стойку.

Я наблюдаю, как он перекладывает креветки в блюдо, как снимает фартук и выключает кухонные лампы. В каком-то смысле его слова верны: наша жизнь как кино, а каждое мгновение, будто кадр фильма, может либо промелькнуть незамеченным, либо запечатлеться в памяти на всю жизнь.

– Итак, попробуем мое творение! – восклицает Максуэлл, опуская блюдо на стол. – Да, совсем забыл! – Он достает из бара и ставит на стол бутылку вина. – Светлое, сухое. Сойдет?

– Вполне.

Креветки тают во рту, от вина приятно кружится голова. Глаза Максуэлла сияют, как звездочки на бархатном июльском небе.

– О съемке возле Пятой авеню я сообщил Джанин за пару дней, – смеясь говорит он. – Она округлила глаза и сказала: мы же в Нью-Йорке! Снимать в центре – безумие. Я удивился. Почему? Джанин объяснила, что там вечно дежурят папарацци, но я, болван, не придал этому особого значения, подумал: преувеличивает. Что из этого вышло, ты видела.

– На тебе не было лица.

– Странно, что только лица. Настолько адски трудной режиссерская работа не казалась мне никогда прежде, хоть в этой сцене и играли первоклассные актеры. Они не нуждаются в подсказках и руководстве, подчас сами руководят всей съемкой. Джанин актерствует с шести лет, у нее вся семья артисты. Бабушка была опереточной певицей, дед играл и пел в мюзиклах, тетка, ее муж и дети выступают в цирке, родители – в театре. Словом, Джанин родилась в этой среде и всю жизнь впитывала в себя секреты лицедейства.

Как прекрасно он осведомлен, невольно отмечаю я.

– Это мне урок на будущее: подобных мест я впредь постараюсь избегать, – заключает Максуэлл.

– Я тоже немного удивилась, когда ты сказал, что будешь работать в районе Пятой авеню. Но эта мысль была мимолетной и неясной. Я не актриса и далека от такой жизни.

– Зато ты на редкость проницательна, что нелишне в любой профессии. Кстати, как твои отношения с Вайноной? – интересуется Максуэлл совсем другим, несколько напряженным голосом.

Я не собиралась говорить о своих неудачах, чтобы не портить настроения ни себе, ни ему, но, раз он спрашивает, не могу смолчать.

– Как наши с ней отношения? Хуже некуда. – Криво улыбаюсь. – Еще немного – и, боюсь, на британский акцент и длинноволосых брюнеток у меня разовьется аллергия. Придется порвать всяческие отношения с собственной бабушкой, правда она давно не черненькая – седая. – Смеюсь, но смех звучит безрадостно и резковато.

Максуэлл делает глоток вина, поднимается, засовывает руки в карманы джинсов и смотрит сквозь приоткрытые стеклянные двери на огоньки и листву, повернувшись ко мне спиной.

– Тебе надо просто поменять работу, – говорит он без малейшей шутливости в голосе.

– Мы с папой так и решили. Другого выхода нет.

– С папой? – Он поворачивается, вопросительно смотрит на меня и возвращается на место.

– Да нет, ты не подумай, будто без него я шагу не могу ступить, – говорю я. – Он просто как никто умеет выслушать, ужасно любит меня, не навязывает своего мнения и в то же время всегда может дать дельный совет. Мы большие друзья, вот и все…

– Да, я помню, ты говорила, – задумчиво произносит Максуэлл. – А мама? Она у тебя жива?

Вздыхаю. Разговаривать о маме тоже не особенно хочется.

– Жива.

– Почему ты говоришь об этом с таким лицом? – Максуэлл вскидывает брови и криво улыбается. – Неужели не рада тому, что…

Я резко поднимаю руки.

– Нет, ну что ты! Не настолько же я злая. – С моих губ опять слетает вздох. – Но, признаюсь честно, я в большой обиде на мать. Даже не очень люблю встречаться с ней, разговаривать. По большому счету, нам с некоторых пор нечего обсуждать.

Максуэлл сдвигает брови, продолжительно смотрит мне в глаза и медленно произносит:

– По-моему, на мать невозможно долго обижаться, какой бы проступок она ни совершила.

– Тебе легко говорить! Ты сам сказал, что твоя мать до сих пор в семье.

– А твоя? – осторожно интересуется Максуэлл.

Я отвечаю не сразу. Мгновение-другое сижу, взволнованно покусывая губы – слишком уж неприятно вспоминать о маминой подлости.

– А моей в один прекрасный день, видите ли, захотелось свежих впечатлений. Мой отец идеальный семьянин, внимательный муж, всю жизнь окружал нас любовью и заботой. Но ей это все надоело! Ее потянуло на приключения.

– Она встретила другого? – негромко спрашивает Максуэлл.

Кривлюсь. О мамином другом тошно даже думать, видеть его я вообще не желаю. Поначалу она все порывалась нас познакомить, но потом я не выдержала и попросила ее в разговорах со мной не упоминать даже его имени.

– Да, представь себе! Наша мама внезапно влюбилась в другого. В сорок восемь лет!

Максуэлл озадаченно морщит лоб.

– А тебе сколько было?

– Двадцать два.

– То есть… ты уже была взрослым самостоятельным человеком?

– Да, но при чем здесь это? – горячась оттого, что он меня не понимает, спрашиваю я. – Речь не обо мне, а о нашей семье в целом. Мама разрушила ее, наплевала на все наше совместное прошлое – мое детство, их с папой молодость, пережитые бок о бок радости и беды, растоптала самое святое в жизни! Но главное, заставила страдать отца. Вот этого я ей никогда не прощу! – В пылу хлопаю ладонью по столу.

Максуэлл продолжительно смотрит на мою руку, какое-то время молчит и кивает на бутылку.

– Еще вина?

– Можно, – тотчас соглашаюсь я. Теперь у меня в душе разбушевалась буря и не очень-то волнует, понравится ли Максуэллу, что я не прочь остудить чувства алкоголем.

Он наполняет бокалы. Я делаю глоток. Нет, много пить не стоит, а то разболится голова. Наверное, я кажусь Максуэллу злопамятной и бессердечной, но если бы он мог почувствовать мою боль, если бы хоть на несколько минут смог оказаться на моем месте, наверняка все понял бы.

– Если тебе неприятно, мы можем закрыть эту тему, – мягко произносит он.

– Да, так, наверное, будет лучше, – отвечаю я. – Пришла к тебе в гости и разглагольствую о своих проблемах.

– О чем это говорит? – спрашивает он.

Я смотрю на него в недоумении.

– О том, что ты не прочь мне открыться, так? – ласково отвечает он на свой же вопрос.

Я сознаю, что действительно готова выложить ему все и что подсознательно жду от него помощи. Смешно. Мы начали с того, что он попросил меня быть его советчицей, и незаметно поменялись ролями.