Текст книги "Пульс"

Автор книги: Джулиан Барнс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

У Фила и Джоанны: 1
На шестьдесят процентов

Было это в конце той самой недели, когда Хилари Клинтон отказалась от дальнейшей борьбы. На столе теснились бутылки и бокалы; чувство голода было утолено, однако рука, направляемая какой-то неистребимой компанейской привычкой, так и тянулась схватить очередную виноградину, отщипнуть кусочек от ноздреватого утеса сыра или вытащить из коробки шоколадную конфету. Мы уже обсудили, каковы шансы Обамы против Маккейна и что продемонстрировала Хилари за последние несколько недель – волевые качества или самообман. Кроме того, мы попытались выяснить, отличаются ли нынешние лейбористы от консерваторов, годятся ли лондонские улицы для автобусов гармошкой, какова вероятность теракта «Аль-Каеды» на Олимпийских играх две тысячи двенадцатого и как повлияет глобальное потепление на виноградники Англии. Теперь Джоанна, которая воздержалась от обсуждения двух последних вопросов, со вздохом произнесла:

– Закурить бы сейчас.

Создалось такое впечатление, будто все исподволь выдохнули дым.

– В такие моменты всегда тянет, правда?

– Закуска-то какая. А уж баранина…

– Спасибо на добром слове. Тушилась шесть часов. Проверенный способ. С добавлением аниса.

– А вино…

– А компания!

– Когда я уже почти бросил курить, меня больше всего бесило осуждение. Спрашиваешь: вы не возражаете? Все говорят «нет», но ты затылком чувствуешь, что каждый воротит морду и старается не вдыхать. Кто-то тебя жалеет, что ТОЖЕ оскорбительно, кто-то волком смотрит.

– У многих даже пепельниц в доме нет, и вот начинаются долгие и нудные поиски какого-нибудь старого блюдца от разбитой чашки.

– Некоторые даже на улицу выгоняют, чтобы ты там околел.

– А загасишь окурок в цветочном горшке – на тебя так посмотрят, будто ты у хозяйской герани рак провоцируешь.

– Я раньше уносила окурки в сумочке. В полиэтиленовом пакете.

– Как дерьмо за собакой. А когда, кстати, придумали дерьмо убирать?

– Примерно тогда же, когда на курильщиков ополчились. Собачники ходят теперь с вывернутыми пакетиками на руке и ловят момент, когда собачка погадит.

– Мне всегда казалось, что оно теплое, это так? Через полиэтилен ощущается ведь теплое дерьмо.

– Дик, ну в самом деле.

– Я ни разу не видела, чтобы хозяин подождал, пока оно остынет, а вы видели?

– Шоколадные конфеты – чтобы сменить тему. Почему на картинке одно, а в коробке всегда другое?

– Может, наоборот?

– Наоборот – все равно, что и не наоборот. Так и так одно другому не соответствует.

– Картинка – это чистая условность. Как программа действий у коммунистов. Идеальный мир. Воспринимайте их как метафору.

– Конфеты?

– Нет, картинки.

– Я раньше любил сигарой затянуться. Целой даже много было. Хватало и половины.

– Правда, что они вызывают разные виды рака?

– Кто?

– Сигары, сигареты, трубка. От трубки бывает рак губы, верно?

– А от сигар какой рак?

– О, самый гламурный.

– Что за гламурный рак? Это логическое противоречие, ты не находишь?

– А самый отстойный – это рак задницы.

– Дик, ну, в самом деле.

– …

– Я что-то не то сказал?

– …

– А рак сердца бывает?

– …

– Мне кажется, только как метафора.

– …

– Георг Шестой – у него ведь был рак легких?

– …

– Или горла?

– …

– Так или иначе, это подтверждает его демократичность. Подумать только: оставаться в Букингемском дворце под бомбежками, совершать объезды Ист-Энда и среди руин пожимать руки подданным.

– То есть демократичная форма рака подходила ему как нельзя лучше, это ты хочешь сказать?

– Понятия не имею, что я хочу сказать.

– Мне кажется, он не стал бы пожимать руки. Не королевское это дело.

– А вот такой серьезный вопрос. Кто завязал с курением позже всех: Обама, Маккейн или Клинтон?

– Билл Клинтон или Хилари?

– Естественно, Хилари.

– Билл, как мы помним, частенько появлялся на публике с сигарой.

– Но докуривал ли он потом эту сигару?

– Или убирал на хранение в ящичек с регулируемой влажностью, как она – свое платье.

– Зато теперь эту сигару можно пустить с молотка в счет оплаты долгов Хилари по избирательной кампании.

– Маккейн наверняка курил, когда был в плену.

– А Обама наверняка забивал косячок, и не раз.

– Могу поспорить, Хилари никогда не затягивалась.

– По куреву их узнаете их.

– На самом деле Обама, ваш вероятный президент, был заядлым курильщиком. А потом решил баллотироваться – и перешел на «никоретте». Но сорвался, насколько мне известно.

– Наш человек.

– А что такого, если кто-то из них не удержался? И был застукан фотографами?

– Да ничего, если он потом глубоко и чистосердечно раскаялся.

– Как Хью Грант, когда его застукали в машине с минетчицей.

– Уж эта-то затянулась от души.

– Дик, прекрати. Уберите от него бутылку.

– …

– «Глубоко и чистосердечно раскаялся» – это хорошо.

– …

– Буш не особенно каялся за пристрастие к кокаину.

– …

– Он ведь не подвергал опасности окружающих.

– …

– Ну почему же, подвергал.

– Ты имеешь в виду аналог пассивного курения? Мне кажется, пассивного вдыхания кокаина не существует.

– Если торчок не расчихается.

– То есть вреда для окружающих нет?

– За исключением того, что им приходится выслушивать наркотический бред.

– На самом деле…

– Да?

– Если правду говорят, что Буш в свое время был алкашом и нариком, тогда понятно, за счет чего он пробился в президенты.

– За счет умственной отсталости?

– Нет, за счет упертости завязавшего наркомана.

– Ты сегодня прямо штампуешь афоризмы.

– Мое ремесло.

– Упертость завязавшего наркомана. Прости нас, Багдад.

– Значит, мы решили, что не все табачные изделия одинаково вредны?

– Сигары меня успокаивали.

– А меня от сигарет иногда так вставляло – до дрожи в коленках.

– Да уж, помню.

– У меня был знакомый, который специально заводил будильник, чтобы встать посреди ночи и покурить.

– Кто это был, дорогая?

– Да так, один, еще до тебя.

– Я, блин, надеюсь.

– Кто-нибудь читал в газете про Макмиллана?

– Это благотворительный противораковый фонд?

– Нет, это бывший премьер-министр. Но вначале он был министром финансов, году в пятьдесят пятом – пятьдесят шестом. Ему представили результаты исследования, посвященного связи между курением и раком. Читает он и думает: откуда, мать вашу, в казне возьмутся деньги, если курево запретить? Потом видит цифры. Статистику. Продолжительность жизни курильщика – семьдесят три года. Продолжительность жизни некурящего – семьдесят четыре.

– Это правда?

– Так было сказано. И Макмиллан накладывает резолюцию на этот отчет: «Казначейство считает, что процентный доход важнее».

– Ненавижу двуличие.

– А Макмиллан курил?

– И трубку, и сигареты.

– Значит, можно курить в охотку до самой смерти? Если на этом потеряешь всего лишь год.

– Но приобретешь ужасные болезни и страдания, с которыми будешь мучиться до семидесяти трех лет.

– Один год. Разница в один год. Кто бы мог подумать.

– Может, нам всем снова закурить? Не выходя из-за стола. Тайный вызов здоровому образу жизни.

– А что Рейган рекламировал – «Честерфилд»? Или «Лаки страйк»?

– Каким боком это сюда относится?

– Ну, каким-то.

– Ненавижу двуличие.

– Ты повторяешься.

– Я же правду говорю. Вот и повторяюсь. Правительство твердит, что курить вредно, а само живет с акциза. Табачные компании знают, что курить вредно, и сбывают отраву странам третьего мира, поскольку здесь их могут засудить.

– Не странам третьего мира, а странам с развивающейся экономикой. Выражайся политкорректно.

– Странам с развивающейся онкологией.

– А эта история с Хамфри Богартом? Помните, в его честь хотели выпустить почтовую марку, но на фотографии он был с сигаретой, и ее заретушировали. А то человек начнет приклеивать марку на конверт, увидит, что Хамфри курит, и подумает: классно выглядит.

– Наверное, скоро начнут из фильмов вырезать сцены с курением. Вроде того как черно-белым лентам уже добавляют цветности.

– Когда я мальчишкой жил в Южной Африке, комитет по цензуре кромсал все фильмы, показывающие общение черных с белыми. «Остров Солнца» урезали до двадцати четырех минут.

– Ну, если фильм занудный, не грех и урезать.

– Я не в курсе, что ты родом из Южной Африки.

– И еще одна деталь: в кино разрешалось курить. Помните? На экран смотрели сквозь завесу сигаретного дыма.

– Пепельницы в подлокотниках.

– Точно.

– К вопросу о курильщике Хамфри… Иногда смотрю я старый фильм, где парень с девушкой сидят в ночном клубе, выпивают, курят, вальяжно беседуют, и думаю: «Гламурно, мать вашу». А потом думаю: «Кстати, я ведь тоже могу и выпить, и покурить прямо сейчас, почему нет?»

– Это было гламурно.

– Если бы не рак.

– Если бы не рак.

– И если бы не двуличие.

– А ты не затягивайся.

– Пассивное двуличие?

– Бывает. Сплошь и рядом.

– Кстати, разве есть такое слово – «цветность»?

– Кому кофе?

– Разве что с сигареткой.

– Они ведь всегда были неразлучны? Кофе и сигареты?

– Похоже, курева в доме нет. Джим заезжал – оставил пачку «Голуаз», но они такие крепкие, что мы их выкинули.

– А кто-то из твоих подруг оставил «Силк кат», но они слишком легкие.

– В прошлом году были мы в Бразилии: там предупреждения о вреде для здоровья – это просто конец света. Жуткие цветные картинки на сигаретных пачках: младенцы с врожденными уродствами, прокуренные легкие и все такое. А тексты… Ни одного цивильного, типа «Правительство ее величества напоминает» или «Минздрав предупреждает». Там без затей сообщают, какая судьба ждет твои внутренние органы. Один парень заходит в магазин, покупает пачку сигарет… не помню точно, какой марки. Выходит, читает предупреждение, возвращается, протягивает сигареты продавцу и говорит: «Эти вызывают импотенцию. А мне нужны те, что вызывают рак».

– Угу.

– По-моему, смешно.

– Видимо, ты им уже рассказывал эту историю, дорогой.

– Ну и что? Могли бы и посмеяться. Вино-то мое пьют, негодяи.

– Да у тебя не смешно получилось, Фил. Надо было урезать.

– Вот паразит.

– Мне кажется, у нас осталось немного травки.

– Разве?

– Да, в дверце холодильника.

– Где конкретно?

– Между пармезаном и томатной пастой.

– А кто принес?

– Уже не помню. Давно завалялась. Наверное, выдохлась.

– Разве травка выдыхается?

– Все выдыхается.

– А кандидаты в президенты?

– В первую очередь.

– Я предлагала ее Дорине.

– Что за Дорина?

– Пол моет.

– Дорина Пол-Моэт? Это каламбур?

– Ты предлагала Дорине?

– Конечно. Разве это противоречит трудовому законодательству? Короче, она не взяла. Сказала, что больше такими вещами не балуется.

– О боже, куда катится мир, если домработница отказывается от халявной марихуаны?

– Мы-то знаем, что на сигареты подсесть проще всего. Проще, чем на алкоголь, легкие наркотики, тяжелые. Вплоть до героина.

– Разве мы это знаем?

– Ну, я читала в газете. Сигареты вызывают привыкание сильнее всего прочего.

– Вот теперь мы знаем.

– Даже сильнее, чем власть?

– Это под вопросом.

– А еще мы знаем, но уже не из газет, что все курильщики врут.

– Выходит, ты нас обозвал бывшими лжецами?

– Ага. Я и сам такой.

– С этого места, пожалуйста, поподробнее.

– Когда начинаешь курить, врешь родителям. Врешь, когда спрашивают, сколько куришь, – либо преувеличиваешь, либо преуменьшаешь. «О, я выкуриваю четыре пачки в день» (все равно что сказать: у меня самый большой член). Или: «Что вы, что вы, мы только по одной, и то редко». На самом деле минимум три штуки в день. Потом врешь себе, когда бросаешь. Потом врешь медикам, когда уже выявили рак. «Ох, я же никогда много не курил».

– Сурово.

– Зато правда. Сью и я обманывали друг друга.

– Дэвид!

– В смысле сигарет, дорогая. «Только одну – в обеденный перерыв». Или: «Нет, другие курили, потому и пахнет». Мы оба так обставлялись.

– Поэтому голосуйте за некурящего кандидата. Голосуйте за Хилари.

– Поезд ушел. Как бы то ни было, мне кажется, что курильщики врут только насчет количества. Как и алкоголики врут только о количестве выпитого.

– Вот это неправда. Я алкоголиков знаю как облупленных. Настоящие алкоголики врут направо и налево. Лишь бы выпить. А чтобы покурить, я и сама привирала. Типа: «выйду подышать свежим воздухом» или «мне пора домой, дети ждут».

– Хорошо, мы выяснили, что курильщики и алкоголики в целом лжецы.

– Голосуйте за Хилари.

– Мы утверждаем, что все лжецы лживы.

– Слишком глубокомысленно для такого позднего часа.

– Самообманщики, кстати, тоже, но это другой вопрос. Наш знакомый Джерри был заядлым курильщиком, человек того поколения. Прошел обследование лет в шестьдесят пять и узнал, что у него рак простаты. Согласился на радикальную операцию. Ему отняли яйца.

– Отняли яйца?

– Ага.

– И у него… это… остался только член?

– Ну нет, ему протезы поставили.

– Из какого материала?

– Откуда я знаю – из пластмассы, наверное. В любом случае, по весу – то же самое. Даже не заметно.

– Не заметно?

– Они подвижны, как настоящие?

– Мы, случайно, не отклонились от темы?

– Знаете как французы на жаргоне называют яйца? Les valseuses. Вальсерши. Такие же подвижные.

– Женское слово? В смысле женского рода? Valseuses.

– Да.

– Почему во французском «яйца» женского рода?

– Однозначно, мы отклонились от темы…

– Testicules – не женского. А valseuses – женского.

– Яйца женского рода. Вот и верь после этого французам.

– Неудивительно, что они не поддержали вторжение в Ирак.

– Можно подумать, мы с вами поддержали.

– Я – на шестьдесят процентов.

– Как можно поддерживать такую акцию на шестьдесят процентов? Это как на шестьдесят процентов поддерживать теорию, что земля плоская.

– Я и в ней уверен на шестьдесят процентов.

– Короче, почему я вспомнил Джерри: по его словам, он даже успокоился, узнав, что у него рак простаты. Сказал: будь у меня рак легких, пришлось бы бросить курить.

– Так он продолжал курить?

– Вот именно.

– И?

– Ну, несколько лет, довольно долго, все было хорошо. Потом пошли метастазы.

– Тогда он завязал?

– Нет. Сказал, на такой стадии уже бессмысленно – и не стал отказывать себе в удовольствии. Помню, как мы в последний раз навещали его в больнице. Сидит в кровати, смотрит крикет, а под рукой – здоровенная пепельница с окурками.

– В больнице разрешалось курить?

– Он лежал в отдельной палате. Причем в частной клинике. Это было несколько лет назад. Заплатил – и делай что хочешь. Такая вот политика.

– К чему ты нам про него рассказываешь?

– Уже не помню. Вы меня сбили.

– Про самообман.

– Точно – про самообман.

– Я-то считаю, что в его случае все было как раз наоборот: он, похоже, прекрасно знал, что делает. Наверное, решил, что оно того стоит.

– Вот я и говорю: самообман.

– Стало быть, кандидат в президенты просто обязан пройти курс молодого курильщика.

– Я абсолютно уверен, что Обама их всех сделает. Ваш образцовый американец.

– Согласен. На шестьдесят процентов.

– Да ты либерал – со всем согласен на шестьдесят процентов.

– Не уверен, что соглашусь.

– Видите, он только на шестьдесят процентов уверен, что уверен только на шестьдесят процентов.

– Кстати, насчет Рейгана вы заблуждаетесь.

– Он не рекламировал «Честерфилд»?

– Нет, он не умирал от рака легких.

– Я этого и не говорил.

– Разве нет?

– Конечно нет: у него была болезнь Альцгеймера.

– По статистике, курильщики намного меньше подвержены болезни Альцгеймера, чем некурящие.

– По той простой причине, что курильщики не доживают до Альцгеймера.

– Новое бразильское предупреждение: «Этот сорт сигарет способствует профилактике болезни Альцгеймера».

– На прошлой неделе мы полистали «Нью-Йорк таймс». В самолете взяли. Там была статья о продолжительности жизни; в ней говорилось, во что обходятся правительству, точнее, государству различные факторы, ведущие к смертельному исходу. А статистика, которую изучал Макмиллан, когда была опубликована?

– Году в пятьдесят пятом, пятьдесят шестом.

– Ну, сейчас это фуфло. Вероятно, и тогда было фуфло. Курильщик, скорее всего, умрет в районе семидесяти пяти. Тучный – в районе восьмидесяти. А здоровый, некурящий, стройный доживет, очевидно, лет до восьмидесяти четырех.

– И чтобы это просчитать, понадобилось целое исследование?

– Нет, исследование понадобилось для другого: чтобы просчитать расходы на здравоохранение. В том-то и штука. Курильщики – самая низкозатратная статья. Потом идут толстяки. А здоровые, стройные, некурящие создают главную брешь в государственном бюджете.

– Потрясающе. Из всего, что сказано за сегодняшний вечер, это самое существенное.

– За исключением того, что баранина тает во рту.

– Курильщиков все проклинают, разводят их на акцизные сборы, заставляют мокнуть под дождем – и никто не заикается, какая от них польза государственному бюджету.

– Ненавижу двуличие.

– Между прочим, курильщики намного симпатичнее некурящих.

– Хотя провоцируют у некурящих рак.

– По-моему, теория пассивного курения не имеет под собой медицинского обоснования.

– Согласен. Хотя я не медик. Ты, кстати, тоже.

– По-моему, это скорее метафора. Типа, твой дым нарушает мое личное пространство.

– Метафора внешней политики США. Мы снова вернулись к Ираку?

– Нет, я к тому, что мне по большому счету всегда казалось, что в эпоху повального курения некурящие были симпатичнее. Теперь наоборот.

– Притесняемое меньшинство всегда симпатичнее? Джоанна это имеет в виду?

– Я хочу сказать, что у курильщиков существует некая солидарность. Если подойти к прохожему на улице у паба или ресторана и стрельнуть сигаретку – всегда дадут.

– Я думал, ты не куришь.

– Правильно, но если бы курила, могла бы стрельнуть.

– Отмечаю запоздалый переход к сослагательному наклонению.

– Говорю же: все курильщики врут.

– Останемся наедине – я с тобой разберусь.

– Над чем смеется Дик?

– Яйца-протезы. Любопытная мысль. Или фраза. Применима к чему угодно, от французской внешней политики до Хилари Клинтон.

– Дик.

– Простите, я старомодный человек.

– Ты старомодный ребенок.

– А когда я вырасту, ты позволишь мне курить, мамочка?

– Все эти разговоры про политиков с яйцами. Они яйца выеденного не стоят.

– Один – ноль.

– А знаешь, меня удивляет, что этот ваш знакомый не сказал своему онкологу или хирургу: «А можно, у меня будет другой рак, чтобы не оттяпывать яйца?»

– Ну нет. Он мог выбрать любой из предложенных методов лечения. Но выбрал самый радикальный.

– Это уж точно. Никаких шестидесяти процентов.

– Как можно сделать что-либо с двумя яйцами на шестьдесят процентов?

– Шестьдесят процентов – это в переносном смысле.

– Как это?

– В такой поздний час все будет в переносном смысле.

– На этой ноте попрошу вызвать нам такси – в прямом смысле.

– Помните, какое бывает самочувствие наутро после укуренного вечера? Табачное похмелье?

– Считай, каждое утро. Горло. Сухость в носу. Грудь.

– Не путать с одновременным алкогольным похмельем.

– Бухло развезло, дымок помог.

– Как-как?

– Курение сужает кровеносные сосуды. Поэтому с утра невозможно толком сходить по-большому.

– Кто бы мог подумать.

– Дело в том, что ты говоришь, не будучи медиком.

– Мы вернулись к тому, с чего начали?

– То есть?

– Вывернутые полиэтиленовые пакеты и…

– Дик, немедленно уходим.

Но никто не ушел. Мы остались, продолжили разговор и решили, что Обама победит Маккейна, что консерваторов только на определенном этапе нельзя отличить от лейбористов, что «Аль-Каеда» не преминет совершить теракт на Олимпийских играх две тысячи двенадцатого, что лондонцы очень скоро начнут тосковать по автобусам гармошкой, что через несколько десятилетий вдоль Адрианова вала, как при римлянах, опять зазеленеют виноградники и что, по всей видимости, пока крутится наша планета, на ней не переведутся курильщики – счастливые, чертяки.

Переспать с Джоном Апдайком

– Кажется, мы не оплошали, – сказала Джейн, поглаживая сумочку; двери поезда закрылись с глухим пневматическим стуком.

В полупустом вагоне было тепло и душно.

Алиса знала, что ее дело – нахваливать.

– Ты сегодня была в ударе.

– В кои-то веки поселили в приличной гостинице. Это всегда придает куражу.

– Твой рассказ про Грэма Грина произвел фурор.

– Беспроигрышный вариант, – отозвалась Джейн с ноткой самодовольства.

– Давно хотела спросить: неужели это правда?

– Знаешь, я уже не беру в голову. Отрабатываю номер – и все.

Когда же они познакомились? Сразу и не сообразишь. Лет, наверное, сорок назад, во время череды похожих как две капли воды фуршетов с неизменным белым вином, неизменным истерическим гомоном и неизменными речами издателей. По всей видимости, это произошло на какой-то тусовке ПЕН-клуба или на презентации по случаю выдвижения их обеих на одну и ту же литературную премию. А может, дело было в ту долгую, пьяную летнюю пору, когда Алиса закрутила интрижку с литагентом Джейн; цель этого поступка давно выпала из памяти, а оправданий и прежде не имелось.

– В каком-то смысле даже лучше, что слава у нас не такая громкая.

– Чем же это лучше? – Джейн изобразила замешательство, граничащее с возмущением, как будто придерживалась совершенного иного мнения.

– Ну, публика бы валом валила. Требовала бы новых и новых случаев из жизни. А мы пробавляемся старыми запасами.

– На самом деле публика и так валом валит. Хотя и не столь настойчиво, как… на знаменитостей. А вообще у меня такое чувство, что людям даже приятно услышать знакомые истории. У нас ведь не литературные чтения, а комедия положений. Главное – вовремя вставить хлесткую реплику.

– Например, про Грэма Грина.

– Смею надеяться, Алиса, это нечто большее, чем… хлесткая реплика.

– Не сердись, душа моя. Тебе не идет.

На лице подруги Алиса заметила капельки пота. Той пришлось нелегко: из такси на перрон, с перрона в вагон. Почему, интересно, тучные женщины обожают цветастые ткани? В одежде, как считала Алиса, эпатаж ни к чему, по крайней мере, когда перейден определенный возрастной рубеж.

В пору их знакомства обе только-только вышли замуж и начали печататься. Они подкидывали друг дружке своих детей, подставляли плечо во время разводов, и каждая рекомендовала знакомым книги, написанные другой. Каждая слегка кривила душой, нахваливая произведения подруги, но ведь обеим порой случалось нахваливать и произведения черт-те каких авторов, так что ничего зазорного в этом не было. Джейн слегка поеживалась, когда Алиса называла себя не писательницей, а беллетристкой, и усматривала в ее книгах некоторую претенциозность; Алиса, в свою очередь, считала произведения Джейн рыхловатыми, подчас излишне автобиографичными. Обе – сверх ожиданий – добились успеха, но, оглядываясь назад, полагали, что заслуживали большего. Роман Алисы «Карибский ликер» собирался экранизировать сам Майк Николс, но впоследствии у него изменились планы; тогда за дело взялся какой-то провинциальный телевизионщик, который до неприличия выпятил интимные сцены. Конечно, Алиса этого вслух не произносила; она лишь с полуулыбкой повторяла, что экранизация «пренебрегла недосказанностями текста» – такая формулировка многих ставила в тупик. Что касается Джейн, ее роману «Путь наслаждений» прочили Букеровскую премию; она грохнула уйму денег на вечернее платье, отрепетировала перед Алисой свою речь – и проиграла какому-то хлыщу из Австралии.

– Кто тебе это рассказал? Просто любопытно.

– Что «это»?

– Байку про Грэма Грина.

– Да был один… как его… Ты, кстати, знаешь – мы обе у него печатались.

– Джим?

– Вот-вот.

– Как ты могла забыть его имя, Джейн?

– Забыла – и все тут. – Поезд без остановки пролетел мимо станции; на такой скорости названия было не разглядеть. С чего это Алиса так взъелась? Сама тоже хороша. – Кстати, ты с ним тогда переспала?

Алиса слегка нахмурилась:

– Веришь ли, не помню. А ты?

– Я тоже запамятовала. Думаю, ты первая, а я за тобой.

– Уж не выставляешь ли ты меня потаскушкой?

– Не знаю. Скорее, я себя выставляю потаскушкой. – Джейн посмеялась, чтобы скрыть полуправду.

– Как по-твоему, это хорошо или плохо, что мы не можем вспомнить такие детали?

Джейн показалось, что ее снова пригласили на сцену, чтобы задать каверзный вопрос. По давней привычке она переадресовала его Алисе – та была у них главной, задавала тон, пресекала эксцессы.

– А ты как считаешь?

– Вне всякого сомнения, это хорошо.

– А почему?

– Да потому, что к таким вещам надо подходить с позиций дзен-буддизма.

Время от времени Алису заносило, и простые смертные не поспевали за ее мыслями.

– По-твоему, буддизм учит забывать имена любовников?

– В каком-то смысле, да.

– Мне казалось, буддизм учит верить в переселение душ.

– Конечно; а иначе как объяснить, что все наши любовники – свиньи?

Они с пониманием переглянулись. Хороший у них получился дуэт. Когда их стали приглашать на встречи с читателями, они быстро смекнули, что будут намного эффектнее смотреться в паре. На какие только фестивали не заносила их судьба: в Хэй и Эдинбург, в Чарлстон и Кингс-Линн, в Дартингтон и Дублин; даже в Аделаиду и Торонто. Поскольку они всюду ездили вместе, издателям не приходилось тратиться на сопровождающих лиц. На сцене они подхватывали реплики друг дружки, проявляли взаимовыручку, лихо отбривали ведущего, если тот имел наглость зубоскалить, и давали автографы только тем, кто приобретал их книги. По линии Британского совета они регулярно выступали за рубежом, пока в Мюнхене Джейн, будучи в легком подпитии, не позволила себе какое-то непарламентское выражение.

– Какое у тебя осталось самое жуткое воспоминание?

– О чем – об амурных делах?

– Угу.

– Джейн, что за вопрос?

– Учти: нам рано или поздно его зададут. Такие нынче нравы.

– Изнасилования, к счастью, удалось избежать, если ты к этому клонишь. По крайней мере… – Алиса призадумалась, – суд вынес бы вердикт: «Невиновен».

– А все-таки? – Не получив ответа, Джейн заявила: – Пока ты соображаешь, буду любоваться природой.

С рассеянной благосклонностью она провожала глазами рощи, поля, живые изгороди, стада коров. Горожанка до мозга костей, она расценивала сельскую жизнь с чисто утилитарных позиций: отара овец сулила рагу из молодого барашка.

– Помню один случай… хотя и не вполне очевидный. Да, могу сказать, что самое жуткое воспоминание оставил по себе Саймон.

– Саймон – который? Писатель? Издатель? Или просто «Саймон-ты-его-не-знаешь»?

– Писатель. Это случилось вскоре после моего развода. Позвонил, напросился в гости. Обещал привезти хорошего вина. Приехал. А когда понял, что ему ничего не обломится, закупорил початую бутылку и унес с собой.

– И что там было?

– Где?

– В бутылке, где же еще, – шампанское?

Алиса подумала.

– Нет, вряд ли – шампанское пробкой не заткнешь. Ты, наверное, хотела спросить: итальянское или французское, белое или красное?

По ее тону Джейн поняла, что Алиса недовольна.

– Сама не знаю, что я хотела спросить. Но это плохо.

– Что плохо? Забывать свой вопрос?

– Нет, затыкать початую бутылку. Хуже некуда. – Она выдержала драматическую паузу. – Символичный поступок.

Алиса хохотнула, но, с точки зрения Джейн, ее смех больше походил на икоту. Воодушевившись, она включила свой сценический имидж:

– Смех – лучшее лекарство, верно?

– Верно, – подтвердила Алиса. – Кто не смеется, того тянет в религию.

Джейн могла бы пропустить это мимо ушей. Но разговор о буддизме придал ей храбрости, и вообще – подруги они или нет? Тем не менее она покосилась в окно и только потом призналась:

– На самом деле меня, если хочешь знать, затянуло. Неглубоко, но все-таки.

– Да что ты говоришь? С каких это пор? То есть с какой стати?

– Пару лет назад. Это, так сказать, приводит в порядок мысли. Спасает от… безнадежности. – Джейн гладила сумочку, словно хотела утешить.

Алиса не верила своим ушам. Ей всегда казалось, что в этом мире все безнадежно – и ничего тут не поделаешь. Какой смысл менять свои воззрения в конце пути? Она прикинула, как лучше ответить – поддержать или отшутиться, – и решила в пользу второго.

– Если твой бог разрешает пить, курить и любить – тогда ничего страшного.

– О, такие пустяки его не волнуют.

– А богохульство? По-моему, когда речь заходит о боге, это – как лакмусовая бумажка.

– Ему безразлично. Он выше этого.

– Тогда одобряю.

– Он тоже. Одобряет.

– Странное дело. Я хочу сказать, боги, как правило, порицают.

– Неужели я пришла бы к богу за порицанием? Мне этого хватило выше крыши. Милосердие, прощение, понимание – вот к чему тянется человек. И конечно, к идее высшего промысла.

– А кто кого выбрал, если, конечно, это правомерный вопрос: ты его или он тебя?

– Вопрос абсолютно правомерный, – ответила Джейн. – По всей вероятности, притяжение было взаимным.

– Что ж, это… комфортно.

– А ведь многие не понимают, что с богом должно быть комфортно.

– Откуда это? Похоже на «Бог меня простит, это его работа» – так, кажется?

– Да. На протяжении веков люди только усложняли Бога.

По вагону провезли тележку с легкими закусками, и Джейн взяла себе чаю. На дне сумки она раскопала ломтик лимона в специальной пластмассовой коробочке и шкалик коньяка из гостиничного мини-бара. Ей нравилось вести подковерные игры с издателями: если те заказывали им номер в приличном отеле, она держала себя в рамках. К примеру, в этот раз ограничилась лишь коньяком и виски, потому что хорошо отдохнула. Зато однажды (дело было в Челтнеме), когда публика приняла их весьма прохладно, а ночевать пришлось на продавленной койке, Джейн так разозлилась, что выгребла из мини-бара все подчистую: спиртное, шоколад, арахис, открывалку для бутылок и даже формочку для льда.

Тележка, дребезжа, укатила дальше. Алиса тосковала по тем временам, когда в каждом поезде был настоящий вагон-ресторан: столовое серебро; официанты в белых куртках, обученные подавать овощи одной рукой при помощи вилки и ложки; ненавязчивый пейзаж за окном. Все перемены в жизни, подумалось ей, сводятся к постепенной утрате наслаждений. Они с Джейн примерно в одно и то же время утратили тягу к любовным приключениям. Она утратила интерес к спиртным напиткам, а Джейн – к еде, точнее, к ее качеству. Алиса теперь занималась цветоводством; Джейн увлекалась кроссвордами, а для ускорения процесса вписывала слова, совершенно не подходившие к определениям. Джейн была признательна Алисе: та никогда не ворчала, если Джейн прикладывалась к спиртному раньше, чем позволяли приличия. На нее нахлынула нежность к собранной, терпеливой подруге, благодаря которой они ни разу не опоздали на поезд.

– Какой приятный молодой человек вел эту встречу, – вспомнила Алиса. – Уважительный.

– По отношению к тебе – возможно. А меня он подставил.

– Каким образом?

– Неужели ты не заметила? – Джейн вздохнула, не дождавшись сочувствия. – Стал перечислять всякие книжонки, которые пришли ему на ум в связи с моим последним романом. Попробуй признайся, что впервые слышишь эти названия, – выставишь себя невеждой. Приходится кивать, а читатели будут думать, что у тебя все идеи – ворованные.

Алисе показалось, что это уже отдает паранойей.