Текст книги "Как Гитлер украл розового кролика"

Автор книги: Джудит Керр

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 11 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

– Я чуть не поймал огромную рыбу, – проворчал Макс. – А ты своим криком ее испугал.

Но на самом деле он был ужасно рад.

За ужином Анна видела немецких детей в последний раз. Они с натянутыми лицами сидели рядом с родителями в столовой. Их мама что-то тихо и настойчиво говорила, и даже мальчик ни разу не обернулся, чтобы взглянуть на Анну с Максом. После ужина он прошел мимо их столика с таким видом, будто вообще их не видит.

Утром они уехали.

– Боюсь, мы лишили герра Цвирна постояльцев, – заметил папа.

Мама торжествовала.

– Все-таки жалко, что так получилось, – сказала Анна. – Мне кажется, мы нравились тому мальчику.

Макс покачал головой:

– Под конец мы ему уже не нравились. Под конец мать уже его обработала.

И правда, подумала Анна. Интересно, что думает этот мальчик сейчас? И что мама говорит ему про нее и про Макса? И что с ним случится, когда он вырастет?

Глава десятая

В конце летних каникул папа уехал в Париж. Туда перебралось так много беженцев из Германии, что они решили выпускать собственную ежедневную газету. Газета называлась «Парижанин», и там уже напечатали несколько статей, которые папа написал в Цюрихе. Теперь редактор хотел, чтобы папа писал для газеты регулярно. И папа думал, что, если дело пойдет, можно будет переехать в Париж.

Через день после папиного отъезда появилась Омама. Она приходилась бабушкой Анне и Максу и жила на юге Франции.

– Вот забавно, – заметила Анна. – Омама в пути могла встретить папу. Они вполне могли помахать друг другу.

– Не стали бы они друг другу махать, – заметил Макс. – Они не ладят.

– А почему? – спросила Анна. А ведь действительно, подумалось ей, Омама решила их повидать, только когда стало известно, что папа уехал.

– Типичная семейная история, – прогнусавил Макс, подражая интонации взрослых. – Она была против того, чтобы папа с мамой поженились.

– Теперь уже поздновато быть против, – хихикнула Анна.

Анна с Френели как раз закончили играть, когда появилась Омама. Об этом можно было безошибочно догадаться по истерическому лаю, доносившемуся из открытого окна дома. Омама никуда не ездила без своей таксы по имени Пумпель. Анна вошла в дом: там уже были Омама и мама.

– Анна, дорогая! – вскричала Омама. – Как я рада тебя видеть! – и прижала ее к своей пышной груди.

Через какое-то время Анна решила, что можно прервать объятие, и попыталась вывернуться, но Омама цепко ее держала, обнимая все крепче. Так было всегда, сколько Анна помнила себя.

– Как же долго все это длится! – проговорила Омама. – Этот ужасный Гитлер!..

Ее голубые глаза – такие же, как у мамы, только более блеклые – наполнились слезами, а ее двойной подбородок заметно задрожал. Но за шумом, устроенным Пумпелем, было довольно сложно разобрать, что она говорит. Только несколько фраз вроде «оторваны от наших домов» и «разрушенные семьи» прорвались сквозь собачий лай.

– Что это с Пумпелем? – спросила Анна.

– О Пумпель! Мой бедный Пумпель! Только взгляни на него! – призвала Омама Анну.

Анна уставилась на Пумпеля. Тот вел себя очень странно. Он припадал на передние лапы, задирая заднюю часть туловища, как будто кланялся. Между поклонами он умоляюще глядел куда-то над умывальником. Поскольку своей бочкообразной комплекцией Пумпель сильно смахивал на Омаму, проделывать все эти трюки ему было тяжеловато.

– Что он хочет? – спросила Анна.

– Он так просит! – объяснила Омама. – Правда сладенький? Он просит электрическую лампочку. Но, Пумпель, дорогой мой! Я не могу тебе ее дать!

Анна взглянула на лампочку над умывальником: совершенно обычная круглая, белого цвета лампочка. Но Пумпелю она казалась верхом желаний.

– А зачем ему лампочка? – не поняла Анна.

– Он не понимает, что это лампочка, – терпеливо объяснила Омама. – Он думает, это теннисный мячик. Он хочет, чтобы я бросила ему мячик.

Пумпель, заметив, что к его желаниям наконец отнеслись серьезно, припал к земле и залаял с удвоенной силой.

– Бедный Пумпель, – рассмеялась Анна и попыталась погладить его. Но он немедленно цапнул ее за руку своими желтыми зубами. Она отдернула руку.

– Можно выкрутить лампочку, – предложила мама. Но лампочка застряла в патроне и не желала поддаваться.

– Возможно, будет лучше, если он получит настоящий теннисный мячик, – предположила Омама, изучая содержимое своего кошелька. – Анна, дорогая, как ты считаешь? Надеюсь, магазин еще не закрыт.

– Теннисные мячики очень дорого стоят, – заметила Анна.

Однажды она хотела купить себе такой, но ей не хватило карманных денег.

– Не важно! – сказала Омама. – Я не могу допустить, чтобы Пумпель пребывал в таком состоянии. Он себя изведет.

Но когда Анна вернулась из магазина, Пумпель уже утратил всякий интерес к лампочке. Он лежал на полу и поскуливал. Анна осторожно положила мячик между его передних лап, но Пумпель взглянул с полнейшим отвращением и тут же вонзил в него зубы. Мячик издал тяжкий вздох и сдулся. Пумпель поднялся, дважды поскреб пол задней лапой и удалился под кровать.

– Какая-то ужасная собака, – сказала Анна Максу. – Не знаю, как Омама с ним управляется.

– Хотел бы я иметь деньги на теннисный мячик, – вздохнул Макс. – К ярмарке деньги нам пригодились бы.

Приближалась ярмарка – ежегодное событие, которого с нетерпением ждали все дети деревни. На нее Франц и Френели несколько месяцев копили карманные деньги. А Макс и Анна только-только узнали про ярмарку и ничего скопить не успели. И не знали, как теперь быть. Их общих сбережений едва хватило бы, чтобы разок прокатиться на каруселях. А это даже хуже, чем совсем не пойти.

В первый день после каникул все только и говорили о том, сколько денег они собираются потратить на ярмарку. И сначала Анна хотела попросить деньги у мамы. Но Макс напомнил ей, что мама придерживается режима экономии: если они планируют переезжать в Париж, то нужно экономить каждую монетку.

Между тем Пумпель, хотя никто не проявлял по отношению к нему особых симпатий, внес в жизнь какое-то разнообразие. По дороге сюда он вел себя очень странно. Даже Омама, которая давно привыкла к его выкрутасам, была удивлена. Когда они поднялись на корабль, он бросился прямо к борту и чуть не свалился в воду – его с трудом удержали. Когда Омама стала садиться на поезд в Цюрих, он наотрез отказался входить в вагон. А когда поезд тронулся, оставив Омаму и Пумпеля на платформе, внезапно рванулся, порвал поводок, бросился за поездом и с громким лаем преследовал его аж до ближайшей деревни. Через час его, совершенно измученного, принес обратно один мальчик, и оставшуюся часть дня Пумпель приходил в себя.

– Тебе не кажется, что у Пумпеля что-то не так со зрением? – беспокоилась Омама.

– Ерунда, – отвечала мама, у которой в связи с возможным переездом в Париж были заботы поважнее. – Но если тебе кажется, что с ним что-то не так, купи ему очки.

Это было не совсем справедливо по отношению к Омаме. Хотя из-за Пумпеля она и теряла разум, но была очень доброй. Она тоже считалась беженкой, хотя ее муж не был так знаменит, как папа. Правда, Омама и ее муж смогли вывезти из Германии все свое имущество и теперь припеваючи жили у Средиземного моря. В отличие от мамы Омаме не надо было экономить, и время от времени она делала Максу и Анне маленькие подарки, которые мама была не в состоянии себе позволить.

– Может, попросим денег на ярмарку у Омамы? – спросила однажды Анна, когда Омама купила им всем эклеры в местном кондитерском магазинчике.

Макс ужаснулся:

– Нет! Мы не можем! – сказал он довольно резко. Анна и сама знала, что этого делать нельзя. Но ей так хотелось! До ярмарки оставалась всего неделя.

За несколько дней до возвращения Омамы на юг Франции Пумпель исчез. Рано утром он убежал из дома, и Омама не знала, что и думать. До этого он часто убегал к озеру, бродил там какое-то время, что-то вынюхивая, а потом довольно быстро возвращался обратно. Но на этот раз Пумпель не вернулся к завтраку. И Омама начала всех расспрашивать. – До сих пор не вернулся? – спросил герр Цвирн. Он недолюбливал Пумпеля за то, что тот раздражал посетителей, грыз мебель и дважды чуть не укусил Труди.

– Иногда он ведет себя как щенок, – с любовью в голосе сказала Омама, хотя Пумпелю было уже девять лет.

– Правильнее сказать, что он впал в детство, – заметил герр Цвирн.

Дети не слишком старательно искали Пумпеля. Им надо было идти в школу, к тому же они были уверены, что рано или поздно Пумпель вернется, и возможно – в сопровождении очередной рассерженной жертвы, которую он укусил или вещи которой испортил. За Анной зашла Френели, и они отправились в школу, так что Анна совершенно забыла про пса. А когда они вернулись после школы домой, их с важным видом встретила Труди.

– Нашли собачку вашей бабушки, – сообщила она. – Она утонулась.

– Ерунда! – возразила Френели. – Ты все придумываешь!

– Ничего я не придумываю! – возмутилась Труди. – Папа по правде вытащил его из озера. Я его видела. Он был совсем мертвый. Такой мертвый, что даже не пытался меня укусить.

Мама подтвердила, что все так и произошло. Пумпеля нашли в воде у основания невысокой стены. Непонятно, как он туда попал: то ли на него нашло помрачение, и он спрыгнул вниз, то ли принял крупную гальку за теннисный мячик и решил схватить. Герр Цвирн предположил, что это самоубийство.

– Я слышал, собаки иногда на такое способны, – сказал он. – Когда они недовольны собой или кем-нибудь еще.

Бедная Омама страшно расстроилась. Она не спустилась обедать и появилась – молчаливая, с заплаканными глазами – только к вечеру, когда пришло время хоронить Пумпеля. Герр Цвирн вырыл маленькую могилку в дальнем углу сада. Омама завернула Пумпеля в старую шаль. И все дети стояли и смотрели, как она укладывает его на место последнего упокоения. Потом по знаку Омамы каждый из них бросил в могилу по лопате земли. Герр Цвирн быстро закопал яму, разровнял землю и придал ей форму холмика.

– Теперь нужно украсить могилу, – сказал герр Цвирн, и Омама, плача, водрузила на холмик цветочный горшок с хризантемами.

Труди с одобрением наблюдала за происходящим.

– Теперь собачка не сможет вылезти, – заявила она удовлетворенно.

Для Омамы это было уже чересчур, и она, ко всеобщему смущению, разрыдалась и позволила герру Цвирну себя увести.

Остаток дня прошел довольно мрачно. Никто, за исключением Омамы, особенно не жалел о бедном Пумпеле. Но все чувствовали, что ради Омамы нельзя чрезмерно показывать радость. После ужина Макс пошел делать уроки, а мама и Анна остались с Омамой.

За весь день она почти не произнесла ни слова, а сейчас вдруг стала говорить, говорить и не могла остановиться. Рассказывала о Пумпеле и о том, что он выделывал. И как она поедет назад, на юг Франции, без него? В поезде он всегда был для нее самым лучшим попутчиком. И ведь она уже купила ему обратный билет – мама и Анна могут убедиться своими глазами. Во всем виноваты нацисты, вскричала Омама. Если бы Пумпелю не надо было уезжать из Германии, он никогда бы не утонул в швейцарском озере. Какой ужасный этот Гитлер…

После этого мама постепенно перевела разговор на привычную тему – о тех, кто уехал из Германии или еще остаются там. Анна открыла книгу и начала читать. Но книга была не очень интересной, поэтому она слышала обрывки разговора.

Кто-то получил работу на киностудии в Англии. Кто-то некогда богатый сейчас еле сводит концы с концами в Америке, а его жена работает уборщицей. Известный профессор был арестован и отправлен в концлагерь. (Концлагерь? Потом Анна поняла, что это специальная тюрьма для тех, кто против Гитлера.) Нацисты посадили его на цепь перед собачьей будкой. «Что за глупость?» – подумала Анна. А Омама, которая усматривала какую-то связь между смертью Пумпеля и тем, что делали нацисты, говорила все более нервно.

Собачья будка стояла у ворот концлагеря, и каждый раз, когда кто-то входил, известный профессор должен был лаять. Его кормили объедками из собачьей миски и не позволяли брать пищу руками.

Анна чувствовала, что ее начинает подташнивать.

Ночью известный профессор обязан был спать в конуре. Цепь была настолько короткой, что не позволяла ему встать в полный рост. Через два месяца («Два месяца!..» – подумала Анна) известный профессор сошел с ума. Он до сих пор сидит на цепи перед собачьей будкой и лает, но уже не понимает, что делает.

У Анны перед глазами внезапно возникла черная стена. Она не могла вздохнуть. Она вцепилась в книжку, притворяясь, что читает. Она не хотела слышать то, что рассказывает Омама; она хотела сбежать от этого, укрыться.

Должно быть, мама что-то почувствовала, потому что вдруг наступила тишина, и Анна ощутила на себе ее взгляд. Анна пристально смотрела в книгу и специально перевернула страницу, как будто чтение поглотило ее целиком. Ей не хотелось, чтобы мама и особенно Омама вдруг заговорили с ней.

Спустя мгновение беседа возобновилась. На этот раз мама довольно громко говорила о том, что в последнее время стало довольно холодно.

– Дорогая, тебе нравится эта книга? – спросила Омама.

– Да, спасибо, – Анна попыталась заставить свой голос звучать естественно.

При первой возможности она встала и отправилась спать. Ей хотелось рассказать Максу о том, что она слышала. Но она не могла заставить себя. Лучше вообще об этом не думать. Лучше вообще не думать о Германии.

На следующее утро Омама собрала свои вещи. Теперь, когда Пумпеля не было, она не хотела задерживаться. А перед самым отъездом она вручила Анне и Максу конверт. На конверте было написано: «Подарок от Пумпеля». Когда Макс и Анна открыли его, оказалось, что там лежит больше одиннадцати швейцарских франков. «Потратьте эти деньги так, как вам захочется», – сказала Омама.

– Что это? – спросил Макс, потрясенный щедростью Омамы.

– Я сдала обратный билет Пумпеля, – ответила Омама со слезами на глазах.

Теперь у Макса и Анны были деньги, чтобы пойти на ярмарку.

Глава одиннадцатая

Папа вернулся из Парижа в начале октября. Мама, Анна и Макс ездили в Цюрих его встречать. Стоял ясный прохладный день. С палубы парохода было видно, что вершины гор покрылись снегом.

Папа был в приподнятом настроении. В Париже ему понравилось. Хотя в целях экономии ему и пришлось жить в маленьком грязноватом отеле, он прекрасно питался и пил замечательное вино. Это во Франции дешево. Издатель «Парижанина» папе очень обрадовался, и он переговорил с редакторами еще нескольких французских газет. Они тоже хотели, чтобы папа для них писал.

– На французском? – спросила Анна.

– Конечно, – ответил папа.

Когда он был маленький, у него была гувернантка-француженка, и папа говорил по-французски так же хорошо, как и по-немецки.

– Значит, мы переедем в Париж? – поинтересовался Макс.

– Сначала мы с мамой должны все обсудить, – сказал папа.

Но было видно, что он не сомневается: они переедут.

– Здорово! – воскликнула Анна.

– Еще ничего не решено, – заметила мама. – Возможно, лучше переехать в Лондон.

– Но там так сыро! – воскликнула Анна.

Мама рассердилась:

– Ерунда! Вы ничего в этом не понимаете!

Беда была в том, что мама не умела говорить по-французски. Если папина гувернантка обучала его французскому, мамина гувернантка обучала ее английскому. Гувернантка-англичанка была такой замечательной, что мама всегда мечтала побывать на ее родине.

– Мы все обговорим, – повторил папа и стал рассказывать о старых берлинских знакомых, которых он встретил: известные писатели, актеры, ученые теперь пытались найти способы существования во Франции.

– Как-то утром я столкнулся с актером – ты помнишь Блюменталя? – спросил папа. (Мама сразу поняла, о ком речь.) – Он открыл булочную. Его жена печет пирожки, а он стоит за прилавком. Я застал его в тот момент, когда он обслуживая особо уважаемого покупателя, – папа улыбнулся. – А когда я в последний раз видел его в Берлине, он был почетным гостем на банкете в Опере.

Еще папа встречался с одним французским журналистом и его женой: они несколько раз приглашали его в гости.

– Замечательные люди, – сказал папа. – И у них дочка – ровесница Анне. Они вам очень понравятся – если мы переедем в Париж.

– Вероятно, – сказала мама. Но, кажется, папины слова ее не убедили.

Целую неделю, а может, и две, папа с мамой обсуждали Париж. Папа считал, что в Париже он сможет найти работу, а жить там хорошо. Мама, которая плохо знала Париж, высказывала сомнения практического толка, связанные с обучением детей и поиском жилья. Папа толком ничего не мог ответить. В конце концов они решили съездить в Париж вместе, чтобы мама все увидела собственными глазами. Это было важное решение.

– А мы? – спросил Макс.

Они с Анной сидели на кровати в комнате родителей, где им сообщили эту новость. Мама занимала единственный стул, а папа, словно домовой, хотя и довольно изящный, восседал на поставленном на попа чемодане. Было тесновато, но зато им никто не мешал.

– Я думаю, вы достаточно взрослые, чтобы пожить несколько недель самостоятельно, – сказала мама.

– Мы что – останемся одни? – спросила Анна. Эта мысль казалась ей из ряда вон выходящей.

– Почему бы и нет? – ответила мама. – Фрау Цвирн присмотрит за вами: чтобы вы ходили в чистой одежде и вовремя ложились спать. Об остальном вы способны позаботиться сами.

Так и решили. Анна и Макс ежедневно будут отправлять родителям почтовые открытки с известиями о том, как идут дела. Папа и мама, в свою очередь, тоже будут посылать им открытки. Мама просила детей не забывать мыть шею и менять носки.

А папа сказал нечто поважнее:

– Помните: пока мы с мамой в Париже, вы представляете нашу семью в Швейцарии. Это большая ответственность.

– Почему? – спросила Анна. – Что нам нужно делать?

Однажды, когда они с дядей Юлиусом ходили в зоопарк, Анна увидела там маленького зверька, похожего на мышку. На его клетке было написано, что он единственный представитель своего вида в Германии. Анна очень надеялась, что никто не собирается приходить и разглядывать их с Максом. Но папа имел в виду совсем другое:

– В разных уголках мира живут евреи. Нацисты распространяют про них страшную ложь. И для нас очень важно доказать, что они лжецы.

– Как это? – спросил Макс.

– Нацисты говорят, что евреи нечестные. Поэтому нам недостаточно быть просто честными. Мы должны быть самыми честными.

(Анна тут же вспомнила, как в последний раз покупала в Берлине карандаши. Продавец писчебумажного магазинчика взял с нее меньше денег, чем надо, а она промолчала. Теперь она чувствовала себя виноватой: вдруг нацисты об этом узнают?)

– Если мы хотим доказать, что не ленивы, мы должны быть более трудолюбивыми, чем другие. Если про нас говорят, что мы жадные, мы должны быть щедрее всех. Если мы не хотим, чтобы нас считали грубыми, мы должны быть вежливее остальных.

Макс кивнул.

– Возможно, это непросто, – добавил папа. – Но оно того стоит, потому что евреи – замечательный народ, и быть евреем – замечательно. Я уверен: когда мы с мамой вернемся, то будем гордиться тем, как вы представляли нашу семью в Швейцарии.

Обычно Анна терпеть не могла, когда ей говорили, что нужно вести себя хорошо. Но сейчас она восприняла это совершенно иначе. Раньше она и не думала, что быть евреем настолько ответственно. И она решила про себя, что в отсутствие мамы действительно будет каждый день мыть шею с мылом – чтобы нацисты не смогли сказать, будто евреи ходят с грязной шеей.

Но когда мама с папой уезжали в Париж, Анна совершенно забыла о том, какая важная роль ей выпала. Она старалась не заплакать, глядя на поезд, увозивший родителей. И когда они с Максом побрели со станции домой, она почувствовала себя маленькой и покинутой – слишком маленькой для того, чтобы жить в чужой стране без родителей.

– А ну, малыш, веселей! – сказал неожиданно Макс.

Было смешно услышать «малыш» в свой адрес. Так взрослые обычно обращались к Максу. Анна рассмеялась.

После этого стало легче. Фрау Цвирн приготовила на обед ее любимые блюда. И они с Максом обедали за столиком, накрытым на двоих. Это было здорово. Потом за ней зашла Френели – чтобы идти в школу на послеобеденные занятия. А после школы они, как обычно, играли с тремя детьми Цвирнов. Сначала Анна думала, что неприятнее всего будет ложиться спать. Но перед сном к ним зашел герр Цвирн и рассказал смешные истории о постояльцах гостиницы. На следующий день они с Максом написали бодрую открытку маме и папе, а еще через день им пришла открытка от родителей.

Жизнь пошла своим чередом. Открытки сильно помогали. Каждый день Анна с Максом либо писали маме и папе, либо получали весточку от них, и возникало чувство, что родители не так уж далеко. В воскресенье Анна, Макс и трое Цвирнов пошли в лес собирать каштаны. Они притащили домой полные корзинки, и фрау Цвирн испекла каштаны в печке. Потом на кухне Цвирнов они вместе ели каштаны в масле, и это было ужасно вкусно.

В конце второй недели после отъезда папы и мамы герр Граупе повел класс Анны на экскурсию в горы. Они ночевали высоко в горах на склоне, спали на соломе в деревянной хижине, а утром герр Граупе разбудил их затемно. Он повел их по узкой тропке на вершину. И Анна обнаружила, что земля под ногами холодная и влажная. Снег!

– Френели! Посмотри! – закричала она.

А снег, в темноте казавшийся серым, вдруг посветлел и порозовел. И скоро весь горный склон сделался ярко-розовым.

Анна взглянула на Френели: ее голубоватый свитер стал лиловым, лицо – алым, и даже мышиные косички засветились оранжевым. Другие дети тоже совершенно преобразились. И борода герра Граупе сделалась розоватой. А за ними виднелись пласты глубокого розового снега и бледно-розового неба. Постепенно розовый сделался менее насыщенным, зато возник яркий свет, и розовый мир за спиной Френели и остальных разделился на голубое небо и ослепительно-белый снег. Рассвело.

– Теперь вы видели, как восходит солнце в швейцарских горах – одно из красивейших зрелищ в мире, – сказал герр Граупе так, будто он лично все это устроил, и повел их вниз.

Путь был довольно длинным, и Анна устала задолго до того, как они достигли подножия горы. На обратном пути в поезде она задремала, и в полусне думала о том, что хорошо бы папа с мамой были не в Париже, а здесь, и она могла бы рассказать им о своих приключениях. Но ведь они и так должны скоро вернуться. Мама обещала, что они уедут самое большее на три недели. А теперь прошло уже больше двух недель.

Анна оказалась дома только к вечеру. Макс как раз писал очередную открытку о том, как прошел день. И Анна, несмотря на усталость, постаралась втиснуть туда рассказ о своих впечатлениях. А потом, несмотря на то, что было еще только семь часов, отправилась спать.

Поднимаясь по лестнице, она увидела Франца и Френели, которые перешептывались в коридоре. Когда она проходила мимо, они смолкли.

– О чем это вы говорите? – Анна успела услышать имя папы и что-то про нацистов.

– Ни о чем, – быстро сказала Френели.

– Как это ни о чем? Я же слышала!

– Па сказал, чтобы мы тебе не говорили, – печально ответила Френели.

– Чтобы тебя не расстраивать, – вставил Франц. – Но это было в газетах. Нацисты объявили награду за голову твоего па.

– Награду за голову? – глупо переспросила она.

– Да, – ответил Франц. – Тысячу германских марок. Наш па считает, что это доказывает, какой известный человек твой па. Тут и фотография есть, и все такое.

Как это можно – объявить тысячу марок за голову? Какая глупость! Анна хотела спросить у Макса, как это может быть, но уснула задолго до того, как он поднялся в спальню.

Ночью она проснулась. Это случилось внезапно, как будто кто-то включил свет у нее в голове. И как если бы она всю ночь только об этом и думала, она вдруг со всей ужасной ясностью увидела, как это – «за голову дают тысячу марок».

Она оказалась во Франции, в какой-то комнате. Это была довольно странная комната: вместо потолка сверху были навалены какие-то балки. В дырках между ними что-то шевелилось. Было темно. Потом дверь отворилась, и вошел папа. Он собирался лечь спать и сделал несколько шагов по направлению к центру комнаты.

– Нет! Не ходи! – чуть не плача, крикнула Анна.

И тут с потолка у него за головой хлынул дождь из тяжелых монет. Папа вскрикнул, но монеты все продолжали сыпаться. Папа уже утонул в них по колено и погружался все глубже и глубже. А монеты все падали, пока не закрыли его почти целиком: над слоем монет осталась только папина голова.

Вот что герр Цвирн хотел от нее скрыть. Вот что нацисты собираются сделать с папой. А может быть, уже сделали – после того, как об этом написали в газете. Анна лежала, уставившись в темноту, ее захлестнуло волной страха. Разбудить Макса? Макс спокойно спал. Дыхание его было ровным. Он терпеть не может, когда его будят по ночам. Еще рассердится, скажет, что все это ерунда.

Может, это и правда ерунда, вдруг подумалось Анне – и ей тут же стало легче. И утром все это окажется просто ночным кошмаром. Когда она была маленькая, ее часто мучили кошмары. То ей казалось, что начался пожар, то – что у нее остановилось сердце. Утром, как всегда, придет открытка от папы с мамой, и все будет нормально.

Да, но не придумала же она это! Это ведь было в газете… Ее мысли ходили по кругу. В какой-то момент она даже стала строить сложные планы по спасению папы: встать, сесть в поезд на Париж, предупредить папу… – но тут же подумала, как глупо она будет выглядеть, если о ее побеге узнает фрау Цвирн…

Анна, видимо, уснула, потому что неожиданно наступило утро, и Макс уже встал с кровати. А Анна медлила вставать, чувствуя себя разбитой. Страшные мысли минувшей ночи явились снова. Хотя теперь, при утреннем свете, они казались совершенно неправдоподобными.

– Макс? – позвала Анна.

Макс натягивал носки и ботинки, глядя в то же время в учебник, лежавший на столе.

– Извини, сегодня экзамен по латыни. А я не успел повторить…

Он снова погрузился в учебник, бубня глаголы и времена. Ну и ладно, решила Анна. Это уже неважно. Все будет нормально.

Но за завтраком выяснилось, что открытка от папы с мамой не пришла.

– Почему нет открытки, как ты думаешь? – спросила Анна Макса.

– Почта задержалась, – невнятно ответил Макс с набитым ртом. – Пока! – и он помчался на поезд.

– Я полагаю, письмо придет днем, – заметил герр Цвирн.

Но Анна волновалась все время, пока шли уроки, и грызла карандаш вместо того, чтобы описывать восход солнца в горах.

– Что с тобой происходит? – удивился герр Граупе. (Обычно Анна писала сочинения лучше всех в классе.) – Это было так прекрасно! Это должно было тебя вдохновить!

И он отошел, чувствуя себя лично оскорбленным из-за того, что Анну так мало взволновал устроенный им восход.

Когда Анна вернулась из школы, открытки по-прежнему не было. Не пришла она и в семь часов вечера, когда с почты могли принести корреспонденцию в последний раз. Мама и папа первый раз не написали. За ужином Анна пыталась успокоить себя, что это задержка почты. Но как только она оказалась в постели, как только погасили свет, ужасы предыдущей ночи захлестнули ее с новой силой – так, что она чуть не задохнулась. Она пыталась напомнить себе, что она – еврейка и не должна бояться, иначе нацисты решат, что все евреи – трусы. Но это не помогало. Ей опять привиделась комната со странным потолком, с которого папе за голову сыпались деньги. Даже зажмурив глаза и зарывшись в подушку, она продолжала видеть эту комнату.

Она так металась в постели, что Макс спросил:

– Эй! Что случилось?

– Ничего, – ответила Анна.

И тут же внутри у нее что-то взорвалось, и ей так сдавило горло, что она разрыдалась: «Папа… папа…»

Макс подсел к ней на кровать и стал гладить ее руку.

– Ну ты и дуреха, – сказал он, когда Анна объяснила, что с ней происходит. – Ты не знаешь, что означает «награда за голову»?

– Это не то, что я думаю? – спросила Анна.

– Это значит, что, если кто-то поймает нашего папу, ему за это заплатят.

– Ой-е-ей! – плакала Анна. – Нацисты хотят схватить папу!

– Ну да… Но герр Цвирн считает, что к этому нельзя относиться слишком серьезно. Нацисты мало что могут, раз папа не в Германии.

– Ты тоже так думаешь?

– Конечно! А утром придет открытка.

– А вдруг нацисты отправят кого-нибудь во Францию – похитителя или еще кого-нибудь?

– Тогда папу будет защищать вся французская полиция. «Убирайтесь отсюда, пожалуйста. Во Франции не разрешается кого-нибудь похищать. Или вы желаете, чтобы мы отрубили вам головы с помощью нашей замечательной гильотины?»

Макс состроил такую страшную рожу, что Анна не выдержала и рассмеялась. Макс сам удивился: надо же, как он здорово пошутил!

– Давай лучше спать, – сказал он.

И Анна сразу уснула – так она устала.

А утром вместо открытки они получили длинное письмо. Мама с папой решили жить в Париже, и папа за ними приедет.

– Папа, – сказала Анна, когда прошла первая радость от того, что она увидела его – живого и здорового, – папа, я немножко расстроилась, когда услышала про награду за твою голову.

– И я, – ответил папа. – Я сильно расстроился.

– А ты почему? – удивилась Анна. Папа всегда казался таким смелым!

– Слишком маленькая награда, – объяснил папа. – Тысяча марок в наши-то дни! Я думал, что стою дороже, как ты считаешь?

– Конечно, – согласилась Анна, и совсем успокоилась.

– Ни один уважающий себя похититель не польстится на такую сумму, – он тряхнул головой. – Я был лучшего мнения о Гитлере и его компании.