Текст книги "Близкий друг"

Автор книги: Джозеф Шеридан Ле Фаню

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)

Джозеф Шеридан Ле Фаню
Близкий друг

Перебирая записки доктора Гесселиуса, я нашел около двухсот тридцати рассказов, более или менее родственных тому, что был опубликован под заглавием «Зеленый чай». Я выбрал один из них, названный «Близкий друг».

По своему обыкновению, доктор Гесселиус сопроводил манускрипт несколькими листами почтовой бумаги, исписанными его мелким, четким, как печатный шрифт, почерком. Он комментирует этот случай так:

«В том, что касается добросовестности, трудно найти более подходящего рассказчика, чем достопочтенный ирландский священник, вручивший мне эту рукопись. Однако с медицинской точки зрения описание болезни мистера Бартона не вполне корректно. Отчет, составленный опытным врачом, находившимся рядом с пациентом и наблюдавшим развитие болезни с самых ранних стадий вплоть до трагического конца, предоставил бы мне куда больше материала для постановки точного диагноза. Желательно было бы ознакомиться с наследственными предрасположенностями мистера Бартона, а также с самыми ранними симптомами недомогания; тогда я сумел бы более точно определить причины возникновения болезни.

В общих чертах все подобные случаи можно разделить на три крупные категории. Классификация эта основывается на коренном различии между субъективным и объективным. Среди людей, чьи органы чувств подвержены сверхъестественным впечатлениям, встречаются обычные духовидцы – галлюцинации их проистекают от заболеваний мозга и нервов. Другие в самом деле одержимы так называемыми потусторонними субстанциями, чуждыми их природе. Жалобы третьих имеют смешанное происхождение. У этих страдальцев открыты внутренние органы чувств: однако открываются они только под воздействием болезни. Такого больного можно сравнить с человеком, лишенным верхнего слоя кожи, когда обнажаются поверхности, для которых, вследствие их чрезвычайной чувствительности, природа предусмотрела естественную защиту. Потеря этого защитного слоя сопровождается приобретенным повышением восприимчивости к воздействиям, против которых нас вооружила природа. В то же время цир куляция мозговой жидкости, отвечающей за функционирование и чувственные впечатления мозга и связанных с ним нервов, подвержена периодическим вибрационным возмущениям, характер которых я продемонстрировал в манускрипте под номером А-17. Вибрационные возмущения, как я доказал, коренным образом отличаются от застойных возмущений, описанных в манускрипте А-19. В избыточной степени такие возмущения непременно сопровождаются галлюцинациями.

Если бы я видел мистера Бартона собственными глазами и смог уяснить для себя некоторые особенности его болезни, я без затруднений сумел бы отнести его видения к определенному классу. Пока что же мой диагноз поневоле носит лишь предположительный характер».

К этим комментариям доктор Гесселиус присовокупил множество подробностей, интересных разве что высокообразованному медику.

Все, что известно нам об этом случае, приводится ниже в изложении преподобного Томаса Герберта.

Глава 1. Шаги

В ранней молодости я водил близкое знакомство с героями этой удивительной повести. События тех дней потрясли меня до глубины души и надолго остались в памяти. Попытаюсь же воспроизвести эту историю во всех подробностях, соединяя, разумеется, в единое целое сведения, полученные из разных источников. Надеюсь, повествование поможет рассеять тьму, окутывающую развитие и окончание тех таинственных событий.

Году приблизительно в 1794 в Дублине поселился младший брат некоего баронета – назову его сэром Джеймсом Бартоном. Во время американской войны он служил в королевском военно-морском флоте в офицерском звании, имея под своим командованием крупный фрегат. На вид капитану Бартону было года сорок два или сорок три. При желании он мог быть умным и приятным собеседником, однако чаще всего хранил замкнутость и временами пребывал в дурном настроении.

В обществе, однако, он выказал себя воспитанным светским человеком и настоящим джентльменом. Ему чужда была шумная бесцеремонность, нередко отличающая морских волков; напротив, манеры его отличались изысканностью и непринужденностью. Человек среднего роста, он обладал крепким телосложением. Лицо его, изборожденное глубокими морщинами, хранило серьезное, немного грустное выражение. Будучи, как я уже сказал, идеально воспитанным, происходя из хорошей семьи и не нуждаясь в средствах, он был охотно допущен в лучшее общество Дублина даже без рекомендательных писем.

Мистер Бартон не страдал чрезмерной расточительностью. Он занимал квартиру на одной из улиц в южной части города, считавшейся в те времена фешенебельной, имел в услужении всего одного слугу и одну лошадь и, числясь записным вольнодумцем, вел жизнь размеренную и добропорядочную. Он не играл, не пил, не имел других опасных пристрастий. Жил он уединенно, не заводил близких знакомств, а в свете появлялся лишь для того, чтобы развеяться немного в шумной суете: возможность обменяться мыслями с завсегдатаями салонов, казалось, не имела для него никакого значения.

В скором времени Бартона сочли человеком рачительным, благоразумным, но необщительным, из тех, кто вопреки всем уловкам и проискам хранит безбрачие, доживает в достатке до преклонного возраста, а после смерти оставляет все деньги благотворительной больнице.

Вскоре, однако, стало ясно, что окружающие составили себе совершенно неверное представление о планах мистера Бартона. Как раз в те дни вдовствующая леди Рочдейл представила большому свету свою племянницу – назову ее мисс Монтегю. Хорошенькая, прекрасно воспитанная мисс Монтегю, отличающаяся к тому же природным умом и веселостью, вскоре была признана первой красавицей дублинского общества.

Всеобщий восторг и преклонение, конечно, льстят тщеславию, но тем не менее, отнюдь не всегда за ними следует скорое замужество. К несчастью, вскоре обнаружилось, что сия девица на выданье не имеет за душой иного приданого, кроме личного обаяния. Поэтому нетрудно поверить, что капитан Бартон, заявив о себе в качестве официального поклонника безденежной мисс Монтегю, произвел в свете немалый фурор.

Сватовство его, как и следовало ожидать, имело успех, и вскоре леди Рочдейл поведала по секрету всем своим ста пятидесяти близким подругам, что капитан Бартон, разумеется, с ее позволения, предложил руку и сердце ее племяннице, мисс Монтегю, а она согласилась принять его предложение при одном условии: на брак ее должен благословить отец, который как раз возвращается домой из Индии и прибудет сюда, самое позднее, недели через две-три. Никто не сомневался в том, что согласие отца – дело решенное, следовательно, задержка носит чисто формальный характер. Все смотрели на капитана Бартона и мисс Монтегю как на жениха и невесту, и леди Рочдейл, строго соблюдая старосветские правила приличия, без которых охотно обошлась бы ее племянница, категорически запретила девушке до приезда отца участвовать в городских развлечениях.

Капитан Бартон стал частым гостем в доме леди Рочдейл и пользовался всеми привилегиями близкого друга семьи, какими обычно наделяется после обручения удачливый поклонник. Таково было положение дел в дни, когда впервые дали знать о себе таинственные силы, омрачившие вскоре жизнь наших героев.

Леди Рочдейл занимала уютный особняк в северной части Дублина, а капитан Бартон, как мы уже говорили, обитал на южной окраине города. Расстояние между этими домами было весьма значительным, а капитан Бартон имел привычку после вечеров, проведенных в гостях у пожилой дамы и ее очаровательной воспитанницы, возвращаться домой пешком, без провожатых.

Кратчайший маршрут его ночных прогулок на довольно большом протяжении пролегал по недавно проложенным улицам, где были обозначены лишь фундаменты возводимых домов.

Однажды вечером, вскоре после обручения с мисс Монтегю, он задержался в гостях позже обычного. Разговор зашел о свидетельствах откровения Божьего; капитан с бессердечным скептицизмом отпетого язычника опровергал их достоверность. Свободомыслие, или «французские принципы», как мы ныне называем их, завоевало в те времена немало почитателей в высшем свете, особенно среди тех его представителей, которые не чужды были идеям вигов, поэтому и пожилая дама, и ее юная воспитанница не настолько закоснели в пуританстве, чтобы считать взгляды мистера Бартона серьезным препятствием к предполагаемому браку.

Как водится, разговор вскоре перешел на предметы чудесные и необъяснимые. Капитан Бартон, по всегдашней привычке, подвергал все уверения дам оспариванию и насмешкам. Правду говоря, он ничуть не притворялся, а искренне отстаивал свою точку зрения. Пожалуй, в этом можно усмотреть некую иронию судьбы: объектом воздействия потусторонних сил стал не кто иной, как сам капитан – по многолетнему убеждению неисправимый скептик во всем, что касается сверхъестественных явлении.

Когда мистер Бартон, как обычно, в одиночестве, отправился в обратный путь, было уже далеко за полночь. Он дошел до пустынной улицы, где лишь зачаточные, едва поднимающиеся над землей стены обозначали границы фундаментов. Луна заливала окрестности туманным сиянием, и в ее неверном свете дорога казалась еще угрюмее. Кругом царила мертвенная тишина, неуловимо тревожащая душу; звуки шагов раздавались в ней неестественно гулко.

Не успел капитан дойти до середины улицы, как вдруг позади, шагах в сорока, послышалась громкая размеренная поступь.

Чувствовать, что за вами идут по пятам, всегда неприятно, особенно если это случается на глухой пустынной улице. Капитану Бартону стало не по себе, он резко обернулся, чтобы встретиться с преследователем лицом к лицу. Полная луна освещала каждый камушек на дороге, однако, сколько ни вглядывался капитан, ничего похожего на человеческую фигуру он не заметил.

Этот звук не был эхом его собственных шагов – капитан потопал ногами о землю, прошелся взад и вперед, но не получил ни малейшего отклика. Не обладая чересчур бурной фантазией, он был вынужден в конце концов признать эти звуки игрой воображения. Удовлетворив таким образом свое любопытство, капитан пошел дальше, но, не успел он сделать и дюжины шагов, как таинственная поступь раздалась снова. На этот раз преследователь словно задался целью доказать капитану, что топот этот не имел ничего общего с эхом – шаги то стихали, то пускались бежать, то снова замедляли ход.

Капитан Бартон еще раз резко обернулся – на дороге по-прежнему никого не было. Он вернулся на то же место, откуда начал путь, твердо намереваясь найти источник загадочных шагов, однако попытка его не увенчалась успехом.

Хотя Бартон и не верил в духов, тем не менее, по спине у него пробежал холодок суеверного страха. Ощущение это пришлось храброму капитану не по душе; он торопливо продолжил путь. Таинственные звуки на время стихли, но, стоило ему дойти до места, откуда он вернулся в поисках загадочного источника, шаги раздались снова. Невидимый преследователь пустился бежать, грозя вот-вот настичь испуганного путника.

Непонятные звуки вселили в капитана смутную тревогу. Он остановился и, не в силах сдержать безотчетный страх, сурово крикнул:

– Кто идет?

Звук собственного голоса, внезапно разорвавший гулкую тишину и тотчас же исчезнувший в небытие, вселяет в нас непостижимый трепет. Впервые в жизни капитан задрожал от ужаса.

Шаги преследовали его до самого конца пустынной улицы. Капитану пришлось собрать все свое упрямство, всю свою гордость, чтобы не пуститься бежать со всех ног. Лишь очутившись дома и уютно устроившись у камина, капитан почувствовал себя в силах собраться с мыслями и обдумать как следует странное происшествие. И такие, в сущности, пустяки способны поколебать закоренелого скептика – это доказывает, до какой степени властны над нами извечные законы природы.

Глава 2. Ангел-хранитель

Наутро, за ранним завтраком, мистер Бартон размышлял о событиях прошедшей ночи скорее с любопытством, чем с ужасом – бодрящие лучи солнца быстро развеивают самые мрачные воспоминания. В этот миг на стол его легло только что доставленное письмо.

На вид в послании этом не было ничего замечательного, разве что адрес написан незнакомым почерком – впрочем, может быть, поддельным: высокие узкие буквы сильно клонились влево. Как часто бывает в подобных случаях, капитан, словно желая помучить себя неизвестностью, вскрыл конверт не сразу. Он вглядывался в него минуту-другую и лишь затем сломал печать. В письме содержалось всего несколько строк, написанных тем же ровным почерком:

Мистер Бартон, в прошлом капитан фрегата «Дельфин»!

Предупреждаю Вас о грозящей опасности. Вам следует избегать некой улицы (была названа именно та улица, на которой накануне случилось таинственное происшествие). Если Вы, как обычно, пойдете там, то встретите свою беду. Предупреждаю раз и навсегда – у Вас есть причины опасаться меня.

Ангел-хранитель.

Капитан Бартон вновь и вновь перечитывал странное послание, рассматривал его, поворачивая то так, то эдак, ощупывал бумагу, на которой оно было написано, и еще раз вгляделся в почерк. Ничего не добившись, он изучил печать. В ней не было ничего примечательного, всего лишь капля воска, небрежно залепленная большим пальцем.

На письме не оказалось ни малейшего знака, который мог бы навести капитана на разгадку его происхождения. Автор, казалось, написал письмо с самыми дружескими намерениями и в то же время намекал, что его следует «опасаться».

Как бы то ни было, и само письмо, и его автор, и подлинные его цели остались для капитана неразрешимой загадкой, к тому же вызывающей неприятные ассоциации с ночным происшествием.

То ли из гордости, то ли из других соображений мистер Бартон не рассказал о случившемся даже своей невесте. События эти, какими бы незначительными они ни казались, самым неприятным образом поразили его воображение, и он ни за что на свете не раскрыл бы юной даме своих ощущений из страха, что она расценит их как слабость. Письмо могло оказаться всего лишь розыгрышем, таинственные шаги – обманом чувств или злой шуткой. Но, хотя Бартон и склонен был думать, что все это происшествие выеденного яйца не стоит, мысли о нем неотвязно преследовали его, наполняя душу смутными предчувствиям чего-то недоброго. Несомненно одно: после этого капитан долго избегал ходить по злополучной улице, где, если верить письму, его подстерегает опасность.

Примерно через неделю после получения письма случились новые события, оживившие в памяти капитана Бартона загадочные строки и напомнившие о страхах, которые ему почти удалось забыть.

Как-то раз, поздно вечером, капитан возвращался из театра, что находится на Кроу-Стрит, и, проводив мисс Монтегю и леди Рочдейл до экипажа, остановился поболтать с парой друзей.

Прогуливаясь с приятелями, он с болезненной отчетливостью слышал за спиной гулкие шаги. Стрелки часов перевалили за час ночи, и улицы были совершенно пусты. Раз или два он обернулся, с тревогой ожидая, что его опять, как и неделю назад, постигнет разочарование и все же горячо надеясь увидеть вдалеке силуэт человека, который объяснил бы случившееся самыми естественными причинами. Однако на улице никого не было.

Не доходя университета, он расстался с приятелями и продолжил путь в одиночку, с трепетом прислушиваясь, как за спиной все громче и отчетливее раздается топот, теперь уже хорошо знакомый и наполняющий душу леденящим ужасом.

Шаги преследовали его вдоль глухой стены, огораживавшей университетский парк. Они двигались в том же неровном ритме, то замедляясь, то переходя на бег. Капитан то и дело оборачивался – иногда резко, всем корпусом, иногда украдкой взглядывая через плечо, – но за спиной по-прежнему никого не было видно.

Мало-помалу эта неощутимая, невидимая погоня вывела капитана из себя. Когда он добрался наконец до дома, нервы у него были натянуты так, что он и помышлять не мог об отдыхе. До самой зари капитан не прилег в постель.

Разбудил его громкий стук в дверь. Слуга протянул капитану пачку писем, только что доставленных почтальоном. Одно из них тотчас же приковало к себе взгляд капитана. Он вздрогнул. Знакомым почерком было написано:

Капитан Бартон, Вам скорее удастся убежать от собственной пени, чем от меня. Поступайте, как Вам будет угодно, все равно я буду следовать за Вами, когда захочу. Вы тоже можете увидеть меня, ибо я не собираюсь прятаться. Пусть это не беспокоит Вас, капитан Бартон; с какой стати Вам, человеку с чистой совестью, касаться моего взгляда?

Ангел-хранитель.

Вряд ли стоит описывать, какие чувства охватили капитана Бартона после внимательного прочтения этого письма. Несколько последующих дней бравый морской волк был необычно угрюм и рассеян, но никто так и не догадался, почему.

Что бы ни думал он о призрачных шагах за спиной, странные письма никоим образом не могли быть обманом чувств. И вряд ли можно было назвать совпадением то, что приходили они тотчас за появлением загадочных шагов.

Капитан, смутно и инстинктивно, связывал эти события с некоторыми эпизодами из своего прошлого, теми, о которых он менее всего любил вспоминать.

Случилось, однако, что как раз в те дни, когда капитан Бартон готовился к скорой свадьбе, ему пришлось – может быть, к счастью для него самого – вплотную заняться одной давней и хлопотной тяжбой об имуществе.

Спешка и суета, неизбежные в судебных делах, постепенно естественным образом развеяли подавленное настроение капитана, к вскоре он обрел привычную бодрость духа.

Однако даже в эти дни его то и дело тревожили невидимые шаги, полуслышные, едва различимые. Они звучали у него за спиной, когда он проходил по самым безлюдным местам, и ночью, и при свете дня, однако шорохи эти были настолько обрывочны и неуловимы, что часто он, к вящему своему удовольствию, не мог сказать наверняка, слышал ли он их на самом деле, или же это всего лишь игра распаленного воображения.

Однажды вечером он шел к палате общин вместе с мистером Норкоттом, парламентарием, нашим общим знакомым. Это был один из тех редких вечеров, когда мне случилось оказаться рядом с капитаном Бартоном. По дороге я заметил, что время от времени он замолкает и уносится в мыслях куда-то далеко, словно пытается подавить приступы внезапного тревожного беспокойства.

Позже я узнал, что на протяжении всей нашей прогулки он слышал за спиной хорошо знакомые шаги.

На этом, однако, и закончилась первая стадия его таинственного недуга. Вскоре болезнь перешла в новую, совершенно отличную фазу.

Глава 3. Объявление в газете

В тот вечер я невольно стал свидетелем первого события в долгой цепочке, приведшей капитана Бартона к предначертанному концу. И если бы за этим эпизодом не последовали другие, куда более чудовищные, вряд ли он сохранился бы в моей памяти.

В переулке, ведущем от Колледж-Грин, к нам торопливо приблизился человек, о котором я помню только то, что он был небольшого роста, походил на иностранца и носил меховую дорожную шапку. Охваченный буйным волнением, он быстро и неистово бормотал что-то про себя.

Странный человечек остановился прямо перед Бартоном, шедшим впереди, и минуту-другую вглядывался в него с безумной яростью и злобой в глазах. Затем, внезапно отвернувшись, той же самой сбивчивой походкой зашагал прочь и скрылся в боковом переулке. Хорошо помню, что внешность и поведение этого человека потрясли меня до глубины души; я ощутил, что он опасен, кровожаден, как кровожадны бывают дикие звери – такие чувства редко возникают в присутствии человеческого существа. Тем не менее, нельзя сказать, чтобы ощущения эти переполнили меня тревогой или волнением – просто мне бросилось в глаза необычайно злобное лицо, искаженное безумной лихорадкой.

Меня, однако, изумило поведение капитана Бартона. Я знал, что он человек храбрый, способный без трепета взглянуть в лицо настоящей опасности – тем более странной показалась мне его реакция. Он отступил от человечка на пару шагов и то ли в бешенстве, то ли в ужасе молча схватил меня за руку, а когда незнакомец исчез, грубо оттолкнул меня, пробежал следом за ним несколько шагов, растерянно остановился и присел на скамью. Никогда я не видел его таким напуганным. Неизмеримая мука исказила суровое лицо.

– Ради Бога, Бартон, скажите, что случилось? – спросил Норкотт, наш товарищ, не на шутку встревожившись за друга. – Вам нехорошо? В чем дело?

– Что он сказал? Я не расслышал. Что? – вопрошал Бартон, не обращая внимания на спутника.

– Что за ерунда, – удивленно произнес Норкотт. – Какая разница, что он там сказал. Да, Бартон, вижу, вам и впрямь нехорошо. Я приведу кэб.

– Нехорошо? Нет, что вы, – пробормотал Бартон, с усилием стряхивая с себя наваждение. – Но, правду говоря, я устал – переработал малость. Да и заботы одолели. Знаете, я ведь был в Чансери, а судебный процесс – такое хлопотное занятие. Сегодня вечером мне и впрямь нездоровилось, но теперь уже лучше. Пойдемте дальше, хватит прохлаждаться.

– Нет, нет. Послушайтесь моего совета, Бартон, отправляйтесь домой. Вам нужно отдохнуть, вы очень плохо выглядите. Я непременно провожу вас домой, – настаивал его друг.

Я поддержал Норкотта. Нам не пришлось долго уговаривать Бартона. Он оставил нас, отказавшись от провожатых. Я не был настолько близко знаком с Норкоттом, чтобы обсуждать происшедшее, однако по некоторым замечаниям общего характера убедился, что он не более меня удовлетворен ссылками нашего друга на внезапное недомогание и что здесь кроется какая-то зловещая тайна.

На следующий день я зашел к Бартону, справился о нем у слуги и услышал, что капитан по возвращении накануне ночью ни разу не выходил из комнаты.

Впрочем, болезнь его несерьезная, и он рассчитывает поправиться через день-другой. Рано утром он послал за доктором Ричардсом, знаменитым в те дни медиком, имевшим в Дублине обширную практику, и беседа их, говорят, носила довольно странный характер.

Капитан рассказывал о симптомах своей болезни отрывочно и бессвязно, словно не был заинтересован в выздоровлении, и дал понять, что волнуют его проблемы куда более существенные, нежели нынешнее легкое недомогание. Он жаловался на сердцебиение и головную боль.

Доктор Ричардс задал ему, среди прочих, вопрос о том, не заняты ли его мысли некими тревожными или беспокоящими событиями.

Капитан поспешно и чуть ли не обиженно отверг это предположение. Тогда врач заявил, что, по его мнению, с пациентом не случилось ничего более серьезного, чем легкое расстройство пищеварения, сделал соответствующие назначения и хотел уже откланяться, как вдруг мистер Бартон, словно вспомнив о чем-то важном, остановил его.

– Прошу прощения, доктор, чуть не забыл. Вы позволите задать вам парочку медицинских вопросов? Возможно, они покажутся вам глупыми, однако я держал пари, и от ваших ответов зависит, выиграю ли я его. Надеюсь, вы простите мою безрассудность?

Врач охотно согласился ответить на все вопросы.

Бартону, казалось, нелегко было начать; он помолчал с минуту, подошел к книжному шкафу, вернулся обратно, наконец сел в кресло и произнес:

– Вопросы мои покажутся вам ребяческими, однако без них я не смогу выиграть пари. Вначале я хотел бы узнать кое-что о столбняке. Если человек страдает этим заболеванием и умирает от него не до конца, а так, что врач невысокого мастерства констатирует смерть – может ли он в конце концов поправиться?

Врач улыбнулся и покачал головой.

– Но… но ведь может произойти ошибка, – настаивал Бартон. – Предположим, что медик оказался невеждой – может ли он настолько войти в заблуждение, чтобы принять переход болезни в более тяжелую фазу за истинную смерть?

– Человек, который своими глазами видел смерть, – был ответ, – никогда не ошибется в случае столбняка.

Бартон задумался.

– Теперь я задам вопрос, пожалуй, еще более ребяческий. Но сначала скажите, пожалуйста, каковы установления в больницах других стран, например, в Неаполе? Не слишком ли они небрежны и расплывчаты? Не бывает ли там, например, ошибок при регистрации имен?

Доктор Ричардс признал, что недостаточно осведомлен в этой предмете.

– Хорошо, доктор, тогда я задам свой последний вопрос. Вы, может быть, посмеетесь, но мне необходимо выяснить это. Существует ли на свете такая болезнь, которая заметно уменьшает и рост человека, и все его размеры – болезнь, при которой человек как бы сжимается во всех пропорциях, но тем не менее полностью сохраняет свой внешний облик – за исключением только роста и объема? Существует ли среди всего многообразия человеческих недугов такая болезнь, пусть редчайшая, малоизвестная?

Доктор улыбнулся и решительно ответил:

– Нет.

– Тогда скажите, – внезапно переменил тему Бартон, – если человек имеет веские основания бояться нападения со стороны сумасшедшего, который находится на свободе, может ли он получить ордер на его арест и помещение под стражу?

– Вопрос этот скорее юридический, чем медицинский, и не входит в мою компетенцию, – ответил доктор Ричардс. – Но, полагаю, если вы обратитесь в магистрат, они отдадут соответствующее распоряжение.

После этого врач откланялся, однако, не дойдя до парадных дверей, вспомнил, что оставил наверху тросточку. Явился он как нельзя более некстати: в камине догорал листок бумаги, в котором доктор узнал собственные назначения, а Бартон в унынии и страхе сидел рядом и смотрел в огонь.

Доктору Ричардсу достало такта сделать вид, будто он ничего не заметил, однако для себя он пришел к выводу, что болезнь капитана Бартона гнездится в его мозгу, а не в теле.

Несколько дней спустя в дублинских газетах появилось такое объявление:

Вниманию Сильвестра Йелланда, бывшего матроса на борту королевского фрегата «Дельфин», или его ближайших родственников! Обратитесь в контору мистера Хьюберта Смита, адвоката, на Дейм-Стрит, и вы получите весьма выгодное для вас известие. Если заинтересованные стороны не желают привлекать излишнего внимания, просьба обращаться в любое время до двенадцати часов ночи. Строжайшая секретность и конфиденциальность всех переговоров гарантируется.

Как я уже говорил, «Дельфин» был судном, ходившим прежде под командованием капитана Бартона; это обстоятельство вкупе с тем, что человек, давший объявление, приложил немыслимые усилия для того, чтобы оно попало в руки как можно большего количества людей – распространял огромными тиражами листовки, помещал текст по нескольку раз в различных газетах – навело доктора Ричардса на мысль о том, что беспокойное состояние капитана Бартона каким-то образом связано с адресатом этого объявления и что автором его является ни кто иной, как сам капитан.

Вряд ли стоит уточнять, что это были всего лишь предположения. Агент, поместивший объявление, не разгласил ни истинной цели его, ни имени человека, по поручению которого он действует.