Текст книги "Коллекционер сердец"

Автор книги: Джойс Кэрол Оутс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 24 страниц)

Мне вспомнилось, что в школе другие учителя недолюбливали мистера Лейси, относились к нему настороженно и с опаской, что в общем-то и понятно, ведь они были значительно старше, почти что в отцы ему годились. Считали его выскочкой – лишь потому, что у него в отличие от других не было диплома, позволяющего преподавать в колледже, а только ученая степень по математике, полученная в университете Буффало, где он собирался защищать докторскую. Возможно, я пожинаю плоды чужого труда,заметил он однажды на уроке, стоя с кусочком мела в руке перед доской, сплошь исписанной уравнениями. Но и это его замечание класс, как обычно, пропустил мимо ушей.

Теперь же мистер Лейси говорил почти весело: Вот сюда, Эрин, к самому краю. Дальше тут не проехать.Поскольку мы с ним уже были на берегу озера Эри – огромное и замерзшее, заваленное снегом, тянулось оно насколько хватало глаз. (И одновременно мне казалось, будто я вижу, что происходит там, подо льдом, как там бурлит и кипит черная и густая, точно деготь, вода.) Вдоль берега высились огромные ледяные валуны, холодно поблескивающие в лунном свете. Даже днем, стоя на берегу этого озера, можно было видеть лишь край канадской земли, западный берег терялся вдали. Внезапно я испугалась: что, если мистер Лейси по какому-то капризу бросит меня здесь, ведь мне в такую стужу никогда не найти дороги обратно, к тетиному дому.

Но мистер Лейси уже разворачивал машину. И вот мы едем от берега, влекомые, кажется, еле слышными позванивающими звуками музыки. Буквально через несколько минут мы оказались в лесу, и я поняла, что это парк Делавэр, хоть и никогда не бывала здесь. Просто слышала разговоры школьных товарищей о том, как они ходили сюда кататься на лыжах, и мне всегда страшно хотелось, чтобы они пригласили меня. Также мне хотелось быть приглашенной в дома к некоторым из наших девочек, но напрасно. Меня никогда не приглашали. Держись, держись! – воскликнул мистер Лейси, «фольксваген», будто сани, мчался с огромной скоростью в глубину темного вечнозеленого леса. И вдруг мы оказались… на берегу большого овальной формы катка, расцвеченного огнями разноцветных лампочек, как елка на Рождество; и десятки, нет, сотни элегантно одетых конькобежцев кружили по льду, словно и не было никакой снежной бури. А если даже и была – для них это не значило ровным счетом ничего. С первого взгляда было ясно: здесь собрались совершенно особенные, привилегированные люди, ради них горел и блистал вокруг этот свет. О, мистер Лейси, в жизни не видела ничего более прекрасного! Таксказала я, кусая нижнюю губу, чтобы не расплакаться от счастья. Совершенно волшебное, чудесное, замечательное место – каток в парке Делавэр! Конькобежцы на льду, гладком как стекло, все кружат и кружат под звуки радостной и громкой, усиленной динамиками музыки. На многих из них нарядные и яркие одежды, красивые свитеры, меховые шапки, меховые муфточки у девушек. Замечательные собаки неизвестных мне пород весело носятся рядом со своими хозяевами и хозяйками, вывалив от возбуждения розовые языки. Там были девушки с ангельской красоты личиками в специальных костюмах для катания – коротенькие бархатные жакеты на перламутровых пуговицах, пышные разлетающиеся юбочки до середины бедра, яркие вязаные чулки и разноцветные высокие ботинки из тонкой кожи. И к этим ботинкам приторочены острые лезвия сверкающих серебром коньков. Просто сердце заныло при виде таких замечательных коньков, потому что сама я каталась на старых и проржавевших, они принадлежали еще моей старшей сестре, и каталась по замерзшему пруду возле фермы. И потому так и не научилась кататься. Ну уж во всяком случае, делала это хуже, чем все эти нарядные юноши и девушки, – они скользили по льду легко и воздушно, без видимых усилий, спешки и выпендрежа.

Здесь, оказывается, катались целыми семьями – отцы и матери рука об руку с маленькими детьми, другие дети, постарше, и седые, как лунь, старики, должно быть, их дедушки и бабушки. А рядом с семьей бежала собака и виляла хвостом. Группами катались очень привлекательные молодые люди и парочки, последние – обняв друг друга за талии, а также одинокие мужчины и мальчики, носившиеся по льду с непостижимой скоростью, обгоняя и ловко обегая всех подряд, они скользили по льду с особой непринужденностью, точно рыбки, попавшие в родную стихию.

Да я бы никогда и ни за что не осмелилась присоединиться к этим конькобежцам, если бы мистер Лейси не настоял. Не обращая внимания на все мои протесты и возражения – о, но я не могу, мистер Лейси, я совершенно не умею кататься, –он все же подвел меня к пункту проката, где каждому из нас выдали по паре коньков. И вот я, пошатываясь и спотыкаясь, оказываюсь среди опытных конькобежцев, ноги кажутся слабыми и ватными, особенно в щиколотках, а на щеках от смущения проступают красные пятна. Какое жалкое зрелище я являю собой! Но мистер Лейси протягивает мне руку, сплетает свои сильные пальцы с моими, держит крепко, не дает мне упасть. Повторяй за мной! Да прекрасно ты умеешь кататься! Вот так, так, хорошо! За мной!

И у меня нет другого выхода, кроме как повторять все его движения и следовать за ним, точно речная баржа, влекомая бойким буксиром.

На льду веселая музыка звучит еще громче, а свет еще ярче, он почти слепит. О! О!Я задыхалась, боясь не поспеть за мистером Лейси, поскользнуться и упасть; сломать при падении руку или ногу; больше всего на свете боялась упасть на пути быстроногих конькобежцев, чьи сверкающие коньки с безжалостным позвякиванием резали лед, большие и острые, как нож мясника. Отовсюду доносился свистящий звук коньков, кромсающих лед, звук, которого на берегу не было слышно. Да если я упаду, меня в ленточки изрежут! И все мои усилия сводились к тому, чтобы не попасть под ноги лихим конькобежцам, те же пролетали мимо, обращая на меня не больше внимания, чем на тень; единственные, кто замечал меня, были дети. Мальчики и девочки, невзирая на юный возраст, уже очень уверенно держались на льду и поглядывали на меня с насмешливыми или укоризненными улыбками. Вон отсюда! Прочь с дороги! Таким, как ты, на льду делать нечего!

Но и я тоже была достаточно упряма, осталась на льду и, описав два или три круга, стала чувствовать себя увереннее, тверже стояла на ногах и уже не нуждалась в постоянной поддержке мистера Лейси. Держала голову высоко поднятой, а руки раскинутыми – для равновесия. И сердце мое билось радостно и гордо. Я катаюсь на коньках' Наконец-то! Мистер Лейси выехал в самый центр, где катались самые опытные фигуристы, быстро описывали круги, восьмерки, делали танцевальные па и акробатические развороты. Я смотрела на него – коньки так и сверкают, за ними невозможно уследить, и вот уже несколько присутствующих аплодируют ему. И я тоже захлопала в ладоши, на миг потеряла равновесие, но все же удержалась на ногах и продолжала кататься. Я никогда не отличалась особой грациозностью и догадывалась, что, должно быть, представляю собой довольно нелепое зрелище в старом мешковатом свитере с пятнами на груди, грубых шерстяных спущенных носках и с растрепавшимися, падающими на глаза мелкими завитками каштаново-рыжих волос. Но я уже больше не была неуклюжей, ноги набирали силу, слабость в лодыжках и коленях прошла, коньки все увереннее и тверже резали лед. Как счастлива я была! Как горда! И еще я начала согреваться, теперь мне было почти жарко.

По льду неустанно металось пятно прожектора, по очереди выхватывая конькобежцев, в том числе – и мистера Лейси, кружившего в самом центре катка. Его немного нелепая, журавлиная фигура выглядела на льду такой грациозной!… И вдруг луч света по некой непонятной причине метнулся от него… ко мне! Я так удивилась и смутилась, что едва не упала, услышала смех, аплодисменты, увидела обращенные ко мне улыбающиеся лица. Смеются они надо мной или искренне радуются? Добрые это улыбки или злые? Хотелось бы верить, что все же добрые, потому что каток казался мне чудесным местом, располагающим к добру и счастью. Но я вовсе не была уверена в этом, проносясь мимо этих лиц и часто взмахивая руками, чтобы не терять равновесия. И еще показалось, я вижу среди зрителей моих одноклассников, а также учителей нашей школы. Мелькнули и другие знакомые взрослые лица, на меня с неодобрением взирал работник социальной службы округа Эри. Этот прожектор страшно мучил меня: то бил прямо в лицо и слепил глаза, то ускользал прочь, оставляя меня в покое. Я мчалась дальше, а он летел за мной, выслеживал в толпе и догонял, как хищник добычу.

Прежде нежная мелодичная музыка гремела уже на полную мощность, от нее можно было оглохнуть, а потом вдруг резко оборвалась. И вместо нее над катком тонко и злобно завыл ветер.

Волосы мои окончательно растрепались, уши заледенели. Пальцы в плотных варежках из ангоры тоже превратились в ледышки. Большинство конькобежцев разошлись по домам, к моему разочарованию, то были самые нарядные, красивые и воспитанные люди. Семьи тоже ушли, забрав с собой самых красивых и породистых собак, и остались лишь беспородные уродливые дворняжки со злобными глазками и хвостами-обрубками. Мы с мистером Лейси быстро покатили в заваленную снегом и безлюдную часть катка, чтобы избежать столкновения с этими собаками, но нас постоянно преследовал проклятый и вездесущий луч прожектора. Здесь лед был неровным, шишковатым, и кататься по нему было трудно. У края катка кто-то взмахнул рукой, я разглядела ухмыляющуюся бледную физиономию. И вдруг в мистера Лейси полетел тугой снежок. Он попал ему между лопатками и разлетелся на куски.

Лицо мистера Лейси побагровело от ярости, он быстро развернулся. Кто это сделал? Кто?…Произнес он эти слова строго и громко, как в классе, но только сейчас мы были не в классе и мальчишки высмеивали его совсем уж нагло. Начали скандировать нечто вроде: Лей-си! Лей-си! Сукин сын! Сукин сын!Полетел еще один снежок и угодил ему в голову, прямо в висок. Очки слетели и покатились по льду. Я кричала мальчишкам: Перестаньте! Прекратите!И тогда они уже выбрали своей мишенью меня – один снежок пролетел в миллиметре от головы, другой угодил в предплечье, было довольно больно. Мистер Лейси погрозил хулиганам кулаком, и они ответили целым залпом из снежков; несколько из них попали в цель. Причем были брошены с такой силой, что он упал, а в углу рта показалась кровь. Без очков мистер Лейси выглядел моложе, совсем мальчик, и еще таким беспомощным, потому что ничего не видел.

Я опустилась на четвереньки и стала ползать по льду в поисках его очков. Нашла. Слава Богу, оказалось, что в общем-то они целы, только одно стекло треснуло, на нем появилась тонюсенькая трещинка, с волосок. Я вся дрожала от ярости, меня душили рыдания. Я была уверена, что узнала мальчишек: это были ребята из нашего класса, и они тоже ходили на уроки алгебры, вот только имен их никак не удавалось вспомнить. Потом наклонилась над мистером Лейси, спрашивая, как он и все ли в порядке. Увидела, что он в шоке, приложила носовой платок к его кровоточащим губам. То был один из его белых хлопковых носовых платков, которые он часто вынимал из кармана в классе, демонстративно встряхивал, а потом протирал ими очки. Мальчишки с гоготом и визгом убежали. И мы с мистером Лейси остались на катке одни. Даже дворняжки исчезли.

Только сейчас я почувствовала, как холодно. По радио передавали предупреждение – сегодня ночью предстоит резкое понижение температуры в районе озер Эри и Онтарио, обусловленное сильными ветрами, – до минус тридцати градусов по Фаренгейту. А ветер меж тем все усиливался и гнал по катку змеящиеся полосы снега – словно в преддверии очередного бурана. И почти все лампочки вокруг катка погасли, или их сорвало усиливающимся ветром. Свежевыпавший снег, совсем недавно казавшийся таким пышным и чистым, теперь был весь затоптан; на нем виднелись желтоватые следы собачьей мочи, повсюду из сугробов торчали окурки, обертки от сладостей, потерянные ботинки, варежки, валялась даже чья-то вязаная шапочка. Я увидела мое нарядное ручной вязки кашне – оно валялось на льду. Должно быть, кто-то из мальчишек стащил его, когда я отвлеклась.

Я больно прикусила нижнюю губу, изо всех сил стараясь не заплакать, красивый шарф, подарок мамы, можно считать, пропал, мне совершенно не хотелось подбирать его. Подавленные и молчаливые, мы с мистером Лей-си отыскали свои сапоги, оставили взятые напрокат коньки, свалив их в общую кучу, и двинулись к «фольксвагену» – единственному оставшемуся на стоянке автомобилю. Мистер Лейси тихо чертыхнулся, заметив, что на ветровом стекле расползлась тонкая, в форме паутины, трещина. И с иронией заметил: Ну вот, теперь ты знаешь, Эрин, что это такое– каток в парке Делавэр.

Яркая, в оспинах, луна опустилась уже совсем низко и повисла над верхушками деревьев – того гляди поглотит черная ночь.

На Восьмой улице, неподалеку от автобусной остановки, была небольшая закусочная под названием «Бизон-Сити». Мы с мистером Лейси сидели друг против друга за маленьким столиком, и он сухим и напряженным тоном делал заказ медноволосой официантке: Два кофе, будьте добры.Смотрел он сурово и хмуро, как бы отвергая малейшие поползновения со стороны женщины спросить, что с ним случилось, – лицо у него было красное и опухшее, из разбитой губы сочилась кровь. Потом он извинился, встал и пошел в туалет. Мочевой пузырь у меня прямо лопался, мне тоже нужно было в туалет, но я робела, стеснялась встать из-за столика, пока мистер Лейси не ушел.

Было 3.20 ночи. Как поздно! Энергоснабжение в некоторых частях города, по всей видимости, все же удалось восстановить – по дороге от парка мы видели освещенные улицы, работающие светофоры. И все же улицы по большей части были безлюдны и завалены снегом. Единственным видом транспорта, не считая нашего «фольксвагена», были снегоуборочные машины и грузовики, рассыпающие на проезжей части соль. В «Бизон-Сити», работающей круглосуточно, несмотря на столь поздний час, были посетители, в основном дорожные рабочие. Они сидели за стойкой бара, громко смеялись, болтали и флиртовали с официанткой – судя по всему, их доброй знакомой.

Когда мы с мистером Лейси вошли в это ярко освещенное помещение и зажмурились, мужчины покосились на нас с любопытством, однако никаких замечаний отпускать не стали. По крайней мере мы не слышали. Мистер Лейси тронул меня за руку и кивком указал в самый дальний угол зала, где находились кабинки. Как будто сидеть за столиком напротив мистера Лейси в тесной кабинке было совершенно просто и естественно.

В туалете, в замутненном дыханием зеркале, я увидела свое лицо. Странно раскрасневшееся, с глазами, отливающими стеклянным блеском. Мне это лицо показалось незнакомым, отдаленно напоминающим лицо старшей сестры Джанис, но и не ее тоже. Я сложила ладони чашечкой, набрала холодной воды из-под крана и опустила в нее разгоряченное лицо – до чего же приятное ощущение! Волосы встрепаны, точно кто-то поработал на голове взбивалкой для яиц, а свитер старшего брата оказался еще более грязным, чем я ожидала. Правда, помимо масляных пятен, на нем появились еще новые, темные, похожие на пятна крови. Может, то была кровь мистера Лейси?… Э-рин Дон-игал –изумленно и с благоговением прошептала я свое имя. И еще – с изумлением. И разумеется, с гордостью! Мне было всего пятнадцать лет.

Вдохновленная и возбужденная, я нашарила в кармане тюбик малиновой помады и подкрасила губы. Эффект получился обратный. Ужас, пошлость, варварство/Я словно слышала ворчливый голос мистера Лейси. Однажды на уроке он весьма иронично отозвался о косметике: Раскрашивают лица, как дикари, в наивной вере в чудо.Но он, должно быть, просто шутил.

Наверное, сама я все же верила в чудо. Надо же хоть во что-то верить!

Вернувшись в зал, к столику, я заметила, что мистер Лейси тоже умылся и его длинные влажные волосы аккуратно причесаны. Он, щурясь, поднял на меня глаза, слегка нахмурился, а на губах мелькнула насмешливая улыбка. Видимо, это означало, что он заметил помаду, однако никаких комментариев не последовало. И подтолкнул ко мне меню со словами: Закажи себе что-нибудь, Эрин, ты, наверное, умираешь от голода.Я взяла меню и стала читать. Есть и вправду страшно хотелось, даже голова слегка кружилась от голода, но все надписи там были неразборчивые, расплывчатые, будто бумагу не раз заливали водой, и, к своему смущению, я не могла разобрать ни слова. И отрицательно покачала головой – дескать, нет, ничего не хочу, благодарю вас. Нет, Эрин? Ничего? Ты в этом уверена! –удивленно спросил мистер Лейси. Тут в зале включился музыкальный автомат с сентиментальной песенкой Ты так одинока сегодня, крошка». Сидевшие за стойкой в клубах сигаретного дыма работяги и рыжеволосая официантка так и покатились со смеху.

Очевидно, мистер Лейси оставил испачканный кровью носовой платок в машине, потому что теперь вытирал рот бумажным полотенцем, взятым в туалете. Верхняя губа у него сильно распухла, словно ужалила пчела. А один из передних зубов расшатался, и из десны до сих пор сочилась кровь. И он еле слышно прошептал: Черт! Черт! Черт!Золотисто-карий глаз, увеличенный разбитой линзой, смотрел на меня странно пристально. Я не выдержала и отвернулась, не в силах выносить этого взгляда, боясь, что мистер Лейси винит меня в том, что именно я стала причиной его унижения и боли. Если уж быть до конца честной, так то действительно была моя вина: если бы не я, с Джулиусом Лейси ничего подобного бы не случилось.

Но тут мистер Лейси заговорил, и меня потрясла звучавшая в его голосе доброта. Он спрашивал: Ты совершенно уверена, что ничего не хочешь съесть, а, Эрин? Ничего?…

С каким удовольствием я бы проглотила гамбургер с полусырым мясом или целую тарелку жирной картошки-фри, залитой кетчупом! Но я лишь покачала головой: Нет, благодарю вас, мистер Лейси.

Почему? Я просто не смела, стеснялась есть в присутствии этого мужчины! Это казалось слишком интимным действом, совершенно парализующим, все равно что раздеться перед ним догола.

Я не могла преодолеть смущения, даже когда официантка подала нам кофе, черный, горячий, в грубых глиняных кружках. Лишь раз или два в своей жизни я пробовала пить кофе – и это при том; что все вокруг его пили, – но вкус показался мне совершенно отталкивающим, таким горьким! Теперь же я поднесла кружку к губам и робко отпила крохотный глоток обжигающе горячей черной жидкости – с таким видом, будто это было моторное масло. Увидев это, мистер Лейси добавил себе в кофе сливок и сахара, я же добавлять не стала. Я страшно нервничала, сердце билось неровно и часто.

Но именно с этого момента я по невинности и неопытности своей на всю жизнь привязалась к горькому, обжигающе горячему кофе, предпочитая этот напиток всем остальным.

Мистер Лейси меж тем говорил, точно нехотя, с таким видом, словно никаких споров и быть не может: В каждом уравнении всегда есть икс-фактор, а в каждом икс-факторе всегда кроется возможность или вероятность трагического недопонимания.К моему ужасу, он достал из кармана пиджака сложенный листок бумаги – красной бумаги! – развернул, положил на стол и разгладил. Я буквально онемела от стыда и страха. Не к лицу девушке предлагать себя, даже в такой форме, тайно, не подписавшись,нравоучительным тоном произнес мистер Лейси, озабоченно и строго нахмурившись. Это сердечко на открытке является символом женских гениталий. Тебя могли неверно понять.

В ушах у меня стоял шум, он смешивался со звуками музыки из автомата. Черный горький кофе обжигал горло, кровь быстрее побежала по жилам. Слова душили меня. Простите. Я не знала. Я не хотела. Я вообще не понимаю, о чем вы. Оставьте меня в покое, я вас ненавижу, слышите, ненавижу!Но губы не слушались, я молчала и лишь все сжималась, стараясь стать меньше, чтобы мистер Лейси не видел меня, перестал сверлить своими строгими глазами. А сама я не спускала глаз с украшенной искусными геометрическими фигурами «валентинки» с надписью «МИСТЕРУ ЛЕЙСИ», над которой с надеждой и замиранием сердца трудилась прошлой ночью у себя в комнатке, на чердаке. Откуда мне было знать тогда про эти неприличные сердечки? Я разрисовывала ими открытку с трепетом и волнением, с почти невыносимым предвкушением некоего невероятного события – такое порой испытываешь, поднося зажженную спичку к легковоспламеняющемуся материалу, – знаешь, что ничем хорошим это не кончится, и все равно делаешь это.

И вот почти с отвращением я произнесла: Наверное, вы все знаете обо мне и моей семье. Для вас, наверное, не существует секретов.

На что мистер Лейси ответил: Да, Эрин, верно, секретов нет. Но это в нашей власти – говорить или не говорить о них.Он аккуратно сложил открытку пополам и убрал обратно в карман, и я расценила это как жест прощения. А потом он добавил: Тебе нечего стыдиться, Эрин. Ни себя, ни своей семьи.

Разве?– с сарказмом заметила я.

И тогда мистер Лейси сказал: Два индивидуума, твои отец и мать, встретились в этой необъятной Вселенной, чтобы произвести на свет тебя. Вот как ты появилась в этом мире. Другого способа пока не существует.

Я снова лишилась дара речи, буквально онемела. Мне хотелось возражать ему, спорить, смеяться, но я не могла. По щекам бежали горячие слезы.

А мистер Лейси, видя это, добавил: И ты любишь их, Эрин. Куда больше, чем меня.

Я упрямо замотала головой: Нет!

Тогда мистер Лейси тоном абсолютной убежденности, тем самым тоном, каким он объяснял задачку по алгебре на доске, сказал: Не нет, а да. И вот еще что– мы никогда больше не будем говорить с тобой об этом. Ни о том, и ни об этом– он сделал выразительный жест, словно хотел объять не только заведение под названием «Бизон-Сити», но и весь город Буффало, и всю Вселенную, – никогда и ни за что.

Так и случилось: мы никогда больше не говорили с ним об этом. О нашем маленьком приключении в ночь на Валентинов день 1959 года.

В понедельник в школе и все последующие дни, недели и месяцы мы с мистером Лейси свято хранили нашу тайну. У меня буквально разрывалось сердце от желания поведать ее хоть кому-нибудь, но я молчала! Правда, я заметила, что успокоилась, уже меньше нервничала на его уроках, словно за одну ночь повзрослела на годы. Мистер Лейси вел себя так же, как всегда, ничуть не изменился. Ни один человек на свете, наделенный самым необузданным воображением, ни за что не догадался бы, что нас с ним может связывать какая-то тайна. Даже мои отметки оставались прежними, будто мистер Лейси твердо вознамерился дать понять способной ученице, что предела совершенству не существует. Скромность часто спасает от провала, Эрин –подмигивая, говорил он мне. А в сентябре, когда я пошла уже в одиннадцатый класс, где Джулиус Лейси должен был преподавать начертательную геометрию, вдруг выяснилось, что в школе его больше не будет. Нам сказали, он перешел работать в колледж. Так он навсегда исчез из наших жизней.

Но все это случится только потом. В ту ночь я не могла предвидеть этого. Даже теперь, тридцать лет спустя, накануне Валентинова дня, я вынимаю из потайного ящика бюро запятнанный кровью носовой платок с инициалами «ДНЛ» – тонкая белая ткань пожелтела от времени, – бережно разглаживаю его ладонью и подношу к лицу, вдыхая еле уловимый запах.

* * *

Ко времени когда мы с мистером Лейси собрались уходить из закусочной, свет там горел ослепительно ярко, а музыкальный автомат гремел просто оглушающе. На протяжении нескольких дней в ушах моих слышалось эхо песенки – одинока! одинока! одинока?Мистер Лейси быстро вел машину по улицам к югу от Гурон-стрит, мы проезжали мимо фабричных труб, увенчанных в верхней части голубовато-оранжевым пламенем, выплевывающих облака серого дыма, который при столкновении с ледяным ветром, дующим с озера Эри, распадался на мельчайшие зернистые частички и оседал на землю. Они барабанили по крыше, ветровому стеклу и капоту «фольксвагена», подскакивали и рикошетом отлетали от металлических поверхностей, оставляя в них мелкие вмятины. Черт побери,тихо ругался мистер Лейси, прекратится это когда-нибудь или нет?

И вдруг мы оказались перед домом. Перед обшарпанным бунгало моей тетушки по адресу: дом 3998, Гурон-стрит, Буффало, штат Нью-Йорк, – у одного из десятков, сотен, даже тысяч точно таких же домов в одном из рабочих кварталов города. Луна исчезла, словно ее никогда не было на небе, а само небо казалось плоским, будто вырезанным из куска черной бумаги. Но уличный фонарь освещал въезд в заваленную снегом аллею и высоченный сугроб в форме конуса с заостренным верхним углом, поднимавшимся до самого окошка на чердаке, под крышей.

В ушах эхом отдавались слова мистера Лейси: Что я обещал тебе, Эрин? Никто никогда не узнает, что тебя ночью не было.И действительно, я с облегчением заметила, что окна первого этажа погружены во тьму, а в моем окне слабо мерцает свет – свеча все еще горела, даже спустя несколько часов. Крепко держа меня за руку, мистер Лейси помог взобраться на пирамиду из снега, точно по лестнице, стараясь ступать в оставленные им же глубокие следы, а я покорно следовала за ним, больше всего на свете боясь оступиться и упасть. Ну, вот ты и дома, вот ты и дома,говорил мистер Лейси, а мне казалось, я слышу: Вот ты одна, вот ты одна.О!… Рама снова вмерзла в лед и снег и никак не хотела поддаваться! Мы вдвоем толкали, толкали и толкали ее, и мистер Лейси добродушно и терпеливо улыбался. Наконец лед хрустнул, и рама приподнялась на высоту дюймов двенадцати, не больше. Внезапно я заплакала. Наверное, очень жалкое зрелище я представляла собой в тот момент, ресницы через секунду слиплись на морозном воздухе. Мистер Лейси засмеялся и поцеловал меня в левый глаз, а потом – в правый, и ресницы оттаяли. И, уже забираясь в окно, я услышала: Прощай, Эрин!