Текст книги "И проснуться не затемно, а на рассвете"

Автор книги: Джошуа Феррис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Эту мысль я и пытался донести до Конни. Она хотела детей, я не хотел. Точней, я думал, что хочу, когда мы только начали встречаться. Наконец-то моя жизнь станет полной и осмысленной, у меня появятся дети! С момента рождения и до того дня, когда они соберутся вокруг смертного одра выслушать мою последнюю волю, дети станут для меня всем. Причем в прямом смысле слова. Они станут смыслом моей жизни. Больше никаких ресторанов, бродвейских мюзиклов, походов в кино и музеи, выставок и прочих развлечений, коим несть числа в этом городе. Не то чтобы для меня это большая беда, все-таки я не самый заядлый любитель музеев и выставок. Но оставаться без возможности выбора мне совсем не хотелось. Выбор – это очень важно, выбор – это свобода, а дети лишат меня выбора и ограничат мою свободу. Как знать, возможно, я начну втайне на них обижаться. Мне бы не хотелось обижаться на детей за решение, принятое исключительно мной – решение произвести их на свет. Таких людей и без того слишком много. Они приводят детей в мою клинику, и я вижу эту обиду в их раздраженных, озлобленных взглядах. «Бросьте, – хочется сказать этим людям, – ребенок не сам решил появиться на свет и отрастить зубы. Это вы так решили. И вот эти зубы теперь надо ежедневно чистить и периодически лечить, так что смиритесь и возьмите бедного ребенка за руку!» Но мне-то легко говорить. У меня нет детей.

Однако время от времени я думал, что было бы здорово иметь сына и наследника. Я представлял себе, как Конни зовет его из столовой: «Джимми О’Рурк!» Или «Поли-младший! А ну тащи сюда свою задницу!» И я мысленно восторгался: ого, мой тезка! Мой сын и наследник! У меня есть сын и наследник! Но к тому времени я уже был не молод – за сорок перевалило, – и постепенно я стал все меньше думать о сыновьях и наследниках, а все чаще – о старости и смерти. Этому моему сыну, пышущему здоровьем и жизнелюбием, с отменным пищеварением и прекрасным сном, умеющему получать удовольствие от сущих пустяков, ничего не стоило бы меня пережить. Да ну к черту, решал я. Не хочу рожать детей, чтобы они каждый божий день напоминали мне о смерти.

Я говорил это Конни, а она пыталась меня образумить. Мой подход в корне неверен. Я никогда не буду завидовать собственным детям, это попросту невозможно. Сам увидишь, когда они родятся.

Звучало хорошо. Однако я боялся не только того, что затаю обиду на родных детей. Я боялся и слишком сильно их полюбить. Есть на свете родители, которые не могут видеть слез любимого чада, напуганного приближающейся черной бездной сна, поэтому в такие моменты они скармливают чаду леденец. А спустя два года у девчонки семь кариесных зубов и один удаленный. Так мы и докатились до того, что даем каждому ребенку в команде по призу – за участие. Я не хотел любить своих детей настолько, чтобы не видеть в них посредственностей, не замечать их недостатков и бандитских замашек. Но я могу, я могу их так полюбить. Ребенок действительно может стать смыслом моей жизни. И это пугает. Потому что как только ребенок становится смыслом твоей жизни, ты не только теряешь остатки объективности и гордо демонстрируешь гостям его утешительные призы, ты еще и начинаешь бояться за его жизнь всякий раз, когда он скрывается из виду. Я не хотел жить в вечном страхе. После смерти ребенка люди не возвращаются к нормальной жизни. Уж я бы точно не вернулся. Да, ребенок поможет мне справиться с детскими травмами, он отменит самоубийство моего собственного отца, и я вновь смогу радоваться жизни. Но если я научусь любить его, нет, просто любить, а потом его потеряю, как потерял отца, это меня прикончит. Я откину копыта. Ну уж нет, к черту такую жизнь. Я сказал это Конни, и тогда она заявила, что я уже стал рабом своих страхов. Прощай, сказала она, желаю удачи.

Но была и еще одна причина, почему я не хотел детей. Об этой причине не знала даже Конни. Я никогда всерьез не рассматривал самоубийство, но с рождением ребенка о самоубийстве можно забыть. А выбор, как я уже говорил, – это важно.

Глава четвертая

Первым делом, сказал мой адвокат Марк Талсман из «Талсман, Леб и Харт», надо выяснить, на кого зарегистрирован домен. Адрес сайта был www.drpaulcorourkedental.com, а значит, сведения о нем должны быть в базе данных WHOIS. Регистрирующийся в этой базе обязан предоставить свои контактные данные.

Английская буква «С» в адресе сайта – это первая буква моего второго имени, Конрад (так звали моего отца). Я ненавидел имя «Конрад». Особенно я ненавидел его ласкательно-уменьшительный вариант – «Конни». Почти всех Конрадов так всю жизнь и зовут. Но Конни – женское имя, в частности, имя женщины, на которой я когда-то собирался жениться (а теперь лишь напоминавшей мне о моей полной несостоятельности в качестве мужа и отца). Долгое время я не мог увязать между собой этих двух людей с одинаковым именем. Слишком они были разные. Одного я почти не знал, вторую – изучил досконально, во всех сокровенных подробностях. Никто в мире, даже Конни, не знал о букве «К» в моем имени. В водительских правах ее нет, в дипломах, сертификатах и прочих официальных документах тоже. Лишь один раз в жизни я сказал Конни про свое второе имя – наврал, что меня зовут Сол.

Она озадаченно уставилась на меня.

– То есть родители тебя назвали Пол Сол О’Рурк?!

Это у меня как-то самой собой вылетело. Я выбрал единственное имя, рифмующееся с моим настоящим именем. А потом уже было поздно ссылаться на оговорку, пришлось врать дальше.

– Странно, да?

– Я знаю парочку Солов. Ты совсем не похож на человека по имени Сол.

– Вот и моя учительница во втором классе так говорила, – окончательно заврался я. И зачем я только сморозил такую глупость? – Ну что я могу сказать, у меня были странные родители.

– Хиппи?

– Нет. Просто бедные.

Ладно хоть тут не наврал.

Но суть не в этом. Суть в том, что разработчики сайта www.drpaulcorourkedental.com знали обо мне больше, чем Конни, а она знала меня как никто другой. И до сих пор думала, что мое полное имя – Пол Сол О’Рурк.

Ну и где же был я, когда с моих губ сорвалась эта ложь? Настоящий я, поборник правды и разрушитель иллюзий? А непонятно. Исчез, испарился. Тут-то я осознал, что снова очутился в рабстве. Дурацкое глупое вранье без всякого повода – верный симптом этого состояния. На свет пыталось пробиться мое лучшее «я», человек, который вырос во Флориде и ездил в космический лагерь, или в Монтане, где объезжал мустангов, или на Гавайях, где участвовал в соревнованиях сёрфингистов; чей отец играл в команде «Ред Сокс» низшей лиги, а потом умер во Вьетнаме; чья мать, потеряв любовь всей своей жизни в битве за Хюэ (произошедшей за добрых шесть лет до моего рождения), до сих пор была в полном здравии и каждый день играла в теннис. Человек с интересной биографией. Но потом этому человеку с интересной биографией приходилось всюду таскать за собой труп настоящего правдолюбивого «я», забитого насмерть нелепыми выдумками. Этот лжец – пусть и с великолепным прошлым – никогда мне не нравился; куда симпатичней мне был тот я, который всегда говорил правду, и только правду. В итоге мне приходилось либо прекращать отношения, либо признаваться девушке во лжи. Или, как в случае с Конни, снова и снова придумывать компромиссы.

У входа в здание «Афтергуд армс» стояла пепельница, которую я делил с сотрудниками «Бишоп и Бишоп» и жителями дома. Местные курильщики прозвали меня «Резиновой Рукой». Из этих курильщиков только один или два пользовались моими профессиональными услугами, остальные мне не доверяли. Неудивительно: как можно доверять стоматологу, который морально разлагается рядом с тобой у пепельницы? Почти на каждом перекуре меня спрашивали про перчатку. У меня была теория, что благодаря латексной перчатке пальцы не будут вонять куревом. Я прилагал все усилия, чтобы устранить этот запах и таким образом избежать докучливых нравоучений миссис Конвой. Левую руку я оставлял как есть, а правой – в свежей, припудренной тальком латексной перчатке – подносил к губам сигарету. Курильщики – все желтые, сморщенные и остро нуждающиеся в интубации трахеи – глазели на эту перчатку так, словно пытались хорошенько ее запомнить на случай, если придется давать показания.

Через день после появления сайта на восточное побережье накатила удушливая волна адского зноя. После перекура я вернулся в клинику с зарождающейся головной болью. Никотиновая палочка скрутила мои кровеносные сосуды в тугие узлы и сдавила виски. Из центральной системы кондиционирования воздуха на меня пахнуло запахом стоматологической клиники, антисептическим и коллоидным, доминирующим всюду, но никуда не проникающим. Я обожал свою приемную. Мне нравились эти парные кресла, народное творчество на стенах в рамках. Мне нравились простор и пустота. Я никогда не хотел, чтобы в коридорах моей клиники толпился народ. Мы не какая-нибудь шарашкина контора, где в креслах корчатся наркоманы, а их дети вопят от ужаса под визг бормашины. Здесь все-таки Парк-авеню, Верхний Ист-Сайд. Приемные на Парк-авеню должны быть цивилизованными. Бутиковыми. И моя приемная была как раз такая. В моей бутиковой приемной сидели люди всех возрастов, лица которых (если не рты) излучали крепкое здоровье. Входящий в мою бутиковую приемную сразу замечал чистоту линий и атмосферу спокойного профессионализма. Я часто жалел, что не могу больше времени проводить в своей бутиковой приемной, наслаждаясь уютным и тщательно организованным пространством, которое я обычно пересекаю бездумно и второпях.

Я сел в одно из кресел. За стеной все жужжало и гудело. Миссис Конвой чистила зубы пациенту; я почти видел частички ароматизированной защитной пасты, летящие по воздуху в лучах солнца. Эбби, несомненно, сидела в другом кабинете с пациентом и гадала, где я пропадаю. А я торчал в приемной и наблюдал за Конни. Этим утром она убрала волосы в тугой пучок, словно собиралась танцевать в Большом театре. Но нет… вот она повернула голову, и я увидел, что ее кудряшки, собранные толстой резинкой, не закручены в узел, а струятся вниз карамельно-каштановым каскадом. Конни красила волосы, однако их густота и кудрявость были природными, генетическими, равно как и крошечные завитки вдоль линии роста волос на лбу и шее. Да уж, волосы у нее были что надо, просто о-мой-бог. Иногда на макушке у нее сидел туго закрученный пучок, иногда он опускался чуть ниже, приобретал идеально гладкие очертания, и с ними – восточную изюминку. Я смотрел, как Конни переделывает хвост. Сперва она накрутила волосы на левое запястье, а правой стала приглаживать их спереди назад. Сначала тщательно собрала и пригладила пряди с одной стороны, затем столь же тщательно проработала другую сторону. Все это она делала очень быстро, с поднятыми вверх локтями, словно готовилась взлететь. Останавливалась только затем, чтобы распутать узелок или пригладить случайно выбившуюся кудряшку, что лежала подобно усику вьюнка на гладко прилизанных волосах. А потом, когда я подумал, что Конни уже закончила, она вдруг перехватила волосы правой рукой, а левой подогнала под резинку еще несколько непослушных волосинок. Наконец она сняла резинку с запястья и начала стремительно скручивать ею хвост; виток за витком она растягивала ткань и пропускала сквозь нее толстый пучок волос. Всего я насчитал пять витков. Ближе к концу петля стала крошечной, и волосы не желали в нее помещаться, сопротивлялись изо всех сил. Конни едва заметно поморщилась – наверное, услышала тихие крики боли у корней волос. Затем наступил этап, когда можно было свободными руками поправить прическу, где-то ослабить давление, где-то чуть взбить, чуть пригладить – аккуратно, чтобы не испортить труд, занявший у нее максимум секунд десять-пятнадцать. Окончательно укротив непокорную гриву, Конни приступила к прочим делам.

Она всегда говорила, что я превращал ее в сексуальный объект, идеализировал ее физическую красоту, а потом, узнав, что она – простая смертная, жаловался, что мне всучили бракованный товар. Конни считала, что я сознательно завышаю планку и, как большинство людей, боготворю свою новую избранницу, но со временем разочаровываюсь. Я слишком романтичен. Люди моментально производят на меня впечатление, которое я принимаю за истину. Но потом я обнаруживаю под слоем краски существенные изъяны, и на этом все заканчивается. Конни думала, что такая позиция делает меня мизантропом и хронически несчастным человеком. Я так не считал. Однако мне в самом деле очень нравилось за ней наблюдать. Теперь это стало сложнее, ведь я знал про все ее дурацкие недостатки. Но Конни была прекрасна, что и говорить.

В то утро, правда, получилось немного иначе. Понаблюдав за тем, как она убирает волосы в хвост, я вскоре стал обращать внимание на то, что она делает, а не на то, как она при этом выглядит. Конни постояла у письменного стола, затем поднялась на цыпочки и достала с полки папку, сняла трубку зазвонившего телефона, с улыбкой вручила уходившему пациенту бумажку с датой следующего приема (ее белые клыки были на полмиллиметра длиннее передних зубов), прицепила карту следующего пациента к твердой папке с зажимом.

Все это время я чувствовал, что за мной тоже наблюдают. Я обернулся и увидел свою пациентку, которая бывала у меня раз пять или даже больше. Она смотрела на меня и пыталась понять, я ли ее доктор.

Улыбнувшись, я поднял к глазам телефон и переключил все внимание на Интернет. Пролистал форум, чтобы узнать реакцию пользователя boggswader на вчерашнюю игру «Ред Сокс». Затем прочитал статистический анализ Оуэна и подробную текстовую трансляцию от EatMeYankees69. Просмотрел несколько лучших моментов (без звука) и оставил пару комментариев в блогах и на форумах. И только потом аккуратно переключил внимание на Конни.

Она получала посылку, которую принес курьер. Звонила опаздывающим пациентам, меняла расписание, наливала свежую воду в вазу с цветами, которых я раньше даже не замечал, заправляла кулер питьевой водой, меняла картридж в принтере. И еще Конни выслушивала всякие гадости от пациентов, когда те выходили из кабинетов с окровавленным ртом, а мы тут же требовали с них денег.

Я снова посмотрел на экран я-машинки. Пациентка по-прежнему разглядывала меня, пытаясь идентифицировать. Я просмотрел еще пару веток форума и только тут понял, что сделали эти ребята.

Они завели мне аккаунты на форумах и блог-сервисах.

Я обычно оставлял комментарии под ником YazFanOne. Я никогда не называл себя Полом О’Рурком, врачом-стоматологом. Но теперь Пол О’Рурк, врач-стоматолог, появился на всех моих любимых форумах и блогах.

Пока он писал такое: «Великолепный третий иннинг. Вперед, Эллберри! Здесь можно прочитать мой подробный комментарий».

Или: «Восьмой был просто блеск. Макдональд рулит. И посмотрите-ка на это».

По ссылкам открывались тексты, не имеющие никакого отношения к «Ред Сокс». Первая статья была о новом витке конфликта между израильтянами и палестинцами. Вторая – о вымирающих племенах и обездоленных народах.

Через неопределенное время я поднял голову и увидел за столом всю троицу – Эбби, Конни и миссис Конвой. Они смотрели на меня.

– Что, неужели опять? – спросила Конни. Миссис Конвой мрачно покачала головой. Эбби отвела глаза и убежала осуждать меня в одиночестве.

Я улыбнулся пациентке: ну конечно, это я, ваш стоматолог! Затем подошел к столу и протянул коллегам я-машинку.

– Смотрите! Они не унимаются! Я появился на форумах, в блогах и чатах! Я теперь всюду!

Миссис Конвой уперлась кулаками в стол, как лайнбекер на поле, спустила очки на кончик носа, укоризненно посмотрела на меня поверх линз и спросила, почему я считаю необходимым отсиживаться в приемной, когда у нас столько пациентов. Я ответил, и она сказала: «Как это «во всей полноте»?» Я ответил, и она сказала: «А не кажется ли вам, что это впечатление станет полнее и приятнее, если главный врач-стоматолог будет лечить пациентов вовремя?» Я ответил, и она сказала: «Иисус, Мария и Иосиф! Что за чепуха! Да разве можно прослыть шарашкиной конторой, если вовремя лечить пациентов?! Иногда мне кажется, что я работаю на клоуна!»

Она в ярости ушла. Я обошел стол и присел к Конни. Показал ей комментарии и посты YazFanOne.

– Это я, – сказал я. – Кто еще мог бы так жаловаться на Франкону?

Затем я показал ей нового форумчанина и блогера, доктора Пола О’Рурка, врача-стоматолога.

– А вот это тоже я. И не я. «Великолепный третий иннинг. Вперед, Эллберри?» Что за бред! Я бы никогда не написал такой идиотский комментарий.

– Но это ты.

– Мое имя, но пишу все это не я. Я не способен писать такую чушь, тем более под собственным именем.

– Почему?

– Я ценю свое личное пространство.

– И поэтому пишешь под ником YazFanOne?

– Да, вот именно, YazFanOne. Это я. А доктор Пол О’Рурк, врач-стоматолог, – это не я. То есть на самом-то деле это я. Конечно, это я! Доктор Пол О’Рурк – это я.

– То есть, оберегая свое личное пространство, ты писал под вымышленным ником, что позволило злоумышленнику без труда украсть твои персональные данные и разрушить твое личное пространство.

Она смотрела на меня пустым взглядом табуретки.

– Ты не видишь главного, – сказал я.

– Прекрасно вижу.

– Сначала появился сайт. Теперь – это. Знаю, когда речь заходит об Интернете, ты считаешь меня параноиком, но посмотри сама! Именно этого я и боялся, об этом и предупреждал! Грядет революция, Конни! Все думают, что новый мировой порядок будет демократичным и безобидным, но они ошибаются. Посмотри, что они сотворили со мной! А кто я? Да никто!

– Погоди-ка. – Конни уставилась на экран. – Твое полное имя – Пол К.О’Рурк?

– Ну да.

– Как расшифровывается «К»?

– Не понял?

– Буква «К». Ты говорил, твое второе имя – Сол.

– Пол Сол О’Рурк? Маловероятно.

– Тогда зачем ты сказал мне, что тебя так зовут?

– Конни, вряд ли я мог сказать, что меня зовут Пол Сол О’Рурк. – Я рассмеялся над нелепостью этого абсурдного утверждения.

– Но ты именно так и сказал.

– Может, пошутил?

– Ты не шутил.

– Слушай, давай сосредоточимся на главном, пожалуйста! Кто-то пишет в Интернете от моего лица. Они оставляют сообщения на форумах и в блогах, подписываясь моим именем! Они притворяются мной, но это не я!

– А кто ты, если не Пол Сол О’Рурк?

– Пол Конрад.

– Тебе дали имя отца?

– Мама дала. Отец был слишком плохого мнения о своей персоне, чтобы называть кого-то своим имнем. Впрочем, в маниакальном состоянии он легко мог назвать меня Конрад Конрад Конрад.

– Дай посмотрю.

Я передал ей телефон.

– Куда ведут эти ссылки?

– Одна – на статью «Таймс» об Израиле и Палестине, вторая… не знаю, какая-то чушь про обездоленные народы.

Конни начала кликать.

– Под этой статьей есть твой комментарий.

– Что?!

– Под статьей из «Таймс». В самом конце размещен твой комментарий.

Мы прочитали его вместе:

Доктор Пол О’Рурк, Манхэттен, Нью-Йорк

На рубеже тысячелетий они были обыкновенной религиозной сектой, каких много, почти неотличимой от христианства, подвергавшегося в те времена суровым гонениям. Однако, в отличие от христианства, у них не было ни апостолов, ни миссий, ни страстной энергии, с какой Павел бороздил просторы Римской империи. Этот народ восстал из пепла истребленных амаликитян, а потом мир захлестнула волна христианства, и их окончательно смыло этой волной. Кантаветиклы можно назвать сагой о вымирании. Они погибали, «кто плача, кто улыбаясь, кто на коленях, не желая молиться». Однако последний из племени всегда выживает, чтобы умереть в будущем.

18 июля 2011, 8:04

– Очень странный комментарий, – сказала Конни.

– Я этого не писал!

– Успокойся. Я и не говорю, что это ты написал. Я говорю, что он странный. И к статье никакого отношения не имеет. – Конни прочитала комментарий еще раз. – Я слышала про амаликитян. – Она вбила это слово в Гугл. – «Древнее племя, кочевавшее в степях каменистой Аравии на юге от Палестины… То, что амаликитяне происходят не от арабов, а от племени, состоявшего в родстве с идумеями (а значит, и евреями), следует из генеалогической информации в Книге Бытия, глава 36, стих 12, а также в 1-й Паралипоменон, глава 1, стих 36. Амалик…» – Конни умолкла. – Ты ведь знаешь, кто это такой? Амалик?

– Нет, а кто?

– Древний заклятый враг евреев. Бессмертный. Он не погибает, а реинкарнирует. – Конни продолжила читать: – «Амалик – сын Елифаза, первого сына Исава, и наложницы Тимны, дочери Сеира…»

– Сеира? Как в «СеирДизайн»?

– «Их неясное происхождение также упоминается в Числах, глава 24, стих 20, где амаликитян называют «первым из народов». Именно амаликитяне первыми вступили в контакт с израильтянами. Они воевали с ними в Рефидиме, неподалеку от Синая».

– Синай, амаликитяне… все это не имеет ко мне никакого отношения! – воскликнул я. – При чем тут вообще я?!

Конни отдала мне телефон и пожала плечами. Она не знала.

Персональные данные похищают у человека с целью отъема денег. И где же в этой истории имел место отъем денег? Аноним тут постарался или кто-то пострашнее? А может, все это – только начало некой невообразимой аферы, лишь обретающей очертания за брандмауэром, который надежно закрывает мне вид на происходящее? И в итоге я окажусь не жертвой чьей-то гнусной интернет-деятельности, но преступником?!

То, что писалось от моего имени, как будто имело большое значение, несло некий древний посыл. Я отвернулся если не в гневе, то… в смущении, наверное. Мне почему-то было совестно. Конечно, все это написал не я, а некий злоумышленник, куда более решительный и загадочный Пол О’Рурк, которому было что сказать (в отличие от меня). Я ничего не писал в Интернете (если не считать редких комментариев о «Ред Сокс»), потому что, признаться, настоящему Полу О’Рурку совершенно нечего было сказать людям.

Нашел свой комментарий под статьей «Таймс», – сообщил я «СеирДизайну». – И несколько постов на фанатских форумах «Ред Сокс». У меня для тебя новости, приятель: я не пишу дурацкую чушь. Так что твои нелепые попытки выдать себя за меня не прокатят. Все знают, что мои посты – на вес золота. И еще все знают, что мне плевать на религиозные секты, Синай и амаликитян, как бы забавно все это ни звучало.

Я вернулся к работе. Мне совершенно не хотелось возвращаться к работе. Это не значит, что я не люблю свою работу, но стоило мне представить, как я опять сяду к креслу, буду принимать у Эбби инструменты, включать лечебно-диагностическое оборудование… ну уж нет. Все это слишком понятно и знакомо. Однако прошло буквально пять или десять минут, как в голове у меня что-то щелкнуло, и я вновь смог сосредоточиться на работе: переходил от одного пациента к другому, добродушно болтал, заменил зуб, сконструировал новую улыбку для будущей невесты. То, что я целыми днями сижу в четырех стенах и рассказываю людям о важности регулярного использования зубной нити, отнюдь не портит мне тех мимолетных мгновений, когда я чувствую себя живым. Несмотря на знакомую давящую обстановку, докучливость коллег и упрек, который я вижу в глазах большинства пациентов, потому что причиняю им колоссальный дискомфорт (и это еще мягко сказано), в моей жизни бывают поводы для радости. Вдовы, которые приходят выпрямлять зубы. Дети, преодолевающие панический страх. И все те, кто регулярно пользуется щеткой, нитью и ирригатором, кому не надо читать лекций – после кратковременного лечения они выходят от меня с заслуженной улыбкой. Значит, я не зря тружусь. Мое призвание – это дар, лучшая защита от приступов хронической ненависти к самому себе.

В тот день ко мне пришел пациент с параличом Белла. Ночью он проснулся от ощущения, что ему перекашивает лицо. Этот необъяснимый неврологический недуг обычно поражает тучных и пожилых. Мой же пациент был еще молод, да и не слишком толст, однако я сразу подумал, что он недостаточно внимания уделяет своему здоровью. Передо мной сидел типичный перегруженный работой житель Нью-Йорка, чья нервная система решила в качестве доходчивого и наглядного акта возмездия на время искорежить ему лицо. Это случилось несколько дней назад и прошло бы еще ой как не скоро. Тем временем бедолаге пришлось лечить абсцесс. Обычно в результате паралича Белла лицо обвисает, но тут случилось обратное: правая щека приподнялась, а губы застыли в безумной собачьей ухмылке. Ухмылка эта и пролила свет на состояние его ротовой полости, которое к тому же резко ухудшилось в самый неподходящий момент. А может, они были взаимосвязаны, паралич Белла и этот жуткий абсцесс, грозивший пациенту потерей коренного зуба. Или он откладывал лечение до последнего, жил с абсцессом и не спешил его лечить, потому что тот не причинял ему никакой боли. Не обращал внимания, пока паралич Белла не выставил эту красоту на всеобщее обозрение, когда все и так пялились на беднягу с оскалом добермана.

Технологии сегодня здорово шагнули вперед; раньше пломбировка канала была той еще морокой, а если канал имел какое-нибудь странное ответвление, то вычистить из него гниль было все равно что попытаться воткнуть в розетку вилку загораживающего ее холодильника.

Когда я заканчивал, в кабинет постучала Конни и сказала, что меня просят к телефону.

– Это Талсман, – сказала она.

– Это Талсман, – сказал Талсман в трубке. Талсман называл себя Талсманом.

Оказалось, сайт зарегистрирован на некоего Эла Фруштика.

– Фруштик… Знакомая фамилия.

– Очень смешная. Почти «фруктик», – как нельзя кстати подсказал мне Талсман. От него всегда одна польза.

Я повесил трубку.

– Проверь, есть ли у нас пациент по фамилии Фруштик.

Десять минут спустя Конни принесла мне карту Эла Фруштика. Последний раз он был у нас в январе, когда сообщил, что улетает в Израиль.

– Ха! Так я его помню! Он еще сказал, что с удовольствием бы тебя трахнул.

– Что?!

– Ну да! Он был под газом. Бетси! – закричал я. – Это наш пациент!

Она сидела в соседнем кабинете и чистила кому-то зубы.

– Какой еще пациент? – прокричала она.

– Который сидел тут и медитировал! Помните?

– А?

– Тибетский монах! Просил вырвать ему зуб без анесте… А, ладно. Эл Фруштик, – сказал я Конни. – Вот, значит, кто постарался!

– Чем вы ему насолили?

– А чем я солю всем своим пациентам? Лечу гнилые зубы. Но он мне что-то странное сказал напоследок… Когда я выпроваживал его за дверь, он сказал…

– Что?

– Он летел в Израиль не потому, что он – еврей. Я помог ему надеть пальто, и он сказал что-то… про национальность или вроде того… Я подумал, это он под газом чушь всякую несет…

– Про национальность?

Я попытался вспомнить, но не смог.

Здравствуйте, Эл Фруштик, – написал я. –

Я вылечил вам зубы, и вот как вы меня отблагодарили?

На следующий день сайт изменился. На моей страничке появился еще один библейский или псевдобиблейский текст, причем внушительных размеров – что-то вроде гомилии или притчи. Начиналась она с длиннющей родословной, которые всегда нагоняют на меня тоску, когда я пытаюсь прочесть Библию: такой-то и такой-то сперва входил к жене своей, потом к наложнице, а потом, выпив энное количество гинов вина, и к дочерям. У всех персонажей были имена как у фигурок из «Звездных войн», что расставлены вдоль стен игрушечных магазинов (аксессуары не прилагаются). Одного звали Тин, который родил Мамукама, у которого была жена Гополохоль. Дальше Тин и его родня не упоминались, но они явно были зачем-то нужны. Двигаясь дальше по этому веселому паровозику из посредников и побочных персонажей, мы наконец добирались до Агага, царя Амаликитского. Амаликитяне были могучим племенем вельмож, потомками Авраама, и мирно жили на тучных пастбищах Хацацона. У них был скот: верблюды, овцы, быки. «И было их, готовых к сражению, вооруженных всякими военными орудиями, сто двадцать четыре тысячи и пять сотен, в строю, единодушных», – гласил текст на странице с моей биографией.

Однажды на амаликитян напали пришедшие с запада израильтяне. Они избрали жертвами слабых и немощных, которые не могли обороняться, угнали их верблюдов и скрылись бегством. Амаликитяне разозлились и начали готовиться к войне. Но тут появился Моисей. «Склонился он пред Агагом с жертвою повинности и сказал: «Услышь слова мои, умоляю; не вмени Израилю греха сего, ибо четыреста тридцать лет держал нас фараон в рабстве». Моисей поведал Агагу о долгом плене, о мучительных скитаниях по пустыне и о завете того единственного Господа, который теперь их покинул. Он умолял Агага простить его народу эту наглую выходку, потому что они были голодны, напуганы и измождены. «И смилостивился Агаг, и взял масла и молока и теленка приготовленного, и поставил перед ними, и они ели. И одарил Агаг израильтян многими ефами льна и мерами ячменя и многочисленными благовониями».

Все шло отлично, но вскоре израильтяне опять собрали большую армию и напали на амаликитян. «Израильтяне пошли на войну, и затрубили трубами, и били всех врагов своих». Агаг, царь Амаликитский, испугавшись гнева свирепых кровожадных израильтян, которые ради исполнения Божьего завета могли истребить всех жителей земли Ханаанской «от Дана до Вирсавии», сказал своему народу: «Давайте воззовем к богам Египетским, и к богам Хананейским, и к богам Филистимским, и заключим с ними завет, и спасут они нас от рук врагов наших». Когда по лагерю прошел слух, что боги каждого племени земли Ханаанской встали на защиту амаликитян, поднялся громкий крик, и зазвенела земля. Но помощи от богов было немного. Началась битва, и за три дня армия амаликитян потеряла пятьдесят тысяч воинов. Они отступили и ушли из Хацацона, скрывшись в тихой гавани Рефидима. К этому моменту мне было уже очень трудно следить за происходящим.

И кто же явился к несчастным амаликитянам буквально на следующий день? Конечно, мускулистые и окрыленные духом войны израильтяне. На сей раз Агаг сказал своим людям: так, ладно, последний финт не удался. От богов никакого проку. Может, они там все друг другу перезавидовали или взаимоуничтожились… Уж не знаю, что произошло, я ведь не бог, а простой царь. Но одно мне известно. Скоро нам наши задницы подадут на табернакле с голубой каемочкой. «Услышьте мой глас, дети Амалика, услышьте мои слова: делали вы злое пред очами Господа, блудно ходили вслед чужим богам и заключили с ними ложный завет. И теперь эти боги сделают трупы ваши пищею птицам небесным и зверям, и дети ваши родятся странными».

Вот как мы поступим, говорит им Агаг, и вкратце обрисовывает свой коварный план. Надо протащить в лагерь еще одного бога, но только одного, потому что монотеизм, похоже, работает для израильтян – значит, и для нас сработает. Бога звать Молек, и этот Молек обещал нам кучу всяких благ, если мы будем хранить его завет: молиться, приносить жертвы, трижды обходить по кругу храм, полный пшеницы и золота, и еще отсечем мизинцы у десяти воинов-добровольцев, которые, понятно, не успеют вылечиться до сражения. Про последнее не спрашивайте, сам удивляюсь. «И сделает вас Молек своим народом, и будет вашим богом, и защитит вас от врага». В общем, амаликитяне бросились в бой и потеряли зараз еще тридцать тысяч человек.