Текст книги "Смерть шута"

Автор книги: Джорджетт Хейер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 20 страниц)

Вивьен выросла в городе, не любила деревенской жизни и не умела управляться с лошадьми – поэтому отношение к ней со стороны братьев ее мужа было совершенно безразличным, если не сказать прохладным. Все они выросли в этом большом поместье, среди лошадей и слуг, под постоянным гнетом самодура-отца, и напрочь были лишены всех тех тонкостей умственной внутренней жизни, которой жила Вивьен. Конечно, она страшно тяготилась своим пребыванием здесь, но не показывала этого, а кроме того, всем было на это наплевать. Девери считали ее чудачкой и часто открыто подсмеивались над ее влюбленностью в Юджина, хотя любовь к собственному мужу, казалось бы, не слишком большая причуда. Они задевали ее очень часто, не из злобы, а просто, словно для разминки, и от души потешались, если она срывалась и бросалась в ссору. Они тут были людьми грубоватыми, и никому из них и в голову не приходило оставить человека в покое и дать ему жить, как он желает.

Вторую жену старого Пенхоллоу, Фейт, они уже извели до изнеможения, и она сломалась. Вивьен пока удалось сохранять лицо. Единственным ее оружием могло быть ответное презрение к ним всем и насмешка над их интересами.

Вот и сейчас, войдя в столовую и услышав громкий спор Барта с Конрадом, она, скривив губы, бросила:

– Нельзя ли прекратить этот крик? Сколько можно болтать о лошадях и навозе? Мне нужны свежие тосты для Юджина. Сибилла прислала ему наверх какие-то безобразные ломти толщиной в руку! А казалось бы, нетрудно запомнить, что Юджину нравятся тоненькие тосты и не такие пережаренные.

Она посмотрела на один оставшийся, на столе тост, но Барт быстро остановил ее:

– Нет уж, нет уж! Это наш! Пусть Юджин как-нибудь обойдется – ведь ему же подали завтрак в постельку, этому лежебоке?

Вивьен смерила его взглядом и потянулась к шнурку звонка:

– Этот тост все равно уже холодный. Придется приказать Сибилле сделать для Юджина новые. Он очень плохо провел ночь...

Оба близнеца прыснули с таким неприличным звуком, что Вивьен покраснела, и даже вечно хмурый Раймонд криво усмехнулся:

– С Юджином ничего страшного не происходит, кроме обычного... гм!.. поноса...

Вивьен ожесточенно накинулась на него:

– Легко вам говорить, когда вы и дня не проболели за всю жизнь, а Юджин страшно мучается из-за бессонницы! И расстраивать его просто недопустимо... Не понимаю, как можно быть таким бессердечным...

В ответ снова раздался взрыв хохота. Губы ее плотно сжались, ноздри расширились от гнева.

– Ну ладно, ладно, – решила вмешаться Клара. – Какая разница, чем страдает Юджин. Конечно, он всегда отличался слабым желудком, но если он предпочитает называть это бессонницей, то вреда от этого никому не будет.

– Я вообще не понимаю, может ли быть покой в этом доме, где только к одному хозяину относятся хоть с малейшим вниманием! – распалялась Вивьен. – Только ему, видите ли, дозволено посреди ночи требовать к себе старую женщину такими воплями, будто он вызывает ее из лесу! А если хотите знать, с ним-то как раз все в полном порядке, и если он перестанет притворяться больным, то окажется поздоровее всех присутствующих!

– А разве мы возражаем? – заметил Барт. – С ним и вправду все уладилось.

– А тогда с какой стати он четырежды за ночь поднимал на ноги весь дом своими криками?

– А чего бы ему не покричать, если охота? В конце концов, это его дом.

– О да, он такой же эгоист, как и все вы! Ему и дела нет до того, как чувствует себя Юджин! А ведь он на самом деле болен!

Раймонд встал и собрал со стола свои бумаги в папку.

– Лучше выскажите все это ему самому! – посоветовал он с издевкой.

– Я выскажу! Не думайте, что я боюсь его, как все вы!

– О да, вы смелая девушка, – рассмеялся Барт, пытаясь обнять ее за плечи. – Давай, милая, давай, раззадорь старого Пенхоллоу!..

Она с негодованием оттолкнула его, когда в комнату вошел сумрачный Рубен и недовольным голосом осведомился, кто звонил.

– Звонила я! – резко ответила Вивьен. – Мистер Юджин не способен съесть нечто подобное тому, что ему послали на завтрак! Скажите Сибилле, чтобы она поджарила для него еще тостов, но только тоненьких и не обгоревших дочерна! Понятно?

– Я передам ей, мэм, – без всякого энтузиазма сказал Рубен и добавил: – Однако мистер Юджин – практически единственный, кому завтрак подается в комнату, и у нас нет возможности еще и учитывать причуды его аппетита! Этак все слуги станут заниматься им одним. Он всегда был капризный донельзя! Помнится, всякий раз, когда Хозяин порол его, то...

– Вы сделаете то, что вам велено, или нет?! – вне себя от ярости прошипела Вивьен.

– Эхе-хе! – покачал головой Рубен. – Вы вконец испортите мистера Юджина... Конечно, я дам ему свежих тостов. Как не побаловать мистера Юджина!..

Вивьен с трудом сумела удержаться от оскорблений, и Рубен, чуть поклонившись, удалился на кухню.

– Хватит хлопотать о своем мальчике, милочка, – добродушно обратилась к ней Клара. – Присядьте-ка лучше и позавтракайте спокойно. Я вам и чаю налила уже...

Вивьен со вздохом села и пододвинула к себе чашку, машинально отметив про себя, что чай, как всегда, излишне крепок. Она подняла глаза и через силу улыбнулась Кларе:

– Не понимаю, как вы можете выдерживать подобную атмосферу! Хозяин груб, бестактен, а этот Рубен – это просто нечто невообразимое!

– Ну, видите ли, милочка, трудно ожидать от него другого, когда он родился и вырос здесь, в Тревелине, а до того здесь служили его отец и дед... Разве может он выказывать уважение к тем мальчикам, которых в свое время по приказу их отца сек розгами в кладовке? Не обижайтесь на Рубена, с ним уже ничего не поделаешь...

Вивьен глубоко вздохнула и не стала отвечать. Она понимала, что Клара, несмотря на все свое добродушие, никогда открыто не встанет на ее сторону против своего брата и всей семьи... Нет, единственный союзник Вивьен в этом доме – только Фейт, но Вивьен, увы, презирала ее.

Глава вторая

Фейт Пенхоллоу давно приобрела привычку завтракать у себя в комнате в постели. Это объяснялось не только и не столько ее хрупким здоровьем, сколько обидой на золовку, Клару. Клара с незапамятных времен прислуживала за общим столом мужчинам – разливала им чай, кофе и так далее. У Фейт не было ни малейшего желания это делать. И все равно, несмотря на свое внутреннее нежелание делать это, Фейт завидовала Кларе и несколько раз туманно намекала, что обслуживать за столом членов семьи – это почетная обязанность хозяйки дома, но никак не Клары. Впрочем, Клара вероятно была не в состоянии понять эти тонкие намеки точно так же, как у Фейт не было особого желания подавать мужчинам еду из буфета, и все шло по-старому. И Фейт, которой это было хоть и удобно, но несколько унизительно, решила избрать такую линию – просто не спускаться в столовую до тех пор, пока все не позавтракают.

Прошло уже почти двадцать лет с той поры, как Фейт Клей Формби, романтическая девятнадцатилетняя девушка, увлеклась Адамом Пенхоллоу, крупным, широкоплечим, приятным с виду брюнетом старше ее на двадцать два года, который увез ее из дома ее тетки.

Она была тогда красива, в те годы ее светлые длинные кудри прихотливо вились вокруг прелестного личика, широко открытые голубые глаза доверчиво смотрели на мир... А Пенхоллоу был очень хорош как мужчина, и его возраст только прибавлял ему привлекательности. Он умел обращаться с пугливыми молодыми девушками, и то, что он слыл порядочным волокитой, нисколько не портило его в глазах Фейт. Она даже была весьма польщена этим предложением, и душа ее была полна счастливыми картинами старинного поместья, богатого дома, обожания со стороны мужа и кроткой любви со стороны детей Пенхоллоу от первого брака. Она думала стать хозяйкой дома и матерью этих давно лишенных ласки детей. Она готова была терпеливо ухаживать за ними, покуда они не станут с ней доверительны и ласковы.

Усадьба Тревелин, конечно, была хороша, даже очень, для девушки из относительно небогатой семьи. Большой старинный замок эпохи Тюдоров, дорогие голландские гобелены на стенах, большие удобные камины и множество высоких стрельчатых окон... Она впервые увидела дом в летние сумерки, когда древние стены, увитые плющом и розоватые в отсвете заката, выглядели особенно романтично, тяжелые дубовые двери были широко и гостеприимно распахнуты, а вдалеке за домом простирались зеленые ковры полей и пастбищ... За небольшим холмом медленно и величаво текли воды Мура, белесовато-молочные в свете проступившей на небе полной луны.

Одним словом, Фейт поначалу была просто очарована. Ее не смущало и весьма скоро сделанное ею открытие, что в действительности большинство спален и прочих комнат в доме весьма скверно обставлены, ковры и гобелены на стенах ужасно запылены и побиты молью, образцы хорошей старинной мебели соседствуют с грубыми кустарными поделками, а для поддержания дома и его обитателей в более-менее пристойном виде требуется раз в пять больше слуг, чем имеется в наличии. Но тогда Фейт наивно думала, что сумеет со всем справиться. Что ж – она была молода.

Прежде всего, выяснилось, что ей не исправить детей Пенхоллоу.

Когда она только увидела их всех в первый раз вместе, она внутренне содрогнулась, поняв, что старшему сыну Пенхоллоу никак не меньше лет, чем ей самой... К тому же Раймонд вырос в богатом доме и в полной уверенности в своем превосходстве над прочими смертными, так что она не могла даже в шутку отнестись к нему по-матерински... Говорил ли ей Пенхоллоу, что Раймонду скоро двадцать? Теперь она уже не помнила этого. Возможно, он говорил ей об этом, но Фейт была из тех женщин, которые при погружении в романтические грёзы попросту неспособны, воспринимать нечто неприятное, не укладывающееся в идиллические картины, расцветающие в их душе.

И вот дети стояли перед нею, семь человек: старший, Раймонд, девятнадцати лет; Ингрэм, который был повыше Раймонда и весьма развязен; Юджин, выглядевший как второе, сокращенное издание Ингрэма, с живым, подвижным лицом, и в свои пятнадцать лет весьма острый на язык; Чармиэн, младше Юджина на пять лет, очень похожая на своего отца темными волосами и лицом; Обри, который в свои восемь лет выглядел еще совсем малышом; наконец, пятилетние близнецы, Конрад и Барт, которые дичились и так и не дали Фейт себя потискать и поласкать, а прятались за спины старших братьев.

Нет, они не выказывали никакой особой враждебности к своей мачехе и казалось, не чувствовали ни малейшего недовольства от того, что она заняла в доме место их матери. Уже попозже она поняла, что этим детям пришлось принимать в доме поочередно множество временных спутниц жизни их папаши, отчего они потеряли к этому процессу всякий интерес и воспринимали все как должное. У Фейт возникла ужасная догадка, что они и ее приняли за одну из его мимолетных подруг и потому попросту не обратили на нее внимания. До того, как она увидела их, она воображала себе их покинутыми жалкими сиротками. Столкнувшись с ними, она поняла, что эти сиротки легко заткнут ее за пояс, – они терроризировали всю округу, не терпели ни малейшей нежности, успешно находили уловки против отцовского гневливого характера и по-настоящему интересовались только лошадьми. Один вид лошадей вызывал у Фейт ужас...

Одним словом, у нее не было никакой возможности стать им второй матерью. Раймонд был попросту одного с нею возраста и к тому же откровенно презирал всяческие сантименты. Даже девочка, Чармиэн, которая с пренебрежительной миной как-то вывела Фейт с поля, где резвились молодые бычки, отчего Фейт перепугалась насмерть, презирала свою мачеху за то, что та не могла отличить молодого жеребца от жерёбой кобылы. Что же касается Обри и близняшек, то они давно уже были вверены попечению служанки Марты и не желали подпускать к себе какую-то чужую тетку. И Фейт чувствовала, что она по своему положению в доме мало отличается от этих детей, которых отец частенько и с большим удовольствием порол.

Конечно, Фейт пыталась как-то соответствовать образу жены, которая была бы достойна мистера Пенхоллоу. Она обучилась ездить верхом и провела немало мучительнейших часов в седле, хотя ей так и не удалось заставить подчиняться себе ни одну лошадь, кроме самой пожилой, нездоровой и философски настроенной кобылы. Пенхоллоу громогласно смеялся над нею и часто спрашивал, чего ради она вышла за него замуж, а иногда удивлялся, – отчего он женился на ней? Фейт не способна была понять, что Пенхоллоу никогда ничего про себя не взвешивал, не обдумывал, не пытался свести воедино требования тела и веления сердца – а просто жил, повинуясь первому своему порыву. Он хотел обладать ею, но, поскольку не мог сделать этого, не женившись на ней, он просто взял и женился. Будущее его заботило мало.

Она не понимала его, а возможно, даже и не способна была понять. И хотя многое в том, как он вел себя с ней в постели, отпугивало ее, она не могла по молодости лет и по неопытности до конца осознать, что этот мужчина не сможет долгое время жить с одной-единственной женщиной. Она была просто убита наповал, когда впервые узнала, что у него есть любовница. И она наверняка ушла бы от него тогда, если бы только, как назло, не была беременна. После того, как у нее родился сын Клей, об уходе уже не могло быть и речи. Но она больше не любила Пенхоллоу. Во время беременности она постоянно чувствовала тошноту, у нее были нервные припадки и постоянная слезливость.

Но ее представления о мире формировались исключительно из абстрактных розовых мечтаний, усвоенных с детства, да еще из любовно-героических романов, которых она прочла не один десяток. После рождения сына она ожидала, что Пенхоллоу, воодушевленный появлением Клея, окружит ее нежным вниманием, заботливо оберегая от потрясений, трудов и забот. Однако она не приняла во внимание, что Рейчел Оттери, первая жена Пенхоллоу, после рождения ребенка встала на ноги самостоятельно и уже через пару недель после родов ездила верхом. Она не придавала рождению ребенка никакого особенного значения, как если бы ей, например, удалили зуб, вот и все. И Пенхоллоу был очень подвержен нервозностью и излишней «утонченностью» своей молодой жены, считая все это дурными причудами. Кроме того, Фейт полагала, что некоторые естественные функции человеческого организма «не совсем приличны», и о многих вещах предпочитала говорить иносказательно, страшно краснея при этом. Малолетние близнецы покатывались с хохоту, когда она называла суку «девочкой» или, зардевшись, говорила им о том, что добрый Боженька послал им маленького братика. А когда она узнала, что Пенхоллоу запросто рассказал викарию местной церкви, что его жена «забрюхатела», она поняла, что вышла замуж за невероятного грубияна, почти мужлана, хоть он и кичился высоким дворянским происхождением. В тот день ее молодость закончилась...

Клей родился в четыре часа свежим августовским днем. Пенхоллоу был в тот момент на охоте. Он вошел в спальню к Фейт часов в семь, распространяя запахи конюшни, сыромятной кожи и коньяка, и сразу же закричал:

– Ну что, моя девочка?! Как жива – здорова? Нормально, да? А где наш маленький Пенхоллоу? А ну-ка, дайте взглянуть на этого беззубого кашалота!

Но когда он принял на руки маленький тощенький сверточек, он вдруг забубнил обиженно:

– Вот тебе раз, впервые вижу такого доходягу! Это словно свежеободранный кролик, только и всего! И ничего от Пенхоллоу, ни-че-го!

Он сравнивал Клея с толстыми крепкими младенцами от своей первой жены, и сравнение это было отнюдь не в пользу новорожденного.

Может быть потому, что он не увидел в младенце своих черт, он позволил Фейт самой дать ему имя. Ребенок и вправду был больше похож на свою мать и всегда страшно пугался звуков отцовского голоса. Само собой, у мальчика очень рано появилась привычка чуть, что прятаться за материну юбку. Он постоянно жаловался матери, что сводные братья обижают его. Фейт зорко следила, чтобы никто не посмел и пальцем коснуться ее любимого мальчика. Близнецы, которые были не намного старше Клея, конечно, часто задевали его, но старшие братья попросту от чистого сердца старались научить его верховой езде, охоте, рыбной ловле и боксу – то есть всему тому, что умели сами, но как только замечали у него хоть малейшее сопротивление, просто пожимали плечами и оставляли его в покое.

К своему счастью, мальчик был наделен некоторым интеллектом и смог пробить себе дорогу к обучению в престижной школе.

Пенхоллоу по этому поводу заметил, что раз мальчишка ни на что другое не способен, остается только дать ему побольше книжек, а потом послать учиться ерунде в какой-нибудь Кембридж и поставить на нем крест. И действительно, позже он согласился послать парня в Кембридж. За это Фейт, по большому счету, должна была благодарить Раймонда.

– Он тут никому из нас не нужен, так зачем же мы станем держать его тут, чтобы каждый Божий день обижать его и трепать нервы себе? – резонно сказал отцу Раймонд, и Пенхоллоу, подумав, согласился с таким доводом. Клей был единственным сыном, которого он не пожелал держать у себя в доме. Он часто заявлял, что дурацкая бледность его лица и девчачьи замашки вызывают у него тошноту.

То, что Пенхоллоу подразумевал под его бледностью, скорее относилось к цвету волос Клея. Он единственный из всей семьи был светловолосым, что всегда удивляло гостей. И это удивление было неприятно брюнету Пенхоллоу... Фейт защищалась, постоянно вспоминая о темных волосах у первой жены Пенхоллоу. Неудивительно, говорила она, что старшие сыновья его были темноволосы, как и мать, – так что же удивительного в том, что Клей блондин?

Фейт часто и подолгу рассматривала портрет Рейчел, первой жены Пенхоллоу, размышляя о том, как та могла жить с таким мужем – или она не только с ним жила? Фейт казалось, что Рейчел все-таки удавалось противостоять власти мужа – было что-то вызывающее в плотно сжатых губах, в лукавом взгляде темных глаз, в отстраненном повороте головы...

Фейт чувствовала, что портрет Рейчел ее пугает. Иногда ей казалось даже, будто темные глаза Рейчел глядят на нее насмешливо... Ей чудилось, что невидимый дух той все еще бродит по коридорам дома, хотя в действительности в этом доме существовал только один дух – вполне живой и властный дух самого Пенхоллоу.

Фейт старалась сойтись с людьми, близко знавшими Рейчел при жизни, и сдружилась с Делией Оттери, младшей сестрой Рейчел. Делия с братом Финеасом жили неподалеку от Бодмина. Но и путаные истории, рассказанные о Рейчел ее сестрой, не очень-то помогли Фейт составить ясное впечатление о первой жене своего супруга. Делия, конечно, знала о том, как жила Рейчел, но совершенно не понимала, что это была за женщина, и что у нее было в душе. Делия была не особенно любознательна, несколько туповата, и стыдлива особой, ханжеской стыдливостью, обычной у английских мелкопоместных дворян. Она была старой девой с большими странностями, и в сущности, их с Фейт ничто не могло связывать. Их дружба скоро угасла. Но пока она продолжалась, молодые Пенхоллоу от души потешались над Делией и Фейт. Делия давно уже считалась в их семье забавной штучкой, ни на что не годной, беззащитной и оттого лучше всего подходящей для зубоскальства над нею.

Конечно, Фейт остро нуждалась в союзнике, но она настолько резко отличалась от всех своих новых знакомых и домашних, что найти родственную душу ей было просто невозможно. Все родились и выросли здесь, среди деревенской жизни, а Фейт никак не могла заставить себя полюбить все то, что любили они, и привыкнуть к тому, что для них было своим с детства. Нет, она предпочитала погружаться в мир своих грез и воспоминаний о том времени, когда она была молодой девушкой, и мир вокруг нее был большой и уютной сказкой... А приспосабливаться к обстоятельствам она не умела. Ее общение с местными дамами не зашло далее обычного знакомства. Она считала их туповатыми и самодовольными.

Одним словом, ее нужда в общении сохранялась, не находя выхода. И с годами ее одиночество становилось только острее. Именно этим объяснялось то, что она стала исподволь приближать к себе Лавли Трюитьен, племянницу дворецкого, которая выглядела мечтательной тихоней. Фейт забрала Лавли с кухни и постепенно сделала ее своей личной служанкой, а позже – и наперсницей, которой доверяла все свои секреты. В свою очередь, она охотно выслушивала жалобы Лавли на судьбу и жалела девушку, которой в жизни пришлось несладко...

– О, это ты, Лавли! – с некоторой тревогой воскликнула Фейт, когда Лавли вошла к ней в спальню. – Что-нибудь случилось?

Рядом с бледной, изможденной женщиной, бессильно вытянувшейся на постели, Лавли казалась очень энергичной и полной жизни.

– Нет-нет, ничего, – улыбнулась Лавли, забирая поднос с остатками завтрака с колен Фейт.

– Ночью мне показалось, что мистер Пенхоллоу что-то кричал, – заметила Фейт.

– А, да, но, как говорит дядя Рубен, просто мистер Пенхоллоу разгневался на Обри. Вам не стоит волноваться из-за этого.

Фейт со вздохом облегчения откинулась обратно на подушки. Она все время ожидала, что Пенхоллоу может обрушиться за что-нибудь на Клея, учеба которого в Кембридже, увы, не была столь блестящей, как надеялась Фейт...

– Ну что ж, – продолжила Фейт уже спокойнее. – Надо сказать, вода в ванне сегодня снова была холодной. Кажется, Сибилла перестала заботиться об этом.

– Я поговорю с ней об этом, мэм, не беспокойтесь! Но они говорят, что там что-то с трубами...

– В этом доме все выходит из строя! – в сердцах пробурчала Фейт.

– Да уж, тяжело такой леди, как вы, жить без малейших удобств, – льстиво вздохнула Лавли.

– Никто никогда не подумает о моих удобствах, – с горечью добавила Фейт. – А этой ночью и я глаз не сомкнула, хотя и приняла перед сном капли! Нет, все здесь против меня...

– Это всё ваши нервы, – заметила Лавли. – Вам надо уехать, сменить обстановку, если это только возможно. Здесь вам, конечно, ужасно...

– Ах, как я хотела бы уехать и не возвращаться больше! – сказала Фейт вполголоса, словно себе самой.

В дверь постучали, и, прежде чем Фейт успела что-нибудь сказать, вошла Вивьен. Лавли, потупившись, поправила гребешки и флакончики на трюмо, тихонько забрала поднос и удалилась.

Фейт обратила внимание, что у Вивьен между бровей пролегла морщина, что означало дурное настроение. Фейт, со своей стороны, тут же начала жаловаться на головную боль, бессонницу и ужасную ночь...

– Я совершенно не удивлена, дорогая, – заметила на это Вивьен. – Ваш супруг позаботился, чтобы все мы провели безумную ночь.

– Ах, вот как? – сделала удивленное лицо Фейт. – А разве он ночью вставал?

– Вставал ли он! Ваше счастье, что ваша спальня на другом конце дома! Он или звонил в колокольчик, или просто криком кричал – звал Марту! – Вивьен достала сигарету из кармашка жакета и нервно закурила. – А правда, что Марта была его любовницей? Юджин как-то говорил мне об этом...

Фейт покраснела до корней волос и привстала на кровати.

– Конечно, это в стиле Юджина – говорить подобные вещи! – возмущенно ответила она. – Но мне казалось, что у вас нашлось бы достаточно такта, чтобы не пересказывать этого мне!

– Ах, простите, – сказала Вивьен. – Но, видите ли, о делишках Пенхоллоу все говорят совершенно открыто, и я не думала, что вы можете обидеться... По-моему, не стоит делать вида, будто вы о нем чего-то не знаете, Фейт. И не надо убеждать меня, что вы задеты, когда я прекрасно вижу, что нет...

– И все-таки я задета! – воскликнула Фейт. – В любом случае, со стороны Юджина просто непорядочно заявлять, будто эта старуха была любовницей его отца. И если бы это даже было правдой, о таких вещах просто не принято говорить вслух!

– Не знаю, – протянула Вивьен задумчиво. – Во всяком случае, единственное, что мне нравится в членах этой семейки, если не говорить о Юджине, это то, что здесь обо всем сразу же говорят прямо и начистоту, без хитростей.

– А я была воспитана в убеждении, что о некоторых вещах лучше молчать, – повторила Фейт.

– Да, меня воспитывали точно так же, но я вовсе не считаю, что это очень уж разумно. А вы делаете такое невинное лицо...

– Кажется, вы забываете, что я мачеха вашего мужа! – с некоторой гордостью заявила Фейт, садясь на постели.

– Вы говорите вздор. В конце концов, вы старше меня всего на одиннадцать лет. Я прекрасно знаю, что вам этот дом противен ничуть не меньше, чем мне. Но мне думается, что уж вы-то могли бы как-то воздействовать на Пенхоллоу. Ведь вы все-таки его жена! А взять слуг! Сибилла открыто дерзит Юджину, не говоря уже о Рубене, а это ужасное создание, этот Джимми!..

– Вам нет смысла жаловаться мне, – прервала ее Фейт. – Я ничего не могу с этим всем поделать. А Сибилла, правду сказать, неплохая повариха. Трудно найти повара, который станет жить в таком доме, кормить ежедневно целую армию мужчин со зверским аппетитом и при этом готовить на плите, которая устарела еще в прошлом веке! Нет, я просто благодарна ей и Рубену за то, что они все же остаются с нами.

– А вот еще ваша служанка, – продолжала Вивьен, не смущаясь. – Вам бы следовало избавиться от нее, Фейт.

– Избавиться от Лавли?! Я никогда на это не пойду! Это единственный человек в доме, кому я небезразлична!

– О да, я знаю, но тетушка Клара утверждает, что это двуличная и подлая особа...

– Я не желаю знать мнение Клары! Она старая своевольная чудачка, и только потому, что Лавли мне дорога...

– Нет-нет, не потому. Дело в том, что Барт снова принялся за свои старые проказы... Нет, невозможно иметь хорошеньких служанок в приличном доме, просто невозможно! Мне казалось, вы знаете обо всем этом...

– Лавли действительно очень милая девочка, но я не слышала и одного дурного слова о ней!

– Юджин считает, что она собралась замуж за Барта. У Фейт расширились глаза.

– О нет, не может быть! Барт не станет...

– Я говорю правду, Фейт, – настаивала Вивьен. – В этот раз дело зашло слишком далеко! Посмотрите, ведь Конрад с ума сходит от ревности к своему близнецу! Юджин считает...

– Я не могу больше слышать, что там считает Юджин! Он всегда был изрядным пакостником, и я не верю ни единому его слову!

Любые выпады в сторону Юджина невероятно бесили Вивьен. Она взвилась:

– Вы можете думать, что хотите, но, если у вас осталась хоть капля здравого смысла, вам следует избавиться от девчонки! Я не знаю, женится на ней Барт или нет, но, если сам слух об этом дойдет до Пенхоллоу, вы пожалеете, что не прислушались к моему совету!

– Я не верю в это, – проговорила Фейт сквозь слезы. – Вивьен пошла к двери, бросив через плечо:

– Вы не верите всему, что вам не нравится. Не хотите – не надо. У меня не хватает терпения убеждать вас в очевидных вещах...

Фейт лежала и думала, как Вивьен была груба и несправедлива с нею, а ведь она так плохо спала и у нее ужасная головная боль. У Фейт была такая особенность – ни в коем случае не думать о действительных опасностях. Она не могла заставить себя обдумать сообщение Вивьен. Она страшно, безумно боялась, что это могло оказаться правдой. Но Фейт не могла расстаться с Лавли и попросту решила не ломать себе голову над тем, что же на самом деле происходит с девушкой...

Только в одиннадцатом часу Фейт, наконец, встала и начала одеваться. К счастью самой Фейт и всех домашних, ведением хозяйства в Тревелине управляла Сибилла. Она взяла на себя этот труд после смерти первой жены Адама Пенхоллоу, предпринятая сразу после замужества попытка Фейт взять дом в свои руки провалилась, но не потому, что Сибилла воспротивилась этому. Выяснилось попросту, что Фейт и понятия не имела, как управляться с таким огромным домом и многочисленными домочадцами, слугами и помещениями, а кроме того, она оказалась совершенно неспособной запомнить привычки и вкусы домашних... А неряшливая, ограниченная Сибилла, при том, что могла вдруг за полчаса до обеда вспомнить о хлебе и послать служанку в деревенский магазин в трех милях от дома, все-таки цепко помнила, что Раймонд и в рот не возьмет фруктовой патоки, Конрад любит яичницу, поджаренную с обеих сторон, а сам мистер Пенхоллоу не станет есть выпечку, если к ней не поданы горячие сливки. Это была настоящая прислуга старого образца. Когда Фейт попыталась внушить ей, что следует готовить одно и то же на всю семью и быть аккуратнее, Сибилла молча выслушала ее, кивая, и продолжала делать так, как она делала всю жизнь.

Фейт вышла из спальни в одиннадцать, и к этому времени вся семья уже разбрелась по своим делам. Служанки застилали постели и мели полы, беззаботно напевая под нос и не особенно при этом торопясь. Фейт заметила одной горничной, выходившей из комнаты Раймонда, что уборку, вероятно, следует завершить через час, с чем девушка добродушно согласилась, проронив при этом, что у них сегодня что-то все из рук валится. Прямо неохота работать. Задумчиво глядя на застарелую пыль на дубовых перилах лестницы, Фейт лениво думала, что ей следовало бы повоспитывать прислугу, но что при ее состоянии здоровья это просто невозможно.

Лестница вела вниз, в холл, где и висел на стене тот самый портрет Рейчел. В центре зала стоял большой стол с изогнутыми ножками, а на нем ваза с цветами; несколько старинных стульев эпохи короля Якова с высокими гнутыми спинками; белёсая персидская ваза в углу на полу; кашпо в виде колчанчика с павлиньими перьями на стене. На старомодном журнальном столике – ворох пожелтевших газет и журналов, тут же садовые ножницы и какие-то полурассыпанные бусы... На стене напротив портрета Рейчел висели несколько миленьких пейзажей в громоздких позолоченных багетах. Два кувшина для горячей воды, которыми, как в старину, только и можно было согреться холодными зимними вечерами.

Сейчас на дворе давно уже стояла весна, но все же ветерок, врывавшийся снаружи в неплотно прикрытую дверь, заставил Фейт поежиться. Она прошла в галерею, беспорядочно заставленную кадками с цветами. Нигде тут не было ни души. Она подумала, что Клара, вероятно, ушла заниматься цветами в сад или катается в своей коляске, погоняя свою любимую кобылу – как считала Фейт, очень напоминавшую мордой саму Клару.

Фейт поискала утреннюю газету, не нашла ее и побрела на поиски в столовую. Она уже возвращалась с газетой в руках в холл, когда в длинном боковом коридоре показался Рубен. Он издалека сказал:

– Хозяин хочет видеть вас, мэм!

– О да, конечно, я как раз собиралась к нему! – озабоченно откликнулась Фейт. – Кажется, ему было нехорошо ночью?

Фейт надеялась, что слуги не знают о ее страхе перед Пенхоллоу. Сейчас, когда он практически полностью прикован к постели, он казался ей даже еще более жутким созданием, чем раньше.