Текст книги "Кризис мирового капитализма"
Автор книги: Джордж Сорос
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 19 страниц)
ЧАСТЬ I. СТРУКТУРА КОНЦЕПЦИИ
1. ОШИБОЧНОСТЬ И РЕФЛЕКСИВНОСТЬ
Любому, кто создал себе репутацию и заработал капитал в очень практичном мире бизнеса, может показаться странным, что мой финансовый успех и мои политические взгляды опирались на ряд абстрактных философских идей. И пока эти идеи не будут поняты всеми, никакие другие аргументы, изложенные в этой книге, будь то по вопросам финансовых рынков, геополитики или экономической науки, не будут иметь особого смысла. Именно поэтому необходимы абстрактные рассуждения, изложенные в последующих двух главах. Необходимо особенно детально прояснить ключевые концепции, на которых основаны другие мои идеи и большая часть моей деловой и филантропической деятельности. Вот эти концепции: ошибочность, рефлексивность и открытое общество. Эти абстракции, хотя и существенные, могут показаться очень далекими от повседневной жизни мира политики и финансов. Одна из основных целей данной книги – убедить читателя в том, что эти концепции касаются самого сердца реального мира.
Мышление и реальность
Я должен начать с самого начала: со старого философского вопроса, который, похоже, лежит в основании многих других проблем. Каково отношение между мышлением и реальностью? Это, согласен, – окольный путь рассмотрения философии делового мира, но его нельзя избежать. Ошибочность означает, что наше понимание мира, в котором мы живем, по своей сущности несовершенно. Рефлексивность означает, что наше мышление активно влияет на события, в которых мы участвуем и о которых мы думаем. Всегда существует некоторое расхождение между реальностью и нашим пониманием ее, и это расхождение я называю предвзятостью участников, но оно является важным элементом формирования пути истории. Концепция открытого общества основана на признании нашей ошибочности. Никто не владеет высшей истиной. Рядовому читателю эта идея может показаться достаточно очевидной. Но именно этот факт зачастую не желают признавать лица, принимающие политические и экономические решения, и даже ученые – академики. Отказ признавать естественное расхождение между реальностью и нашим мышлением имеет далеко идущие и исторически опасные последствия.
Отношение между мышлением и реальностью всегда находилось в той или иной форме в центре философских рассуждений с тех пор, как люди стали осознавать себя думающими существами. Дискуссия оказалась очень плодотворной. Она привела к формулированию основных понятий, таких, как истина и знание, и заложила основания для развития научного метода.
Не будет преувеличением сказать, что различие между мышлением и реальностью необходимо для рациональной мысли. Но за пределами определенных границ разделение мысли и реальности на независимые категории сталкивается со сложностями. Хотя желательно разделять утверждения и факты, это не всегда возможно. В ситуациях, где присутствуют мыслящие участники, мысли этих участников являются частью реальности, о которой они думают. Было бы глупо не разделять мышление и реальность и относиться к нашему взгляду на мир, как будто этот взгляд и мир – одно и то же; но было бы также неверно рассматривать мышление и реальность как абсолютно разделенные и независимые явления. Мышление людей играет двойную роль: это одновременно и пассивное отражение реальности, которую они стремятся постичь, и активный элемент, влияющий на события, в которых они участвуют.
Конечно, существуют события, происходящие независимо от того, что кто-либо думает; эти явления, например движения планет, являются предметом изучения естественных наук. Здесь мышление играет исключительно пассивную роль. Научные утверждения могут соответствовать или не соответствовать фактам физического мира, но в любом случае факты отделены от утверждений и не зависят от них [11
Существование материального мира, независимо от наблюдений человека, было предметом жарких споров философов со времен Беркли.
[Закрыть]]. Общественные события, однако, включают думающих участников. Здесь отношение между мышлением и реальностью более сложное. Наше мышление является частью реальности; оно руководит нашими действиями, а наши действия влияют на происходящие события. Ситуация зависит от того, что мы (и другие) думаем и как мы действуем. События, в которых мы участвуем, не являются неким самостоятельным критерием, по которому можно судить об истинности или ложности наших мыслей. В соответствии с правилами логики, утверждения считаются истинными в том и только в том случае, если они соответствуют фактам. Но в ситуациях, включающих мыслящих участников, события не происходят независимо от того, что эти участники думают; они отражают влияние решений участников. В результате они не могут считаться независимым критерием для определения истинности утверждений. В этом заключается причина того, что наше понимание по существу несовершенно. Это не запутанный философский вопрос, схожий с вопросом Беркли о том, перестает ли корова, находящаяся перед ним, существовать, если он повернется спиной. Когда дело доходит до принятия решений, возникает естественный недостаток соответствия между мышлением и реальностью, поскольку факты возникнут только где-то в будущем и зависят от решений участников.
Недостаток соответствия является важным фактором, влияющим на существование мира в той форме, в какой он есть. Существует гораздо более глубокое основание и для нашего мышления, и для ситуаций, в которых мы участвуем, подоплека, которая намеренно игнорируется в стандартной экономической теории, как мы увидим в главе 2. Я особо хочу подчеркнуть здесь тот факт, что участники общественных событий не могут основывать свои решения на знании по той простой причине, что такого знания не существует в момент, когда они принимают свои решения. Конечно, люди не лишены некоторого знания, они имеют в своем распоряжении все достижения науки (включая общественные науки), а также практический опыт, накопленный на протяжении веков, но этого знания все равно оказывается не достаточно для принятия решений. Разрешите мне привести очевидный пример из мира финансов. Если бы люди могли действовать на основании научно доказанных знаний, тогда разные инвесторы не покупали бы и не продавали бы в одно и то же время одни и те же ценные бумаги. Участники рынка не могут предсказать результата своих решений так, как ученые могут предсказать движение космических тел. Очевидно, что результат будет неизбежно отличаться от их ожиданий, привнося элемент неопределенности, свойственный общественным событиям.
Теория рефлексивности
Наилучший способ рассмотреть отношения между мышлением участников и общественными событиями, в которых они участвуют, заключается в том, чтобы изучить, в первую очередь, отношения между учеными и явлениями, которые они изучают.
В случае с учеными существует только односторонняя связь между утверждениями и фактами. Факты реального мира не зависят от утверждений, которые ученые делают о них. Это – ключевая характеристика, делающая факты приемлемым критерием, по которому можно судить об истинности или правомерности утверждений. Если утверждение соответствует фактам, оно истинно, если нет, то оно ложно. Но в случае с мыслящими участниками все складывается по-другому. Существует двусторонняя связь. С одной стороны, участники пытаются понять ситуацию, в которой они участвуют. Они пытаются создать картину, соответствующую реальности. Я называю это пассивной, или когнитивной, функцией. С другой стороны, они пытаются оказать влияние, подделать реальность под их желания. Я называю это активной функцией, или функцией участника. Когда реализуются одновременно обе функции, – я называю такую ситуацию рефлексивной. Я использую это слово, как и французы, когда они употребляют возвратные глаголы, т.е. глаголы, у которых и подлежащее, и дополнение – одно и то же лицо: Jemelave (я мою себя или – я умываюсь).
Когда обе функции реализуются одновременно, они могут вмешиваться в действия друг друга. Через функцию участника люди могут оказывать влияние на ситуацию, которая, как предполагается, должна выступать в роли независимой переменной для когнитивной функции. Следовательно, понимание участников не может рассматриваться как объективное знание. И поскольку их решения не опираются на объективное знание, то, естественно, результат будет расходиться с их ожиданиями.
Существуют широкие области, в которых наши мысли и реальность не зависят друг от друга, и поддерживать их в качестве отдельных категорий не представляет проблемы. Но существует также и область, где они накладываются друг на друга, и где когнитивная и участвующая функции могут вмешиваться в действия друг друга. Когда это происходит, наше понимание оказывается несовершенным, а результат – неопределенным.
Когда мы думаем о событиях внешнего мира, движение времени может создать определенную степень изоляции между мыслями и реальностью. Наши настоящие мысли могут повлиять на будущие события, но будущие события не могут влиять на процесс мышления в настоящем; только в определенный день в будущем эти события превратятся в опыт, который может изменить потом мышление участников. Но эта изоляция не является абсолютно непреодолимой благодаря роли ожиданий. Наши ожидания будущих событий не являются пассивными в отношении самих этих событий, они могут измениться в любой момент, изменяя при этом результат. Именно это явление и происходит постоянно на финансовых рынках. Сущность инвестирования заключается в предвидении, или «дисконтировании», будущего. Но цена, которую инвесторы готовы заплатить сегодня за ценную бумагу (валюту или товар), может изменить состояние соответствующей компании (валюты или товара) самыми разными способами. Таким образом изменения текущих ожиданий влияют на будущее. Это рефлексивное, или «ответное», отношение на финансовых рынках настолько важно, что я буду рассматривать его достаточно подробно позже. Однако проявление рефлексивности не ограничивается только финансовыми рынками; она существует в любом историческом процессе. И именно рефлексивность делает любой процесс подлинно историческим.
Не все общественные действия являются рефлексивными. Мы можем выделить банальные, повседневные события и исторические события. В повседневных событиях проявляется только одна из двух рефлексивных функций: либо когнитивная функция, либо функция участника, одна из функций не реализуется вообще. Например, когда вы регистрируетесь для выборов в местные органы власти, вы не меняете своих взглядов о характере демократии; когда вы читаете в газете о фальсифицированных результатах выборов, например в Нигерии. ваше измененное восприятие не влияет на то, что происходит в той части света, если только вы не являетесь исполнительным лицом, занятым в нефтяной отрасли, или активистом группы в защиту прав человека и не работаете в Нигерии. Но существуют ситуации, в которых одновременно реализуются и когнитивная функция, и функция участника, и вследствие этого ни взгляды участников, ни ситуация, с которой эти взгляды связаны, не остаются прежними. Именно это и дает основание для описания таких событий как исторических.
Подлинно историческое событие не только меняет мир; оно меняет наше понимание мира, это новое понимание, в свою очередь, оказывает новое и непредсказуемое влияние на сам наш мир. Таким событием была Французская революция. Различие между банальными, повседневными событиями и историческими, конечно, – тавталогия, или простое повторение. Но и тавталогии могут быть достаточно яркими. Съезды Коммунистической партии в Советском Союзе были достаточно банальными, предсказуемыми событиями, но выступление Хрущева на XX съезде КПСС стало историческим событием. Оно изменило восприятия людей, и хотя коммунистический режим не изменился немедленно, речь имела непредсказуемые последствия: взгляды людей, оказавшихся в первых рядах общественных движений в период Горбачевской гласности, формировались в молодые годы под влиянием разоблачений, сделанных Хрущевым.
Конечно, люди думают не только о внешнем мире, но и о себе, и о других людях. Здесь когнитивная функция и функция участника могут накладываться без какого-либо промежутка во времени. Рассмотрим выражения «Я тебя люблю» или «Он мой враг». Безусловно, они повлияют на человека, о котором идет речь, в зависимости от того, как они переданы. Или посмотрим на брак. В браке есть два мыслящих участника, но их мышление не направлено на реальность, отделенную и независимую от того, что они думают и чувствуют. Мысли и чувства одного партнера влияют на поведение другого, и наоборот. Как чувства, так и поведение могут измениться до неузнаваемости по мере развития брака.
Если определенный период времени может отделить и изолировать когнитивную функцию от функции участника, то рефлексивность можно рассматривать как своего рода цепь короткого замыкания между мышлением и его предметом. Когда это «замыкание» происходит, то имеющаяся связь непосредственно влияет на мышление участников. Влияние рефлексивности на формирование личного представления участников, их ценностей, их ожиданий – гораздо более всепроникающий и одновременно моментальный процесс, чем ее влияние на ход событий. Рефлексивное взаимодействие, происходящее только в отдельных случаях, а не постоянно, оказывает влияние не только на взгляды участников, но и на внешний мир. Такие случаи приобретают особую значимость, поскольку они демонстрируют важность рефлексивности как явления реального мира. И наоборот, неопределенность ценностей людей и их собственных представлений является в основном субъективной.
Неопределенность
Следующий шаг в анализе влияния рефлексивности на общественные и экономические явления заключается в указании на то, что элемент неопределенности, о котором я говорю, сам по себе не является продуктом рефлексивности; рефлексивность является следствием несовершенного понимания со стороны участников. Если бы по какому-либо счастливому стечению обстоятельств люди были одарены совершенным знанием, то двустороннее взаимодействие между их мыслями и внешним миром можно было бы просто проигнорировать. Поскольку подлинное состояние мира было бы совершенным образом отражено в их взглядах, результаты их действий также совершенно совпадали бы с их ожиданиями. Неопределенность была бы устранена, поскольку она происходит от обратной связи между неточными ожиданиями и незапланированными последствиями ожиданий людей, пусть и меняющихся, но всегда небеспристрастных.
Утверждение, что ситуации, включающие мыслящих участников, содержат элемент неопределенности, щедро подкрепляется нашими повседневными наблюдениями. Однако это заключение не было в целом принято экономической или общественной наукой. На самом деле оно даже редко предлагалось в такой прямой форме, как я здесь изложил. Наоборот, идея неопределенности настойчиво отвергалась представителями общественных наук, которые утверждают, что могут объяснять события посредством научного метода. Маркс и Фрейд являются яркими примерами, но основатели классической экономической теории также лезли из кожи вон, чтобы исключить рефлексивность из предмета их изучения, несмотря на важность этого понятия для финансовых рынков. Только теперь становится понятно почему. Неопределенность, отсутствие четких предсказаний и удовлетворительных объяснений могут угрожать профессиональному статусу науки.
Концепция рефлексивности является настолько базовой, что было бы трудно поверить, что я первым открыл ее. И на самом деле я не был первым. Рефлексивность – это всего лишь новое название двустороннего взаимодействия между мышлением и реальностью, глубоко укоренившееся в нашем здравом смысле. Если мы взглянем за рамки общественных наук, то увидим широкое осознание рефлексивности. Предсказания оракулов в Дельфах были рефлексивным актом, как и вся греческая драма. И даже в сфере общественных наук временами встречаются признания рефлексивности: Макиавелли ввел элемент неопределенности в анализ и назвал его судьбой; Томас Мертон обратил внимание на сбывающиеся пророчества и на повальное увлечение ими. Концепция, схожая с концепцией рефлексивности, была введена в социологию Альфредом Шутцом под названием интерсубъективизм (intersubjectivism).
Я не хочу, чтобы люди думали, будто я рассуждаю о некоем новом мистическом явлении. Да, существуют некоторые аспекты человеческой деятельности, которые до сих пор не получили объяснений; но этого не случилось не потому, что рефлексивность была открыта только недавно; этого не произошло потому, что общественные науки в целом и экономическая наука в частности старались делать все возможное, чтобы скрыть ее существование.
Рефлексивность в истории идей
Позвольте мне рассмотреть концепцию рефлексивности с точки зрения истории идей. Тот факт, что утверждения могут влиять на предмет, по поводу которого они сделаны, был впервые установлен Эпименидом Критским, когда он рассматривал парадокс лжеца. Критяне всегда лгут, сказал он, и сказав это, он поставил под сомнение истинность своего же утверждения. Ведь если то, что он сказал, было истинно, то его утверждение должно было быть ложным, поскольку он сам был критянином, и наоборот, если его утверждение было истинным, то значение, передаваемое этим утверждением, должно было бы быть ложным.
Парадокс лжеца рассматривался как интеллектуальная шутка, и его значение игнорировалось в течение длительного периода времени, поскольку он не совпадал с успешным во всех остальных отношениях направлением поисков истины. Истина стала рассматриваться как соответствие утверждений внешним фактам. Так называемая теория соответствия истины была широко принята в начале XX века. Это был период, когда изучение фактов привело к впечатляющим результатам и достижениями науки широко восторгались.
Воодушевленный успехом науки, Бертран Рассел недвусмысленно разрешил парадокс лжеца. Его решение заключалось в различиях между двумя классами утверждений: класс, включающий утверждения, соотнесенные с самими собой, и класс, исключающий такие утверждения. Только утверждения, относящиеся ко второму классу, могут считаться хорошо сформулированными утверждениями с определенной истинной ценностью. В случае утверждений первого класса невозможно определить, являются ли они истинными или ложными. Логические позитивисты развили доводы Рассела дальше и заявили, что утверждения, истинность которых не может быть определена, являются ничего не значащими. Имейте в виду, такое заявление было сделано в период, когда наука предлагала конкретные объяснения постоянно расширяющегося диапазона явлений, в то время как философия стала еще более удаленной от реальности. Логический позитивизм был догмой, превозносившей научное знание как единственную форму понимания, достойную имени, и исключал какую-либо метафизику. «Те, кто поняли мои доводы, – говорил Уитгенштейн в заключении своего трактата TractatusLogicoPhilosophicus, – должны осознать, что все, сказанное мною в книге, не имеет смысла». Это казалось тупиком метафизических рассуждений и полной победой знания, основанного на фактах, детерминистического знания, которое и характеризует сегодня науку.
Вскоре после этого Уитгенштейн понял, что его решение было слишком суровым, и начал изучать повседневное употребление языка. Даже естественные науки стали менее детерминистическими. Они наткнулись на границы, за которыми наблюдение не могло оставаться в стороне от их предмета. Ученым удалось пройти через этот барьер, сначала – с помощью теории относительности Эйнштейна, потом – с помощью принципа неопределенности Гейзенберга. Позже исследователи, используя теорию эволюционных систем, также известную как теория хаоса, начали исследовать сложные явления, течение которых не может быть определено действующими вне времени законами. События идут по необратимому пути, на котором даже самые небольшие отклонения с течением времени имеют свойство увеличиваться. Теория хаоса смогла пролить свет на многие явления, такие, как погода, которые ранее не поддавались научному подходу, это также сделало идею неопределенной вселенной, в которой события носят уникальный и необратимый характер, более приемлемой.
Так случилось, что я начал применять концепцию рефлексивности к пониманию финансов, политики, экономики в начале 1960-х годов – до того, как родилась теория эволюции систем. Я пришел к этой идее с помощью трудов Карла Поппера через концепцию соотнесения с самим собой. Эти две концепции тесно связаны, но их не следует путать. Соотнесение с самим собой является свойством утверждения, оно принадлежит исключительно к области мышления. Рефлексивность связывает мышление с реальностью, она принадлежит к обеим областям. Возможно, поэтому она игнорировалась в течение такого длительного периода времени. Рефлексивность и соотнесение с самим собой имеют нечто общее – элемент неопределенности. Логический позитивизм отказался от утверждений, соотнесенных с самими собой, т.е. от утверждений, не имеющих смысла. Но, вводя концепцию рефлексивности, я ставлю логический позитивизм с ног на голову. Я считаю, что утверждения, истинная ценность которых не определена, отнюдь не лишены смысла, а даже более значимы, чем утверждения, подлинная ценность которых известна. Именно такие утверждения составляют знание: они помогают нам понять мир таким, каков он есть. Утверждения же первого типа, являясь выражением нашего несовершенного по сути понимания, помогают формировать мир, в котором мы живем.
В тот момент, когда я пришел к такому заключению, я решил, что оно обладает силой великой проницательности. Теперь, когда естественные науки не настаивают больше на детерминистической интерпретации всех явлений и логический позитивизм потерял свои позиции, у меня такое ощущение, будто я стегаю мертвую лошадь. На самом деле интеллектуальная мода ударилась в другую крайность: разделение реальности на субъективные взгляды и предубеждения участников стали вызывать ярость. Сама основа, по которой можно судит о различных взглядах, а именно истина, ставится под сомнение. Я считаю, что эта другая крайность – также ошибочна. Рефлексивность должна вести к переоценке, а не к полному отказу от концепции истины.
Рефлексивная концепция истины
Логический позитивизм классифицировал утверждения как истинные, ложные и бессмысленные. После того как отвергаются бессмысленные утверждения, логический позитивизм выдвигает две категории утверждений: истинные и ложные. Схема великолепно подходит к вселенной, отделенной и независимой от утверждений о ней, но она не достаточно адекватна для понимания мира мыслящих субъектов. Здесь нам следует признать необходимость дополнительной категории: рефлексивные утверждения, подлинная ценность которых зависит от влияния, которое они оказывают.
Всегда представлялось возможным критиковать позицию логического позитивиста путем выдумывания определенных утверждений, подлинная ценность которых может быть оспорена; например, «Король Франции – лысый». Но такие утверждения являются или бессмысленными, или придуманными; в любом случае мы может жить и без них. Наоборот, нельзя обойтись без рефлексивных утверждений. Мы не можем жить без рефлексивных утверждений, потому что мы не можем избежать принятия решений, которые оказывают влияние на нашу судьбу; и мы не можем принять решения без опоры на идеи и теории, которые влияют на предмет, к которому они относятся. Игнорирование таких утверждений или необоснованное отнесение их к категории «истинных» или «ложных» толкает рассуждения в неверном направлении и ставит наше толкование человеческих отношений и истории в неверные рамки.
Все ценностные утверждения – рефлексивны по своему характеру: «Благословенны нищие, ибо их есть царствие небесное»; если поверить этому утверждению, то бедные могут быть действительно благословенны, и у них будет меньше мотивов пытаться выбраться из нищеты. Также, если бедные будут считаться виновными в своей бедности, то у них будет меньше вероятности вести благопристойный образ жизни. Большинство обобщений в отношении истории и общества будут рефлексивными по своей природе. Рассмотрим, например, утверждения: «Мировому пролетариату нечего терять, кроме своих цепей» или «Общий интерес наилучшим образом удовлетворяется путем предоставления каждому человеку возможности удовлетворять свои интересы». Здесь нужно сказать, что такие утверждения не имеют подлинной ценности, но было бы неверно рассматривать их (и исторически это было опасно) как бессмысленные. Они влияют на ситуацию, с которой соотнесены.
Я не утверждаю, что третья категория истинности является абсолютно необходимой при рассмотрении рефлексивных явлений. Важным является следующее – в рефлексивных ситуациях факты не обязательно предоставляют независимый критерий истины. Мы начали трактовать соответствие как критерий истины. Но соответствия можно достичь двумя путями: либо создавая истинные утверждения, либо влияя на сами факты. Соответствие не является гарантом истины. Это предупреждение относится к большинству политических высказываний и экономических прогнозов.
Вряд ли мне необходимо подчеркивать глубокое значение этого предложения. Ничто не является более фундаментальным для нашего мышления, чем наша концепция истины. Мы привыкли думать о ситуациях, имеющих мыслящих участников, как и о естественных явлениях. Но если существует третья категория истинности, мы должны тщательно пересмотреть то, как мы представляем себе мир человеческой, т.е. общественной деятельности.
Мне бы хотелось привести здесь пример из области международных финансов. На Международный валютный фонд оказывается растущее давление с целью привнести в его работу больше прозрачности и раскрыть логику рассуждений и позиции Фонда по каждой отдельной стране. Эти требования игнорируют рефлексивный характер этих утверждений. Если бы Фонд раскрыл свою озабоченность ситуацией в конкретных странах, это действие повлияло бы на эти страны. Признавая это, представителям МВФ было бы запрещено высказывать свои подлинные позиции, а внутренние дебаты были бы подавлены. Если истина рефлексивна, то поиск истины иногда требует скрытности.
Интерактивное представление реальности
Отделение утверждения от фактов может быть оправдано, как и разделение наших мыслей и реальности, но мы должны признать, что это деление было введено нами же в попытках понять мир, в котором мы живем. Наше мышление принадлежит тому же миру, о котором мы думаем. Это делает задачу постижения реальности гораздо более сложной, чем она была бы, если бы мышление и реальность могли бы быть аккуратно отделены и помещены в водонепроницаемые контейнеры (как это можно сделать в естественных науках). Вместо отдельных категорий мы должны рассматривать мышление как часть реальности. Вследствие этого возникают многочисленные сложности, на одной из которых мне бы хотелось остановиться.
Невозможно сформировать картину мира, в котором мы живем, без искажения. В прямом смысле, когда мы формируем визуальный образ мира, у нас есть слепое пятно, где зрительный нерв присоединяется к нервному стволу. Образ, создаваемый в нашем сознании, достаточно точно отражает внешний мир, и, основываясь на общей картине, путем экстраполяции мы можем заполнить слепое пятно, хотя мы реально не видим, что находится в области, закрытой этим слепым пятном. Этот пример можно взять в качестве метафоры для сравнения с проблемой, с которой мы столкнулись. Но сам факт того, что я опираюсь на метафору для объяснения проблемы, является еще более мощной метафорой.
Мир, в котором мы живем, – чрезвычайно сложный. Для создания представления о мире, которое могло бы служить основой для принятия решений, мы должны прибегнуть к упрощению. Использование обобщений, метафор, аналогий, сравнений, дихотомий и других умственных построений способствует внедрению некоторого порядка в запутанный мир. Но каждое умственное построение искажает в определенной степени то, что оно представляет, и каждое искажение вносит вклад в мир, который нам надо постичь. Чем больше мы думаем, тем о большем нам надо думать [22
Эту идею донес до меня Курт Гедель (KurtGodel). Он доказал математически, что в математике всегда существует больше законов, чем те, которые могут быть доказаны математически. Использованная им методика состояла в присвоении законам математики так называемых номеров Геделя. Добавляя законы к генеральной совокупности, с которой они соотносятся, а именно к законам математики, Гедель смог доказать, что не только число законов является бесконечным, но и то, что это число превышает число законов, которые могут быть известны, поскольку существуют законы о законах о законах и так до бесконечности, и то, что можно знать, увеличивается пропорционально нашему знанию. (Продолжение на след. стр.)
[Закрыть]].
Так получается потому, что реальность нам не дана. Она формируется в том же процессе, что и мышление участников: чем сложнее мышление, тем сложнее становится реальность. Мышление никогда не может догнать реальности: реальность всегда богаче, чем наше понимание. Реальность может удивлять мыслителя, а мышление этого мыслителя может создавать реальность.
Изложив это, я должен сказать, что не сочувствую тем, кто пытается разрушить реальность. Реальность уникальна и уникально важна. Она не может быть сведена или разбита на взгляды и убеждения участников, потому что существует недостаточность соответствия между тем, что люди думают, и тем, что на самом деле происходит. Эта недостаточность соответствия мешает сведению событий до представлений участников, поскольку она идет вразрез с предсказаниями событий на основании универсально действующих обобщений. Реальность существует, даже если она непредсказуема и необъяснима, Возможно, это трудно принять, но бесполезно и откровенно опасно это отрицать, что может подтвердить любой участник финансовых рынков. Рынки редко оправдывают субъективные ожидания людей, но их вердикт достаточно реален, чтобы вызвать гнев и убытки, при этом возможности апелляций вообще не существует. Реальность просто существует. Но тот факт, что реальность включает несовершенное по своей сути мышление человека, делает логически невозможным объяснение и предсказание этой реальности.
Тот же ход рассуждений может быть применен к ситуациям, имеющим мыслящих участников. Для понимания таких ситуаций нам необходимо построить модель, которая содержит взгляды всех участников. Эти взгляды также составляют модель, которая должна содержать взгляды всех участников. Итак, нам нужна модель построения моделей и так далее до бесконечности. Чем больше уровней модели признается, тем больше уровней существует, которые необходимо признать, – и если модели не признают этих моделей, как они должны сделать это рано или поздно, они перестают воспроизводить реальность. Если бы у меня были математические навыки Геделя, я бы мог доказать, опираясь на эти же модели доказательств, что представления участников не соответствуют реальности.
Уильям Ньютон-Смит указал мне на то, что мое толкование чисел Геделя отличается от толкования самого Геделя. Очевидно, Гедель рассматривал некую чистую генеральную совокупность, в которой его числа существовали до того, как он их открыл, в то время как я полагаю, что он изобрел эти числа, таким образом увеличив генеральную совокупность, которой он оперировал. Я полагаю, что мое толкование имеет больше смысла. Это, конечно, делает теорему Геделя более подходящей к затруднительному положению думающего участника.
