Текст книги "Кризис мирового капитализма"

Автор книги: Джордж Сорос

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 19 страниц)

Итак, основным критерием, отличающим современный капитализм от его прежних этапов, служит всепоглощающее стремление к успеху: усиление мотива прибыли и проникновение его в сферы, где ранее преобладали иные соображения. Некогда в жизни людей нематериальные ценности играли более значительную роль: в частности, считалось, что представители культуры и свободных профессий руководствуются культурными и профессиональными ценностями, а не коммерческими соображениями. Чтобы понять отличие современного капитализма от его прежних этапов, необходимо признать растущую роль денег в качестве самодовлеющей ценности. Не будет преувеличением сказать, что деньги правят теперь жизнью людей в большей степени, чем когда-либо раньше.

Кредит как источник нестабильности

Деньги тесно связаны с кредитом, однако роль кредита изучена меньше, чем роль денег. И неудивительно, поскольку кредит – это тоже рефлексивное явление. Кредит предоставляют под залог или иное доказательство платежеспособности, а ценность залога, как и показатели платежеспособности, по своему характеру рефлексивны, так как платежеспособность зависит от оценки кредитора. На ценность залога влияет доступность кредита. Сказанное относится к недвижимости -это наиболее широко принятая форма залога. Банки обычно склонны выдавать ссуды под залог недвижимости без права регресса на заемщика, а основным фактором определения ценности недвижимости выступает сумма, которую банк готов под нее предоставить. Как ни странно, рефлексивная связь не признана пока в теории и ее часто упускают из виду на практике. Для строительства характерно чередование бума и спада, и после каждого спада управляющие банков становятся крайне осторожными и клянутся никогда больше не поддаваться соблазну. .Но когда у них опять скапливаются свободные деньги, которые они отчаянно стремятся заставить работать, начинается новый цикл подъема. Аналогичную схему можно наблюдать и в международной кредитной деятельности. Платежеспособность суверенных заемщиков измеряют с помощью ряда коэффициентов: задолженность/В НП; расходы на обслуживание долга/экспорт и т.п. Эти показатели -рефлексивные, т.е. взаимосвязанные, поскольку процветание страны-заемщика зависит от ее способности брать взаймы, но эту обратную связь часто игнорируют. Именно это и произошло во время великого кредитного бума 70-х годов. После кризиса 1982 г. можно было думать, что фаза чрезмерного кредитования более не повторится; тем не менее она снова проявилось в Мексике в 1994 г. и, как мы видели, в Азиатском кризисе 1997 г.

Большинство экономистов-теоретиков не признают рефлексивности. Они стремятся определить условия равновесия, а рефлексивность – это источник неравновесия. Джон Мей-нард Кейнс хорошо понимал суть явления рефлексивности – он сравнивал финансовые рынки с конкурсами красоты, где люди вынуждены угадывать, что другие люди угадывают, о том что угадывают другие люди. Но даже он излагал свою теорию в терминах равновесия, чтобы сделать ее приемлемой в научном отношении.

Излюбленный способ избежать рефлексивности, присущей кредиту, состоит в том, чтобы сконцентрировать внимание на денежной массе. Последняя поддается количественному измерению, поэтому предполагается, что количество денег отражает условия кредитования, – и таким способом можно игнорировать явление рефлексивности, объясняющее расширение и сжатие кредита. Однако стабильность денежной массы не означает стабильности экономики, о чем свидетельствует опыт введения золотого стандарта. Эксцессы, возможно, поддаются саморегулированию и корректировке, но – какой ценой? XIX век характеризовался кризисами опустошительной паники, за которыми следовали спады в экономике. Сейчас мы близки к тому, чтобы повторить этот опыт.

Кейнс развенчал монетаризм в 30-е годы, но после смерти его идеи были отвергнуты, так как его рецепты лечения дефляции привели к возникновению инфляционных тенденций. (Будь Кейнс жив, он, возможно, изменил бы рецепты.) Вместо этого первоочередной задачей стало обеспечение и сохранение стабильности денежной базы. Это привело к возрождению монетаристской теории Милтоном Фридманом. Теория Фридмана порочна, ибо она игнорирует рефлексивный, т.е. взаимосвязанный аспект расширения и сжатия кредита. На практике монетаризм предлагал вполне приличные рецепты, но в основном – благодаря игнорированию теории. Центральные банки не полагаются исключительно на монетарные показатели, а учитывают большое число различных факторов – включая иррациональную избыточность рынков, – когда они принимают решения о том, как сохранить монетарную стабильность. Центральный банк Германии всячески стремится внушить иллюзорную идею, будто он руководствуется денежными агрегатами. В отличие от этого Федеральная резервная система более прагматично и открыто признает, что кредитно-денежная политика – это вопрос здравого смысла. Именно так практику удается примирить с теорией, которая не признает рефлексивности. Однако в условиях нынешнего мирового финансового кризиса несостоятельными оказались и теория, и практика.

Кредит играет важную роль в экономическом росте. Способность заимствовать существенно повышает прибыльность инвестиций. Ожидаемая норма прибыли обычно выше, чем безрисковые процентные ставки, – иначе инвестиций и не делали бы – поэтому заимствования сулят положительную норму прибыли. Чем выше доля заемных средств в данной инвестиции, тем она привлекательнее, при условии, что стоимость заемных средств остается неизменной. Поэтому стоимость и доступность кредита становятся важными факторами, воздействующими на экономическую активность; более того, возможно, это – самые существенные факторы, определяющие асимметрию цикла подъем – спад. Могут сыграть роль и другие факторы, но именно из-за сжатия кредита спад становится значительно более резким, чем предшествовавший ему бум. Когда дело доходит до вынужденной ликвидации долгов, то залог продается по заниженной цене, а это дает толчок самоускоряющемуся процессу, который значительно короче, чем фаза подъема. Сказанное справедливо, независимо от того, предоставлен ли кредит банками или ссуды получены на финансовых рынках – под залог ценных бумаг или физических активов.

Ситуация на международном рынке кредитов нестабильна, поскольку здесь нет такого жесткого регулирования кредитной политики, как на отечественных рынках кредитных операций, – особенно в экономически развитых странах. С начала зарождения капитализма периодически происходили финансовые кризисы, нередко – с опустошительными последствиями. Чтобы предупредить их повторение, банки и финансовые рынки были подвергнуты регулированию, но меры регулирования обычно ориентировались на последний, а не на будущий кризис, так что каждый новый кризис формирует новые меры регулирования. Таким образом, центральные банки, органы надзора за банками и финансовыми рынками приобрели свою нынешнюю крайне сложную форму.

Их развитие было не простым. Крах 1929 г. и последующий сбой в банковской системе США обусловили введение весьма жестких мер регулирования применительно как к фондовому рынку, так и к банкам. После окончания второй мировой войны начался процесс послаблений, сначала развитие шло достаточно медленно, но постепенно процесс набирал скорость. Разделение деятельности банков и других финансовых институтов, введенное согласно закону Гласса – Стиголла, еще не было упразднено, однако и банки, и финансовые рынки стали постепенно регулироваться менее жестко.

Дерегулирование и глобализация финансовых рынков шли рука об руку, и процесс этот развивался рефлексивно, т.е. взаимосвязанным образом. Большинство правил регулирования имели национальный характер, так что глобализация рынков означала ослабление регулирования, и наоборот. Но это не была улица с односторонним движением. Даже когда меры регулирования внутри отдельных стран ослабевали, в международном масштабе вводились новые правила. Оба Бреттон-Вудсских института – МВФ и Всемирный банк – адаптировались к новым условиям и стали более активно действовать в качестве международных контролеров. Органы кредитно-денежного регулирования ведущих индустриальных стран наладили каналы сотрудничества, были введены некоторые новые подлинно международные меры регулирования. Самой важной из них является требование к минимальным размерам собственного капитала коммерческих банков, установленное под эгидой Банка для международных расчетов (BankforInternationalSettlements, BIS) в Базеле в 1988 г.

Действительно, без вмешательства органов кредитно-денежного регулирования международная финансовая система терпела бы крах по крайней мере четыре раза: в 1982, 1987, 1994 и 1997 гг. Тем не менее масштаб международного контроля все еще совершенно неудовлетворителен по сравнению с политикой регулирования, преобладающей в развитых странах. Кроме того, страны в центре системы более склонны реагировать на кризисы, которые затрагивают их непосредственно, чем на кризисы, основные жертвы которых находятся на периферии. Примечательно, что крах фондового рынка США в 1987 г., который был обусловлен исключительно внутренними факторами, привел к переменам в политике регулирования, а именно введению так называемых «размыкателей или предохранителей» [2222
  Форма предупреждения неожиданных и чрезмерных колебаний цен акций компании. – Примеч. перев.


[Закрыть]], позволяющих предохранить внутренние рынки от неурядиц на международных финансовых рынках. Хотя введение нормативов BIS стало запоздалым ответом на кризис 1982 г., остается фактом, что международные правила регулирования не поспевали за процессом глобализации финансовых рынков. Запаздывание введения мер регулирования в международном масштабе отчасти можно объяснить неспособностью понять рефлексивную природу кредита, отчасти – преобладающими настроениями против регулирования, но главным образом – отсутствием соответствующих международных институтов. Национальные финансовые системы контролируются центральными банками и другими финансовыми органами внутри стран. В целом они работают неплохо; финансовые системы основных индустриальных стран не переживали краха вот уже в течение нескольких десятилетий. Но кто отвечает за международную финансовую систему? Международные финансовые институты и национальные органы кредитно-денежного регулирования сотрудничают во времена кризисов, однако международный центральный банк и международные органы регулирования, сравнимые с институтами на национальном уровне, отсутствуют. Трудно также понять, как их можно было бы создать: как деньги, так и кредит тесно связаны с вопросами национального суверенитета и экономического преимущества стран, которые не собираются отказываться от своего суверенитета.

Асимметрия, нестабильность и сплоченность

По определению, центр – это поставщик капитала, а периферия – его получатель. Резкая перемена в готовности центра предоставлять капитал периферии способна вызвать серьезные сбои в странах-получателях. Характер сбоев зависит от формы, в которой предоставлялся капитал. Если он предоставлялся в форме кредитных инструментов или банковских кредитов, это может вызвать банкротства и спровоцировать банковский кризис; если это – акции, то может разразиться кризис на рынке акционерного капитала; если речь идет о прямых инвестициях, то капитал трудно быстро изъять, – так что сбой проявляется лишь в отсутствии новых инвестиций. Обычно все формы капитала движутся в одном и том же направлении.

Что происходит, если страна неспособна погасить долг? Ответ окутан тайной, ибо формального дефолта (default) обычно избегают. Существует общее мнение, что терпит непоправимый урон только одна конкретная страна, но в действительности дефолт одной страны означает, что многие страны не сумели выполнить свои обязательства, но тем не менее способы облегчить их положение найдены. После международного долгового кризиса 1982 г. был образован Парижский клуб, имеющий дело с государственным долгом, и Лондонский клуб, занимающийся долгами коммерческих организаций. Кроме того, были выпущены так называемые облигации Брейди (Bradybonds) с целью сократить размер основного долга. Некоторые виды долгов африканских стран были списаны полностью, чтобы позволить этим странам как бы начать все сначала. Уступки такого рода делаются исключительно в рамках переговоров; односторонний отказ от обязательства считается недопустимым (такова была по меньшей мере официальная точка зрения до отказа России от своего внутреннего долга в августе 1998 г.), а помощь со стороны международных финансовых институтов определяется упорядоченными процедурами урегулирования обязательств. Хотя считается, что МВФ не должен отдавать предпочтение банкам, его основная задача – сохранить именно международную банковскую систему. Кроме того, у него нет достаточных ресурсов, чтобы выступать в роли кредитора последней инстанции; поэтому он вынужден мобилизовывать средства на финансовых рынках. Коммерческие банки знают, как воспользоваться своим стратегическим положением. В немногих случаях отказа от долгов, например во время русской и мексиканской революций, соответствующие страны подвергались финансовой изоляции на протяжении многих лет. Странам, попавшим на крючок иностранных кредитов, трудно от него освободиться.

Как правило, кредиторы намного легче справляются с международным долговым кризисом, чем должники. Первые могут продлить срок кредита путем его возобновления, продлить сроки погашения или даже снизить процентные ставки, не отказываясь от своих обязательств. Часто они способны даже убедить страны-должники взять на себя обязательства коммерческих банков, которые в противном случае пришлось бы списать (именно это произошло в Чили в 1982 г. и Мексике – в 1994 г. и снова происходит в ограниченном масштабе в 1997 г. в Корее, Индонезии и Таиланде). Разумеется, кредиторам приходится создавать резервы, но в конечном счете они в целом взыскивают значительную часть безнадежных долгов. Хотя страны-должники, возможно, и не сумеют погасить свои обязательства полностью, они вынуждены будут рассчитываться в меру возможностей. Это бремя обычно давит на них на протяжении многих последующих лет. Внутренние долговые кризисы в развитых странах развиваются и происходят иначе, внутри страны процедуры банкротства призваны защищать должников. (Банки США в ходе кризиса сбережений в 1985—1989 гг. потеряли больше, чем в результате международного долгового кризиса 1982 г.) Относительный иммунитет кредиторов к международной системе порождает опасные настроения: риски не настолько велики, чтобы остановить нездоровую практику кредитования. Такая асимметрия – серьезный источник нестабильности. Каждому финансовому кризису предшествует неоправданная кредитная экспансия. Когда кредит становится легко доступен, было бы неразумно ожидать самоограничения от заемщиков.

Когда заемщиком выступает государственный сектор, за долги придется расплачиваться будущим правительствам – накапливание долга это чудесная лазейка для слабых режимов. К примеру, так называемый реформистский коммунистический режим в Венгрии попытался «купить» лояльность народа заемными деньгами, пока кризис 1982 г. не положил этому конец. Однако сдержанности не хватает не только государственному сектору, и когда долги делает частный сектор, финансовые органы могут даже и не знать об этом, пока не становится слишком поздно. Так обстояло дело в нескольких азиатских странах во время кризиса 1997 г.

Но асимметрия – это также источник сплоченности. Страны-должники подвержены давлению различного рода финансовых и политических факторов, которые крайне затрудняют им выход из системы. Эти факторы скрепляют систему даже тогда, когда отдельные страны чувствуют, что пребывание в ней оказывается для них довольно болезненным. Например, первые демократические выборы в Венгрии в 1990 г., казалось, предоставили отличную возможность подвести черту под прошлой задолженностью и обязательствами, которые взял на себя новый демократический режим. Я попытался подготовить такую схему, но будущий премьер-министр Иожеф Ан-талл отказался от нее, так как считал, что страна несет обязательства перед Германией – крупнейшим кредитором Венгрии. Можно привести и другие примеры. На память приходит ситуация в Чили в 1982 г. Под влиянием чикагской экономической школы банковская система в стране была приватизирована, а люди, скупившие банки, рассчитались деньгами, заимствованными у самих банков. В 1982 г., когда банки не сумели рассчитаться по своим международным обязательствам, государство взяло их на себя, поскольку режиму Пиночета – которому тогда не хватало легитимности – нужно было поддержать кредитное положение Чили в глазах зарубежных инвесторов.

Следует отметить еще одно проявление асимметрии. Выпуск денег в обращение – это прерогатива страны, а те страны, чью валюту охотно признают в международных финансовых операциях, находятся в намного лучшем положении, чем страны, которым трудно осуществлять заимствования в собственной валюте. В этом – одно из основных преимуществ центра по сравнению с периферией. Преимущества получения «сеньоража» (проценты, сэкономленные в результате выпуска банкнот вместо казначейских векселей) относительно невелики по сравнению с выгодами от проведения собственной кредитно-денежной политики. Страны периферии вынуждены пользоваться подсказками центра, прежде всего США. А так как кредитно-денежная политика стран центра диктуется внутренними соображениями, страны периферии имеют ограниченный контроль над своими судьбами. В каком-то смысле ситуация напоминает проблему, которая привела к американской революции – налогообложение без представительства.

Колебания обменных курсов трех-четырех основных валют относительно друг друга способны породить новые осложнения. Изменения обменных курсов и уровень курсов таких валют ударяют по зависимым странам – для них это экзогенные, т.е. внешние потрясения, хотя на деле – это не более чем эндогенные, внутренние явления международной финансовой системы. Международный долговой кризис 1982 г. был ускорен резким повышением процентных ставок в США; Азиатский кризис 1997 г. стал реакцией на повышение курса доллара США. Внутриевропейский валютный кризис 1992 г. был вызван аналогичной асимметрией между германской маркой и валютами остальных стран Европы.

Два указанных фактора – ключевые для проявления асимметрии, но ни в коем случае не единственные источники нестабильности международной финансовой системы. В историческом плане именно зарубежные инвестиции оказывались особенно нестабильными, ибо их производили на стадии подъема рынка «быков» – в период оживления фондовой конъюнктуры, когда цены акций в стране завышены, а инвесторы становятся более предприимчивыми. В результате такого внезапного интереса к зарубежному рынку цены на этом рынке бьют все рекорды, чтобы столь же быстро упасть, когда рынку «быков» наступает конец и инвесторы думают лишь о том, как вернуть обратно свои деньги. Поначалу я специализировался именно в этой области, а потому пережил несколько таких эпизодов. С тех пор ситуация изменилась. Зарубежные инвестиции это не случайная операция, а повседневная практика международных финансовых рынков. Хотя специфический ритм зарубежного инвестирования, к которому я привык в первые годы своей карьеры, возможно, вышел из моды, было бы глупо полагать, что фондовые рынки более не чувствительны к динамическому неравновесию.

В периоды неопределенности капитал стремится вернуться к месту своего происхождения. Такова одна из причин, почему неурядицы в мировой капиталистической системе имеют непропорционально серьезные последствия для периферии в сравнении с центром. Как гласит поговорка, когда Уолл-стрит заболевает простудой, остальной мир страдает пневмонией. Во время Азиатского кризиса неурядицы начались на периферии, но как только Уолл-стрит начал сопеть, всех охватило непреодолимое желание изъять деньги с периферии.

Несмотря на асимметрию и нестабильность – или скорее благодаря им, – мировая капиталистическая система обнаруживает серьезную сплоченность. Теперь находиться на периферии стало крайне невыгодно, но это все же лучше, чем выйти из системы, поскольку для экономического развития бедные страны нуждаются в привлечении внешнего капитала. Если смотреть в будущее, то материальные достижения мировой капиталистической системы недооценивать не следует. Хотя если оценивать ситуацию с позиций капитала, то страны, сумевшие привлечь капитал, тоже не прогадали. Азия охвачена теперь жестоким кризисом, но он наступил после периода бурного роста. Латинская Америка после потерянного десятилетия 80-х годов и «похмелья» после мексиканского кризиса 1994 г. добилась значительного притока акционерного капитала, особенно в банковский и финансовый сектора, где капитал начал давать результаты – реальный экономический рост. Даже Африка обнаружила некоторые признаки жизни. Так что в дополнение к сплоченности система продемонстрировала высокую жизнестойкость, которой противостоит асимметрия и нестабильность.

Будущее мировой капиталистической системы

Что можно сказать о будущем мировой капиталистической системы? Прошлое может дать несколько подсказок. В каком-то смысле эпоха мировой капиталистической системы XIX века была стабильнее нынешней. В тот период существовала единая валюта – золото; сейчас действуют три главные валюты, они терпят крушение от столкновения друг с другом. Существовали имперские страны, прежде всего Англия, чье центральное положение в мировой капиталистической системе обеспечивало достаточно преимуществ, оправдывающих отправку канонерок в отдаленные края, чтобы сохранить мир или собрать долги; в настоящее время США отказываются брать на себя роль всемирного полицейского. Но еще важнее, что люди тогда были более привержены основополагающим жизненным ценностям, чем в наши дни. Реальность все еще рассматривалась как нечто данное, а мышление – в качестве средства добиться знания. Добро и зло, истина и ложь считались объективными критериями, которым люди могут доверять. Наука предлагала детерминистические объяснения и предсказания. Существовал конфликт между религиозными и научными представлениями, но и те и другие содержали нечто общее: они служили надежными ориентирами в мире. Вместе они сформировали культуру, которая, несмотря на ее внутренние противоречия, господствовала в мире.

Конец мировой капиталистической системы в таком виде наступил в результате первой мировой войны. До войны система пережила несколько финансовых кризисов, причем некоторые из них были довольно острыми и сопровождались несколькими годами экономических неурядиц и спада производства. Однако систему уничтожили не финансовые кризисы, а политические и военные события.

В 20-е годы мировой капитализм явился в новом воплощении, хотя он еще не достиг мировых масштабов. Его конец наступил в результате краха банков в 1929 г. и последовавшей депрессии. Я сомневаюсь в том, что этот конкретный исторический эпизод повторится. Допустить крах банковской системы было бы политической ошибкой, которую мы едва ли повторим. Однако я предвижу в будущем нестабильность.

Цикл подъем – спад

Я не склонен распространять модель цикла подъем – спад на мировую капиталистическую систему, ибо система еще окончательно не сложилась настолько, чтобы она четко подпадала под такую схему. Почти вопреки собственному желанию – я не хотел бы внушить представление, будто все следует истолковывать в духе цикла подъем – спад, – я замечаю, что складывается именно такая схема: в виде преобладающей тенденции, а именно международной конкуренции за капитал, и преобладающего предубеждения, а именно безудержной веры в рыночный механизм. В период бума тенденция и вера подкрепляют друг друга. В период спада они расходятся. Что же приведет к спаду? Я полагаю, ответ следует искать в противоречии между международными масштабами финансовых рынков и национальными границами политики. Ранее я представил мировую капиталистическую систему как гигантскую систему циркуляции, всасывающую капитал в центре и выталкивающую его на периферию. Суверенные государства выполняют в этой системе функции клапанов. Когда на мировых финансовых рынках наблюдается период экспансии, клапаны открываются, но когда деньги движутся в обратном направлении, клапаны преграждают им путь, вызывая сбой в системе.

Рыночный фундаментализм

Мировая капиталистическая система поддерживается идеологией, которая коренится в теории совершенной конкуренции. Согласно этой теории, рынки стремятся к равновесию, а равновесное положение означает наиболее эффективное распределение ресурсов. Любые ограничения свободы конкуренции снижают эффективность рыночного механизма, поэтому им следует противиться. Выше я охарактеризовал такой подход как идеологию свободного рынка (laissezfaire), но рыночный фундаментализм – более удачный термин. Дело в том, что фундаментализм предполагает своего рода веру, которую легко довести до крайностей. Это – вера в совершенство, вера в абсолют, вера в то, что любая проблема должна иметь решение. Фундаментализм предполагает наличие авторитета, обладающего совершенным знанием, даже если это знание недоступно обыкновенным смертным. Таким авторитетом является Бог, а в наше время его приемлемым заменителем стала Наука. Марксизм претендовал на наличие научной основы; точно так же поступает рыночный фундаментализм. Научная основа обеих идеологий сложилась в XIX веке, когда наука все еще сулила обладание окончательной истиной. С тех пор мы многое осознали как в отношении пределов научного метода, так и относительно несовершенства рыночного механизма. Идеологии марксизма и свободы предпринимательства (laissezfaire) были полностью дискредитированы. Первой в результате Великой депрессии и появления кейнсианской экономической теории была отвергнута идеология laissezfaire. Марксизм сохранял свое влияние, несмотря на эксцессы сталинского правления, но после краха советской системы он пережил почти полный провал.

В мои студенческие годы – в 50-х годах – идеология свободного предпринимательства считалась чем-то еще более неприемлемым, чем вмешательство в экономику в наши дни. Идея о том, что свободное предпринимательство может вернуться, казалось немыслимой. Я полагаю, что возрождение рыночного фундаментализма можно объяснить лишь верой в магическое свойство рынка (его «невидимую руку»), которая еще важнее, чем научная основа рыночного механизма. Не зря же президент Рейган говорил о «магии рынка».

Ключевая особенность фундаментальных воззрений состоит в том, что они покоятся на оценочных суждениях. Например: если какая-либо мысль неверна, то противоположное суждение считается верным. Именно такая логическая путаница и лежит в основе рыночного фундаментализма. Вмешательство государства в экономику неизменно приводило к негативным последствиям. Это справедливо не только в отношении централизованного планирования, но и в отношении идеи государства благосостояния и кейнсианского управления спросом. На основе этой банальной мысли рыночные фундаменталисты приходят к совершенно нелогичному выводу: если вмешательство государства – порочно, то свободный рынок – само совершенство. Следовательно, государству нельзя позволить вмешиваться в экономику. Едва ли стоит упоминать, что порочна здесь – сама аргументация.

Справедливости ради надо заметить, что аргументы в пользу нерегулируемых рынков редко выступают в столь грубой форме. Напротив, исследователи, подобно Милтону Фридману, представили огромный статистический материал, а теоретики рациональных ожиданий прибегали к изощренным математическим выкладкам. Меня уверяли, что некоторые предусмотрели в своих моделях несовершенную и асимметричную информацию, однако конечная цель всех этих ухищрений заключалась, как правило, в том, чтобы определить совершенные условия, а именно условия равновесия. Мне это напоминает богословские дискуссии в Средние века о числе ангелов, которые могут танцевать на булавочной головке.

Рыночный фундаментализм играет решающую роль в мировой капиталистической системе. Он обеспечивает идеологию, которая не только вдохновляет наиболее успешных представителей системы, но и движет политикой. Если бы ее не было, мы не могли бы говорить о капиталистическом строе. Рыночный фундаментализм стал господствующей идеей в экономической политике около 1980 г., когда более или менее одновременно пришли к власти Рональд Рейган и Маргарет Тэтчер. Преобладающая тенденция – международная конкуренция за капитал – была отмечена раньше; она сложилась в результате двух нефтяных кризисов 70-х годов и создания оффшорного рынка евровалют. С тех пор вера и тенденция подкрепляли друг друга. Это многообразный процесс, имеющий различные проявления, которые трудно отделить друг от друга.

Триумф капитализма

Число и размеры открытых акционерных обществ возрастают, а интересы акционеров приобретают все большее значение. Управляющих рынок их акций волнует не меньше, чем рынок их продукции. Если им приходится делать выбор, то сигналам с финансовых рынков отдается предпочтение перед сигналами с продуктовых рынков. Управляющие охотно избавляются от отделений или продают всю компанию, если это увеличивает чистую стоимость акционерного капитала; они больше стремятся максимизировать прибыль, чем долю рынка. Управляющие компаний вынуждены либо скупать, либо быть купленными в условиях растущей интеграции мирового рынка; в любом случае они должны добиваться высокой цены акций. Их личное вознаграждение также все теснее увязывается с акциями. Перемены особенно заметны в банковском секторе, который переживает период быстрой консолидации. Акции банков продаются по ценам, в несколько раз превышающим их балансовую стоимость, но управляющие, памятуя о своих опционах, продолжают их скупать, уменьшая число акций в обращении и повышая их рыночную стоимость.

По мере консолидации отрасли в мировом масштабе, слияния и приобретения достигают беспрецедентных уровней. Все чаще совершаются сделки с участием ряда стран. Введение в Европе единой валюты дало сильнейший толчок консолидации в масштабе континента. Реорганизация компаний происходит интенсивнее, чем можно было представить. Начинают формироваться мировые монополии и олигополии. В мире осталось только четыре крупных аудиторских фирмы; аналогичная, но менее четко выраженная концентрация происходит в других финансовых учреждениях. Microsoft и Intel готовы превратиться в мировые монополии.

Одновременно возрастает число акционеров, а сравнительное значение владения акциями в семейном богатстве растет ускоряющимся темпом. Это происходит на фоне устойчивого и быстрого роста цен акций. До августа 1998 г. последний крупный сбой на рынке «быков», который сформировался в начале 80-х годов, произошел в 1987 г., а индекс компании StandardandPoor(S&P) с тех пор увеличился более чем на 350%. В Германии с сентября 1992 г. цены акций возросли на 297%. Рост экономической активности был более скромным, но устойчивым. Упор на прибыльность привел к сокращению числа работников и увеличению выпуска продукции в расчете на одного работника, а быстрые успехи технологии способствовали повышению производительности. Глобализация производства и эксплуатация дешевой рабочей силы способствовали снижению издержек; одновременно с начала 80-х годов снижались процентные ставки, что благоприятствовало росту цен акций.