Текст книги "Нежить"

Автор книги: Джордж Р.Р. Мартин

Соавторы: Лорел Кей Гамильтон,Нил Гейман,Дэн Симмонс,Роберт Сильверберг,Поппи Брайт,Джозеф Хиллстром Кинг,Нэнси Холдер,Джеффри Форд,Харлан Эллисон,Майкл Суэнвик
сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 40 страниц)

2
«Язык докуда хочешь доведет»

Ни в Новом Орлеане, ни в его окрестностях не нашлось ни единого свободного номера. Что вы хотите, джазовый фестиваль, все занято. Спать в машине по такой погоде было бы слишком жарко, но, даже рискни я приоткрыть окно и всю ночь мучиться от жары, все равно такая ночевка небезопасна. Новый Орлеан – отличный город, чего не скажешь о многих городах, где я живал, однако спокойным и благополучным его никак не назовешь.

Я потел, вонял, кожа зудела. Хотелось вымыться и поспать, отключиться от мира.

Вместо этого я тщетно колесил от одного убогого отельчика к другому, пока наконец не подкатил на парковку отеля «Мариотт» – я знал, что рано или поздно сдамся и так и поступлю. «Мариотт» на Канал-стрит. Я точно знал, что один номер у них есть, зарезервирован, и документ у меня был с собой, в кожаной папке.

– Мне нужен номер, – сказал я портье за стойкой.

Эта дама на меня даже взглянуть не пожелала.

– Свободных мест нет и не будет до вторника, – отрезала она, не поднимая глаз от клавиатуры.

Мне необходимо было побриться, вымыться, отдохнуть. Ну что такого страшного она мне скажет в худшем случае? «Вы уже заняли номер?»

– Видите ли, мне уже зарезервирован номер, от университета. На фамилию Андертон.

Тут она кивнула, пробежалась пальцами по клавиатуре и уточнила:

– Джексон Андертон?

Выдала мне ключ от номера, и я внес часть оплаты. Потом она показала мне, где лифты.

Около лифта со мной заговорил смуглолицый коротышка – с ястребиным носом, волосы завязаны в хвост, на лице седая щетина.

– Вы Андертон из Хоупвелла? – уточнил он. – Мы с вами соседи. По публикациям в «Антропологических ересях». – На нем была футболка с надписью: «Антропологам врут, а они все равно делают свое дело».

– Правда? – вежливо переспросил я.

– Именно. Меня зовут Кэмпбелл Лак. Университет Норвуда и Стритема. Бывший политех Северного Кройдона, Англия. У меня доклад об исландских привидениях.

– Приятно познакомиться вживую. – Я пожал ему руку. – А по выговору не скажешь, что вы лондонец.

– Так я брамми. Из Бирмингема, – уточнил он. – Кстати, никогда раньше не встречал вас на подобных мероприятиях.

– Это мой первый выход в свет, – объяснил я.

– Тогда держитесь за меня, я вас возьму под крыло, – предложил он. – Помню, как сам впервые оказался на конференции, так у меня натурально поджилки тряслись, все думал, как бы чего не сморозить. Сейчас к стенду, потом разбежимся по номерам, распакуемся, сполоснемся. А потом… Со мной на самолете летела целая куча детишек. Честное благородное. Одного тошнит, другой обгадился, и так по кругу. Ревели одновременно не меньше десятка сразу. Устал я.

Мы подошли к стенду конференции, взяли наши значки и программы.

– Не забудьте записаться на прогулку с привидениями, – напомнила улыбающаяся дамочка у стенда. – Каждый вечер прогулка с привидениями, специальный тур по Новому Орлеану, набор в группу не больше пятнадцати человек, так что спешите записываться!

В номере я помылся, кое-как постирал одежду в ванне, развесил на просушку. Смены у меня не было.

Потом сел голым на кровать и принялся листать бумаги, обнаруженные в портфеле Андертона. Просмотрел его доклад, но не вчитывался – голова не работала. Однако в папке был не только доклад.

На обороте пятой страницы, на чистом листе, Андертон убористо, четко написал вот что: «Будь мир идеален и совершенен, в нем можно было бы беспрепятственно трахаться, не тратя на это никаких эмоций. А каждый поцелуй или касание, наполненные эмоциями, заставляют тебя отдавать кусочек своего сердца – и отдавать безвозвратно. И так до тех пор, пока от тебя ничего не…» Дальше было неразборчиво – то ли «останется», то ли еще какое слово.

Когда моя единственная смена одежды почти высохла, я натянул ее на себя и спустился в бар отеля. Кэмпбелл уже поджидал меня, попивая джин с тоником. Еще одна порция стояла на столе нетронутая. Кэмпбелл деловито размечал программку конференции – он обвел кружочками номера всех докладов, которые собирался послушать.

– Правило номер один, – объяснил он, – посылайте на фиг все доклады до полудня, если только докладчик не вы, – и тут же показал, что мой доклад он подчеркнул, – значит, собирается послушать.

– Никогда раньше не выступал, – признался я. – На конференции.

– Плевое дело, Джексон, – небрежно успокоил меня бирмингемец. – Полная фигня. Знаете, как я обхожусь?

– Нет.

– Просто зачитываю текст по бумажке. Потом отвечаю на вопросы – треплюсь. Но, заметьте себе, треплюсь активно, а не пассивно. Это самая лучшая часть – трепаться. Словом, говорю вам, плевое дело.

– Знаете, вот с этим у меня как раз не очень, я имею в виду – м-м… с трепотней, – произнес я. – Я слишком честен.

– Ну тогда просто кивайте в ответ на каждый вопрос и с умным видом говорите: «О, это хороший вопрос, он касается тех аспектов, которые я вынужден был затронуть в докладе лишь поверхностно, будучи ограничен регламентом». Они и отлипнут. А если какой псих и пристанет, мол, у вас тут ошибочка вышла, тогда делаете так: напыживаетесь и говорите: дескать, важнее не то, во что легко поверить, а истина.

– И как, это срабатывает?

– На все сто! Помню, несколько лет назад читал я доклад о происхождении религиозных сект в персидских войсках. В эти секты с равным успехом шли и индуисты, и мусульмане, потому что почитание богини Кали появилось позже. А началось все со своего рода тайного манихейского общества…

– А, ты все еще несешь эту чушь?

Это произнесла внезапно появившаяся возле нашего столика высокая бледная женщина с нещадно выбеленными волосами. Наряд ее отличался какой-то агрессивностью, богемной небрежностью и к тому же был слишком теплым, не по погоде. Я легко представил себе, как она едет на велосипеде – прогулочном, у которого спереди корзинка.

– Несу чушь? К твоему сведению, я, черт дери, пишу об этой «чуши» книгу! – воскликнул Кэмпбелл. – Ладно, вот что… Кто идет со мной гулять по Французскому кварталу, пробовать новоорлеанские соблазны?

– Я пас, – без улыбки отказалась беловолосая. – Познакомь-ка меня со своим приятелем.

– Джексон Андертон из Хоупвеллского колледжа, – представился я.

– А-а, доклад по разносчицам кофе, девочкам-зомби? – Вот тут она заулыбалась. – Как же, видела в программе. Очень занятно. Еще одна штука, которой мы обязаны Зоре Нил Харстон, да?

– Как и «Великому Гэтсби», – парировал я.

– А разве Харстон была знакома со Фрэнсисом Скоттом Фитцджеральдом? – удивилась беловолосая. – Вот не знала. Да, забываешь, что тогда нью-йоркский литературный круг был очень узок, все друг друга знали, а для гениев и расовые разграничения готовы были отменить.

– Отменить? – Кэмпбелл саркастически хмыкнул. – Зато ценой какой кровушки! Чтоб вы знали, Харстон умерла в нищете, работала уборщицей где-то во Флориде. И при жизни никто знать не знал, что она писательница, а уж про ее совместную с Фитцджеральдом работу над «Гэтсби» и подавно. Что ты, Маргарет! Это такая история – плакать впору.

– Но потомки не забудут ее вклада и ее судьбы, – четко сказала Маргарет и пошла прочь.

– Когда вырасту, хочу стать как она, – пошутил Кэмпбелл, глядя вслед высокой фигуре в богемном балахоне.

– Почему? – не понял я.

Он перевел взгляд на меня и ответил:

– Все дело в том, как относиться. Вы правы. Кто-то из нас пишет бестселлеры, а кто-то их читает. Кто-то получает премии, а кто-то нет. Но важнее всего оставаться человеком, так ведь? Важнее всего, насколько ты хороший человек. И еще важно быть живым.

Кэмпбелл похлопал меня по плечу.

– Ну, пошли. Сегодня покажу вам интересный антропологический феномен, о котором читал в Интернете. Такого вы у себя, в своей кентуккийской глухомани, не увидите. А именно – женщин, которые в обычных обстоятельствах не покажут свои титьки даже за тысячу баксов, а тут с радостью вывалят все добро наружу перед толпой, и все за дешевенькие пластмассовые бусы.

– Бусы – это какое-то универсальное средство в торговле, – заметил я.

– Да, и об этом, черт дери, тоже есть доклад. Ну все, пошли. Пили когда-нибудь коктейль с желе?

– Нет.

– И я тоже. Но это будет омерзительно. Так что идемте, попробуем.

Мы расплатились за выпивку, и мне пришлось напомнить Кэмпбеллу, чтобы оставил на чай.

– Кстати, насчет Фитцджеральда, – спохватился я. – Как звали его жену?[39]39
  Зельда Фитцджеральд (1900–1948), в девичестве Зельда Сейер, – жена американского писателя Фрэнсиса Скотта Фитцджеральда (1896–1940). Супруги печально прославились скандальными выходками и разгульным образом жизни. История их отношений, алкоголизма писателя и шизофрении его жены отчасти легла в основу романа Фитцджеральда «Ночь нежна». Госпитализированная в 1930 г., Зельда пережила мужа, скончавшегося от сердечного приступа, и погибла в психиатрической лечебнице в результате пожара. – Прим. перев.


[Закрыть]

– Зельда, а что?

– Да ничего, проехали.

Зельда, Зора. Какая разница.

Мы вышли из отеля.

3
«Ничто, как и нечто, происходит повсеместно»

В полночь или около того мы с бирмингемцем антропологом очутились в баре на Бурбон-стрит, и Кэмпбелл начал угощать выпивкой – крепкой, не ерундой, потому что коктейлей с желе тут не подавали, – двух темноволосых женщин, расположившихся у стойки бара. Они были похожи как две капли воды – может, сестры. В темных волосах одной выделялась красная ленточка, у другой – белая. Таких бы охотно написал Гоген, но он, будьте уверены, написал бы их гологрудыми и уж точно без серебряных сережек, изображавших крошечные мышиные черепа. Сестры оказались смешливы и все время хохотали.

Как-то, глянув за окно, мы увидели проходившую мимо группу наших – целая компания с конференции, под предводительством гида с черным зонтиком. Я указал на них Кэмпбеллу.

Алая Ленточка сказала:

– А-а, так они на экскурсию пошли, на прогулку с привидениями. Призраков ищут. Так и подмывает им сказать: «Идиоты, да тут везде сплошь призраки и покойники. Только они тут и живут. Это живых здесь днем с огнем не найдешь».

– Ты что же, всерьез утверждаешь, будто туристы живые? – с издевкой спросила у нее сестра.

– Приезжают еще живые, – ответила Алая, и обе покатились со смеху.

Белая Ленточка смеялась над каждым словом Кэмпбелла. Она подначивала его: «Ну скажи „черт“, ну скажи!», и он слушался, а она передразнивала его выговор: «Че-орт, че-орт!», а он отвечал: «Да не че-орт, а „черт“», но Белая Ленточка не разбирала разницы, и они начинали по новой, и она опять хохотала.

Выпив не то три, не то четыре порции, он взял ее за руку и повел в другой конец бара – там было потемнее и посвободнее, и какая-то парочка уже не столько танцевала, сколько терлась друг о друга.

Я остался сидеть где сидел, рядом с Алой Ленточкой.

– Значит, вы тоже из фирмы звукозаписи? – спросила она.

Я кивнул, потому что именно это им и соврал Кэмпбелл при знакомстве.

– С души воротит объяснять, что я ученый, хрен печеный, – объяснил он мне, когда сестры отлучились в туалет. И соврал Алой и Белой, будто именно он открыл миру группу «Оазис».

– А вы? Чем вы занимаетесь? – спросил я у Алой.

– Я жрица Сантерии,[40]40
  Сантерия – синкретический религиозный культ карибского происхождения; среди его неотъемлемых составляющих – женщины-жрицы, воплощающие божества, например, мать моря; а также массовые радения, ставящие целью достижение транса. Яркое описание такого радения можно найти в романе Умберто Эко «Маятник Фуко». – Прим. перев.


[Закрыть] – ответила она. – У меня это в крови. Папаша бразилец был, а мамаша – ирландка с примесью чероки. В Бразилии с этим делом свободно, спишь с кем хочешь, и детки там что надо, такие коричневые младенчики. И в кого ни ткни, у всех в жилах крови чернокожих рабов хоть капелька, да есть, и индейской тоже, а у папаши моего еще и японцы примазались. Дядюшка мой, папашин брат, тот вообще вылитый японец. А папаша у меня красавец, да. Многие думают, что Сантерия – это у меня от него, но на самом деле от бабушки, говорят, она была индианка-чероки. Я фотки-то наши старые глядела, по-моему, она нечистокровная индианка была, ну да все одно. А когда мне три годика было, я с покойниками запросто разговаривала – вот как с вами. А в пять как-то увидела, что мимо одного мужика на улице пробежала черная собака, громадная такая псина, с мотоцикл будет. Никто, кроме меня, ее не видал. Я мамаше сказала, а она бабушке, а та и говорит: «Надо ее учить, надо, чтоб она все это знала». И нашлось кому учить, хоть я и малявка совсем была. А покойников я никогда не боялась. Знаете что, они ведь мирные, обижать вас не будут. Тут, в Орлеане, много опасного, но только не покойники. Вот живых бояться надо, они опасны.

Я пожал плечами.

– Тут все местные со всеми спят, кто ни попадя. Знаете, мы это делаем, чтобы показать: мы живы еще покуда.

Интересно, она мне что, намеки делает? Непохоже.

– Есть хотите? – вдруг спросила Алая Ленточка.

– Не отказался бы.

– Я знаю одно местечко, где варят лучший гумбо во всем Орлеане. Как вы насчет этого?

– Мне говорили, тут лучше не разгуливать по ночам, – заметил я в ответ.

– Верно, но вы же не один, а со мной. Со мной-то вы в безопасности, – заявила Алая.

Мы вышли на улицу. Там творилось именно то, о чем предупреждал меня Кэмпбелл: студентки то и дело выставляли напоказ голую грудь, а толпа швыряла им пластмассовые бусы, едва завидев сосок. Как на самом деле зовут Алую, я уже забыл, хотя при знакомстве она вроде назвала себя.

– Раньше, бывало, такое устраивали только на Map ди Грас, на карнавале, – сказала она. – А теперь туристы когда ни приедут, ожидают такого, вот и получается, что ихние женщины сами и красуются. А местным плевать. Да, захотите отлить, скажите мне, – вдруг добавила она.

– Ладно. А зачем?

– А затем, что тут если туристов и грабят, так именно из-за этого. Зайдет один такой отлить в темный переулок, ну хоть в Пиратский, а час спустя очнется – денежки тютю и на голове шишка.

– Буду иметь в виду, – откликнулся я.

Мы как раз миновали темный переулок, в котором клубился туман.

– Туда не ходите, – сказала Алая.

Наконец мы добрались до цели. Это оказалась обычная забегаловка, телевизор над баром показывал «Вечернее шоу» без звука, но с субтитрами, которые, впрочем, то и дело рябили. Усевшись за стол, мы заказали себе по порции гумбо.

Честно скажу, от лучшего гумбо на весь Новый Орлеан я ожидал большего. Похлебка оказалась безвкусной, но я все равно съел ее до последней ложки, понимая, что питаться-то надо и что я весь день проболтался с пустым желудком.

Тут в бар вошли трое – один бочком, другой – опираясь на костыль, а третий – едва волоча ноги. Первый был одет как гробовщик Викторианской эпохи, у него даже черный цилиндр имелся. Но при этом в длинной бороде поблескивали вплетенные серебряные бусины, волосы свисали длинными сальными прядями, а лицо у него белело, как рыбье брюхо. Хромой был весь как сгусток тьмы – в длинной черной кожанке поверх черной же одежды и к тому же темнокожий. Третий, шаркая ногами, топтался в дверях, так что я даже лица его толком рассмотреть не мог, и какой он расы, мне было отсюда не разобрать; я только видел, что кожа у него грязно-серая, а немытые волосы свисают на лицо. От одного его вида у меня мурашки по спине побежали.

Первые двое подошли к нашему столику, и меня окатило волной страха, но они меня даже не заметили – смотрели лишь на Алую Ленточку. Оба поцеловали ее в щеку, поспрашивали о каких-то общих знакомых, которых будто бы не нашли, о том, кто, что и почему проделал в каком питейном заведении. Больше всего эта парочка напоминала мне хромую лису и слепого кота из «Пиноккио».

– А что сталось с твоей красоткой-подружкой? – спросила Алая у чернокожего.

Он нехорошо усмехнулся:

– Она положила на могилу моей семьи беличий хвост.

Алая поджала губы:

– Ну, тогда с ней лучше расстаться.

– А я о чем, – отозвался чернокожий.

Тем временем я глянул на третьего, все так же топтавшегося у порога, того, что напугал меня больше всех. Даже губы у него и те были бескровные, серые, а сам тощий, грязный – торчок торчком. Глаза в пол, сам почти и не шевелится. Знать бы, что связывает эту троицу – лису, кота и призрака.

Похожий на гробовщика галантно поднес руку Алой к губам, поклонился ей, шутовски отсалютовал мне – и троица исчезла.

– Друзья твои, что ли? – спросил я у Алой.

– Скверные люди, ой, скверные, – ответила она. – Макамба. Никому они не друзья.

– А что с тем третьим, который в дверях топтался? Больной какой-то.

Алая помедлила, потом качнула головой:

– Не то чтобы больной. Я тебе потом скажу, когда дозреешь.

– Нет уж, ты скажи сейчас.

На телеэкране ведущий, Джей Лено, беседовал с тощей блондинкой, титры все так же рябили и мельтешили, вместо букв выскакивали цифры, читать было трудно. Ведущий взял со стола куколку, задрал ей юбочку, будто проверяя, на месте ли все причиндалы. Мелькнул субтитр «Смех в зале».

Алая доела похлебку, облизала ложку своим красным-красным язычком и положила ее в тарелку.

– В Новый Орлеан молодняк-то приезжает – толпами. Кто Энн Райс начитается, думает тут выучиться на вурдалака. Кто от родительских колотушек бежит, а кто со скуки сюда тянется. Одно слово, что котята бездомные, которые по канавам живут. Кстати, слыхал, что в Новом Орлеане нашли какую-то новую породу кошек – в канализации живет?

– Впервые слышу.

«Смех в зале», – мелькнул субтитр, но ведущий ухмылялся как ни в чем не бывало, и пошла реклама автомобилей.

– Он был такой же, как все они, уличные эти, разве что где переночевать у него было. Хороший парень. Приехал из Анджелеса сюда автостопом. Всего-то и хотел, чтоб от него отстали, и ничего ему не надо было – только травку покуривать да «Дорз» слушать, ну и еще черную магию изучать и читать полное собрание Алистера Кроули, от корки до корки. И еще чтобы ему отсасывали, а кто – не важно. Приехал, глаза горят, хвост пистолетом.

– Постой-ка, – отвлекся я. – Да ведь там Кэмпбелл! Только что прошел вон там, на улице.

– Кэмпбелл?

– Мой приятель.

– А, это который музыкальный продюсер? – с улыбкой произнесла она, и я понял: она все знает, сразу просекла, что он врет, знает, кто он на самом деле.

Я бросил на стол двадцатку, еще десятку, и мы вышли на улицу – догнать Кэмпбелла, но он уже исчез.

– А я-то думал, он с твоей сестрой, – сказал я Алой.

– Нету у меня сестры, – ответила она. – Нет. Одна я. Одна.

За углом мы внезапно попали в шумную толпу туристов, накатившую на нас, как волна на берег, и так же быстро схлынувшую. Улица опустела, осталось лишь несколько прохожих. Над сточной канавой блевала какая-то девушка, рядом нервно топтался юноша с ее сумочкой и пластиковым стаканчиком с остатками спиртного.

Алая Ленточка пропала. Жаль, я не запомнил ее имени – и даже название бара, где мы встретились, не запомнил.

Вообще-то я хотел уехать этой ночью, сесть на поезд до Хьюстона, а оттуда махнуть в Мехико, но я слишком устал и подвыпил, так что передумал и вернулся в номер. Настало утро, и я проснулся все в том же отеле «Мариотт». Вчерашняя одежда пахла плесенью и духами.

Я натянул футболку и брюки, спустился в отельный магазинчик, где продавались сувениры, лекарства, разная мелочевка, купил пару футболок и шорты. Заметил беловолосую – ту, которой пошел бы велосипед. Она покупала «алка-зельцер».

– А ваш доклад перенесли, – сказала она мне. – Через двадцать минут начало. В Одюбон-холле. Кстати, вам не мешало бы перед этим почистить зубы. Друзья-то постесняются вам об этом сказать, а я вас не знаю, и стесняться мне нечего, мистер Андертон, так что не благодарите.

Я прибавил к своим покупкам складную зубную щетку и тюбик пасты. «Многовато добра набирается», – недовольно подумал я. Мне казалось, что нужно избавляться от вещей, путешествовать налегке, прозрачным, невидимым.

Вернувшись в номер, я почистил зубы, переменил футболку на свежую – с эмблемой местного джазового фестиваля. А затем – то ли потому, что у меня не было выбора и так сложились обстоятельства, то ли потому, что я был обречен давать советы, совещаться и разговаривать по душам, то ли потому, что был уверен: Кэмпбелл появится в зале, а мне хотелось с ним проститься перед отъездом, – так или иначе, я взял доклад и спустился в Одюбон-холл. Там меня поджидало человек пятнадцать слушателей, но Кэмпбелл отсутствовал.

Бояться я не боялся, поздоровался со всеми и положил перед собой первую страницу.

Доклад Андертона начинался с еще одной цитаты из Зоры Нил Харстон:

«Говорят о Больших Зомби, которые приходят в ночи, чтобы чинить зло. Говорят и о маленьких девочках-зомби, которых хозяева посылают затемно, до рассвета, продавать фунтиками жареный кофе. Ранним утром, когда еще не взошло солнце, из темных переулков доносятся их выклики: „Жареный кофе, кому жареный кофе“, но увидеть их просто так нельзя, пока не позовешь, чтобы подошли со своим товаром. Тогда маленькая покойница выступает из темноты, делается видимой и поднимается на твое крыльцо».

Далее шел собственно доклад Андертона, в котором он обильно цитировал современников Харстон и приводил несколько отрывков из давних чужих интервью, взятых у старых гаитян, – доклад, насколько я мог заметить, довольно-таки хаотично перескакивал с одного на другое, сплетая гипотезы воедино и пытаясь представить их как факты.

Примерно на середине доклада в помещение вошла беловолосая Маргарет и уставилась на меня в упор. Она знает, что я не Андертон, понял я. Знает. Но все равно продолжал читать. А что еще оставалось делать? Закончив, я предложил аудитории задавать вопросы.

Кто-то спросил, какими методами исследования пользовалась Зора Нил Харстон. Я ответил: «Хороший вопрос. Он касается тех аспектов, которые я вынужден был затронуть в докладе лишь поверхностно, будучи ограничен регламентом; подробнее я разверну эту тему в окончательном варианте работы». Потом какая-то низенькая пухленькая женщина пустилась в возражения – мол, девочки-зомби не могли существовать: порошки и другие наркотические зелья, повергавшие человека в транс, подобный смерти, существовали, но действие их все равно держалось в основном на внушении – человек, которому давали зелье, верил, что теперь он один из мертвых и лишен собственной воли. «А как, скажите на милость, – вопросила она, – внушить такую мысль ребенку четырех-пяти лет? Это невозможно. Маленькие разносчицы кофе были не зомби, там работал другой фокус, индейский, с веревкой, – тоже одна из древних городских легенд».

Внутренне я согласился с ней, но кивнул и сказал:

– Ваши аргументы прекрасно выстроены, и мне они по душе, но с моей точки зрения, – а я надеюсь, что она верна духу антропологии, – важнее не то, во что легко поверить, но истина.

Мне похлопали, после чего какой-то бородач спросил, не буду ли я так любезен дать ему экземпляр статьи для публикации в журнале, который он выпускает. Я даже порадовался, что поехал в Новый Орлеан, – по всему выходило, что, хотя Андертон на конференцию и не попал, карьере его это не повредило.

У дверей моего номера меня караулила та самая пухленькая женщина – на значке у ее стояло «Шанель Могил-Граф».

– Мне так понравилось! – воскликнула она. – Пожалуйста, не думайте, будто, раз я возражала, мне не понравилось.

Кэмпбелл не явился даже к собственному докладу. Больше его так никто и не видел.

Беловолосая Маргарет познакомила меня с каким-то ньюйоркцем и заметила, что Зора Нил Харстон участвовала в работе над «Великим Гэтсби». «Да, – отозвался мой новый знакомый, – сейчас это уже всем известно». Мне на миг стало интересно, сообщила ли Маргарет в полицию о моем самозванстве, но она держалась вполне дружелюбно. Тут я осознал, что просто паникую по пустякам. И пожалел, что выбросил свой мобильник.

Мы с Шанель Могил-Граф поужинали вдвоем в ресторане при отеле, и еще в самом начале ужина я предложил:

– Только давайте воздержимся от разговоров на профессиональные темы.

Она охотно согласилась:

– Да, такие разговоры за столом ведут только зануды.

И мы принялись перебирать разные рок-группы, на концертах которых бывали, потом поговорили о методах бальзамирования, посплетничали о ее партнерше – женщине постарше, владелице ресторана, а потом поднялись ко мне в номер. От нее исходил запах детской присыпки и жасмина, ее обнаженная кожа липла к моей.

За последовавшие часы я успел израсходовать два презерватива из трех. Когда я вернулся из ванной, она спала. Я лег рядом с ней. Подумал о том, что Андертон написал на обороте шестой страницы доклада; хотел было посмотреть, чтобы проверить, точно ли их запомнил, но уснул, и ко мне тесно прижималась мягкая, надушенная жасмином женщина.

Проснулся я за полночь – от сна, в котором женский голос шептал мне на ухо в темноте, и шептал вот что:

«Так вот, приехал он в город, с запасом книжек Кроули и записей „Дорз“, и еще при нем была бумажка – от руки написанный список паролей к разным сайтам по черной магии. И все было хорошо. У него даже образовалось несколько адептов, таких же, как он, которые из дому сбежали. И желающие отсосать находились всегда, так что все было хорошо.

А потом он начал верить во все, что говорил, потому что адепты смотрели ему в рот. Он вообразил себя крутым. Возомнил о себе. Решил, будто он грозный взрослый тигр, а не крошка-котенок. И он откопал… откопал кое-что, что было нужно кое-кому другому.

Он-то решил, будто его открытие придаст ему силы. Глупый сопляк. И вот настает та ночь, и он сидит на Джексон-сквер, беседует с гадальщиками по Таро, разглагольствует перед ними о Джиме Моррисоне и каббале, и тут кто-то хлоп его по спине. Он обернулся, и этот кто-то швырнул ему в лицо щепотку порошка, а он возьми да и вдохни.

Вдохнул, хотя и не все. Хотел что-нибудь предпринять и тут понял: он бессилен, его парализовало. В порошке рыба фугу, и жабья кожа, и толченая кость, и много чего еще, а он такое вдохнул – и теперь ему не шелохнуться.

Вызвали „скорую“, свезли его в больницу, ну, особо там возиться не стали, решили – еще один уличный торчок. А на другой день его отпустило, он уже мог пошевелиться, но вот заговорить смог только дня через два, через три.

Беда в том, что он захотел еще. Почуял, что без этого ему невмоготу. Что в зомбирующем порошке кроется какая-то тайна и он уже почти до нее докопался. Кое-кто говорил ему, будто мешает с этой штукой героин, а кто-то – будто принимает как есть, в чистом виде, на кишку, но ему и растолковывать ничего не надо было. Он хотел еще.

А ему в ответ – нет, не продадим. За деньги продать не соглашались, а вот если службу сослужит, тогда да, ему давали щепотку-другую – этот порошок можно и курить, и нюхать, и в десны втирать. Чего ему только ни поручали, всякую пакость, за которую никто и не брался. Бывало, что и просто унижали его для развлечения, он ведь ради порошка на все был готов – скажут собачье дерьмо жрать, он и послушается. Может, он даже и убивать соглашался. На что угодно шел, лишь бы не помереть. От него одна кожа да кости остались. Говорю, на что угодно был готов, лишь бы еще щепотку зомби-порошка получить.

У него почти ничего и в голове-то не осталось, и все равно этой чуточкой мозгов он думает, будто он вовсе и не зомби. Думает, будто он не мертв, будто не перешагнул еще порог. А на самом деле давно уже перешагнул».

Я протянул в темноте руку и коснулся ее. Тело рядом со мной было упругим, поджарым и крепким, а груди на ощупь были как нарисованные Гогеном. И губы ее, в темноте слившиеся с моими, были мягкими и теплыми.

Люди появляются в нашей жизни не просто так.