Текст книги "Туз в трудном положении"

Автор книги: Джордж Р.Р. Мартин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 26 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Лицо Рэя, в действительности носившее следы ударов, ответило Джеку ухмылкой.

– У меня просто сердце кровью обливается. Покажи, что в портфеле.

Джек подавил раздражение и открыл «дипломат», продемонстрировав сотовый телефон и компьютерное устройство для набора номеров, которые помогали ему поддерживать связь со своими делегатами и штаб-квартирой Хартманна.

– Покажи удостоверение.

Джек выудил из нагрудного кармана ламинированную карточку.

– Ты настоящий кретин, Рэй.

– Кретин? Это что еще за слово такое? – Исковерканная харя Рэя радостно скалилась на удостоверение Джека. – Самый сильный в мире туз – и пользуется таким словом! Оно больше подошло бы какому-нибудь жалкому трясущемуся хрену. – Он облизнулся, словно смакуя эту мысль. – Золотой Слабак. Это ты.

Джек посмотрел на Рэя и скрестил руки на груди. Билли Рэй нарывался уже год – с момента их встречи на «Крапленой колоде».

– Уйди с дороги, Билли.

Рэй воинственно выставил подбородок.

– И что ты сделаешь, если я не послушаюсь, слабак? – Он усмехнулся. – Продемонстрируй мне, на что ты способен. Просто попробуй.

Секунду Джек утешался, представив себе, как расколет Рэю башку, словно тыкву. Дикая карта Рэя давала ему силу и скорость, а его кун-фу – или что там у него – давало умение, но Джек считал, что все равно смог бы уничтожить его одним ударом. Однако Джек тут же опомнился: он здесь не для этого.

– В настоящий момент моя задача – добиться, чтобы сенатор был избран, и драка с его телохранителем меня к этому не приблизит. А вот когда Грег окажется в Белом доме, обещаю забить тобой полевой гол.

– Ловлю на слове, слабак.

– В любой момент после восьмого ноября.

– Встретимся сразу после полуночи с восьмого на девятое, слабак.

Рэй отступил в сторону, и Джек прошел в штаб-квартиру. Вокруг открытых коробок с пиццей толпились сотрудники кампании. С телемониторов в глухие к средствам массовой информации уши долдонили свое видение ситуации аналитики. Джек выяснил, где находится Дэнни Логан, взял коробку с пиццей и направился туда.

Джек обнаружил его в одиночестве распростертым на кровати в окружении пустых бутылок и мятых листов блокнота, испещренных цифрами.

– Лучше поешь, – предложил Джек, плюхнув коробку с пиццей на широкий живот Логана.

– Ничего не изменишь, – сказал Логан хриплым голосом. – Нам не хватает людей. Мы проиграем слушания по Девять-це.

Джек потер глаза:

– Напомни мне, что это.

– Девять-це – это формула распределения делегатов, которые имели поручение голосовать за кандидатов, выбывших из гонки. По правилу Девять-це делегаты бывших кандидатов распределяются между оставшимися кандидатов пропорционально тому, сколько голосов оставшиеся получили в этих штатах. Другими словами, после того как Гепхардт выбыл, его делегаты, скажем, от Иллинойса, были поделены между Джексоном, Дукакисом и нами в соответствии с процентом проголосовавших.

– Ясно.

– Барнет и несколько старейшин партии требуют отмены Девять-це. Они хотят дать делегатам право голосовать за того, за кого они захотят. Барнет решил, что сможет набрать лишние голоса, а старейшины хотят начать движение за Куомо и Брэдли среди независимых. – Логан пригладил свои редеющие седые волосы. – Мы объявили, что поддержим правило: решили посмотреть, кто за нас, а кто против, и прикинуть, как пойдет вопрос о калифорнийской делегации.

– И мы по Девять-це проигрываем?

Джек потянулся за бутылкой и сделал глоток прямо из горлышка.

– Грег занят звонками. Но так как Дукакис выступил против Девять-це, нам не выиграть. – Он ударил кулаком по матрасу. – Все продолжают спрашивать про ту историю сенатора с журналисткой. Боятся, что нас ждет второе фиаско в духе Харта. Вот в чем кроется сопротивление. Все почуяли кровь Грега.

– А что ты можешь сделать? – спросил Грег.

– Только оттягивать. – Логан шумно рыгнул. – В этой игре масса проволочек.

– А потом?

– А потом Грег начинает составлять речь о выходе из гонки.

Гнев взорвался в Джеке вспышкой молнии. Он взмахнул массивным кулаком:

– Мы же выиграли первичные выборы! У нас голосов больше, чем у всех остальных!

– Вот поэтому-то мы и стали мишенью. А, дерьмо! – Из уголков глаз у Логана покатились слезы. Он смахнул их своей красной лапой. – Грег от меня не отступился, когда я лишился места. Порядочней человека просто нет на свете. Он заслуживает того, чтобы стать президентом! – Его лицо жалко сморщилось. – Но нам не хватает голосов!

Джек смотрел, как Логан начинает рыдать. Коробка с пиццей тряслась на его большом животе. Джек оставил бутылку на тумбочке и ушел из комнаты. Безнадежность завывала в нем холодным ветром.

«Столько трудов! – подумал он. Он вернулся к публичной жизни только ради этой новой надежды. – И все впустую».

В главной комнате штаб-квартиры участники кампании все так же толпились вокруг коробок с пиццей. Джек спросил, где Хартманн. Ему сказали, что сенатор уединился с Девоном и Эми Соренсон и разрабатывает стратегию. Потом они предпримут последний обзвон, пытаясь перетянуть на свою сторону кого-то из независимых суперделегатов. Не зная, чем заняться, Джек взял кусок пиццы и устроился перед экранами.

– Голоса распределятся почти поровну. – Ухо Джека резанул голос Теда Коппеля, обращающегося из почти пустого зала заседаний к равнодушно-циничному Дэвиду Бринкли, сидящему в комментаторской кабинке. – Сторонники Хартманна рассчитывают, что этот вопрос позволит им продемонстрировать свою силу перед решающей схваткой за калифорнийские голоса.

– Разве. Это. Не. Рискованно? – Отрывистая манера Бринкли превращала каждое слово в отдельное предложение.

– Хартманн всегда придерживался рискованных стратегий, Дэвид. Его открытую приверженность либеральным принципам в гонке, где доминируют скользкие медиафигуры, считали рискованной даже его собственные консультанты по стратегиям. Руководитель избирательной кампании Хартманна сказал мне, что даже если сенатор сегодня потеряет Калифорнию, он все равно не снимет пункт о правах джокеров в завтрашних дебатах по платформе.

Бринкли изобразил скупое удивление:

– Ты хочешь сказать мне, Тед. Что в наши дни. Человек способен. Оказаться лидером. Просто публично декларируя. Некий принцип?

Коппель ухмыльнулся:

– Разве я это говорил, Дэвид? Я не хотел создать впечатление, будто кампания Хартманна не рассчитана на средства массовой информации. Я только сказал, что он был последователен в том образе, который демонстрировал избирателям. Столь же последовательными были кампании Лео Барнета и Джесси Джексона – двух других делегатов, которые продвинулись к цели дальше других. Но, как я уже сказал, в любой стратегии есть свои риски. Кампания Уолтера Мондейла восемьдесят четвертого года может послужить уроком любому политику, который осмеливается быть слишком непротиворечивым и откровенным.

– Но давай предположим. Что Хартманн проиграет. Как тогда он сможет. Снова набрать очки?

– Скорее всего, он этого сделать не сможет. – Коппель был явно возбужден. – Если Грегу Хартманну не удастся получить хотя бы небольшое преимущество в вопросе по Девять-це, он может потерять все. Вопрос о Калифорнии может оказаться пустым: он может проиграть прямо сейчас, при голосовании по Девять-це.

«Драма, – подумал Джек. – Все надо драматизировать. Каждое голосование должно стать там самым, важным, решающим. Иначе жадные боги массовой информации будут недовольны, смогут заполнять эфир только своим собственным пустословием».

Джек швырнул недоеденную пиццу в коробку. Пройдя через комнату, он встретил Эми Соренсон, выходящую с совещания. В ее темных глазах читалось отчаяние. Она сказала, что Хартманн взялся за телефон, пытаясь заручиться голосами колеблющихся. Джек решил, что это совершенно безнадежно. Он взял свой портфель, вышел из штаб-квартиры и прошел в номер Логана. Тот отключился у себя на кровати, обнимая бутылку из-под виски, словно женщину.

В углу трещал забытый телевизор. Кронкайт и Рэзер анализировали стратегию Хартманна, приходя к выводу, что на этот раз он, похоже, промахнулся. Они напомнили Джеку двух кинокритиков, уничтожающих новый фильм. «А что, если драмы не будет? – подумал вдруг Джек. – Что, если при голосовании ничего такого не случится, словно это всего лишь мелкий процедурный вопрос? Как все удивятся, если кто-то вдруг возьмет и уничтожит всю драму? Что если кто-то – какое-то медийное божество – возьмет и отменит пробу сил, задуманную Лео Барнетом?»

Джек поймал себя на том, что взирает на собственный портфель.

Он открыл «дипломат», взял телефон и велел памяти крошечного компьютера соединить его с Хирамом Уорчестером.

– Уорчестер? – сказал он. – Это Джек Браун. Я по просьбе Дэнни Логана.

– Логан уже что-то подсчитал? Насколько я могу судить, у нас серьезная проблема.

Джек потянулся к тумбочке и докончил свою бутылку.

– Знаю, – отозвался он. – Вот почему при голосовании Девять-це я прошу тебя подать половину голосов за Барнета.

– Не советую тебе нас продавать, Браун.

– А я и не продаю.

– Это было бы в твоем иудином стиле, так ведь? Быстрый удар в спину, а потом новая работа в средствах массовой информации в качестве благодарности от Лео Барнета.

Джек стиснул кулак. Бутылка у него в руке взорвалась во вспышке золотого света.

– Так ты это сделаешь или нет? – осведомился Джек, глядя, как раздробленное стекло убегает из его руки, словно песок.

– Я хочу обсудить это с Грегом.

– Позвони ему, если хочешь, но он занят. Просто приготовься уменьшить число своих проголосовавших вдвое.

– Не откажешься объяснить мне, что происходит?

– Мы отменяем пробу сил. Если Барнет получит слишком большое преимущество, это ничего не докажет. Это будет означать только одно: мы не приняли вызов. В фильмах нельзя устроить перестрелку, если на улице всего один человек. Зрители просто уйдут из зала. – На том конце линии наступило долгое молчание, а потом Хирам сказал: – Дай мне поговорить с Логаном.

– Он на другом аппарате.

– Почему я должен тебе верить?

Яростный гнев толстяка ударил Джеку в барабанную перепонку.

– Мне некогда спорить. Делай или нет, мне наплевать. Просто приготовься потом отвечать за свое решение.

– Если Грег из-за тебя проиграет…

Джек хохотнул:

– Ты не смотрел Эй-би-си? Если их послушать, то наш кандидат уже признает свое поражение.

Джек прервал звонок и связался со своим помощником, Эмилем Родригесом. Он сообщил Родригесу, что сам в зале не появится, что командовать делегацией предстоит ему самому, но чтобы он вдвое уменьшил число голосов по Девять-це, но скалой стоял против вопроса о представительстве Калифорнии.

А потом он принялся обзванивать глав всех остальных делегаций в порядке убывания числа голосов. К моменту последнего звонка, когда он поговорил с человеком, контролировавшим два хартманновских голоса от Виргинских островов, заседание уже возобновилось.

Дэнни Логан, так и не пришедший в себя на кровати, захрапел. Джек включил телевизор и сел в уголке с логановской бутылкой виски. Атмосфера в зале заседаний была напряженной. Делегаты так и сновали вокруг глав своих делегаций. Оркестр играл… Боже правый!.. «Не плачь по мне, Аргентина!»

Под ложечкой у Джека свился противный узел страха.

Джим Райт, спикер палаты представителей, избранный накануне председателем съезда, призвал депутатов к порядку. Какой-то сенатор от Вайоминга встал и потребовал отмены правила Девять-це. Все войска были построены, дебатов не было.

Джек сделал длинный-предлинный глоток. Начался подсчет голосов. Следующие десять минут Питер Дженнингс, которому помогали его корреспонденты в зале, серьезно вещал о потрясающем поражении Грега Хартманна. Джек слышал, как по коридору топают люди, переходящие туда и обратно. Пару раз в дверь стучали, но оба раза он не отзывался.

А потом Дэвид Бринкли со своей обычной сардонической усмешкой начал вслух подумывать, что у дела какой-то странный запашок. Он с Коппелем и Дженнингсом несколько минут обсуждали происходящее, слушая, как нарастают странные цифры, а потом единодушно решили, что вся конфронтация была одной большой подставой, на которую купились Барнет, Гор и иже с ними.

В дверь снова забарабанили.

– Логан? – это был голос Девона. – Ты там?

Джек не откликнулся.

После того как выводы комментаторов стали известны в зале, там начался настоящий бедлам. Толпы делегатов носились туда и обратно, словно щепки, подхваченные разливом. Джек взялся за телефон и вызвал Эмиля Родригеса.

– Ставь вопрос о Калифорнии. Немедленно.

Противники Хартманна находились в полном смятении. Вся их стратегия развалилась.

Хартманн без труда выиграл вопрос о Калифорнийском представительстве. Сквозь дверь номера стали доноситься торжествующие вопли. Джек открыл дверь Логана, повесил на нее табличку «НЕ БЕСПОКОИТЬ» и вышел в коридор.

– Джек! – Эми Соренсон с развевающимися каштановыми волосами бежала к нему через одуревшую от радости толпу. – Ты был там? Это вы с Логаном придумали?

Джек поцеловал ее, совершенно не заботясь о том, видит ли их ее муж.

– Пиццы не осталось? – спросил он. – Я проголодался!

20.00

Группа людей у главного входа в «Мариотт» испуганно прянула в стороны от приземлившегося на тротуар Черепахи. Сползая вниз, Блез пробарабанил пятками по панцирю. Тахион ласково похлопал по панцирю, а потом спустился.

– Черепаха, спасибо тебе за чудесный вечер. При взгляде сверху этот город очень элегантен.

– Всегда пожалуйста, Тахи. – Панцирь поплыл прочь.

– Доктор Тахион!

Инопланетянин обернулся к обладателю этого певучего хорошо поставленного голоса с сильным южным выговором.

– Преподобный Барнет.

Они никогда не встречались, однако узнавание было мгновенным. Они стояли на ступеньках «Мариотта», пожирая друг друга глазами, пытаясь найти ключ друг к другу. Лео Барнет был молодым мужчиной среднего роста, со светлыми волосами, голубыми глазами и ямочкой на подбородке. Лицо было славным, и секунду Тахион не мог отождествить ненавистный образ из своих кошмаров с этим вежливым человеком. А потом он вспомнил безупречные лица своих родных и близких – поголовно бывших безжалостными убийцами – и мимолетное смятение миновало.

– Доктор, вам никто не говорил, что есть вещи, которых на улицах мы не делаем, потому что это тревожит детей и пугает лошадей?

Эти слова были полны шутливости, и приготовившийся к конфронтации Тахион расслабился:

– Преподобный, я нахожусь на Земле дольше, чем вы живете на свете, но, кажется, такого выражения не слышал.

Из окружения Барнета вышла какая-то женщина:

– Обычно это говорят по поводу секса, а уж о нем-то вы все знаете.

Длинные черные волосы, падающие ей на грудь, длинные темные ресницы, трепещущие у алебастровых щек… А под ресницами оказываются глаза – синие, как вечернее небо…

«Нет, карие!»

Реальность сдвинулась, словно кабинка фуникулера, сдернутого с рельса. Дыхание у Таха застряло где-то между диафрагмой и горлом. Он пошатнулся, пытаясь ухватиться за плечо Блеза, а Лео Барнет рванулся, чтобы подхватить его с другой стороны.

– Доктор, что с вами?

– Я увидел призрака, – хрипло пробормотал Тах.

Приступ дурноты прошел, и он посмотрел женщине в глаза.

– Руководитель моей избирательной кампании, Флер ван Ренссэйлер, – сказал Лео, бросая на женщину неуверенный взгляд.

– Знаю, – отозвался Тахион.

– А вы быстро соображаете, доктор.

Если ее первые слова были агрессивными, то теперь в каждом слоге слышался горький сарказм.

– У вас лицо вашей матери… – Пылающий в ее карих глазах гнев заставил его уточнить: – Но у нее глаза были синие.

– Какая у вас необычайная память!

– Я помню каждую черточку лица вашей матери.

– Меня это должно радовать?

– Надеюсь. Я невероятно рад вас видеть. Почти два года мы каждую неделю играли. – Он мягко засмеялся. – Я припоминаю, что вы ужасно любили те ужасные леденцы. У меня потом несколько дней карманы были липкие.

– Вы никогда не были у нас дома! Мой отец этого не допустил бы.

Тах почувствовал, как у него отвисла челюсть.

– Но я же мысленно управлял слугами! Вашей матери так отчаянно хотелось вас видеть…

– Моя мать была проклятой шлюхой. Она бросила мужа и детей ради вас.

– Нет, это неправда. Ваш отец выгнал ее из дома.

– Потому что она прелюбодействовала с вами!

Флер вскинула руку – и от ее пощечины у него мотнулась голова. Он осторожно прикоснулся к пылающей щеке и двинулся было к ней:

– Нет…

Барнет положил руку Тахиону на плечо.

– Доктор, этот разговор явно неприятен и для вас, и для мисс ван Ренссэйлер. Думаю, нам лучше разойтись.

Проповедник протянул руку Флер. Ее губы словно обвисли и как-то потяжелели. Ее окружал ореол сексуальности. Барнет усадил ее в такси, словно спеша от нее избавиться.

– Возможно, у нас еще будет возможность поговорить, доктор. Признаюсь, что мне очень любопытно было бы узнать о верованиях вашего мира. – Лео приостановился, держась за дверцу такси. – Вы христианин, доктор?

– Нет.

– Нам стоит поговорить.

Вся свита унеслась. Тах тупо смотрел вслед такси, в котором уехала Флер.

– Идеала ради объясни, что это было такое?

Такисианское выражение, произнесенное Блезом по-английски со свойственным ему сильным акцентом, еще больше усилило растерянность Тахиона.

Тах прижал к губам сложенные лодочкой пальцы обеих рук.

– Ох, предки! – Он крепко обхватил Блеза за плечи. – Тысяча девятьсот сорок седьмой.

– Да неужели? И что это, блин, значит?

– Следи за словами!

Они двинулись к отелю, и Блез спросил:

– К’иджпапа (k’ijdad), кто эта старая фемина?

– Она не старая… Чуть старше, чем была ее мать, когда я ее потерял. И перестань использовать французский и такисианский в одной и той же фразе. Это меня бесит.

– Рассказывай! – потребовал парнишка.

Тахион быстро посмотрел на лифты – а потом в сторону бара.

– Мне надо выпить.

Пианист барабанил игривый вариант «Дым застилает глаза».

– Бренди! – бросил на ходу официантке инопланетянин.

– Пива. – Под суровым взглядом деда подросток скис. – Колы, – поправился он уныло.

Они сидели молча, пока им не принесли заказ. Тахион отхлебнул большой глоток.

– Это случилось через несколько месяцев после начала эпидемии. Блайз заразилась дикой картой и попала в больницу, где я работал. Более прекрасной женщины я в жизни не видел. По-моему, я полюбил ее с первого взгляда. – Блез картинно закатил глаза. – Это правда! – упрямо сказал Тахион.

– И что случилось?

– Способность Блайз заключалась в поглощении разумов. Арчибальд Холмс завербовал ее в антифашистскую организацию, которую называли «Четыре туза». Другими ее членами был Джек, Эрл Сэндерсон и Дэвид Герштейн. Блайз стала хранилищем для разумов Эйнштейна, Оппенгеймера и еще очень многих людей, включая и меня. Тем временем Джек, Эрл и Дэвид мотались по всему миру, свергая диктаторов, захватывая нацистов и так далее. А в сорок восьмом они попытались решить проблему Китая. Дэвид возглавил переговоры, потому что у него была мощная способность выделять феромоны. Если ты находился рядом, он мог заставить тебя согласиться на что угодно. Мао и Гоминьдан поклялись у него в вечной дружбе. А когда он вместе с остальными уехал из Китая, все, естественно, рухнуло.

Тах поднял палец, требуя новую порцию бренди.

– В этот период к тузам относились с нарастающей подозрительностью. Во многом как сейчас. Китай стал необходимым предлогом. Четырех Тузов арестовали и обвинили в том, что они – коммунисты. Но это был просто предлог. На самом деле их вина была в том, что они были другими, не просто людьми. Нас всех вызвали в комитет по расследованию антиамериканской деятельности. У меня требовали имена всех тузов, которых я лечил. Я отказался их назвать, но тогда…

Тах сделал еще глоток бренди. Почему-то рассказывать эту историю всегда было очень трудно – и легче не становилось.

– Ну же! – поторопил Блез. В его темных глазах горело любопытство.

Лишенным всяких эмоций голосом Тах продолжил:

– Джек стал тем, кого называют «свидетель, дающий показания в пользу выставившей стороны». Он сказал комитетчикам, что Блайз поглотила мой разум, мои воспоминания. Ее вызвали в качестве свидетеля и подвергли жесткому допросу. Из-за того, что Блайз поглотила так много разумов, она стала… уязвимой. Она была на грани того, чтобы открыть имена других тузов. Я не мог этого допустить. Я взял ее под контроль и тем самым разрушил ее разум. Она стала безнадежно безумной, и ее муж отправил ее в сумасшедший дом. В пятьдесят четвертом году она умерла в больнице.

– А кто был ее муж?

– Сенатор от Нью-Йорка. У них было трое детей: Генри-младший, Брэндон и Флер. Я потерял их следы в те годы, пока скитался по Европе.

– И там ты познакомился с Джорджем.

– Да.

– Это все так путано!

– Попробовал бы ты все это прожить!

– Так что это и есть та давняя история, которую ты не желаешь обсуждать, когда я спрашиваю, почему вы с Джеком так часто ссоритесь.

– Да. Много лет я винил Джека в гибели Блайз. А потом я понял, что уничтожил ее я сам. Джек просто стал одним из множества дополнительных факторов: в них входит и то, что мои родственники создали этот вирус, и то, что Арчибальд Холмс ее завербовал, и то, что муж ее отверг, и то, что Джек оказался слабым, и то, что людям свойственна продажность.

Блез шумно втянул колу через соломинку, добирая остатки.

– Знаешь, это и правда жестко.

– Она красивая, правда?

– Флер? – Паренек пожал плечами. – Наверное, да.

– Мне надо с ней встретиться, Блез. Объясниться, поставить все на свои места. Получить от нее прощение.

– А почему тебя это волнует?

– Пылающие небеса, ты посмотри, сколько сейчас времени! Я должен был встретиться с техасской делегацией уже пять минут назад! Иди, закажи ужин в номер, поешь и не влипай в неприятности. Мне надо переодеться.

Когда Тахион вошел в номер, там звонил телефон. Схватив трубку, он услышал шипение междугородной связи. Холодный равнодушный голос оператора осведомился:

– Вы оплатите звонок от мистера Томаса Даунса?

На секунду нахальство репортера лишило Тахиона слов, и он услышал, как где-то далеко Проныра отчаянно тараторит:

– Тахи, ты должен услышать…

– Сэр, ваш звонок еще не принят! – ледяным голосом одернул его оператор.

– Тахи, послушай! Нечто ужа…

– Сэр!

– …помоги мне…

– Сэр, вы оплатите звонок?

– …большая проблема!

Голос Проныры звучал все пронзительнее.

– Нет!

Тахион бросил трубку с такой силой, что телефон протестующе тренькнул. Он начал снимать рубашку, когда раздался новый звонок.

– Звонок за счет адресата…

– НЕТ!!!

Звонки повторялись еще несколько раз. После третьего Тахион перестал брать трубку. Пронзительные трели сверлили ему мозг. Он быстро оделся с присущим ему шиком. Бледно-розовый и лавандовый цвета с серебряным кружевом. Когда он выходил в коридор, телефон все еще звенел. Секунду он колебался. «Помоги мне». Как он может ему помочь? Тах решительно качнул головой и закрыл дверь. Проныра регулярно впутывал его в свои мерзкие репортерские проблемки. В этот раз не выйдет.

«Мне хватает своих проблем».

Спектор не был в этом магазине полтора года – со Дня дикой карты и ослепительной гибели Астронома. Чему, конечно, поспособствовали наемники. Того костюма, который был куплен в тот раз, не хватило и на один день, но в тот день много чего закончило свое существование. Старикан, который там работал, был вроде ничего. Какого черта – ему можно будет подбросить немного денег. Нельзя же остановиться в шикарном отеле, не имея приличной одежды. Он будет бросаться в глаза, как джокер на показе мод.

Стоило ему войти, как он понял, что совершил ошибку. Раньше этот магазин был старый, тусклый и пыльный – как и тот старик, который его держал. Теперь зал перекрасили и провели новое яркое освещение. Тут даже пахло новизной.

Спектор уже повернулся, чтобы уйти, когда его окликнули:

– Эй, проходите, сэр. Если вы ищете отличную одежду по хорошей цене, то вы пришли туда, куда надо. Просто скажите мне… я Боб… имя на вывеске… что вам надо, и я моментально вас обслужу.

Спектор обвел Боба взглядом. Продавец был одет неплохо, хоть одежда и не могла скрыть того, что он скоро станет стариком. А вот взгляд и улыбка у него были жуликоватые. Спектору хотелось поскорее купить одежду и уйти.

– Мне нужны два костюма, темно-серый и светло-серый. Тридцать восьмой, большой рост. Не слишком дорогие.

Боб погладил подбородок и скривился:

– Серый – не ваш цвет. Может, бежевый… Идите сюда. – Он схватил Спектора за локоть и подвел к одному из зеркал. – Подождите секунду.

Спектор осмотрелся и больше никого не увидел. Только они с Бобом.

Боб примчался обратно с бежевым пиджаком. Он повернул Спектора к зеркалу и пристроил пиджак перед ним.

– Что скажете? Отлично, да? И просто даром – за четыреста пятьдесят долларов! Плюс за подгонку, конечно.

– Мне нужны два костюма. Как я сказал. Один светло-серый. Один темно-серый.

Боб вздохнул.

– Да вы посмотрите вокруг! Знаете, сколько народу носят серые костюмы? Если вы хотите выделиться, произвести впечатление, то надо соответственно одеться. Уж поверьте мне.

Спектор его не слушал. Он тяжело дышал и концентрировался. Вспоминал боль. Мучительную агонию собственной смерти.

– Мистер, что с вами?

Спектор повернулся к Бобу и посмотрел ему в глаза. Между ними возникла связь. Боб не мог отвести взгляд, а Спектор не хотел этого делать. Воспоминание о собственной смерти заслонило собой все вокруг. И он одарил им стоящего напротив мужчину. Его внутренности извивались и пылали. Кожа лопалась и расползалась. Мышцы рвались, кости трескались. Спектор мысленно пережил собственную смерть. И Боб тоже ее почувствовал. Спектор содрогнулся, вспомнив, как взорвалось его сердце. Боб ахнул. Ноги у него подкосились, и он упал. Замертво. Как и сам Спектор перед тем, как Тахион вернул его к жизни.

Спектор осмотрелся. Они по-прежнему были одни. Он подхватил Боба под мышки и затащил в одну из примерочных, а потом вернулся в зал и выбрал два серых костюма. Один темный и один светлый.

Завернув их в пленку, он направился к выходу.

– Покупатель всегда прав, Боб. Первое правило бизнеса.

21.00

– Если баллотироваться вместе с Джексоном в качестве вице-президента, то проблема в том, что это может стоить нам избрания. Конечно, я не хочу показаться нетерпимым и все такое.

– Но кажетесь, – прервал его Тахион. Брюс Дженкинс мрачно нахмурился. Так как единственными волосами, которые у него сохранились, были небольшие пучки, торчавшие над крупными красными ушами, казалось, будто кожа на всей его голове вздымается, словно почва во время землетрясения. – Не думаю, что это действительнотак, – поспешно добавил Тахион, почувствовав, что такисианской бестактности на политическом съезде не место, – но зачем нам вообще обсуждать третьестепенные кандидатуры, какими бы интересными или харизматичными они ни были? Реально вопрос стоит так: сенатор Хартманн и Лео Барнет.

– Преподобный.

– А?

– Преподобный Барнет. Вы упомянули должность Хартманна. Тогда Лео тоже этого заслуживает.

– Мы наконец переходим к делу, мистер Дженкинс?

– Ага. Техас решительно высказался за преподобного.

– И вы намерены этого придерживаться?

– Если получится. Я не хочу сказать, будто Грег Хартманн – плохая кандидатура. Хорошая. Вот почему я считаю, что связка Барнет и Хартманн имела бы реальные плюсы.

– Исключено.

– Не надо торопиться. Политика похожа на заключение сделок, доктор. Нельзя быть слишком негибким.

– Мистер Дженкинс, если вопрос заключается в том, чтобы в ноябре демократы одержали победу, тогда список с Лео Барнетом во главе будет провальным. Немалое количество народа по-прежнему будет против того, чтобы этой страной управлял религиозный деятель. И кроме того, Барнет – кандидат с узкой платформой.

– Нет, сэр, вы неправы. Вы видите его кандидатом с узкой платформой, потому что зациклились на диких картах, а Лео выражает чаяния множества простых американцев, которых тревожит моральное падение страны.

Они вышли из ресторана «Белло Мондо». Слева слышалось позвякивание приборов о тарелки: это репортеры, прихлебатели и просто менее состоятельные делегаты ужинали в кафетерии «Мариотта». Тахион хмуро посмотрел на растяжки, перекрывавшие застекленный внутренний дворик.

Резкий стук каблучков. Он вздрогнул и развернулся, почувствовав, как холодные пальцы, забравшиеся ему под волосы, легли на затылок. Сара сморщилась от боли в пальцах, которые он поймал и крепко стиснул. Алые пятна пылали у нее на щеках, но румянец казался неестественным на фоне ненормальной белизны кожи.

– Я пришла за заявлением – и узнать, чем могу помочь.

Тахион тряхнул головой:

– Что?

Она чуть отступила, раздувая ноздри.

– Кристалис.

– И что она?

– Мертва.

Ровный голос заставил его покачнуться не хуже, чем пощечина Флер. Он сделал пару быстрых шагов, ища опору. Его рука сомкнулась на остреньком плече Сары.

– Мертва?!

– Вы что, не знали?

– Нет… я… был занят. Весь день.

– Ага. – В ее голосе звучала горечь, а потом она вдруг натянула на бледное лицо маску сочувствия. – Мне жаль, что это я принесла вам такое известие.

Дженкинс осторожно приблизился:

– Доктор, похоже, вы получили дурные новости. Поговорим в другой раз.

Сара сжала предплечье Тахиона обеими руками и потащила к лифтам.

– Вы в шоке. Вы очень бледны. Наверное, вам надо прилечь.

– Мне надо выпить.

Сара мрачно висела у него на руке:

– Разве в номере у вас ничего нет?

Тахион хмуро посмотрел на нее:

– Есть.

– Давайте… давайте пройдем туда. – Бледный язык быстро скользнул по чересчур тонким губам. – Мне… мне надо с вами поговорить.

Из-за стремительного движения лифта к эмоциональному головокружению прибавилось чисто физическое.

– Кристалис. – Он тряхнул головой. – Рассказывайте.

Она изложила все известное быстрыми короткими фразами, не отрывая своих светлых глаз от его лиловых. Казалось, она добивается мысленного контакта, и он усилил свой контроль. Ему совершенно не хотелось знать, что происходит за этим напряженным лицом.

Он прошел с ней в свой номер. Остановился, уставившись в зеркало над баром, едва удерживая в руке бутылку бренди. «Зеркала. Кристалис обожала зеркала. У нее весь будуар был ими заставлен».

Он представил себе череп с неизменной переливающейся спиралью на одной прозрачной щеке. Представил его себе размозженным до кровавой каши. В тишине комнаты громко звякнуло стекло о стекло.

Он повернулся, протягивая рюмку, но Сара исчезла. Услышав скрип кровати, он вошел в комнату и недоуменно воззрился на ее позу. Локти лежат на покрывале. Одна нога закинула на другую. Юбка вздернулась до середины бедра. Она взяла рюмку и кокетливо похлопала по кровати рядом с собой. Чувствуя себя человеком, устраивающимся на скамейке рядом с пауком, он настороженно присел.

– Тайны. – Он вздохнул и отпил бренди. – Наверное, Кристалис в конце концов открыла такую, которая ее убила.