Текст книги "КГБ в ООН"

Автор книги: Джордж Капоши

Соавторы: Пьер Хасс
сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Почему государственный департамент не принял мер против Екимова, до поры до времени оставалось загадкой. Неприкосновенность Екимова оказалась недолговечной – она действовала лишь до конца года.

Тем временем Гуринов 9 мая отплыл в Россию на борту «Куин Мэри». Уезжая в прекрасном расположении духа, он пригласил к себе в номер гостиницы на коньяк около тридцати человек.

– Я очень рад, что еду домой, – жизнерадостно говорил он, потягивая бренди. – Я возвращаюсь на родину.

– А как насчет сенатского расследования утверждений о похищении пятерых моряков? – спросил один репортер.

– Чепуха! – улыбаясь, махнул рукой русский. – Я не имею ни малейшего отношения к этому делу. Просто я вхожу в число их многочисленных друзей. Все мы разговаривали с парнями перед возвращением на родину. Я только провожал их.

Не успел дым из труб «Куин Мэри» скрыться за горизонтом, как другой советский дипломат получил приказ о депортации. Речь снова шла о шантаже.

После инцидента с моряками сенат приступил к расследованию заявлений о насильственных действиях Советов по отношению к своим русским перебежчикам. До сенатского подкомитета по внутренней безопасности и его председателя сенатора Истленда дошли сведения, что советский персонал ООН прибегает к шантажу и к другим формам давления на перебежчиков, заставляя их возвращаться на родину.

Контакты работников советского посольства в Вашингтоне с оказавшимися в США бывшими русскими гражданами вполне законны, однако советскому дипломату или служащему ООН они запрещены, поскольку подобные действия имеют консульский характер.

Одним из главных свидетелей из числа перебежчиков перед подкомитетом Истленда был бывший капитан Советской Армии Михаил Ша-тов, проживавший в то время в Нью-Йорке. 13 июня 1956 года, через два месяца после предположительно насильственного возвращения на родину пяти моряков, он под присягой рассказал, как два высокопоставленных советских дипломата прилагали титанические усилия, заставляя его вернуться в Россию. Эти признания не получили публичной огласки. В них содержался намек, что русские пользовались шантажом, вынуждая его вернуться.

Шатов заявил, что давление на него оказывали второй секретарь Ростислав Шаповалов и технический помощник Алексей Петухов. Сенатор Ис-тленд направил результаты сенатского расследования в государственный департамент, который через два месяца, удостоверившись в справедливости обвинений Шатова, потребовал высылки Шаповалова из США и предупредил, что объявит Петухова персоной нон грата, если тот не прекратит деятельности, выходящей за рамки его дипломатических обязанностей.

Шаповалов был выслан, и госдепартамент вздохнул с облегчением, ибо высланный «устанавливал прямые контакты с русскими эмигрантами в стране». Петухов, руководитель Программы ООН по оказанию технической помощи странам Азии и Дальнего Востока, получил не столь серьезное наказание из-за отсутствия доказательств каких-либо прямых контактов, хотя в целом его участие в упомянутых действиях было неоспоримым.

Утро 12 сентября 1956 года Шаповалов с женой Адой и шестилетней дочерью Людмилой встретили на борту роскошного лайнера «Куин Элизабет», с отливом готового отплыть. В коротком интервью на борту, данном с помощью переводчика, Шаповалов заклеймил бывшего советского капитана Шатова как изменника, назвал Америку хорошей страной, а американцев хорошими людьми, и с огорчением заметил, что «есть в то же время в Америке личности вроде сенатора Истленда, которым не хочется видеть здесь русских».

В декабре 1956 года правосудие наконец простерло свою длань над Константином Павловичем Екимовым, которого свидетели называли основным вдохновителем насильственного возвращения моряков на родину.

Блестящий руководитель, занимавший пост первого секретаря советской делегации в ООН, стал третьим высокопоставленным русским, отплывшим домой по распоряжению госдепартамента, сделанному после свидетельских показаний перед сенатским подкомитетом по внутренней безопасности. Его депортация, так же как раньше Гуринова и Шаповалова, была связана с принуждением русских перебежчиков к возвращению на родную землю.

Но в случае с Екимовым насильственные действия приняли новый оборот, ибо касались не только русского эмигранта, но и его родившейся в Филадельфии маленькой дочери, полноправной американской гражданки.

Дело оказалось таким, что сенатор-республиканец от Индианы Уильям Дженнер, выступавший в роли председателя подкомитета во время отсутствия сенатора Истленда, мрачно заметил: «Впервые Советский Союз пытается насильственно распространить свою власть на гражданина Соединенных Штатов в самих Соединенных Штатах».

Дело, потрясшее всю Америку, разворачивалось в сентябре 1956 года. В начале сентября к юристу Всемирной службы церквей в Филадельфии пришел Алексей Хвастов со своей родившейся в Америке дочкой Таней двух с половиной лет и рассказал, что кое-кто из находящихся здесь русских оказывает на него давление, заставляя вернуться в Советский Союз и увезти с собой Таню.

Всемирная служба церквей беседовала с Хвастовым в Филадельфии, а потом в Ньюарке (штат Нью-Джерси), после чего, убедившись, как он запуган, уведомила обо всем иммиграционные власти США. 27 сентября Хвастова привезли в Нью-Йорк для бесед с представителями иммиграционных властей и служб по делам беженцев. Как ни странно, на сей раз он заявил, что вернется в Россию «по собственному желанию». А прежние его заявления о принуждении, по его словам, были «неправильно поняты».

Директору иммиграционного отдела Всемирной службы церквей Роланду Эллиоту, помогавшему Хвастову в 1951 году приехать в США, внезапная перемена в его настроениях показалась фальшивой. Он сказал Хвастову, что тот «волен уехать или остаться», но посоветовал «подумать до утра, прежде чем дать окончательный ответ».

Подыскивая безопасное место, куда можно было бы поместить Хвастова на ночь, Эллиот остановился на русской православной церкви, и к вечеру ее представитель взял Хвастова с Таней под свое крыло.

Хвастов и Таня жили вдвоем в Филадельфии. Таня была незаконнорожденной и появилась на свет в Филадельфии 12 июля 1954 года. Ее матерью была Елена Романова, позже вышедшая замуж за Джорджа Дичка и обосновавшаяся в Детройте.

У Хвастова были веские основания бояться русских. Двух его братьев убили коммунисты. Самого его не раз сажали в тюрьму как политического заключенного. Во время Второй мировой войны он оказался в концлагере в Австрии, откуда был освобожден американскими войсками.

Обдумав все ночью, Хвастов наутро сообщил иммиграционным властям, что хотел бы остаться в Америке, если ему и его ребенку гарантируют безопасность.

Хвастова с Таней отправили в меблированные комнаты в нью-йоркском Вестсайде, где им предстояло пробыть до понедельника 1 октября, когда за беженцем и его дочерью должен был прийти представитель церкви, который устроит его на работу в Ричфилд-Спрингсе (штат Нью-Йорк).

Однако план этот не осуществился. В выходные Хвастов с Таней исчезли из меблированных комнат, и никто их не видел до утра среды 3 октября, когда они появились в порту на причале перед отходом «Куин Мэри». Хвастов отказывался сказать что-либо, кроме невнятного подтверждения своего решения вернуться в Россию по собственной воле. Хвастов с Таней поспешно поднялись на борт огромного лайнера и скрылись в каюте, вход в которую представителям иммиграционной службы США, надеявшимся поподробнее расспросить беженца, преградили трое русских.

Один из них, мощный здоровяк, так и остался неопознанным, вторым был Федор Соломатин, приписанный к советскому посольству в Вашингтоне, а третьим – Константин Павлович Екимов.

Почти час трое русских вели с представителями иммиграционных властей бурный спор по поводу американского или русского статуса Тани. Не закончив дискуссии, они ушли в каюту к Хвастову и Тане. Некоторое время спустя оставшийся неизвестным иммиграционный агент пытался задержать их до выяснения статуса Тани. Соломатин отказался признать полномочия инспектора, и тот ушел звонить начальству. Когда он вернулся, каюта была пуста.

Он позвал на помощь троих своих коллег и вместе с ними начал обыскивать корабль, который уже отошел от пирса и направлялся к карантину. Когда лайнер вышел из карантина и из гавани, взяв курс в открытое море, работникам иммиграционной службы пришлось покинуть его, перейдя в моторку береговой охраны, которая и доставила их на берег, где они сообщили о своей неудаче.

По прибытии «Куин Мэри» в Саутгемптон Хвастова с Таней препроводили в советское посольство в Лондоне, где держали в недосягаемости для американских официальных представителей. Мать Тани, жена Джорджа Дичка, в слезах примчалась в Лондон в отчаянной попытке через английский суд не допустить отправки дочери в Москву, но вскоре поняла, что дело выходит за рамки судебной юрисдикции.

Через несколько дней Таню с отцом увезли за «железный занавес», и с тех пор никто о них не слышал.

Госдепартамент США собрал все факты по этому вопиющему делу и 29 октября издал приказ о высылке Константина Павловича Екимова из страны.

Сенатор Дженнер назвал участие Екимова в насильственном возвращении Хвастова и его маленькой дочери в СССР установленным фактом. Дженнер также потребовал высылки Федора Соломатина, но по консульским законам страны официальный представитель советского посольства в Вашингтоне имел законное право вмешаться в дело Хвастова.

Поскольку речь шла о ребенке, история эта привлекла широкое общественное внимание в Соединенных Штатах и за рубежом. Положение девочки взволновало людей всего мира.

Когда Екимов готовился к отъезду, директор иммиграционной службы Эллиот обратился к сенатскому подкомитету по внутренней безопасности с просьбой об ужесточении законов об иммиграции, живо описывая дело Хвастова и назвав его типичным для сотен других беженцев, нашедших приют в Соединенных Штатах.

«Действия советских представителей, – сказал он, – противоречат интересам нашей страны и угрожают безопасности тех, кто бежал от гонений тех самых властей, которые ныне желают их возвращения».

Холодным ветреным декабрьским днем 1956 года, через пять недель после его объявления персоной нон грата, Константин Петрович Екимов поднимался по трапу «Куин Мэри». Он и пятеро провожавших его русских сами несли багаж. Носильщики отказались взять их вещи.

Глава шестая
САМЫЙ ДРУЖЕЛЮБНЫЙ ИЗ ВСЕХ РУССКИХ ШПИОНОВ

Название корпорации «Марин Файрбранд» вымышлено, равно как и имя служившего в ней Ричарда Симмонса – высокого седеющего мужчины, специалиста по организации сбыта. Но это единственные изменения, внесенные в один из классических примеров использования Советами лести и хитрости для добычи секретов через американца, на миг потерявшего бдительность.

В начале июня 1955 года, когда Симмонс что-то диктовал секретарше в своем офисе в нижнем Манхэттене, по интеркому раздался голос секретарши из приемной:

– Вас хочет видеть господин Гладков из советского представительства в Организации Объединенных Наций.

Симмонс не удивился. Он ждал этого визита. Он познакомился с Гладковым на коктейле несколько недель назад.

– Хорошо, мисс Джонс, – сказал Симмонс, – пригласите его войти.

Дверь открылась, но вместо одного мужчины вошли двое, сияя улыбками. Тот, что был поменьше ростом, крепкий лысеющий сероглазый блондин, подошел к Симмонсу и протянул ему руку, сказав:

– Очень рад снова встретиться с вами.

Это и был Борис Федорович Гладков, случайный знакомый Симмонса. Их первая встреча была короткой, и инженер мало знал о Гладкове. Он выяснил лишь, что тот работает в советском представительстве в ООН, но в каком качестве – неизвестно. Однако Гладков кое-что разузнал о Симмонсе во время их светской беседы – в частности, что тот служит в корпорации «Марин Файрбранд», известной своими успехами в производстве турбинных двигателей для коммерческих и военных судов, – и тогда же пообещал заскочить к нему как-нибудь поговорить о возможности закупки турбин и их экспорта в Советский Союз. Симмонс подумал, что он сделал это просто для поддержания разговора.

Но теперь, у себя в кабинете, Симмонс сообразил, что Гладков не бросает слов на ветер. Представив своего компаньона как Виктора Руденко, коллегу, Гладков немного поговорил о дожде и радикулите, который донимает его в сырую погоду, потом вовлек Симмонса в короткий обмен дружелюбными репликами по поводу его роскошного офиса, отделанного в современном шведском стиле. А потом перешел к делу.

– После нашей прошлой беседы, – спокойно начал он, – я обсуждал с моим правительством вашу новую судовую турбину. Мне дано указание начать переговоры о покупке.

Симмонс удивился, что русский настолько осведомлен об этой турбине, что обратился за указаниями, и полюбопытствовал на этот счет.

– Мы читали ваш буклет. Опубликованная спецификация впечатляет, – отвечал русский. – Наше правительство пришло к убеждению, что такие турбины можно с большим успехом использовать на некоторых новых строящихся у нас судах.

Гладков не уточнил, каким образом он раздобыл буклет, предназначенный для широкого распространения в рамках кампании по стимулированию сбыта продукции корпорации.

Симмонс покачал головой.

– Извините, что не предупредил вас сразу, когда вы при первой встрече затронули эту тему, – вежливо сказал он. – Видите ли, наша компания связана строгим правительственным законом против делового сотрудничества с Советским Союзом и… гм… странами-сателлитами. Надеюсь, вы понимаете, что политика не от меня зависит…

Гладков рассмеялся:

– До чего же вы, американцы, подозрительны! Я ведь не собираюсь купить атомную бомбу, просто присматриваю турбину нового типа для наших торговых судов. Вам известно, что мы уже покупали такие турбины у других американских фирм? Все, что требуется для совершения сделки, – это экспортная лицензия, которую ваше правительство наверняка предоставит. Я в этом уверен.

Симмонс чувствовал себя полным идиотом. Ему, разумеется, никогда раньше не приходилось иметь дело с советским клиентом и сталкиваться с механизмом поставок в Россию. Ему, должно быть, только казалось, что выпускаемые компанией турбины нельзя продавать Советскому Союзу.

– Если это правда, – извиняющимся тоном оговорился он, – я пересмотрю свою позицию и немедленно наведу справки.

Гладков вытащил визитную карточку и вручил ее Симмонсу, сказав:

– Свяжитесь со мной, когда появятся новости.

Другой русский, Руденко, до сих пор не вымолвивший ни единого слова, теперь вмешался в разговор.

– Вы охотник, мистер Симмонс? – вдруг спросил он, стоя у стены и с восторгом разглядывая фотографию, изображавшую Симмонса над добычей – крупным оленем.

– А вы? – заинтересовался Симмонс.

– О нет, – сказал Руденко. – Вот Борис – отличный охотник. Очень меткий стрелок.

Гладков улыбнулся в ответ на комплимент.

– Не перехваливайте меня, Виктор, – сказал он. – У мистера Симмонса наверняка острый глаз, если он завалил такого оленя. Посмотрите, пуля попала точно между глаз. – Он опять обратился к Симмонсу: – Как знать, может быть, нам удастся как-нибудь отправиться вместе на охоту, попробовать подстрелить парочку оленей?

Симмонс снисходительно кивнул, считая это праздной болтовней.

– Возможно… – улыбнулся он, обменялся рукопожатиями с русскими визитерами, проводил их до дверей и вернулся к столу.

Мысли его вертелись вокруг этого посещения, он гадал, что из всего этого выйдет, и в конце концов пришел к мнению, что получил неплохую тему для разговора за домашним обедом. Не каждый день доводится беседовать с настоящими русскими.

В тот же день он навел справки в юридическом департаменте своей фирмы и в других местах и с изумлением обнаружил, что запретов на продажу Советскому Союзу турбин коммерческого типа нет. Без промедления он позвонил Гладкову.

– Стало быть, все в порядке? – добродушно усмехнулся Гладков. И заявил, что уведомит свое начальство и будет ждать приказания начать непосредственные переговоры о покупке. По его предположениям, советское правительство может для начала заказать шесть турбин. Ответ должен прийти дня через два.

На протяжении следующих двух дней Симмонс не получал от русского никаких известий и к концу недели почти забыл этот случай. Поэтому для него стало сюрпризом объявление секретарши о пришедшем с визитом Борисе Гладкове. Это произошло поздним утром в середине августа, почти через два месяца. Примет ли его мистер Симмонс?

– Да, конечно, просите, – подтвердил Симмонс, припоминая разговоры с Гладковым и его желание приобрести турбины.

Гладков, обветренный, загоревший, вошел в кабинет. Мужчины пожали друг другу руки. Симмонс сразу же спросил:

– Ну, мистер Гладков, как насчет сделки с турбинами? Неужели нас кто-то опередил?

– Нет-нет, вовсе нет, дорогой мистер Симмонс, ничего подобного, – отвечал русский на хорошем английском с легким акцентом. – По правде сказать, у меня просто связаны руки. Ничего не могу сделать без санкций. Уверен, что получу их. Вы же знаете бюрократическую волокиту, характерную для обоих наших правительств. – И сразу шагнул к стене. – Собственно, я зашел просто по-дружески. Меня заинтриговал этот ваш снимок с оленем. – Он восхищенно разглядывал фотографию. – Может быть, мы с вами пообедаем вместе? Обменяемся охотничьими историями, и вы расскажете мне, где найти таких оленей.

Мужчины договорились встретиться в «Харвине», одном из лучших нью-йоркских обеденных клубов, в полдень в следующий понедельник. Симмонс прошел из своего офиса три с половиной квартала пешком к ресторану, где встретился с уже поджидавшим его в баре Гладковым.

Они сердечно приветствовали друг друга.

– Пойдемте, – пригласил Гладков, допив коктейль. – Я заказал отличный столик.

Они уселись в многолюдном зале и, выпив мартини, заказали филейную вырезку. Когда официант отошел, русский откинулся на спинку стула и заметил:

– Должен признать, еда у американцев прекрасная.

Немного поговорили на пустяковые темы. Наконец Симмонс попытался удовлетворить свое профессиональное любопытство:

– Вы получили какие-либо известия от вашего правительства насчет турбин?

Гладков махнул рукой:

– Нет, друг мой! Не будем говорить о делах. Давайте с удовольствием выпьем и пообедаем. И получше узнаем друг друга.

Он оказался умелым рассказчиком, излагал одну за другой занимательные истории о своей жизни в России, о семье, рассказывал безобидные случаи из дипломатической практики. О семье он говорил очень охотно, сообщил, что его очаровательная жена родом из городка в Центральной России, что училась она в медицинском институте, но не успела стать врачом, выйдя за него замуж.

– Просто стыдно, что так получилось, но, надо сказать, ее познания очень пригождаются, когда заболевают двое наших мальчишек.

Рассказывал он и о службе в Красной Армии во время Второй мировой войны, скромно описав несколько сражений, в которых принимал участие, передвигаясь на лыжах.

Симмонс в свою очередь коротко описал свою жизнь, а потом спросил:

– Как вам нравятся Соединенные Штаты?

– Очень нравятся, – объявил Гладков. – Я считаю американцев очень дружелюбными, с ними приятно общаться, хотя и мы, русские, тоже славимся дружелюбием и гостеприимством.

Он продолжал оживленно болтать, признаваясь, с каким удовольствием видит разнообразие товаров в американских магазинах. Особое впечатление на него производит множество автомобилей на дорогах и скоростных шоссе.

– У нас их гораздо меньше, – вздохнул русский и с улыбкой добавил: – Но ничего, дайте нам время…

Порции мяса постепенно исчезли за разговором. Подали кофе и яблочный пирог. Мужчины заговорили об охоте. Гладков с восторгом рассказывал об огромных медведях и лосях, которые бродят в густых лесах неподалеку от его родного города Новороссийска. Он со знанием дела описывал ружья и заряды, которыми пользовался, занимаясь разными видами охоты, восхищался американским стрелковым оружием, но считал, что русский эквивалент несколько превосходит американскую двустволку калибра 0,30 дюйма. Затем он высказался о дичи, которую настрелял во время двух выездов в Адирондакские горы в прошлом году:

– Слишком костлявая.

Говорил главным образом русский. Симмонс с удовольствием слушал, считая необычной и волнующей возможность близкого общения с человеком, приехавшим из страны, которая для него, как и для большинства американцев, оставалась загадкой.

Лишь однажды он попробовал выяснить мнение Гладкова по поводу серьезных политических разногласий между двумя странами, но тот решительно отверг разговоры о политике. В ответ на мимолетное упоминание Симмонса о чем-то он сказал:

– По-моему, американцы неправильно информированы, – и быстро перескочил на другую тему.

Они с удовольствием провели час пятнадцать минут за едой и беседой, а потом пришла пора расставаться. Счет оплатил Гладков.

На пути к выходу Симмонс, чувствуя себя обязанным, упомянул, что в выходные принимает у себя гостей, и пригласил заглянуть на огонек, если найдется время.

Это был просто жест вежливости, но, к немалому удивлению инженера, Гладков тут же согласился навестить его, добавив:

– Можно мне взять с собой жену? Ей нечасто выпадают случаи повидаться и поговорить с американцами.

Следующим субботним вечером Гладков с женой попали в типичную для пригорода компанию людей, между которыми мало общего. Нарядные гости, человек тридцать, толпились небольшими группками в гостиной, в кабинете, во внутреннем дворике дома Симмонса, расположенного на северном берегу Лонг-Айленда. Все оживленно беседовали, как и бывает на таких приемах.

Присутствующим сообщили, что скоро прибудет советский дипломат. Гости готовились блеснуть умом и утонченностью. И Гладковы в грязь лицом не ударили. Они оказались превосходными собеседниками. Гладков привез бутылку водки, которую подарил Симмонсу, объявив ее «самой лучшей маркой русского спиртного». Все выпили немного водки, подняв бокалы за русских гостей.

Гладков скромно поблагодарил и стал вести разговоры с гостями, большинство которых были работниками промышленности или высокопоставленными правительственными чиновниками.

Госпожа Гладкова, дама сдержанная, говорила мало: она плоховато владела английским. Но ее муж немедленно превратился в гвоздь программы. Он привлекал к себе всеобщее внимание, рассказывая случаи из своей жизни, в частности охотничьи. Зачастую он незаметно переходил с монолога на диалог, расспрашивал гостей, как их зовут, где они работают, чем занимаются. Каждому мужчине он вручил свою визитную карточку и почти от каждого получил в ответ то же самое.

Прием имел успех главным образом благодаря присутствию Гладкова. Последовали дальнейшие встречи Симмонса с русским дипломатом.

Через несколько недель оба стали близкими друзьями, охотились вместе, ходили с женами на бродвейские спектакли, обедали, даже съездили на метро на стадион «Янки» посмотреть, как нью-йоркская команда играет в странную игру бейсбол. Гладкову особенно понравился игрок Йоги Берра.

– Он так похож на моего брата Станислава, – с улыбкой пояснил дипломат.

Мужчины с каждым днем все больше ладили, им было интересно вместе. Гладков любил поговорить, но знал, когда следует помолчать и послушать; выпивал, но не слишком; всегда выплачивал свою долю расходов, порой платил даже больше; толково рассуждал о новых направлениях в медицине, науке, искусстве. Он отлично знал Льва Толстого, Достоевского, Джека Лондона, Марка Твена, Теодора Драйзера.

К концу лета Гладков полностью разделял светскую жизнь Симмонса. Как-то утром в конце сентября он неожиданно вновь затронул давным-давно забытую тему – заговорил о судовой турбине.

– В советском представительстве получено известие из Москвы, что можно приступать к переговорам, – сказал он. – По-моему, заказ будет существенным. У тебя есть возможность ускорить дело?

Опешив от неожиданности, Симмонс признался:

– Я об этом совсем позабыл. Честно сказать, даже не знаю, как сейчас обстоит дело. Надо выяснить. Дай мне денек-другой…

– Конечно, – согласился Гладков. – Кстати, вы не выпускали новой литературы об этих турбинах?

Симмонс ответил, что должен навести справки.

Через два дня он принес на совместный ленч в клубе «Харвин» несколько свежих брошюр и новую большую техническую статью о турбине.

– Можешь это просмотреть, – предложил он, – но тут нет ничего особенного. Мы просто собрали материал, чтобы стимулировать сбыт. Никаких новых исследований не проводилось.

– Вполне годится. Уверен, это очень интересно и, возможно, поможет нацелить моих начальничков на заказ покрупнее, – сказал русский.

На том деловая беседа закончилась, и разговор переключился на общие темы.

Через неделю Гладков явился в офис Симмонса с просьбой о конкретной, предназначенной для широкого распространения информацией о турбинах, выпускаемых фирмами-конкурентами. Симмонс попросил секретаршу покопаться в архивах и вручить материалы Гладкову.

В другой раз, недели через три, Симмонс назвал Гладкову «для сведения» по фамилиям нескольких инженеров со своего завода и нескольких членов инженерного общества.

Они продолжали встречаться за обедами и развлечениями. В канун рождественских каникул Симмонс с головой ушел в спешные дела компании. Не то чтобы морские двигатели и турбины входили в число новогодних подарков, просто работы было невпроворот.

На Новый год Симмонс с семьей отправился на Бермуды. Вернувшись через три недели, он позвонил Гладкову домой, но ему никто не ответил. Он попробовал разузнать о друге в советском представительстве в ООН и выяснил, что Гладков с семьей получил отпуск и уехал в Советский Союз.

Симмонс не видел Гладкова до конца февраля, когда русский вдруг позвонил своему американскому другу, объяснив, что ездил в Новороссийск повидаться с родными. Особенно радовала его встреча с родителями.

– Они состарились, – вздохнул он, – лет-то им уже немало…

Во время следующих трех-четырех встреч никаких технических вопросов они не обсуждали, а когда эта тема возникла, то была затронута как бы мимоходом.

– Только ты можешь помочь, – как-то объявил Гладков за кофе. – Мой старый приятель Юрий Малиновский столкнулся с одной проблемой. Именно ты способен ее решить. Юрий инженер, работает в СССР, разрабатывает в своей организации какие-то проекты турбины. Ему нужен дельный совет.

Он как бы по памяти пересказал проблему и попросил, если можно, изложить предложения для Юрия в письменном виде.

Симмонс вытащил чертеж из портфеля. Это был упрощенный вариант судовой турбины, покупку которой Гладков собирался организовать. Инженер развернул чертеж и быстро набросал решение предложенной проблемы.

Гладков сунул записку в карман и еще немного поболтал с Симмонсом. Они договорились провести следующий выходной в отеле в горах Катскилл. Потом русский взглянул на счет, составлявший 17 долларов 25 центов, оставил на столе двадцатидолларовую бумажку, и они ушли.

Стоял конец апреля, весна была в самом разгаре. В окрестностях Монтиселло зеленый травяной ковер был усыпан цветами. Пропекавшее до костей солнце золотилось в небе. Двое мужчин лениво прохаживались по продуваемой ветром дорожке. Разговор сперва был несущественным – об охоте, о планах женщин на ужин, о погоде.

Казалось, однако, что Гладкова что-то тревожит. Симмонс заметил это и наконец спросил:

– У тебя неприятности?

– Да нет, собственно. Просто беспокоюсь о Юрии. Эта работа для него очень важна, а его, видно, одолевает одна проблема за другой. Вот и я думаю… – И он умолк.

– Могу я чем-то помочь? – спросил Симмонс.

– Наверняка, но, по-моему, это нечестно с моей стороны. В конце концов, ты занятой человек. Впрочем, можно что-нибудь придумать… – Гладков немного поколебался, а потом продолжал: – Почему бы тебе не стать нашим… консультантом? Оплачиваемым инженером-консультантом.

– Ну, Борис, ты меня удивляешь! – запротестовал Симмонс. – Компания никогда на это не согласится! Я с удовольствием помогу твоему Юрию безо всякой платы, просто ради нашей дружбы.

Гладков хлопнул Симмонса по спине и горячо поблагодарил его.

В тот же день они отправились на пруд, где в изобилии водилась форель и щука, и два-три часа наслаждались покоем, катаясь на лодке. Вечером обе супружеские пары поехали в итальянский ресторан, угнездившийся в самом центре так называемого «борщевого пояса» [9]9
  «Борщевой пояс» – известная изысканной кухней сеть отелей и пансионатов в горах Катскилл, получившая название от украинского борща, рецепт которого привезли в Америку польские и еврейские иммигранты.


[Закрыть], и пообедали печеными моллюсками и телячьими эскалопами, попивая кьянти, а потом посмотрели программу в ночном клубе своего отеля. К концу вечера головы у всех слегка кружились. На следующее утро после завтрака компания уехала в машине Симмонса в Нью-Йорк.

При следующих встречах Гладков каждый раз умудрялся подбросить Симмонсу несколько терзающих его друга Юрия проблем, и Симмонс либо решал задачи тут же на месте, либо за день-другой добывал необходимую информацию, причем это всегда ему удавалось.

Оба придерживались соглашения, что Симмонс, отказавшись от официального статуса, ничего за труды не получает. Но по мере того, как решение проблем усложнялось и становилось обычным для каждого проведенного вместе вечера, Гладков стал настаивать хотя бы на возмещении расходов американского друга.

В одном случае это было связано с покупкой нескольких необходимых Симмонсу профессиональных журналов, в другом – с несколькими междугородными звонками приятелям-инженерам. Суммы были небольшие, но всегда предлагались с готовностью и принимались.

Консультации учащались. Гладков начал запрашивать более сложную и детальную информацию, объясняя, что Юрию требуются недоступные ему дома сведения о механизмах, генераторах, конденсаторах для морских судов, и даже в одном случае – некая информация общего характера об атомных подводных лодках.

Гладков ни разу не попросил секретных данных, никак не пытался проникнуть в сферы безопасности США. Тем не менее Симмонс слегка побаивался, что его невинные дружеские услуги могут быть превратно истолкованы, если об этом проведают в фирме.

Поэтому инженер, несмотря на уверенность, что не делает ничего дурного, разработал нечто вроде тайного способа передачи информации своему другу из ООН.

Когда он разъяснил подобную необходимость, Гладков, смеясь, согласился.

– Знаешь, – сказал он, – это понравилось бы любому читателю детективов. Классический способ передачи материалов называется закладкой. Да, это можно устроить.

Детали первой и последующих закладок варьировались, но укладывались в общую схему.

Симмонс выходил из офиса во вторник в восемнадцать часов пять минут и ехал на метро до Юнион-сквер, на пересечение Бродвея и 14-й улицы. Поднимался наверх и шел к 15-й улице и Пятой авеню (несколько лет назад этот район превратили в популярное место шпионских встреч Джудит Коплон и Валентин Губичев), потом поворачивал на север и продолжал идти, пока не обнаруживал красный «форд»-седан Гладкова выпуска 1955 года. Обычно он стоял возле счетчика платной стоянки на восточной стороне Первой авеню между 17-й и 18-й улицами.