Текст книги "Шерлок Холмс и гринбрайерский призрак"

Автор книги: Джонатан Мэйберри

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)

Часть седьмая

– … установлено, что шея была сломана, трахея представляет собой месиво, – говорил коронер, давая свидетельские показания в зале суда. – На горле видны следы от пальцев, указывающие на то, что она была задушена. Шея вывихнута между первым и вторым позвонками. Связки порваны. Трахея раздавлена в передней части шеи.

Из галереи для зрителей я наблюдал, как его слова действуют на каждого из двенадцати присяжных заседателей: некоторые то и дело бросали взгляды на Траута Шу, сидевшего за столом защиты. Вся его поза излучала холодное презрение.

В зале суда было жарко, июньское солнце безжалостно сжигало Льюисбург. После ареста Траута Шу мы с Холмсом вернулись в Англию, но Престон повесткой попросил нас вернуться, чтобы присутствовать на суде, что мы и сделали. Несмотря на результаты вскрытия трупа, он совершенно не был уверен в победе обвинения. Шу ни разу не отказался от заявлений о своей невиновности, а американский закон полностью перекладывает  бремя доказательства преступления на сторону обвинения. В настоящее же время доказательства были только косвенными. Очень серьезными, как мне казалось, но в глазах закона они балансировали на острие бритвы.

Во время перерыва миссис Хистер обратилась к мистеру Престону:

– Вы должны позволить мне дать показания, – умоляла она.

– Для чего, мадам? Вы не были свидетелем преступления.

– Но моя дочь…

Престон оборвал ее с некоторым раздражением, ибо на самом деле этот аргумент миссис Хистер приводила уже не в первый раз.

– Вы утверждаете, что ваша дочь пришла к вам во сне. Во сне,сударыня.

– Это был ее призрак, сэр. Ее дух взывает к справедливости.

Холмс мягко прервал ее:

– Миссис Хистер, даже в самом лучшем случае, это просто сон, и законы этой страны не дозволяют сну выступать  в качестве доказательства. Ведь вы никак не сможете доказать то, что утверждаете.

Она повернулась к Холмсу, указывая пальцем на Престона.

– Вы защищаете его? Вы говорите, что я должна быть спокойной, и пусть убийца моей дочери улизнет из рук правосудия, как скользкий змей, кем он и является на самом деле?

– Конечно же нет. Дело в том, что я предоставил мистеру Престону некоторые факты, которые он может посчитать очень полезными.

– Какие факты? – спросили мы с миссис Хистер одновременно.

– Ватсон, вы помните, что я отправил несколько телеграмм, когда мы впервые приехали в Льюисбург?

– Конечно.

– Я отправил запросы разным начальникам почтовых отделений этого региона о людях по имени Эразм Стриблинг Траут Шу, или других подобных имен, включая любые их вариации, и  напал на золотую жилу! Оказывается, наш Траут Шу имеет довольно пестрое прошлое. Однажды он уже отбывал тюремный срок – был осужден за кражу лошади.

– Вряд ли это имеет отношение…

Холмс пропустил мои слова мимо ушей.

– Зона Хистер была не первой его женой, Ватсон. И даже не второй! Шу был женат дважды, и в обоих случаях имелись сведения…

– … неофициальные сведения, – вставил Престон.

– И тем не менее, это информация, – отрезал Холмс. – Каждая из его предыдущих жен пострадала от его буйного темперамента. Его первая жена развелась с ним после того, как он выбросил все вещи на улицу в разгар ссоры. Она – единственная из трех мадам Шу, пережившая этого человека; остальным женщинам повезло гораздо меньше.

– Что вы имеете в виду? – потребовала продолжения миссис Хистер.

– Люси Энн Тритт, его вторая жена, умерла при загадочных обстоятельствах от удара по голове, якобы при падении, – согласно показаниям Шу, который был единственным свидетелем. Расследование того случая было поверхностным, как и здесь, – сказал Холмс и бросил суровый взгляд на Престона. – Никаких обвинений не было выдвинуто, и Шу быстро исчез.

– И явился сюда, и нашел мою Зону, – миссис Хистер вздрогнула и схватила Престона за рукав. – Вы должны добиться, чтобы его признали виновным, сэр. Этот человек – воплощенное зло. Зло! Пожалуйста, ради Бога, позвольте мне свидетельствовать. Позвольте мне рассказать присяжным о моей дочери, о том, что она мне рассказала. Позвольте мне сказать правду!

Но Престон только покачал головой.

– Мадам, я постараюсь представить доказательства, которые нашел талантливый мистер Холмс, но ведь они тоже являются косвенными. Этот человек никогда не был осужден за причинение вреда женщине. Я даже не могу использовать информацию о его судимости за кражу лошади, поскольку это может помешать присяжным заседателям создать верное представление о подсудимом, и на этом основании защита может объявить судебное разбирательство незаконным. Я связан законом. И еще, – сказал он устало, – я не могу с чистой совестью посадить вас в кресло свидетеля, а вы – дать законное свидетельство того, что призрак дочери рассказал вам во сне, что она была убита. Мы бы потеряли тот шанс, что у нас есть, да мы и так уже его теряем. Слава богу, защита не знает о ваших притязаниях, иначе она смогла бы использовать их, чтобы затянуть судебный процесс.

– Но протокол вскрытия…

– Свидетельствует, что она была убита, но не устанавливает личности убийцы. Мне очень жаль, но, пожалуйста, помните: присяжные должны согласиться, что нет никаких, никакихсомнений в том, что Шу – убийца. И я не знаю, достаточно ли у нас доказательств, чтобы убедить их в этом, – он оторвал ее руку от своего рукава, но задержал ее на мгновение и даже сочувственно пожал. – Я сделаю все, что дозволено законом, мадам. Все.

Она отдернула руку.

– Закон! Разве закон справедлив, если он позволяет убить девушку и отпустить убийцу на свободу? – она посмотрела на Престона, на Холмса, на меня. – Сколько еще женщин он возьмет в жены, а затем убьет их? Как защитить их права?

Я открыл рот, чтобы пробормотать какие-нибудь слова утешения, но миссис Хистер развернулась и быстро ушла в боковую комнату, а ее рыдания обвиняющим эхом отозвались в неподвижном воздухе коридора.

У Престона был жалкий вид.

– Я ведь могу сделать только то, что допускает закон, – защищаясь, сказал он.

Холмс улыбнулся и похлопал его по плечу.

– Мы должны верить, что найдем способ добиться справедливости, – сказал он. Затем посмотрел на часы. – Боже мой, я опаздываю на обед.

И с этим загадочным заявлением он нас покинул.

Часть восьмая

Судебное заседание началось, и худшие опасения Престона стали сбываться. Адвокат, хитрый человечек по имени Гримби, казалось, уже завоевал симпатии присяжных. Если бы я во время вскрытия не видел в глазах Шу холодного расчета, я, возможно, тоже почувствовал бы обоснованные сомнения.

Снова и снова миссис Хистер просила Престона, чтобы ее вызвали для дачи показаний, но каждый раз прокурор не уступал ее мольбам, и я видел, что его терпение улетучивается так же быстро, как и его оптимизм.

И вдруг произошло непредвиденное.

Когда судья спросил мистера Гримби, есть ли у него еще свидетели, адвокат повернулся к столу обвинения и со злобной улыбкой, которую я никогда не видел на лице человека, сказал:

– Я вызываю миссис Мэри Джейн Робинсон Хистер.

Зал пораженно затих. Престон, признавая свое поражение, закрыл глаза и пробормотал:

– Боже, все потеряно.

Я повернулся к Холмсу, но по его виду нельзя было сказать, что он в смятении. Напротив, на его лице читалось выражение, которое американцы называют poker face – никаких эмоций, ни намека на какие бы то ни было мысли, которые посетили бы его во время этого крушения всех надежд.

– Миссис Хистер? – вызвал судебный пристав, предлагая ей руку.

Почтенная леди поднялась с места с большим достоинством, хотя я видел, как от страха сжались ее кулачки. Быть лишенной возможности выступить против этого злодея и внезапно стать орудием в руках его адвоката! Это было немыслимо жестоко.

– Холмс, – прошептал я, – сделайте же что-нибудь!

Он очень спокойно ответил:

– Мы сделали все, что могли сделать, Ватсон. Нам остается только уповать на справедливый дух правосудия.

Мадам Хистер приняла присягу, села в кресло свидетеля, и тотчас же Гримби приступил к допросу, принося любезность в жертву быстрому завершению дела.

– Скажите, мадам, вы верите, что мистер Шу был как-то связан со смертью вашей дочери?

– Да, сэр, – тихо сказала она.

– Вы были свидетелем ее смерти?

– Нет, сэр.

– Вы разговаривали с кем-то, кто был свидетелем ее смерти?

– Нет, сэр.

– Таким образом, вы лично не знаете ничего об обстоятельствах смерти вашей дочери?

Она помолчала.

– Ну же, миссис Хистер, это простой вопрос. Вы что-то знаете о том, как умерла ваша дочь?

– Да, – сказала она наконец, – кое-что я знаю.

Глаза Гримби горели, он с трудом удерживался от торжествующей улыбки.

– Откуда у вас эта информация?

– Мне сказали.

– Сказали? Кто, мадам? – покровительственно уточнил он.

– Моя дочь, сэр.

Теперь уже Гримби улыбнулся открыто.

– Ваша… покойная дочь?

– Да, сэр.

– Правильно ли я понимаю, что ваша мертвая дочь каким-то образом передала вам эту информацию?

– Да, моя дочь рассказала мне, как она умерла.

Присяжные в один голос охнули. Престон мог бы выразить протест сейчас, но он совсем утратил самообладание, смирившись с тем, что дело уже проиграно.

– Прошу вас, мадам, продолжайте. Каким образом она вам это сказала?

Миссис Хистер встретилась взглядом с Гримби.

– Ее призрак пришел ко мне во сне, сэр.

– Ее призрак? – воскликнул Гримби. – Во сне?

Из галереи прозвучал серебристый смех и даже несколько присяжных улыбнулись. Престон так сжал кулаки, что побелели костяшки, в то время, как Холмс, сидевший с другой стороны от меня, не отрывал взгляда от лица миссис Хистер.

Гримби открыл было рот, чтобы что-то сказать судье, но миссис Хистер оборвала его.

– Вы можете смеяться, сэр. Вы можете все смеяться, наверное, для вас это смешно. Молодая женщина умирает ужасной смертью, очень сильный человек задушил в ней жизнь, сломав ей шею. Кому-то это может показаться смешным, – смех в зале стих. – Моя дочь была хорошей девочкой, прожившей нелегкую жизнь. Да, она делала ошибки. Мистер Гримби был достаточно любезен, чтобы разобрать подробно каждую из них. Да, она родила ребенка вне брака, а ведь мы знаем, такие вещи немыслимы, такие вещи никогда ни с кем не происходят.

Ее горечь нагнетала атмосферу в зале заседания.

– Мистер Гримби проделал свою работу отлично, он уничтожил доброе имя моей дочери, одновременно опровергая малейшие доказательства вины Траута. Может быть, большинство из вас уже сделали выводы и решили освободить Траута Шу, – она сделала паузу и бросила взгляд на Холмса, и мне показалось, что она ему кивнула… или нет? – Закон не позволяет мне рассказать то, что я знаю о жизни мистера Шу и его делишках до того, как он появился в Гринбрайере. Поэтому я не стану говорить о нем. Мистер Гримби попросил меня рассказать, откуда я знаю о подробностях смерти дочери, и я вам расскажу. Я расскажу вам о том, как моя дорогая Зона приходила ко мне в течение четырех темных ночей. Как призрак приходила она в мою комнату и стояла у моей постели, как испуганный ребенок, который бежит к единственному человеку, любящему его безоговорочно и навсегда. В течение четырех ночей она приходила ко мне, и от нее веяло могильным холодом. Сам воздух вокруг меня, казалось, застывал и мое испуганное дыхание тревожило призрака. Да, мне было страшно. Жутко страшно. Я не суеверная женщина. Я не стучу по дереву и не бросаю соль в глаза дьяволу через левое плечо. Я жительница гор из округа Гринбрайер. Простая, практичная деревенская женщина. И все же я лежала в постели, окруженная ледяным воздухом, а рядом стояла тень моей убитой дочери.

Она говорила, а в зале воцарилась поистине могильная тишина.

– Каждую ночь она будила меня, а потом рассказывала снова и снова, как она умерла. И как она жила. Как она жила в эти последние месяцы, в качестве жены Эдуарда Траута Шу. Она рассказала мне про бесконечные побои из-за пустяков. Из-за его безумной ревности – например, когда она ответила поклоном на приветствие какого-то джентльмена. Он ловко выбирал, куда и как ударить так, чтобы не оставить никаких следов, которые могли быть видны выше воротника или ниже рукавов. Моя дочь жила в аду. В постоянном страхе, постоянном опасении обидеть этого агрессивного человека. А потом она рассказала мне, что произошло в тот страшный день. Траут Шу пришел домой на обед в компании кузнецов, и когда он обнаружил, что еда еще не готова, (ведь он пришел на два часа раньше, чем обычно), то разозлился и схватил ее за горло. Она рассказывала, что его глаза сверкали, как у чудовища, а его руки были твердыми и несгибаемыми, как железо, с которым он так много работал. Он не просто душил мою дочь, – он сломал ей шею. Когда я решилась заговорить, когда я осмелилась попросить ее показать мне, что сделали его руки, Зона повернула голову в сторону. Сначала я подумала, что она отвернулась от ужаса и стыда за то, что случилось… но она поворачивала голову влево, все дальше и дальше… Все дальше и дальше, пока голова, под хруст сломанных костей шеи, не повернулась вокруг своей оси. Если что-то может быть более ужасным, более неестественным, более страшным для человеческого сердца, не говоря уже о разбитом сердце скорбящей матери, то я не хочу знать, что это могло бы быть.

Она помолчала. Ее глаза блестели от слез, но в  голосе ни разу не проскочили истеричные нотки, он даже не стал громче обычного. Это во сто крат усилило эффект ее слов. Любые рассуждения представили бы ее совершенно отчаявшейся, если вовсе не сумасшедшей, но теперь все в зале жадно ловили каждое ее слово. Даже Гримби, казалось, тоже замер, превратившись в слух. Я рискнул взглянуть на Шу, который выглядел – впервые – неуверенно.

– Я закричала, – сказала миссис Хистер. – Конечно, я закричала. А кто бы не закричал в такой ситуации? Ничто в жизни не подготовило меня к такому ужасному зрелищу. После той первой ночи я убеждала себя, что все было не более чем нервным сном, что такие вещи, как призраки, не существуют, и что моя Зона не может преследовать меня; но на вторую ночь она вернулась. И снова она молила меня услышать правду о том, что произошло, и снова она рассказала мне про чудовищное покушение. Я лишь благодарила Бога, что больше не повторялась демонстрация переломов ее бедной красивой шеи, – она сделала паузу и грустно улыбнулась заседателям. – Я умоляла мистера Престона позволить мне рассказать все это здесь, но бесполезно. Наверное, он боялся, что мои слова могли бы заставить вас смеяться надо мной. Я уверена, что мистер Гримби вызвал меня именно для этого. И все же я не слышу смеха и не вижу улыбок. Может быть потому, что вы, как и я, не видите ничего радостного в страшной и мучительной смерти ни в чем не повинной девочки. В любом случае, я получила возможность рассказать все, и за это я благодарю мистера Гримби и суд. По крайней мере теперь, какое бы решение каждый из вас не принял, моя дочь была услышана. Для меня этого уже достаточно.

Она посмотрела на Гримби, который, в свою очередь поглядел на присяжных заседателей. И увидел то же, что и я: двенадцать человек с увлажненными глазами и сурово сжатыми губами, а их напряженные скулы выдавали скрытую ярость.

Внезапно тяжелое молчание было нарушено. Шу вскочил на ноги и закричал:

– Эта женщина может рассказывать все, что хочет, но вы никогда не сможете доказать, что я сделал это!

Охранники толкнули его, усадив на место, а Холмс повернулся к нам с Престоном.

– Вы не находите интересной его фразу о том, что мы никогда не сможем «доказать», что он сделал это? Как вам кажется, это призыв невинного человека или вызов виновного?

И хотя он произнес он это вполголоса, но достаточно громко для того, чтобы быть услышанным каждым в этом небольшом, переполненном народом зале.

Часть девятая

Эта речь положила конец гринбрайерскому делу, а мы с Холмсом вскоре после этого покинули Западную Вирджинию и Америку. Эразмус Стриблинг Траут Шу был признан виновным судом присяжных, который вынес свой вердикт с поразительной быстротой. Судья с яростью и отвращением в глазах приговорил Шу к пожизненному заключению в тюрьме в Маундсвилле, где Шу и умер после трехгодичной болезни, которую врачи так и не смогли диагностировать. После его смерти мистер Престон прислал Холмсу заметку из люьисбургской газеты, в которой репортер пересказал слух, что Шу жаловался на ночную встречу с призраком, после которой он не мог спать. Его здоровье постепенно ухудшалось, и после смерти его похоронили в безымянной могиле тюремного кладбища. Насколько я знаю, никто не принимал участия в похоронах и не оплакивал его кончину.

Но прежде, еще до того, как мы покинули Льюисбург, в разговоре за поздним ужином в отеле, я сказал:

– В это деле остался один вопрос, который смущает меня, Холмс.

– Один вопрос? Какой же?

– Почему мистер Гримби решил спросить миссис Хистер об истории с привидением ее дочери? Сдается мне, этот случай не из тех, которые стоит рассказывать, особенно здесь, в Льюисбурге. Безусловно, ни она, ни мистер Престон ни с кем не делились этой информацией.

Прежде чем ответить, Холмс съел кусок жареной утки и запил его вином.

– Не все ли равно, как он узнал? Может быть, он тоже узнал об этом от призрака.

Я открыл было рот, чтобы ответить, что это, безусловно, было не все равно, когда странная мысль заставила меня умолкнуть в изумлении. Я осуждающе уставился на Холмса и с грохотом швырнул на стол нож с вилкой.

– Если бы кто-то из мира живых как-то намекнул на эту историю, то это было бы преступление! Чудовищный риск! Что, если она на самом деле была не в себе?

– Мы ни разу не видели, чтобы миссис Хистер утратила самоконтроль, – отметил он спокойно. – Скорее наоборот.

– Что, если присяжные не поверили бы ей? Что, если бы Гримби не дал бы ей выступить перед судом? Что, если бы…

Холмс прервал меня.

– А что, если справедливость иногда более важна, чем закон, Ватсон?

И сделал глоток вина.

Я попытался возразить, но вдруг холодный ветер, казалось, пронесся по комнате, заставив шторы взметнуться, а пламя свечей мелко задрожать. И в этот момент я ощутил, как вспыхнувшие во мне гнев и возмущение покидают меня. Холмс отрезал еще кусочек утки и съел его, в его сверкающих черных глазах блестел холодный смех. Я проследил за его взглядом и увидел, что он смотрит на шторы, наблюдая, как они опускаются на место, и внезапно холод, казалось, коснулся моей груди, будто ледяная рука мертвого ребенка сжала мое сердце. Несмотря на то, что днем было тепло, ночь была прохладной и горничная закрыла окно, опасаясь сквозняка. И сейчас шторы висели прямо, будто они никогда не двигались, да они и на самом деле не могли двигаться.

Когда я повернулся к Холмсу, он с легкой усмешкой смотрел на меня.

Был ли это ветер, который нашел лазейку в оконных рамах, или проскользнул сквозь невидимые трещины в стене? Или какие-то немые уста прошептали «спасибо» Холмсу на языке мертвых? Я никогда не доверю бумаге свои мысли по этому поводу.

Мы больше ни о чем не говорили в тот вечер, а утром уплыли в Англию, оставив далеко позади Гринбрайер и призраков Западной Вирджинии.