Текст книги "Лунный ад (Сборник)"

Автор книги: Джон Вуд Кэмпбелл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 42 страниц) [доступный отрывок для чтения: 16 страниц]

IV

А теперь о самом, как представляется, главном – об умонастроениях и душе.

Прекрасное представление о них дают многочисленные кэмпбеловские статьи, открывавшие каждый номер журнала – впоследствии лучшие из них были сведены в том «Избранных редакционных статей Аналога», выпущенных в 1966 году под редакцией Гарри Гаррисона. Не меньший (если даже не больший) интерес представляют и «Письма Джона В.Кэмпбела», изданные в 1986 году радением Перри А.Чапделейна, Тони Чапделейна и Джорджа Хэя.

Портрет, однако, рисуется донельзя противоречивый – он мог бы послужить превосходной основой для какого-нибудь психологического романа. Кстати, вот о психологии давайте и поговорим.

Кэмпбел свято верил, что фантастика никоим образом не должна чураться психологизма, имманентно не свойственного ей, по мнению многих иных критиков. Однако ни в его собственных произведениях, ни в тех, что отбирал он как редактор, вы при всем желании не сыщете описаний тонких движений души, никакой рефлексии места в них нет. Парадокс? Ничуть. Просто к психологизму прозы Кэмпбел шел не от художнического изобразительства, но, верный себе, от науки. А изо всей психологической науки избрал единственную школу, кою счел верной, – бихевиоризм. Это направление родилось в США в 1913 году – заявочным столбом послужила статья доктора Дж. Б.Уотсона «Психология как наука о поведении» – и к тридцатым годам приобрело достаточные распространение и популярность. Основоположники бихевиоризма полагали, что до сих пор вся психологическая наука была чисто виталистической, поскольку выросла из философии, корни которой, в свою очередь, уходят в религию.

Сам же бихевиоризм впутываться в длительные дискуссии о сознании и подсознании (а уж тем более – о душе) не имел ни малейшего желания. В первом грубом приближении суть его можно определить формулой С —> Р, где С – стимул к действию (цель), а Р – реакция, то есть само действие. Поведение личности – и сообщества – складывается изо множества отдельных действий, проследив каждое из которых, можно понять суть психологии человека. Подход, разумеется, упрощенно-механистический (современный бихевиоризм куда как сложнее!), но ведь и время-то было какое – Великий Конвейер, Святой Форд. В приложении же к изящной словесности бихевиоризм означал замещение потока сознания потоком активности, то есть, в просторечии, прямого действия. Герои произведений, написанных с бихевиористских позиций, практически не тратят времени на рефлексию да пустопорожние размышления. Они действуют. Без раздумий. Вместо раздумий. То есть в принципе-то эти последние, разумеется, имеют быть, но читателям предлагается самостоятельно их реконструировать, исходя из поступков персонажей. Все это было свойственно многим писателям – бихевиористские идеи оставили в американской по преимуществу (но отчасти – и в европейской) литературе глубокий след. Уверовав в истинность учения, Кэмпбел стал не только следовать ему со всем пылом прозелита, но и проповедовать другим, требуя неукоснительного исполнения всех положенных обрядов и ритуалов.

Само собой, вот так – пусть не по косточкам, но хотя бы самым что на есть беглым образом – разобрать весь духовный портрет Кэмпбела, встающий со страниц его статей и писем, нам сейчас не под силу. Придется поневоле ограничиться лишь несколькими примерами, отдельными, едва ли не наугад выбранными чертами, которые, однако, при всей произвольности отбора достаточно характерны и репрезентативны, чтобы по этой части можно было с достаточной уверенностью судить о целом.

Наследник, о чем уже было сказано, идей, воззрений, концепций и предрассудков XIX столетия, он среди прочих впитал и воспетый Киплингом тезис о «бремени белых» – словосочетание, которое в наши времена зыбкого торжества политической корректности и мультикультурализма представляется едва ли не бранным. Но вспомните, каким откровенным, расистом был прекраснодушный патриарх НФ, великий Жюль Верн! Кстати говоря, имя его всплыло по ходу нашего разговора не случайно, ибо влияние, оказанное им на Кэмпбела, трудно переоценить: убежден, вы и сами по ходу чтения успели заметить немало явных и скрытых аллюзий и ассоциаций – чего стоит хотя бы высеченное в толще скал убежище героев «Ада на Луне». Так и кажется, что в этом Гранитном Дворце рядом ними окажутся Сайрес Смит и Гидеон Спилет. Но я уклонился. В романах амьенского затворника, которые мы с такой легкостью вручаем детям для «воспитания и развлечения», представители неевропеоидной расы резко делятся на две категорий: прекрасные честные и благородные (верные слуги и спутники – Наб в «Таинственном острове», Талькав в «Детях капитана Гранта», Геркулес в «Пятнадцатилетнем капитане» и т. д.) и все остальные, которые поголовно, пользуясь библейским определением, «псы и убийцы» с ярко выраженной склонностью к алкоголизму (благо о наркомании в те патриархальные времена речи еще не было). Кэмпбел принял и понес эстафету, значительно расширив ареал применения идеи, – теперь говорить следовало уже о «человеческом шовинизме», понимая, правда, под человеком в первую и главную очередь классического WASPa, то бишь белого англосакса, протестанта если не по вероисповеданию, то по нравственным принципам. Именно по этой причине, как отмечают современные критики, «по крайней мере с конца сороковых годов Кэмпбел ощущал философскую необходимость того, чтобы при каждой мало-мальски значимой встрече с инопланетянами люди одерживали верх». Он выдвигал самые разнообразные доводы в защиту института рабства и утверждал, что человечеству непременно нужен некий внешний враг, – если не настоящий, то хотя бы воображаемый, – чтобы не тормозился прогресс. В то же время, будучи по происхождению чистокровным янки, потомком северян-аболиционистов, проливавших кровь при Шайло и Геттисберге под знаменами, на которых был начертан «Манифест об отмене рабства», Кэмпбел явно испытывал от собственных воззрений некий внутренний дискомфорт. Впрочем, выход нашелся, причем самый радикальный – никаких инопланетян на страницы своего журнала Кэмпбелл-редактор попросту не допускал вообще. Как вспоминал Айзек Азимов, именно по этой причине он отказался от мысли включать их в панораму своей эпической «Истории будущего».

Или, например, когда в августе 1945 года стало известно об атомных бомбардировках Хиросимы и Нагасаки, Кэмпбел пришел в полный восторг и восклицал, что «теперь-то к научной фантастике станут относиться серьезно». Мыслей о том, какое небывалое зло принесли чудовищные ядерные грибы жителям этих двух городов, у него то ли вовсе не было, то ли он попросту не допускал их до сознания. И вовсе не потому, что был таким уж воинствующим «ястребом» и требовал поголовного истребления всех японцев – отнюдь нет. Просто в этом факте он усмотрел исключительно высшее достижение того самого научно-технического прогресса, который столь пламенно воспевал, причем не только без мрачных уэллсовых предчувствий, но даже без легкой жюль-верновской оглядки, заставившей француза вложить в уста инженера Робура слова: «Граждане Соединенных Штатов! Прогресс науки не должен обгонять совершенствования нравов». Кроме того, атомная энергетика, великое будущее которой он энергично и пылко предрекал, казалась Кэмпбелу буквально собственным детищем – ведь именно благодаря его влиянию как редактора в начале сороковых фантасты так глубоко исследовали ее возможности. Теперь, полагал он, общество должно по достоинству оценить их (и его в том числе) прозорливость – эта жажда признания затмевала все.

И, пожалуй, последнее. Любая религия, как известно, чревата суевериями, однако религия секулярная – стократ. Не смог избежать этой ловушки и Кэмпбел. В майском выпуске его журнала за 1950 год фигурировала первая хаббардовская статья о дианетике – той самой, адепты которой в изобилии объявились теперь и у нас, с настойчивостью, достойной лучшего применения, предлагая разнообразные листовки и книги основоположника учения Л. Рона Хаббарда. Это было чрезвычайно симптоматично для все более настойчивого желания Кэмпбела видеть идеи фантастики воплощенными в жизнь – желания, которое привело его к вдохновенной поддержке всякого рода «кустарных изобретений» и «псионических устройств». Теперь его редакционные статьи – идиосинкратические, намеренно заостренные, чтобы задеть за живое сколь угодно толстокожего читателя, догматичные, иногда бессовестно элитаристские и даже чуть ли не расистские – поглотили большую часть той энергии, которая раньше уходила на подпитку новыми идеями постоянных авторов.

Кстати сказать, с этой самой подпиткой тоже все не так просто, поскольку в требованиях своих Кэмпбел проявлял беспредельную категоричность, свойственную, впрочем, всем пророкам. Будучи априорно убежден, что все видит и все понимает намного лучше кого бы то ни было, он неизменно почитал мельчайшие свои рекомендации истиной в последней инстанции. Пока он имел дело с птенцами едва-едва оперившимися, это благополучно сходило с рук. Однако встав на крыло, некоторые из них принимались бунтовать. Чаще всего это без особых последствий выливалось в остервенелые споры – пар выходил, давление падало, и вновь воцарялись мир и взаимопонимание. Но порой доходило и до разрыва – Кэмпбел открыл и воспитал плеяду талантов, но ведь талант по определению не выносит ни контроля, ни тем более диктата. Первым около пятидесятого года покинул гнездо строптивый Роберт Хайнлайн. Правда, кэмпбеловы поклонники утверждают, что за таким поведением великого мэтра крылся тонкий психологический расчет: мол, тиранизируя авторов, он сознательно провоцировал переросших его школу на мятеж и уход. Недоброжелатели же полагают, будто свято верующий в свою миссию Кэмпбел попросту жил в соответствии со знаменитым принципом Генри Форда, любившего говаривать, что автомобиль может быть любого цвета, если будет черного. Бог весть, кто тут прав. Но вот что любопытно: даже порвавший с Кэмпбелом Хайнлайн впоследствии отзывался о нем, употребляя исключительно превосходные степени. С пророком могли расходиться, но поклоняться ему продолжали до конца.

Все эти внутренние противоречия и конфликты являли собой плату за исповедание секулярной религии, за ту самую веру, о которой – совсем по иному, правда, поводу – писал Наум Коржавин:

 
Не слух и не зрение – с самого детства
Нам вера, как знанье, досталась в наследство.
 

Наследство же – как и наследственность – не всегда несут с собою лишь благо. Увы, нянюшкину максиму из стихотворения Саши Черного, вынесенную мною в эпиграф, можно и должно поставить под вопрос.

V

Кто знает, в какой именно момент для нас реально начнется XXI век: может быть, уже, – а мы и не заметили; может быть, до его прихода еще десяток-другой лет. Ведь это только для компьютеров существует четкая граница – миг смены единицы на двойку. С историей же, с людьми – дело обстоит куда как сложнее. Но в том, что сейчас все мы существуем в некоем порубежье, в переходной сумеречной зоне, в диффузном пространстве времени – сомневаться не приходится.

И потому особенно интересно оглянуться на тех, кто столетием раньше проходил тот же путь, чьи душа и разум становились ареной столкновения идеалов и реальностей двух эпох – так, как произошло это с Джоном Вудом Кэмпбелом-младшим.

Андрей БАЛАБУХА

ИЗ МРАКА НОЧИ

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Глава первая

Мать сарнов не мигая смотрела на Грайта. Глаза у нее были удивительные, золотистые. Человек, стоявший перед ней, был представителем расы, которую сарны поработили четыре тысячи лет назад, – расы людей. А пока Мать выполняла возложенную на нее задачу – следила за порядком на Земле, на той самой планете, где прежде тысячелетиями царил хаос. Люди не умели пользоваться свободой и поэтому заслужили участь рабов. Они подчинялись сарнам, но в последнее время Правительницу все больше и больше беспокоили попытки людей вновь обрести независимость.

– Ты отвечаешь за исполнение законов, которые установили мы, – холодно произнесла Мать, и леденящий звук ее голоса заставил Грайта невольно поежиться. – Сарны пишут законы, и люди должны исполнять их. Такой порядок был установлен четыре тысячи лет назад. Мать сарнов заботится о том, чтобы этот порядок вещей не нарушался… По-другому быть не может и не будет никогда. Тебе это ясно?

Грайт с трудом оторвал взгляд от похожих на подушечки ступней Правительницы, восседавшей на огромном троне, украшенном мозаикой и покрытом инкрустацией. Стиснув зубы, он перевел взгляд на ее неестественно гибкие, длинные ноги, напоминающие канаты, а затем на округлое золотое тело с четырьмя сдвоенными руками. Холодное, неземное существо, питающееся энергией атома… Ни звука не произнес Грайт, и бесстрастным оставалось его лицо. Правительница Земли нетерпеливо смотрела на человека, ожидая ответа.

Но он молчал, и тогда тишину вновь разорвал ее сухой голос, напоминавший пощелкивание электрических разрядов:

– Да, мы принадлежим к разным расам, и тебе известно, что на Земле правящей расой являются сарны. Мне, Матери сарнов, подчиняется мой народ, так же как и рабы моего народа. Многие века продолжалось безумие на Земле – люди имели слишком много свободы, но она им была ни к чему. Они не умели ею распоряжаться. Но вот наконец на Землю пришли сарны и навели порядок. Теперь сарны правят людьми, и это справедливо. Так было, так есть и так будет!

Когда Грайт заговорил, в его голосе слышалась горечь, но звучал он твердо:

– Четыре тысячи лет назад ваша раса пришла на Землю и превратила нас в толпу безвольных тупых рабов. Вы принесли с собой атомную энергию, высокие технологии и синтетическую пищу, но уничтожили большую часть человечества. Вы уничтожили наш прогресс и отбросили нас назад в развитии. Вы пытаетесь навязать нам матриархат. Для вас он является естественным, ведь в обществе сарнов женщины в пять раз превосходят численностью мужчин. Ваши женщины едва ли не в два раза выше мужчин ростом и намного сильнее физически. Даже Отец сарнов не может сравниться ни ростом, ни силой с самой маленькой из ваших женщин. Я понимаю, что для вашей расы матриархат удобнее, вы унаследовали его от ваших далеких предков, как единственно возможное и справедливое устройство общества. Мы отличаемся от вас в распределении ролей между полами. По какой-то странной случайности наши расы внешне похожи друг на друга: и у вас, и у нас по два глаза, по два уха, головы одинаковой формы. Правда, у вас вместо двух – четыре руки, но не в этом главное различие между нами. При всей внешней похожести в теле сарна нет ни одной кости длиной хотя бы в палец – структура ваших рук и ног напоминает позвоночник человека, то есть они состоят из множества маленьких косточек. Ваша пища, содержащая медь, – смертельный яд для человека. На голове у вас не волосы, а тончайшие сенсоры, улавливающие и излучающие радиоволны. Поэтому по сути мы две совершенно различные расы, но при этом вы перестроили наше общество по своему образу и подобию. А это означает, что число мужчин, живущих на Земле, должно быть строго ограничено. Излишек мужчин, по-вашему, следует уничтожить. Для вашей расы матриархат естествен, введение подобных порядков у нас будет преступлением. Пока вы не требуете, чтобы мы ели вашу пищу, но, может быть, вы собираетесь издать закон, предписывающий нам делать это? Если так, то вы просто уничтожите нас, а наша гибель не принесет вам пользы…

– Грайт, ты слишком много на себя берешь! – разгневавшись, перебила его Мать сарнов. – Ты не вправе решать, что принесет нам пользу, а что нет. Видимо, я совершила ошибку, разрешив вашему народу избирать должностных лиц. Эти «избранники народа» сеют смуту. Ты, Грайт, в течение недели будешь смещен со своей должности, и никаких выборов больше не будет. Отныне и навсегда вы будете подчиняться только законам сарнов!

Молча смотрел Грайт в золотые, мерцающие, словно драгоценные камни, глаза Правительницы. Взгляд человека был тверд и решителен, но морщинки вокруг рта выдавали глубокую печаль.

– Ваша раса слишком мало знает о людях, – тихо произнес он. – Вы признаете только силу атома. Гриб атомного взрыва символизирует для вас могущество и власть. Но вы не знаете, как велика власть разума. В течение десяти тысяч лет до вашего прихода на Землю люди размышляли о неведомых вам силах и искали пути к ним. За одну неделю предки нынешних сарнов разрушили человеческую цивилизацию, пусть даже не во всем совершенную, но все же развивавшуюся и стремившуюся к прогрессу. Вы установили свой порядок вещей и создали единое всепланетное государство. Однако при этом вы остановили наше развитие, отбросили нас назад, в седую древность. Мы отмели в сторону наши достижения в области техники, и мы вновь, как первобытные дикари, начали свой путь с нуля. Мы искали путь к высшему разуму и уже стояли на пороге его открытия, когда вы явились на нашу планету. Цель была близка, но вы не дали нам достичь ее… И все же те, кто остался в живых после вашего нашествия, продолжали упорно трудиться. В течение последних сорока веков люди незаметно от вас оттачивали свой разум, учились концентрировать свое сознание. Пятьсот миллионов человек на протяжении трех тысяч поколений стремились к единому мощному источнику духовной силы, и их труд оказался не напрасным – духовное единение людей произошло. Теперь они воссоединились в Высший Разум, и источник вечной неразрушимой жизненной энергии окружает собой всю планету. Сотни веков человеческие мысли блуждали хаотично, сотни веков страстные желания терзали людей, сотни веков шел медленный процесс их воссоединения. Даже последние четыре тысячи лет, после того как сарны поработили людей, этот процесс продолжался. Этот Высший Разум – объединенные мысли, мудрость и воля пятисот биллионов человек, живущих на Земле, стал таким же реальным и осязаемым, как материя. Мы называем этот Высший Разум Эзиром. Он темен, как космос, но неделим, и его невозможно уничтожить… В этом и состоит наше главное различие. Как вы чувствительны к радиоволнам, так мы обладаем ментальной чувствительностью, сформировавшейся в течение многих веков. Мы обладаем способностью общаться при помощи мысли. Вон там, в конце зала, наш электротехник работает со своими приборами, и я могу прочитать его мысли и передать ему свои. Для этого мне не нужно никаких сенсоров, с помощью которых сарны общаются друг с другом.

Мать сарнов выслушала Гранта, и губы ее слегка дрогнули в недоверчивой усмешке.

– Я не верю тебе, Грайт. Я не верю, что люди обладают такими способностями, – скептически произнесла она, взглянув в дальний конец зала. Затем, понизив голос, Мать добавила так тихо, что Грайт едва смог ее расслышать: – Но ты можешь попытаться доказать мне это. Прикажи мысленно своему человеку подойти сюда и поклониться мне!

Электротехник, одетый в плотный серебристый комбинезон со светящейся эмблемой на спине, возившийся с приборами в дальнем углу зала, выпрямился и с недоумением огляделся вокруг.

– Подойти к Матери?. – удивленно спросил он вслух, пытаясь понять, за какие заслуги он, простой техник, удостоился чести предстать перед Правительницей Земли. – Но я…

Не увидев никого рядом с собой, электротехник нахмурился и покачал головой. Бросив осторожный взгляд в сторону трона, на котором восседала Мать сарнов, он залился краской смущения, а затем, неловко потоптавшись на месте, повернулся и вновь склонился над приборами, видимо решив, что голос, прозвучавший рядом с ним и приказавший ему подойти к Правительнице Земли, всего-навсего ему почудился…

Мать вновь уставилась на Грайта немигающими золотыми глазами. Некоторое время она молчала, размышляя.

– Ты можешь идти, – произнесла наконец Правительница Земли. – Помни о Законе сарнов, гласящем, что на каждые пять женщин приходится один мужчина. Отныне он будет законом и для вашей планеты.

Грайт слегка склонил голову, но лишь на миг, затем выпрямился и, повернувшись, направился к дверям зала. Твердой походкой прошел он мимо группы сарнов, глядя прямо перед собой. Лицо его оставалось бесстрастным. Шесть человек из его окружения, пришедшие вместе с ним в зал, присоединились к нему. Молча маленькая процессия прошла через сверкающие бронзовые двери, спустилась по широким ступеням и вышла в парк.

Бартел ускорил шаг и поравнялся с Грайтом.

– Ты думаешь, она действительно станет следить за исполнением этого закона? – тихо спросил он. – Как ты считаешь, что мы можем сделать? Не знаю, поверит ли она в Высший Разум… Честно говоря, для меня это тоже миф из прошлого нашей расы.

Глаза Грайта потемнели, но он не остановился и не сделал ни одного движения, которое могло бы выдать его чувства.

– Поедем ко мне домой, – медленно проговорил он, не глядя на Бартела. – Там обо всем и поговорим. Тебе ведь хорошо известно, что Мать сарнов словами не бросается. И если она введет этот закон, то на следующий день не станет его отменять. Бартел, у меня есть что сказать тебе, но сначала все же придем домой. Там все и обсудим.

Удивительный, чарующий солнечный свет заливал лужайки, по которым они шли. Грайт много раз ходил этой дорогой, но, пожалуй, только сейчас он впервые ощутил все красоты природы. С изумлением и радостью он вглядывался в каждую травинку, каждый листочек. Он улыбнулся крошечной птичке, вспорхнувшей прямо у него из-под ног, вскинул голову и не щурясь посмотрел на солнце, щедро льющее на Землю ласковый свет и тепло. «Какое счастье – жить, – подумал Грайт, – но теперь это святое право будет не у всех…»

Грайт и его спутники вышли на длинную улицу, покрытую серым асфальтом, оставив позади цветущие лужайки и жемчужины дворцов сарнов. Серая глухая стена отделяла город инопланетян от города людей, где не было никаких дворцов, – лишь скромные белые домики, тесно прилепившиеся друг к другу, стояли по обеим сторонам улиц, примыкавших к городу сарнов. Эти дома построили уже после завоевания, когда прежние города Земли еще лежали в руинах, как первый шаг к возрождению жизни.

Сарны были древним народом. Вот уже четыре тысячелетия правили они Землей. Мать все эти годы сидела на золотом троне, равнодушно глядя, как одни поколения сменяют другие. Она была старой, когда сарны пришли на Землю, а теперь перед ее глазами прошло уже более тысячи поколений людей. Ее считали бессмертной…

Скромные, увитые виноградными лозами домики города людей остались позади, и Грайт со своими спутниками вышел на площадь, окунувшись в ее привычную суету, царившую у магазинов, построенных тысячелетие назад.

Грайт рассеянно кивал знакомым и улыбался друзьям, бесстрастно смотрел на мрачные, враждебные лица тех, кто носил маленькие зеленые эмблемы сторонников Друнела.

За его плечом вновь раздался голос Бартела.

– А приятель Друнела Вартил, по-моему, сегодня не так мрачен, как обычно. Ты заметил? – Бартел кивком указал на высокого широкоплечего человека, одетого в тунику с эмблемой администратора. Судя по нашивкам, этот человек следил за тем, как его соотечественники соблюдают законы сарнов. – Он даже удостоил нас каким-то подобием улыбки. Интересно, что бы это значило?

– Да ничего особенного, – вздохнул Грайт. – Он не так глуп, чтобы пытаться внушить мне, будто относится ко мне как к другу. И улыбается он скорее не мне, а себе самому. Ты отправил Теру, как я советовал?

Бартел кивнул, но лицо его выражало сомнение.

– Да, Грайт, отправил, но… честно говоря, все это зря. Ведь сарны будут…

– Мать не посмеет… Давай поговорим об этом дома, – тихо произнес Грайт, и они продолжали прогулку в полном молчании.

Площадь осталась позади. Теперь они шли мимо домов, построенных в более поздние времена, хотя сам стиль зданий остался неизменным – их по-прежнему отличала такая же скромность и добротность. Даже у самых старых из них нельзя было заметить ни малейшего признака разрушения или обветшания. Дома теперь стояли на большем расстоянии друг от друга, и каждый окружала лужайка, на которой играли дети. Детей тоже было заметно больше, чем в старом городе.

Грайт свернул к одному из домов. За ним последовали Бартел и еще трое из свиты Грайта. Оставшиеся двое, попрощавшись, удалились. В полном молчании Грайт и его спутники подошли к невысокому, но просторному зданию, лишенному каких бы то ни было украшений, которое служило Грайту и домом и офисом.

В этом скромном здании, построенном тысячу лет назад, размещалась резиденция правительства людей. Граждане Земли выбирали депутатов от каждой области, те в свою очередь избирали представителей континента, из которых и формировалось правительство. Шесть месяцев назад старый Транмат, являвшийся представителем человечества (раньше таких людей называли президентами) на протяжении двадцати двух лет, умер, и Грайта избрали его преемником, чтобы он «честно и справедливо служил людям, отдавая этому все силы и, если потребуется, жизнь». По крайней мере, так говорилось в клятве вступающего на этот пост.

Только смерть или бесчестье могли помешать Грайту выполнить свой долг до конца. Смерть или бесчестье, а теперь еще и Друнел, который в данный момент олицетворял и то и другое…

Власть Грайта, несущего бремя ответственности перед сарнами, так же как и перед людьми, была при этом ограничена. Он являлся, по сути, всего лишь советником – как для сарнов, которые чаще всего относились к его советам пренебрежительно, так и для людей. Но многие из людей – и командиры легионов, и полиция – тоже порой игнорировали его советы. Мать сарнов прекрасно понимала, что Грайт не мог ввести среди людей законы матриархата, даже если бы захотел, и это ее злило. К тому же Грайт был ей несимпатичен.

Несколько секретарей и служащих подняли голову, когда Грайт и его спутник вошли в помещение, а затем вновь склонились над своей работой. Серебряные с эмалью диски на их головных повязках и эмблемы на рукавах говорили об их положении в сложной правительственной структуре.

Грайт, короткими кивками приветствуя знакомых, не останавливаясь прошел по мягкому, упругому, как резина, ковру к небольшой двери, ведущей в конференц-зал. Подошвы ног тридцати поколений чиновников протоптали в мягком полу некое подобие тропинки. Она вела мимо столов секретарей, огибала огромную колонну в центре зала и исчезала под дверью в конференц-зал – просторный кабинет с низким потолком и девятью стульями, стоявшими вокруг массивного овального стола.

Войдя в конференц-зал, Грайт сел во главе стола, справа от него уселся Бартел, представитель Америки, рядом с ним Карон, командир объединенных легионов землян, затем Дарак и Холмун, помощники Грайта. Вслед за ними в кабинет вошел и электротехник. Положив свой чемоданчик на отполированный веками стол, он раскрыл его и, вытащив доску с прикрепленными к ней инструментами, отделил от нее тонкий металлический стержень, покрытый слоем изоляции. Раздался легкий щелчок, как будто распрямилась пружина, и на табло, подсоединенном к стержню, закачались крошечные стрелки.

Искусные пальцы техника быстро отрегулировали прибор. Стрелки, качнувшись в последний раз, замерли. Мастер нажал на несколько маленьких кнопок, и гибкая металлическая антенна внезапно дрогнула, наклонилась и пришла в движение, поворачиваясь из стороны в сторону. Стрелки вновь качнулись и задрожали, и антенна резко остановилась, оборвав свой танец. Техник осторожно коснулся ее, направляя в сторону искрящегося портативного источника энергии. Крошечный стержень сиял голубоватым светом.

Техник нажал еще одну кнопку на панели.

– Нас могут услышать, – объявил он. – Предупреждаю: сарны установили прослушивающие устройства, и не одно.

– А мы удивлялись все эти годы, откуда сарнам известны даже наши самые сокровенные мысли, – горько усмехнулся Грайт. – Но теперь с этим покончено. Наверное, мы первые представители человеческой расы за десять веков, которые будут проводить совещания без незримого присутствия Матери сарнов.

Карон со злобой взглянул на таинственное устройство:

– Так где же находится антипрослушивающее устройство? Надо немедленно выкинуть его отсюда!

Техник усмехнулся:

– Сарны слышат радиоволны, как все мы слышим обычные звуки, – пояснил он. – Этот крошечный передатчик работает, питаясь энергией большой передающей антенны. Когда мы говорим, подслушивающее устройство сарнов посылает радиосигнал. Но теперь мы включаем этот маленький передатчик, который гасит сигнал кристалла сарнов. Если бы я просто разбил кристалл, то сарны сразу… заинтересовались бы, скажем так.

– Они бы пришли в ярость, – уточнил Бартел.

Грайт покачал головой:

– Уэр обнаружит любую подслушивающую систему, не беспокойся. Так что на этот счет нам волноваться нечего. Так, Уэр?

Техник кивнул в знак согласия.

Дарак взглянул на Уэра, затем со вздохом повернулся к Грайту:

– Ну хорошо, а теперь скажи, Грайт, почему Мать просит тебя… вернее, приказывает сделать то, что ты не в состоянии сделать? Ведь она прекрасно знает, что тебе не удастся заставить людей блюсти ее законы.

– Да, она прекрасно знает, что мне это не удастся, – мрачно согласился Грайт. – А вот Друнел сделает.

– Неужели она собирается сделать ставку на Друнела? – удивленно спросил Карон. – Мне казалось, что ее не очень интересуют распри между людьми. Я всегда думал, что разбираться в наших взаимоотношениях ниже их достоинства, если только это не затрагивает сарнов.

Грайт устало откинулся на спинку огромного кресла и зажег трубку. Попыхивая ею, он рассеянно рассматривал мерцающие искры, то и дело пробегавшие по контактам источника энергии.

– Четыре тысячи лет назад Мать сарнов явилась на Землю… А сколько веков она прожила до того, известно только ей самой, – наконец медленно произнес он. – Сарны – долгожители. Некоторые живут по несколько тысяч лет. Но Мать бессмертна. Даже сами сарны не знают, сколько ей лет. Когда они пришли на Землю, то в сражении за нее погибло девяносто девять процентов человечества… Остальных сарны превратили в рабов, и они, те, кто выжил, наши предки, были далеко не лучшей частью человечества. Они были отбросами общества. Хныкающими, жалкими отбросами.

Карон беспокойно зашевелился, его лицо горело от гнева, а из горла вырвалось хриплое рычание. Грайт взглянул на него с грустной и одновременно иронической улыбкой.

– Да, Карон, в этом, к сожалению, слишком большая доля правды, – вздохнул он. – Наши так называемые благородные предки вовсе не были великими людьми. Непокорные умерли. Они не могли сдаться. Четыре тысячи лет назад Мать сарнов взошла на трон и все эти годы правила людьми и знала о всех их тайных помыслах. – Грайт кивнул на сверкающую антенну. – Она слышала все их разговоры. Можно сказать, что за это время она довольно хорошо узнала людей. Но человек развивается – он живет мало и поэтому развивается намного быстрее, чем сарны. Та душевная слабость, которая позволила нашим предкам превратиться в рабов, за четыре тысячи лет была изжита.