Текст книги "Вместе! Джон Леннон и его время"

Автор книги: Джон Винер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 19 страниц)

Своему творчеству он давал психотерапевтическую интерпретацию: «Это похоже на то, что тебя судят на глазах у всего мира и выясняют, хороший ли ты сын для своих папы с мамой. Это вроде того, будто ты говоришь: «Ну, а вы будете меня любить, если я встану на голову и начну бренчать на гитаре, плясать, надувать воздушные шарики и петь «Она тебя любит» – ну, теперь-то вы будете меня любить?»

В другом интервью той же поры он размышлял о преследующем его ощущении собственной никчемности. «У всякого человека есть этот комплекс вины – ты ни на что не годен, у тебя нет таланта, ты никому не нужен, что-то в тебе не то… Но это все ерунда. Все с тобой в порядке, со всеми все в порядке. И нечего стыдиться своих вожделений. Люди сдерживают себя даже в том, что не позволяют себе желать».

И еще он рассказал о парне по имени Клаудио, который счел, будто весь альбом «Пластик Оно бэнд» – рассказ о нем… «В течение девяти месяцев он присылал мне телеграммы такого содержания: «Я скоро буду, я скоро приеду, мне надо только взглянуть тебе в глаза – и тогда я все пойму». И вот недавно он заявился к нам домой. Он посмотрел мне в глаза и не нашел там для себя ничего интересного. Я ему сказал: «Альбом мог затронуть какую-то родственную струну в тебе, но вообще-то он – обо мне самом. Так что тебе лучше жить своей собственной жизнью. А то ты ведь просто время теряешь».

Джон тогда и не догадывался, какую опасность могут представлять для него подобные Клаудио…

В июне 1971 года Джон и Йоко выступили в нью-йоркском концертном зале «Филлмор», где играли джем-сейшн с Фрэнком Заппой и его группой «Мазерс оф инвеншн». Один из первых пропагандистов культурной революции, Заппа в своей музыке пародировал клише популярной культуры и высмеивал стереотипы политической жизни. Он и «Мазерс оф инвеншн» обожали эпатировать публику – занятие, не чуждое Джону и Йоко. «Мы ценим интеллектуальные усилия Заппы, пытающегося добиться понимания у слушателей», – говорил Джон. Заппа был приверженцем поисков новых путей в музыке. Одним из первых в экспериментальных целях он использовал монтаж магнитофонных записей как компонент аранжировки рок-музыки и стал привносить в рок элементы джаза. Мишенью его сатиры становились и «Битлз» – сначала в «Мы это делаем только ради денег», пародии на «Сержанта Пеппера», а потом в песенке «О нет!» из альбома «Эти хитрые лисы истерзали мою плоть», – убийственный ответ на «Все, что тебе нужно, – это любовь». Однако чем дальше, тем больше творчество Заппы страдало от какого-то подросткового сексизма.

Джэм-сейшн с Заппой так понравился Джону, что он решил включить его запись в двойной альбом «Однажды в Нью-Йорке». Впрочем, их варианты культурной революции все же имели мало общего: вместе они больше не выступали.

В день совместного концерта с Заппой Джон принял участие в радиопередаче Говарда Смита. Имитируя немецкий акцент, он объявил: «Кофорит ратиостанция «Таблъю Фэ-бэ-эр»; мы перетаем фаши люпимые мелотии. У микрофона Эгкар Кувер, и я хочу стелать ремонт ф фашей кфартире». Кто-то из радиослушателей позвонил на студию и спросил: «Вы хотите сделать ремонт в моей квартире? А в какой цвет вы покрасите стены?» Джон: «Нет, нет, я могу вам отгуверировать квартиру!» Через полгода Эдгар Гувер издаст распоряжение об установлении слежки за Джоном, а через год Джон станет утверждать, что в его квартире установлены «жучки». И у него сразу пропадет охота подшучивать над ФБР и над его директором.

Не Джон Леннон, а Джордж Харрисон организовал в 1971 году политический концерт – 1 августа в «Мэдисон-сквер-гарден» состоялся «Концерт в пользу Бангладеш». Средства от концерта должны были пойти в фонд помощи голодающим молодой страны, недавно отделившейся от Пакистана. Джон получил приглашение и стал готовиться к выступлению, но лишь до тех пор, пока Джордж не дал ему ясно понять, что Йоко никто приглашать не собирается. Без нее Джон выступать не захотел. Кульминацией концерта стал номер Боба Дилана, спевшего «Уносится ветром» и «Хлынет тяжелый дождь» под аккомпанемент акустической гитары, как в добрые старые времена.

Участники концерта заработали четверть миллиона долларов и передали их в ЮНИСЕФ. Альбом и фильм с записью концерта обещали принести не менее десяти миллионов. Но выход альбома задержался, а журнал «Нью-Йорк» обвинил менеджера Джона и Джорджа Аллена Клайна в тайном присвоении части их доходов. Клайн подал на журнал в суд и вчинил иск на сумму сто миллионов долларов, но позднее отказался от иска. Налоговая инспекция арестовала все доходы от концерта. Как пример социального самосознания Джорджа Харрисона этот концерт был крупным успехом, но как источник финансовой помощи Бангладеш он потерпел полный провал.

Песня «Веселого Рождества/Война закончилась», записанная три месяца спустя после выхода альбома «Вообрази себе», лишена натужной веселости и фальшивой сентиментальности многих рождественских шлягеров. Напротив, в ней передано убеждение Джона, что истекший год был очень непростым. Песня оказалась еще одним примером привычного ленноновского самоанализа: «Еще один год позади. Чего же ты добился?» Она проникнута привычным ленноновским антивоенным пафосом. С Йоко и детским хором Гарлема Джон проникновенно пел о наступающем годе: «Будем надеяться на хорошее – без страха». Но в новом году эта надежда будет разбита.

Благодаря своим связям с «Ред моул» Джон впервые узнал, что такое классическая борьба индустриальных рабочих за свои права. В августе 1971 года восемь тысяч рабочих судостроительной верфи «Аппер Клайдсайд шипбилдерс» в Шотландии отказались покинуть рабочие места после того, как правительство объявило о локауте «старых» предприятий. Рабочие заняли территорию верфи и цехов, бросив дерзкий вызов властям. Левые – как «старые», так и «новые» – возглавили общенациональную кампанию солидарности с бастующими. «Ред моул» посвятил этой стачке целый номер. На обложке спецвыпуска газеты был изображен старый плакат – мерзкий толстяк буржуй стоит нос к носу с восставшим рабочим.

На протяжении XX века судостроительные верфи всегда оставались центром политического радикализма, здесь проходил передний край борьбы шотландского рабочего класса. «Занятие цехов фактически является акцией рабочего контроля на предприятиях, – утверждали редакторы «Ред моул». – Непрекращение работы в цехах приведет от требований не допускать их закрытия к требованию их национализации под контролем рабочих». Бастующие «Клайдсайда» получили мощную поддержку в стране. В июне в Глазго состоялась сорокатысячная демонстрация в поддержку их требований, а в августе солидарность с бастующими выразили семьдесят тысяч демонстрантов. Захват верфи мог стать вдохновляющим примером для рабочих в других регионах Британии – особенно на производствах, которым грозило закрытие.

Джон заявил о своей безоговорочной поддержке рабочих «Клайдсайда». По сообщению газеты «Таймс», Джон и Йоко послали тысячу фунтов в фонд борьбы профсоюза судостроителей и – большой букет роз… Но сотрудничество Джона с английскими левыми оказалось недолгим. «Он внезапно собрался и уехал в Нью-Йорк, – вспоминал Тарик Али. – Мы с ним разговаривали за две недели до этого – и он ни словом не обмолвился об отъезде. А потом я ему позвонил, и он мне вдруг говорит: «Мы уезжаем в Нью-Йорк. С меня хватит!»

Джон и Йоко уезжали в Соединенные Штаты, чтобы разыскать там семилетнюю дочку Йоко – Кьоко. Отец девочки Тони Кокс забрал ее вопреки решению суда о разводе. В течение всего 1970 года он иногда звонил Йоко с просьбой оплатить его счета. Она посылала ему деньги, и он позволял ей некоторое время проводить с дочерью. А в середине 1971 года он вдруг вообще исчез. Джон и Йоко наняли частных детективов, следивших за перемещениями Кокса по континентам. Они выяснили, что Кьоко находится под присмотром учеников Махариши в детском лагере на острове Майорка, в то время как сам Кокс занимался медитацией со своим гуру.

В июле Джон и Йоко отправились в суд Вирджинских островов, где Йоко в 1969 году получила развод, и подали иск о передаче Кьоко под опеку матери. Кокс, понимая, что это дело он проиграет, тотчас подал апелляцию в суд Хьюстона (Техас). Поскольку дело должно было решаться в американском суде, а Кокс с дочерью находились в Техасе, Джон и Йоко решили отправиться в Соединенные Штаты.

Итак, Джон покинул Англию по личным причинам, но, сделав этот шаг, он покидал людей и отказывался от многих проектов, которым себя посвятил. Впрочем, его обязательства не были слишком жесткими, хотя для него самого они, безусловно, имели очень важное значение. Ведь он вошел в настоящую серьезную политическую борьбу.

Если бы Джон остался тогда в Англии, а не уехал в Нью-Йорк к Джерри Рубину и Эбби Хоффману, то, как считает Робин Блэкберн, его вклад в политический радикализм оказался бы куда значительнее, да и ему самому его деятельность могла принести больше радости. Ведь «новое левое» движение в Соединенных Штатах вступило уже в период кризиса и распада. А в Англии в начале 70-х годов радикальное движение продолжало развиваться и шириться, включившись в борьбу рабочего класса…

Останься Джон в Англии, он смог бы найти единомышленников, которые, как и он, стремились соединить рок и политический радикализм. Осязаемый политический подтекст присутствовал в панк-роке, особенно в творчестве группы «Клэш» или в песне «Боже, храни королеву» группы «Секс пистолз», выпущенной в 1977 году к серебряному юбилею царствования королевы Елизаветы II. Многие из этих музыкантов в конце 70-х объединились для участия в кампании «Рок против расизма». Так что Джон мог найти для себя на родине более эффективные формы политической борьбы, которые принесли бы ему больше удовлетворения, чем исполнение песни про Анджелу Дэвис для американских телезрителей.

За время общения с английскими «новыми левыми» Джон выпустил альбом «Вообрази себе» и песню «Власть – народу!». Результатом же его переезда в США стал очень слабый альбом «Однажды в Нью-Йорке». Его творчество пошло на спад не тогда, когда он покинул «Битлз» и начал сочинять политическую музыку, как утверждали многие его оппоненты, но когда он расстался с британской политической жизнью и окунулся в американскую политику.

Ему нравилось жить в Нью-Йорке, но как политически ангажированный художник он добился наивысших творческих достижений в Лондоне.

Но мог ли Джон развиваться как политически ангажированный музыкант в Британии, могла ли его творческая жизнь на родине принести ему удовлетворение? В конце 70-х годов британская политическая жизнь была для него, пожалуй, чересчур «правильной». На протяжении всего десятилетия страну раздирали традиционные битвы между трудом и капиталом. Да и жизненные стили разных социальных слоев в Англии оставались в строгих рамках традиции. Границы между классами оставались довольно жесткими. Быть в Англии мультимиллионером-социалистом, не говоря уж о том, чтобы быть социалистом – политическим активистом, являлось делом очень непростым. А для Джона эти противоречия могли оказаться и вовсе невыносимыми. Нью-Йорк же, по контрасту, предлагал ему оказаться в открытом обществе, где существовал мощный анклав богемы, в котором он, поп-звезда из пролетариев, мог прекрасно ужиться.

«Все считают «Битлз» детьми Британии», – говорил Джон. И он покинул свое общество, изгнанный им, испытывая тягу к открытости Америки. В Америке он получил возможность развиваться как художник и как личность. В Америке ему суждено было стать жертвой преследований со стороны администрации Никсона. В Америке ему суждено было погибнуть.

ЧАСТЬ V
ПОЭТ-ПЕСЕННИК «НОВЫХ ЛЕВЫХ»

В августе 1971 года семнадцатый этаж гостиницы «Сент-Реджис» на Пятой авеню в Нью-Йорке стал для Джона Леннона и Йоко Оно их американским домом. Вскоре после приезда в США они дали интервью журналу «Нью-Йоркер». В Нью-Йорке их больше всего поразило расовое и этническое разнообразие. «Здесь больше евреев, чем в Тель-Авиве», – сказала Йоко. «И больше ирландцев, чем в Дублине», – добавил Джон. «А еще черные, китайцы, японцы», – продолжала Йоко. Джон даже пофилософствовал, что его путешествие из Ливерпуля в Нью-Йорк является частью грандиозного исторического сюжета: «Ливерпуль – порт, откуда ирландцы направляли свои корабли к этим берегам. И евреи, и чернокожие – тоже. Рабов ведь сначала привозили в Ливерпуль, а уж оттуда доставляли в Америку… А мы, помню, приобретали свои первые пластинки – блюз, рок – у моряков с теплоходов, которые приплывали отсюда в Ливерпуль. Так что я знал, что мой путь лежит в Америку».

Джон вспомнил, что, когда он в первый раз прогуливался по нью-йоркской улице, к нему подошла незнакомая женщина и пожелала успехов в борьбе за мир. «Здесь здорово, – говорил в том интервью Джон, – это отличное место, для меня самое подходящее… Здесь меня прямо-таки тянет лабать рок на всю катушку».

Леннон не догадывался, что он просто являлся знаменитостью, попавшей в центр внимания нью-йоркских активистов антивоенного движения. В 1971 году левые в Нью-Йорке организационно были весьма слабы. Антивоенное движение сводилось к более или менее успешной мобилизации людей на очередную демонстрацию, которую составляли несколько известных вожаков и десятки тысяч случайных людей, пришедших «поучаствовать» в маршах и митингах.

Идея привлечь к движению Джона Леннона пришла в голову Джерри Рубину. Вот как, по его словам, это произошло. «У меня тогда был период апатии и недоумения. Да и все тогда, кажется, пребывали в апатии и недоумении. В движении все были чем-то недовольны, только и знали, что все осуждали – и процесс над «чикагской семеркой», и всю прошлую нашу деятельность…» Однажды кто-то из знакомых дал ему послушать пластинку с песней Леннона «Герой рабочего класса». И Рубин понял: «В каком-то смысле я тоже столкнулся с теми же проблемами, что и Джон Леннон. Эта песня стала для меня своего рода психотерапевтическим сеансом. Мне вдруг стало ясно, что» я такое». Когда «Нью-Йорк дейли ньюс» сообщила о предстоящем приезде Джона и Йоко в Нью-Йорк, Рубин позвонил в «Эппл» и договорился о встрече с ними в парке на Вашингтон-сквер.

В условленный день Джерри пришел в парк вместе с Эбби и Анитой Хоффман. «И вот мы увидели их – они спешили к нам. У него на ногах были спортивные тапочки в цвет американского флага, а она была вся в черном. Мы бросились им навстречу. Это была любовь с первого взгляда… Мы сразу врубились в его юмор, она поразила нас своей откровенностью».

Джон всю дорогу дурачился, рассказывает Рубин. «Когда мы в лимузине проезжали мимо полицейских, Джон ложился на пол, высовывал в окно свои бело-красно-голубые звездно-полосатые тапочки и орал: «Эй, смотрите, я – патриот!» Мы болтали, сидя на заднем сиденье, и Джон вдруг сказал: «Я хочу в Китай». А потом задумался и спрашивает, знают ли в Китае песню «Битлз» «Революция» [В песне «Революция» (1968) Леннон критически высказывается об увлечении европейских радикалов идеями Мао Цзэдуна]. «Ну ладно, – говорит, – я скажу китайцам, что ее Пол написал».

В квартире Эбби Хоффмана в Нижнем Ист-Сайде они в тот день проговорили часов пять кряду, вспоминает Рубин. «О том, как хиппи использовали «битловскую» тактику в политической борьбе, как они сделали рок-музыку частью повседневного быта. Мы им говорили, что их «постельная забастовка» – типичная акция в духе йиппи. Словом, мы не переставали удивляться, насколько схожими были наши увлечения все эти годы».

Эбби Хоффман разработал стратегию действий в средствах массовой информации, схожую с идеями Джона и Йоко. Политический смысл стратегии заключался в том, чтобы воздействовать на аудиторию эпатирующими действиями вместо привычных форм агитации и стереотипного языка пропаганды.

Первая демонстрация Джона и Йоко в Америке состоялась близ Сиракьюзского университета, где в местном художественном музее Йоко устроила выставку своих работ. Они присоединились к митингу индейцев, протестовавших против решения правительства отрезать часть территории резервации под будущую автостраду. В заявлении для прессы Джон обратился к индейскому населению штата: «Все знают, что с тех пор, как европейцы ступили на эту землю, ваш народ грабили и убивали. Очень странно, что в таком месте, как Сиракьюз, где расположен крупный университет, где так много молодежи, все ведут разговоры о любви, о мире, о радикализме, требуют вывести войска из Вьетнама, а вам почти не помогают». Это заявление показывает, насколько изменился Джон со времени «постельной забастовки»… Теперь он призывал к тому, чтобы участники антивоенного движения активнее включались в местную политическую борьбу, а радикально настроенные студенты выходили за пределы кампусов и поддерживали выступления гражданского протеста.

Вернувшись в Нью-Йорк, они сообщили Джерри Рубину о своем решении. «Йоко сказала, что они хотят присоединиться к движению за перемены в Америке. А Джон заявил, что хочет создать новый ансамбль, выступать с концертами и жертвовать гонорары на нужды бедных. Я так бурно выразил свою радость, что они даже смутились». Это решение и породило идею провести общенациональное антиниксоновское турне. Концерту в поддержку Джона Синклера суждено было стать пробной акцией этого плана.

Джон и Йоко нанесли визит Джону Кейджу, с которым Йоко работала вместе лет десять назад в Японии. Кейдж жил в доме на Бэнк-стрит в Вест-Виллидж. Тогда же они познакомились с Джо Батлером, музыкантом из группы «Лавин спунфул», жившим по соседству с Кейджем. Он как раз собирался сдать кому-нибудь свою квартиру и предложил им: «Вы, ребята, наверное, устали уже от своего отеля, давайте, переезжайте ко мне». И они согласились. Джон только сказал: «Уютное местечко». Квартира состояла из двух больших комнат. В Титтенхерсте их было сто. Хотя Батлер все еще жил в этой квартире, Ленноны решили въехать к нему не откладывая.

Итак, Джон и Йоко в ноябре покинули роскошный «Сент-Реджис» и поселились в двухкомнатной квартире Джо Батлера в доме No. 105 по Бэнк-стрит. Недели две, пока Батлер подыскивал себе другое жилье, они обитали здесь втроем. Батлер вспоминает: «Они постоянно оголялись. А потом и я стал. Я ведь выступал в «Волосах» [Рок-опера времени «сексуальной революции», где есть сцены коллективного стриптиза]. Джон был на удивление тощим парнем. Вообще-то он не производил впечатления сильного, а тут выяснилось, что у него и вовсе нет ни капли мускулов – кожа да кости. Она все хлопотала вокруг него – приучала к вкусной, калорийной пище…

Иногда они ссорились. Как все. Она начинала, и она же шла первая на мировую. Все-таки в их отношениях Джон был лидером. Они были замечательной парой, очень любили друг друга. Если не ссорились по пустякам, всегда ладили».

Вскоре Джон и Йоко начали приглашать к себе на Бэнк-стрит нью-йоркских радикалов: йиппи, «черных пантер», «новых левых», поэтов из Ист-Виллидж, феминисток. Вот что вспоминает об этих посиделках Кейт Миллет [Публицистка, активистка женского движения в США]: «Телевизор не выключался – слава Богу, звук был приглушен, – все сидели, курили «травку» и болтали о своем. Когда я только познакомилась с Джоном, я была им просто очарована. Он был замечательный, восхитительный. Умный, смешливый, вечно что-то изобретал. Он играл на невообразимых инструментах – на каких-то африканских деревяшках. Меня все время подмывало ему признаться, как он мне нравится, как я люблю его музыку, но, когда я пыталась что-то сказать, выходило глупо. Йоко нравилось, если в гости приходили к ней. Наверное, ее задевало, что Джону уделяли слишком много внимания. И она этого не скрывала…»

Однажды Джон и Йоко узнали и другую сторону нью-йоркской жизни. Как-то к ним в квартиру вломился ее предыдущий обитатель. Как рассказывал мне Батлер, он выгнал того за неуплату. «И вот он явился со своим дружком. Джон открыл дверь, а они ворвались в дом, угрожая револьверами. Этот парень собрался было вынести две самые ценные вещи – цветной телевизор и литографию Сальвадора Дали. Джон ему говорит: «Эй, послушай, не забирай телик, я его хочу смотреть». Тогда этот парень отобрал у Джона кошелек и записную книжку. Он думал найти деньги, но обнаружил лишь книжку с номерами телефонов, которые не предназначались для посторонних глаз – их Джону дал Бобби Сил, – номер телефона Элдриджа Кливера и Тима Лири [Один из идеологов движения хиппи, теоретик психоделической революции]. Потом шофер Джона, пользуясь своими связями в мафии, потребовал вернуть книжку. И ее вернули. «Все мы были страшно огорчены, – говорит Батлер, – что так состоялось знакомство Джона с Виллидж. Но ему это даже понравилось: с ним в Нью-Йорке впервые обошлись как с самым обычным человеком».

Десять лет спустя Бобби Сил, основатель и председатель партии «Черные пантеры», вспоминал об этом инциденте. «Мы узнали, что два каких-то хрена вздумали обидеть Джона. Я удивился: «Джона? Обидеть – здесь?» И я сказал: «Э, нет, ребята, у нас же есть оружие!» Мы это дело обсудили. И решили, что телохранитель Джона – бывший нью-йоркский полицейский – плохо делает свое дело. И я сказал: «Джон, тебе надо уволить этого парня. Он совсем не то, что тебе нужно». А Джон мне: «Что, если я найму двух-трех «пантер»?» Я ему говорю: «Нет, Джон, приятель, мы не контора телохранителей, мы политическая организация…» Но все-таки я сказал нашим людям в Нью-Йорке, чтобы они посматривали за Джоном, а Джону сказал, что, если ему понадобится помощь, он может их вызвать».

Среди нью-йоркских радикалов Джерри Рубин был ближайшим другом Джона и Йоко. Он целыми днями торчал у них на Бэнк-стрит. У Джона тогда как раз начался период песни «Вообрази себе», вспоминает Рубин. «Я слышал «Вообрази себе» так часто, что думал, у меня уши отвалятся… Джон тогда был даже больше радикал, чем я… Он был зол, ох и зол же он был. Он проклинал полицейских. Йоко ему все говорила: «Тебе надо относиться к свиньям помягче. Свиньи – они же сами жертвы». Он не был политическим активистом, но эмоционально, по тому, как остро он реагировал на происходящие события, он был очень радикально настроен…

Их интересовала жизнь черных Нью-Йорка, – продолжает Джерри Рубин. – Они мне как-то говорят: «Давай отправимся в Гарлем. Поедем в Гарлем и обменяемся с людьми рукопожатиями». Я им говорю: «Вы наивные люди! Да вы посмотрите на себя – вы же белые знаменитости, богачи, вы что, отправитесь туда на своем лимузине?»

Рубин открыл в Ленноне одну черту характера, которую тот скрывал от других. «Для Джона это была пора горьких разочарований, – вспоминает Рубин. – Очень горьких. Он очень был обижен на Пола Маккартни. Он ругал Пола. Он ругал Аллена Клайна [Менеджер «Битлз» и Леннона в начале 70-х годов]. Он ругал самого себя за то, что он такой знаменитый и богатый. Ему это не нравилось».

Рубин рассказывал мне, как Джон употреблял наркотики. «Я любил общаться с Джоном, когда он был под «травой». Он становился мягким, спокойным. От кокаина он делался агрессивным. А от героина впадал в депрессию. Я видел, как Джона и Йоко часов пять бросало то в пот, то в озноб, когда они отходили от героина».

Вот что вспоминает Стью Алберт, приятель Рубина по движению: «В то время я наблюдал, как они пытались «завязать». Очень хорошо помню, как они старались слезть с метадона. На них было жалко смотреть. Мы с Джерри привели к ним опытного психотерапевта, который учил их расслабляться. Это помогло. Но все-таки завязать с метадоном им тогда не удалось. Еще помню, как они спорили о героине. Они перестали его тогда употреблять и обсуждали, не стоит ли начать еще раз. У них, кажется, был знакомый, который мог доставать героин. Но они решили – нет. Я им тогда делал массаж. Могу точно сказать, что на теле у них не было следов от иглы. Так что если они и употребляли героин, то не кололись. Я уверен. Джерри виделся с ними чаще, чем я. Он, наверное, наблюдал, как они употребляют наркоту, но я – никогда. Могу сказать одно: что бы они ни принимали, наркотики не влияли на их поведение. Они всегда были в ясном сознании».

Дэвид Пил, самый известный уличный музыкант нижнеманхэттенского Ист-Сайда, каждый уикенд выступал в парке на Вашингтон-сквер и собирал довольно большую аудиторию. Вскоре после приезда в Нью-Йорк Джона и Йоко какой-то приятель повел их послушать выступление Пила. «Я обалдел, – вспоминает Дэвид Пил. – Знаменитости никогда не приходили меня послушать. Нормальные люди вообще не приходили меня слушать. Я же был помешан на «битлах», просто с ума по ним сходил, обожал всю эту «битловскую» философию – «все, что тебе нужно, – это любовь», мир любой ценой и все такое прочее… Я тогда спел «Римский папа курит наркоту», поскольку я знал, что у Джона были неприятности с марихуаной. Потом Говард Смит передал мне слова Леннона: «Я обязательно должен познакомиться с парнем, который поет «Римского папу…». Через неделю Джерри Рубин звонит мне и говорит: «Джон и Йоко хотят пойти в Ист-Виллидж потусоваться с народом». Я беру гитару и иду. Мы познакомились. Я только сказал: «Привет» – и начал петь «Римского папу…». Он подхватил. Потом Йоко, потом уже все стали подтягивать. Тут подвалили полицейские, и, понятное дело, мы свернулись. Но все равно было здорово. Надо же, Джон вот так просто поет на улице – это меня поразило…»

Потом Джон сочинил об этой встрече песню «В городе Нью-Йорке». А Пил написал свою «Балладу о Джоне и Йоко» [Не путать с песней Дж. Леннона того же названия (1969)].

«Они пригласили меня на Бэнк-стрит, чтобы я им ее спел, – вспоминает Дэвид Пил. – Я ужасно волновался… Это очень простая песенка, но прилипчивая. Им она страшно понравилась, и они предложили мне записать ее вместе с ними на пластинку».

Пил заключил контракт с «Эппл» (он к тому времени выпустил на фирме «Электра» «сорокапятку» «Закури марихуановую сигаретку»). Джон и Йоко помогли ему записать альбом «Римский папа курит наркоту», который вышел на «Эппл» в апреле 1972 года. Пил вспоминает: «На «Эппл» меня прозвали «Наш гибельный удел». Альбом, конечно, не раскупался. И Пол страшно злился. Но мне было наплевать…» Потом Джон объяснял: «Нам понравилась его музыка, понравился его темперамент, его философия. Вот почему мы решили сделать с ним пластинку. Могут сказать: «Ох, этот Пил, да он же петь не умеет, он играть не умеет». Но Дэвид Пил такой естественный, а некоторые его песни очень приятные».

Дэвид Пил являл собой полную противоположность всему тому, чем был Джон в роли «Битла». Джон был рок-звездой, мультимиллионером, но он ощущал себя в тисках условностей и как личность, и как художник. Он не мог запросто выйти и запеть на улице Лондона. Вокруг него вились бухгалтеры и адвокаты. А Пил не хотел превращать свою музыку в бизнес. Он водил компанию с местными радикалами и бесплатно играл в городском парке. Он наслаждался жизнью и был счастлив. Он сочинял отнюдь не великую музыку, но его жизнь была примером полной свободы.

Бобби Сил появился у Джона и Йоко спустя год после процесса о «чикагском заговоре», во время которого он продемонстрировал завидное мужество и непреклонность, когда судья тщетно пытался припереть его к стенке. Вот что он вспоминает о своей встрече с Джоном. «Я был на Бэнк-стрит дважды. Джон мог целый день просидеть на диване, скрестив ноги, а Йоко – та была совсем другая: энергичная, активная, все время чем-то занята. Мы рассказали ему о наших программах социальной помощи местным общинам – например, в 1969 году мы организовали бесплатные завтраки для двух тысяч черных ребятишек. Джон интересовался, чем бы он мог помочь нашим программам… Его очень интересовала наша политическая борьба. Только он немного по-другому смотрел на вещи. Когда я лучше узнал Джона, то понял, что мы могли бы стать очень близкими друзьями – он был не то, что другие знаменитости, которых я знал. Одно время, скажем, я тесно общался с Марлоном Брандо. Еще мы были в хороших отношениях с Джейн Фондой. И только Джон предложил мне свою помощь. Он действительно хотел что-то сделать».

Через несколько месяцев в разговоре с Эллиотом Минцем, одним из ведущих комментаторов контркультурного радио Лос-Анджелеса, Джон рассказал о программе бесплатных школьных детских завтраков, осуществлявшейся «черными пантерами». По свидетельству Минца, Леннон пожертвовал некую сумму на проведение подобной же программы в Лос-Анджелесе.

Стью Алберт вспоминает, что на Бэнк-стрит наведывался и Хьюи Ньютон [Один из активистов организации «Черные пантеры»]. «Они здорово поладили – Ньютон и Джон и Йоко. Потом Хьюи прислал Джону письмо, где говорил, что очень внимательно слушал «Вообрази себе» и что идеи этой песни очень созвучны его собственной теории, которую он называл «интеркоммунализмом». Джон очень дорожил этим письмом и часто показывал его друзьям».

Еще Джон и Йоко подружились с Э.Дж. Веберманом, человеком, изобретшим мусорологию – такую науку, которая позволяла получать информацию о частной жизни человека по составу ежедневно выбрасываемого из дома мусора. С помощью этой самой мусорологии и применяя, как он его называл, «аналитический анализ», Веберман вычислил, что Боб Дилан в 1970 или 1971 году пристрастился к героину. Он даже основал общество «Фронт освобождения Дилана», чтобы вырвать Боба из-под власти наркотиков и заставить снова вернуться в политику. Джон одно время носил значок этого общества с надписью «Свободу Бобу Дилану».

В начале декабря 1971 года Веберман провел демонстрацию протеста у здания фирмы грамзаписи «Кэпитол рекордз», отказавшейся выпустить концертный альбом в поддержку Бангладеш. На одном плакате была надпись: «В Пакистане голодают из-за жадности «Кэпитол». В самый разгар демонстрации откуда-то появились двое в масках, держа в руках плакаты: «Кэпитол-исты, не старайтесь разлучить Джона и Йоко. Джон ведь больше не Битл». Как объяснил мне Веберман, «Кэпитол» пытался заключить с Йоко контракт на основе давнишнего контракта с «Битлз», когда они еще не были такими известными в Америке. Таким образом «Кэпитол» мог выплатить ей меньший гонорар, чем по индивидуальному контракту. Из-за возникшего спора «Кэпитол» приостановил выпуск ее альбома, все доходы от которого Йоко намеревалась передать в фонды различных левых политических организаций.

Во время этой демонстрации Веберман объявил: «Джон и Йоко стали новыми членами «Фронта освобождения рок-музыки» – организации, которая будет способствовать разоблачению капиталистических спекуляций на контркультуре и политическом роке». Как считали многие, двое неизвестных в масках были Джон и Йоко…