Текст книги "Белый отель"

Автор книги: Джон Томас

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]

на фоне голубом сверкнула полоса металла,

застежку от корсета я узнала

толстушки нашей, вот сиреневый синяк

на мякоти бедра, где палец он вдавил, такой пустяк

его внезапно возбудил, в меня он так

стремительно ворвался, что едва

не задохнулась, в горном воздухе кружилась голова,

вагон фуникулера ветер тряс,

висел он на обрывке троса, сердце

забилось бешено и закричала я, а наши

знакомые по небу плыли вниз, его язык быстрей

как в барабан бил по груди моей

не знала что соски вставать мгновенно могут

у женщин юбки нижние и платье раздувались

как паруса, и медленно спускаясь,

они парили, а мужчины пролетали мимо них

стремительно, мое едва не разорвалось сердце,

казалось, женщин вверх влекло, не вниз,

и в странном танце их партнеры ввысь

руками невесомыми воздушных балерин подняли,

мужчины первыми упали, после них

в лес или в воду рухнули все дамы,

вслед за хозяевами лыжи яркие свалились сами.

Когда спускались мы, остановились у ручья.

В прозрачных водах озера, – но странно,

все четко было видно с высоты такой,

скользили миллионы золотых и

серебристых рыбьих плавников

напомнили мне сперму что стремится

попасть мне в матку. Как Вы думаете, я

не слишком сексуальна? Иногда

я кажется помешана на этом, Бог ли захотел

наполнить воды бешенством сплетенных тел

плодами виноградную лозу, и финиками пальму,

заставить буйвола тянуть упрямо

за грушей выю, персик трепетать,

когда доносится знакомый смрад

быка, и солнце бледную луну извечно покрывать.

Ваш сын сломал мою стыдливость в буйном раже

самца. Великолепный персонал.

служил в отеле. Никогда мы не встречали

такой внимательности, телефоны не смолкали

ни на минуту, как звонок в приемной,

пришлось им отказать в приюте новобрачным,

как только паковались люди, вместо

уехавших по дюжине гостей здесь появлялось, место

какое-то нашли для пары что рыдали

из-за отказа, а на следующую ночь

раздались крики, девушка рожала, чтобы ей помочь

и горничные, и официанты суетились,

с бельем нагретым все сновали взад-вперед.

Сгоревшее крыло отстроили так быстро

весь персонал участвовал, однажды поутру

когда лицо в подушку спрятав, выпяченный зад

подставив, чтоб в себя его принять

удары, начала я влагой истекать,

почти в экстазе, кто-то тихо по стеклу поскреб,

веселый повар, стену покрывал он краской новой,

расплылся весь в улыбке, и, пунцовый,

нам подмигнул, мне было одинаково приятно

и сына Вашего, и повара в себя принять,

готовил он отменно мясо, сок его

такой же свежий, было хорошо

почувствовать, что часть тебя принадлежит другому,

нет места черствости и эгоизму в белом

отеле где ласкают волны осыпь гор,

и лебеди, что нежат свой убор,

на их вершинах, так чисты, что серым

ледовый панцирь кажется, слетают

меж снежных пиков в озеро опять.

II "Гастейнский дневник"

Она наткнулась на выступающий корень дерева, упала, поднялась и снова бросилась вперед, не разбирая дороги. Бежать было некуда, но она все равно бежала. Позади все громче раздавался треск палой листвы под ногами преследователей, ведь они мужчины и двигались быстрее. Даже если удастся добраться до края леса, там тоже наткнется на солдат, которые ждут, когда она покажется, чтобы застрелить, но и несколько мгновений жизни казались драгоценным даром. Однако они не помогут. Спастись невозможно, разве что превратиться в одно из этих деревьев. Она охотно отдала бы сейчас свое тело, полнокровную человеческую жизнь, чтобы застыть здесь и смиренно существовать, стать домом для пауков и муравьев. Солдаты прислонят к её стволу карабины и полезут за сигаретами. Пожмут плечами, исчерпав легкую досаду, скажут, Всего одна сбежала, ничего страшного, и разойдутся по домам; но она, дерево, преисполнится счастьем и листья её воспоют благодарность Господу, а солнце тем временем в последний раз сверкнет сквозь ветви и опуститься за лесом.

Наконец, она рухнула на жесткую землю. Пальцы наткнулись на что-то холодное и твердое; расбросав листья, она увидела стальное кольцо люка. Заставила себя встать на колени, взялась за него и потянула. Только что вокруг стояла тишина, словно солдаты прекратили поиски, но сейчас снова затрещали кусты за спиной, совсем рядом. Она вложила все силы в последний отчаянный рывок, но люк не поддавался. На жухлые листья легла чья-то тень. Она закрыла глаза и стала ждать, когда вокруг все взорвется. Потом подняла голову и увидела искаженное испугом детское лицо. Как и она, мальчик был обнажен, из сотни порезов и царапин струилась кровь. "Не бойтесь, госпожа, – произнес он. – Я тоже живой". "Тихо!" – сказала она ему. Люк не поддался ни на миллиметр. Она велела мальчику вместе с ней ползти в густой подлесок. Возможно, солдаты примут кровь на их спинах за красные пятна на пестро окрашенной листве. Но тут же почувствовала несильный, почти осторожный толчок в плечо: одна за другой, в неё впились пули.

Ее тихонько тряс контролер, и она, извинившись, стала возиться с запором сумочки. Как глупо, он не поддавался, словно стальное кольцо люка во сне. Наконец, раздался щелчок, она нашла билет и протянула контролеру. Он пробил в клочке бумаги дырку, отдал ей. Когда дверь вагона закрылась, она одернула на себе платье в черно-желтую полоску, приняла более приличествующую даме и удобную позу. Быстро посмотрела на сидящего напротив военного, – он вошел в купе, пока она спала, – поймала ответный взгляд, почувствовала, как лицо заливает краска и стала рыться в сумочке. Она успела заметить, что у юноши, с которым только что спала (в переносном смысле) изумрудные спокойные глаза. Она подняла свой томик и снова углубилась в чтение. Время от времени бросала взгляд из окна и улыбалась.

Все здесь умиротворяло: мерный стук колес по шпалам, шуршание переворачиваемой страницы, шелест газеты в руках попутчика.

Молодой человек не понимал, как можно радоваться, глядя на бесконечную унылую серо-коричневую равнину за окном вагона. Она улыбалась не своим воспоминаниям или в предвкушении чего-то приятного, созерцание пейзажа доставляло ей явное удовольствие. При этом её привлекательное, но несколько увядшее лицо совершенно преображалось. Она казалась чуть полноватой, однако с хорошей фигурой.

Одна из улыбок превратилась в зевок, она сразу подавила его. "Хорошо выспались", – заметил он, опустив газету на колени, компенсируя небольшую дерзость дружелюбной улыбкой. У дамы покраснели щеки. Она молча кивнула, снова бросила взгляд за окно. "Да, – произнесла она наконец. – Хотя скорее умерла, чем спала". Ответ сбил его с толку. "Все эта жара, ни капли дождя", – продолжила она. Он откликнулся: "Да, вы совершенно правы". Он не знал, как продолжить разговор, и она вновь взялась за книгу. На несколько минут углубилась в чтение; потом в очередной раз подняла глаза к окну, и вид иссушенной равнины за проносящимися мимо телеграфными столбами снова вызвал улыбку.

"Интересно?" – он указал на книгу, лежащую на коленях дамы. Она молча наклонилась вперед, протянула её спутнику и осталась так сидеть, не выпрямившись. Он озадаченно разглядывал черные и белые пятнышки, казалось, прыгавшие по странице в такт движения вагона, как полосы на платье незнакомки. Юноша думал, что увидит какое-нибудь легкое чтиво, слегка опешил и сначала, по какой-то неведомой причине, вообразил, что книга на тамильском языке. С языка уже готова была слететь фраза "Так вы лингвист?" Но тут он сообразил, что это запись какой-то музыки. Между нотами напечатаны фразы на итальянском, он взглянул на обложку (жесткий переплет затрещал под пальцами), увидел имя "Верди". Юноша возвратил ей книгу, объяснив, что не разбирается в нотах.

"Она прекрасна", – дама провела по обложке ладонью. Потом добавила, что решила воспользоваться свободным временем, чтобы разучить новую партию. Жаль только, что она слишком мелодична, нельзя петь в полную силу. Он попросил её не стесняться и порепетировать – это развеет скуку от созерцания проклятой бесконечной равнины за окном вагона! Дама, улыбаясь, обьяснила, что имела в виду другое; она устала, чтобы голос не сел, необходимо отдохнуть. Ей пришлось срочно прервать гастроли и отправиться домой на месяц раньше. Единственное утешение в том, что снова увидит своего мальчика. Сейчас за ним присматривает мать; хотя ребенок любит бабушку, ему не очень весело постоянно сидеть вместе с пожилой женщиной. Он будет страшно рад, что мама приехала раньше. Она не послала им телеграмму, хотела устроить сюрприз.

Молодой человек сочувственно кивал, слушая это скучное объяснение. "А где его отец?" – поинтересовался он. "Ах, кто знает?" – она опустила глаза на партитуру оперы. – "Я разведена". Он сконфуженно извинился, вытащил портсигар. Она отказалась от предложенной сигареты, но сказала, что любит запах табака, он не раздражает горло. К тому же, в ближайшее время не собирается петь.

Закрыв свой томик, она с грустным видом посмотрела в окно. Юноша решил, что дама вспомнила своего бывшего мужа, и тактично молчал, дымя сигаретой. Ее соблазнительно высокая грудь, обтянутая черно-желтой тканью, бурно вздымалась, словно от волнения. Длинные прямые черные волосы окаймляли лицо с чуть тяжеловатыми чертами; влекущий изгиб губ несколько сглаживал впечатление от немного крупного носа. Она была смуглой, но на него произвела более чем благоприятное впечатление, особенно после трех лет воздержания.

Молодая женщина думала о клубах дыма, которые тянулись за их паровозом. А ещё она увидела этого милого юношу, холодного и недвижимого, лежащего в гробу. С большим трудом заставила себя успокоиться и дышать нормально. Чтобы отвлечься от подобных ужасных вещей, стала расспрашивать своего спутника. Выяснилось, что он во время войны попал в плен и теперь возвращается к семье. Сочувствие (он был бледным и худым) сменилось на её лице радостным изумлением, когда он произнес "профессор Фрейд из Вены". "Ну конечно, я о нем слышала!" – воскликнула она, сразу повеселев. Она восхищалась его работами и в свое время думала обратиться за консультацией, но к счастью необходимость в его помощи исчезла. Каково это, быть сыном такого знаменитого человека? Он скорчил гримасу и молча пожал плечами. Примерно подобной реакции она и ожидала.

Однако юноша совсем не завидовал славе отца. Он лишь хотел найти молодую жену, остепениться, пустить корни. Наверное, быть певицей, которую всегда просто разрывают на части, страшно тяжело? Нет, ответила дама; обычно такого нет. Она впервые едва не сорвала голос. Сделала глупость, взялась за роль, которая требует высокого тембра и гораздо более сильного голоса. Вагнер ей вообще не подходит.

Поезд, который безостановочно мчался примерно два часа, проносясь мимо огромных городов даже не замедлив хода, теперь, к их удивлению, замер, добравшись до маленькой тихой станции в самом центре бесконечной равнины. Здешнее поселение даже нельзя назвать деревней – из окна виднелись всего три или четыре домика и острый шпиль церкви. Платформа была пустой, но узкий проход вагона мгновенно наполнился суетливым движением, толкотней, криками, они увидели, как поезд изверг из своих недр пеструю массу народа. Паровоз дернулся, набрал ход, оставшиеся неуверенно поставили чемоданы на землю. Вскоре деревушка скрылась из виду. Равнина стала ещё более пыльной и пустынной.

"Да, дождь нам сейчас бы не помешал", – произнес юноша. Женщина вздохнула. – "Но у вас впереди целая жизнь. В таком возрасте мрачные мысли совсем ни к лицу. Для меня, разумеется, это правда. Мне почти тридцать, я разведена, уже не так привлекательна, через несколько лет потеряю голос, так что мне действительно нечего ждать от жизни". Она прикусила губу. Молодой человек почувствовал легкое раздражение, ведь она пропустила мимо ушей или неправильно поняла все его реплики. Но от волнения её грудь снова стала бурно вздыматься, и только лежавшая на коленях газета помогла скрыть охватившее его возбуждение.

Когда, – все ещё прикрываясь газетой, – юноша вышел, чтобы помыть руки и привести себя в порядок, он поразился, как опустел вагон. Казалось, во всем поезде остались лишь они двое. Вернувшись в купе, отметил, что из-за его отлучки, даже такой короткой, атмосфера близости бесследно исчезла. Она снова углубилась в чтение и жевала бутерброд с огурцом (он отметил, какие у неё ровные, маленькие, словно жемчужные, зубки). Молодая женщина подняла голову, одарила его быстрой улыбкой и снова стала читать. "Сколько ворон сидит на телеграфных проводах", – услышал он будто со стороны собственные слова. Он счел реплику по-мальчишески неуклюжей, выдающей неуверенность в себе, попросту глупой; подобная неловкость расстроила его.

Но дама, весело улыбнувшись, кивнула: "Сейчас будет очень трудное место. Vivace". Она стала вполголоса напевать, выводя рулады глубоким сильным голосом. Прекратила так же неожиданно, как и начала, густо покраснев. "Как замечательно!" – воскликнул он. – "Продолжайте, пожалуйста!" Но она покачала головой, используя раскрытую книгу вместо веера. Он зажег вторую сигарету, она откинулась на диван, одновременно захлопнув томик и прикрыв глаза. "Турецкие, не так ли?" Ей показалось, что к аромату табака примешивается запах опиума, дым, заполнивший теплое, душное купе, снова навевал сон.

За короткое отсутствие он успел переодеться в элегантный светло-голубой гражданский костюм. Поезд проезжал через туннель, и их маленькое подобие дилижанса превратилось в темную спальню. Она ощутила, как он наклонился к ней, прикоснулся к руке. "Вы вспотели", – участливо произнес он. – "Кожа должна дышать". Она не удивилась, когда он осторожно раздвинул ей бедра. "Видите, вы вся мокрая". Какое-то особенно уютное, беззаботное чувство – позволять молодому военному гладить её ляжки в темноте. В некотором смысле, она уже переспала с ним, представ перед юношей в самом интимном состоянии, охваченная сном. "Тут тесно, спертый воздух", слабо произнесла женщина. "Можно я открою окно?" "Если вам хочется", прошептала она. – "Но я не должна забеременеть".

Почти задохнувшись, она шире раскрыла бедра, чтобы помочь ему. Юноша не отрывал взгляда от неясного синего пятна лица, на котором время от времени посверкивали белые точки глаз. Нежная избыточная плоть под натянувшимся шелком – непреодолимый соблазн для того, кого несколько лет продержали как зверя в клетке. Над её глазами возникло маленькое красное пятно. Оно стало ярче, разрослось. Потом во все стороны побежали оранжевые ручейки, и он сообразил, что у неё загорелись волосы. Сорвал с себя пиджак, обмотал вокруг головы дамы. Она едва не задохнулась, но огонь удалось потушить. Поезд проехал туннель, их ослепило солнце

Небольшой пожар и яркий свет подействовали как холодный душ, молодой человек сердито потушил сигарету. Женщина вскочила, встала перед зеркалом и долго поправляла прическу, замаскировав выжженную полоску блестящей густой черной прядью. Взяла с сетки свою белую шляпку и надела. "Видите, как легко я загораюсь", – она коротко нервно засмеялась. – "Поэтому мне лучше не начинать. Все происходит почти сразу". Он извинился за свою беспечность, она присела на край дивана, взяла его руки в свои, участливо и озабоченно спросила, нет ли опасности забеременеть. Он отрицательно покачал головой. "Что ж, тогда, – облегченно произнесла она, – ничего плохого не случилось".

Он молча погладил ей руки. "Ты хочешь меня?" – произнесла она. "Да, хочу. Очень". Она снова покраснела. "Но что скажет твой отец, если ты женишься на бедной вдове, намного старше тебя? У которой четырехлетний сын? Вот ещё одна проблема – мой мальчик. Как он отнесется к нашему союзу? Вам необходимо встретиться, и тогда мы увидим, что получится". Юноша не знал, что сказать на все это. Он решил промолчать и вместо ответа стал снова поглаживать податливые бедра. К его облегчению, она сразу их раздвинула и откинулась на диван, закрыв глаза. Свободную руку он положил на вздымавшуюся грудь. – "Мы можем провести вместе несколько дней".

"Да", – отозвалась она, не открывая глаз. Беззвучно охнула, закусила губу. – "Да, это было бы чудесно. Но позволь мне сначала увидеть сына и подготовить к встрече". "Я говорю о нас, только нас с тобой", – сказал он. – "Я знаю отель в горах, у озера. Там очень красиво. Родные тебя не ждут?" Она покачала головой, снова охнула, потому что он проскользнул во влажное отверстие. Юноша потерял интерес к женщине, завороженный маленьким чудом полностью исчезнувшего в недрах её тела пальца. Он чувствовал, как движется сквозь упругую плоть, и все же ничего не видел! Она стала такой влажной, что ему удалось впихнуть ещё несколько пальцев. Она громко вскрикнула – в ней скользит чужая рука, словно очищает фрукт! В её воображении юноша засунул в тело обе руки, чтобы добраться до мякоти. Одежда сбилась вокруг талии, мимо мелькали телеграфные столбы.

Постепенно обезумевшие чувства донесли до неё звуки дождя, яростно стучащего по окну прохода; со стороны купе мимо них проносилась все та же сухая пыльная равнина, а небо было раскаленно-желтым. Дождь прекратился, и, подняв голову, они увидели контролера, протиравшего тряпочкой мокрое стекло. Он ошеломленно взглянул на пассажиров, но они продолжали, словно за дверью никого нет. Ее ягодицы мерно бились о руку юноши, книга свалилась на пол, помялся второй акт Бала-маскарада. "Разве мы не должны остановиться?" – задыхаясь, произнесла она, но он заявил, что ему надо оставаться там.

Ему надо было оставаться там, когда они проезжали мимо улиц с аккуратными зданиями, а потом многоэтажными доходными домами, где мокрое белье развешано на веревках, протянутых от окна к окну. Кроме того, пальцы так зажаты, он не верил, что вообще сможет вытащить их, даже если захочет. Она кивнула, убежденная, что остановиться никак нельзя.

Однако он без всякого труда вытянул их, когда показалась узловая станция; а в маленьком поезде, который вез их в горы, продолжать было невозможно. Она сидела рядом, прильнув к юноше, утешаясь тем, что целовала его пальцы или прижимала руку между колен. Их спутники пребывали в приподнятом настроении и старательно ахали, выказывая изумленный восторг, пока паровоз медленно тащил их все выше. "Смотрите, сколько ещё здесь снега!" – тарахтела соседка напротив, – судя по влажному запаху муки, исходящему от нее, жена пекаря. "Да, действительно, – она улыбнулась, – я совсем не запачкалась". Почтенная женщина ответила растерянной улыбкой и занялась своей маленькой дочерью, нетерпеливо ерзавшей на сидении. Девочку впервые повезли на отдых, и её все интересовало.

Несмотря на то, что уже смеркалось, озеро сверкало как огромный изумруд. Все вышли, теперь предстояло проделать короткий путь до белого отеля. Они были счастливы, что хоть ненадолго остались вдвоем. Вестибюль оказался пустынным, не считая портье, но он похрапывал, разморенный душным вечером. Женщина, изнуренная часами страсти в поезде, прислонилась к стойке, а молодой человек, – он позвонил с узловой станции и заказал номер, – просмотрел список забронированных мест, снял ключ с доски и расписался в книге записи постояльцев. На столе красовалась ваза с необычайно большими и желтыми грушами, он взял одну, надкусил, заставив истекать соком, и предложил подруге. Потом взял за руку и легонько подтолкнул вперед, к лестнице, ведущей наверх. Сладкая груша восстановила силы, она почти взбежала по ступенькам, а тем временем он уже поднимал ей платье сзади. Шелк тихонько шелестел. Она завела руку за спину и нащупала поднявшийся член. Они вошли в комнату, он вошел в нее, кто знает, в какой последовательности, и, даже не осмотревшись, она распростерлась на кровати, широко распахнув бедра, принимая его в себя. Они на остановились чтобы раздеться, он сорвал с неё шляпку и отправил в угол.

Молодой женщине казалось, будто её разорвали надвое; она предвидела развязку их отношений, хотя они ещё по-настоящему не возникли, а потом свое невеселое возвращение сломанной, распотрошенной этим юношей, домой. Между открытой дверью и постелью тянулся мокрый след, и когда они закончили, дама велела своему спутнику вызвать горничную убраться здесь. Пока девушка, она была азиаткой, – стоя на коленях стирала с потертого ковра пятна груши, они стояли у окна, за которым оказалась веранда, любуясь вечерним небом, сверкавшим яркой голубизной в последние минуты перед тем как закат окрасит его в другие тона.

Следующий день щеголял такой же безоблачной погодой, но на вторую ночь (ей так казалось, однако в отеле она потеряла счет времени) в открытое окно влетел кусок кремня размером с мужской кулак. Виноват был ветер, поднявшийся ещё вечером, теперь он со свистом проносился сквозь ветви лиственниц, разбил вазу с цветами, которую прислуга поставила на комод. Молодой человек вскочил, подбежал к окну и закрыл его. Но стекло могло не выдержать, они услышали приглушенный грохот рухнувшей крыши беседки. Она имела форму пагоды, – живописно, но непрочно, – и не выдержала бешеного шквала. На звонок долгое время никто не приходил; наконец, появилась горничная и убрала осколки вазы, цветы, расплескавшуюся воду. Ее глаза покраснели, словно девушка плакала, и он спросил, что случилось. "Люди на озере утонули", – сказала она. – "Сегодня очень высокие волны. Их лодка перевернулась". Она изумленно посмотрела на камень, лежащий возле окна. "Оставьте его", – сказал он. – "Это будет сувенир". Однако она подняла кремень и подала ему; молодой человек взвесил осколок на ладони, покачав головой. Он не мог даже представить себе, какая требуется сила, чтобы вырвать его из горы и швырнуть в их комнату.

Позже женщина спросила: "Скажи, моя грудь мягче камня?" Он кивнул, положил на округлый холмик плоти голову, чтобы доказать, насколько она нежнее. Они ясно слышали отдаленный шум, множество встревоженных людей спешили по коридорам; а когда позвонили и потребовали ужин, им объявили, что придется довольствоваться бутербродами, потому что все официанты помогают жертвам наводнения. Молодые люди умирали от голода, и он попросил, чтобы прислали ещё и немного шоколада. Он ласкал грудь, такую мягкую в сравнении с осколком горы, потянулся к соску. Женщина прижала свое тело к его губам, рыжевато-коричневый сосок, который они сжимали, напрягся и с каждой минутой разбухал все больше. Она запустила пальцы в короткие курчавящиеся волосы любовника, сосущего её грудь. Они услышали, как что-то разбилось – окно или, возможно, посуда, – потом крики. Звуки паники. Кто-то из постояльцев плакал. Она вспомнила, как хныкал её младенец и погладила юношу по голове. Грудь увеличилась почти втрое, раздулась как воздушный шар. Ветер бил по стеклу окна. Он оторвался от нее, озабоченно спросил: "Надеюсь, она не лопнет?" Женщина направила в рот любовника сосок. – "Едва ли. Когда я кормила ребенка, она стала такой же".

Отель раскачивался на волнах бури, она вообразила, что плывет на океанском лайнере. Слышала поскрипывание обшивки, вдыхала соленый морской воздух, щекотавший небо, что струился из открытого иллюминатора, смешиваясь с напоминавшим о морской болезни едва уловимым запахом готовящегося на камбузе кушанья. Придется ужинать с капитаном, наверное, тот попросит участвовать в концерте, затеянном на его корабле. Быть может, они так и не доберутся до порта. Женщина чуть не плакала, сосок так сильно вытянулся, что она начала страдать: боль сконцентрировалась в центре груди, но в то же время упругий комок плоти не принадлежал ей, он медленно уплывал прочь, лишний, как окровавленная слепая кишка, вырезанная корабельным врачом. Она хотела, чтобы любовник сделал паузу, немного отдохнул, но юноша не унимался. К её вящему облегчению, его губы потянулись к другой груди, стали вытягивать второй сосок, хотя он и так сильно раздулся, не желая отставать от своего близнеца. "Они чувствительны?" – спросил он, и она ответила: "Да, конечно, они любят друг друга". В каюте рядом, за их койкой, разбился иллюминатор.

Он пальцами растянул ей влагалище и с такой силой вогнал пенис, что она отпрянула. Приподнялся, наклонил голову, чтобы рассмотреть место, где только что так таинственно провалился в недра чужого тела. Он исчез, снова появился, опять исчез в ней. Она ощутила легчайшее прикосновение к волосам, подняла руку и почувствовала под пальцами нечто сухое, похожее на папиросную бумажку. Это был кленовый листок, залетевший в комнату ещё до того, как начался ураган и к ним попал камень. Она показала ему находку. Он, поглощенный ритмичной работой в её лоне и необходимостью сдерживать себя, чтобы продлить удовольствие, растянул губы в улыбке, но она тут же превратилась в гримасу. Женщина дотянулась до ягодиц юноши и стала поглаживать сухим листиком чуть пониже. Он напрягся и содрогнулся всем телом.

Легкий дождь прекратился, ветер стих; они открыли окно и вышли на балкон. Он обнял подругу за талию. На их глазах штормовые облака разошлись, показались звезды – таких огромных они никогда не видели. Каждые несколько секунд одна из них падала, прочертив яркую дугу в черном небе, словно кленовый лист сорвавшийся с ветки или любовники, которые во сне тихонько укладываются поудобнее. "Дождь Леонидов", – тихо произнес он. Она положила голову ему на плечо. Рядом с озером сновали неясные фигурки: на берег вытаскивали тела утонувших. До них долетали стоны и плач; кто-то кричал, что нужны ещё носилки и одеяла. Любовники вернулись в постель и вновь растворились друг в друге. Теперь она чувствовала в себе не только пенис, но и палец, они двигались попеременно, но член медленней. Перед глазами возникло ночное небо, прочерченное падающими звездами, в ней возникли маленькие вихри и водовороты, как в озере во время шторма. Буря явно ещё не утихла, краем глаза они заметили, как черный квадрат окна разрезала ослепительная вспышка, молния ударила прямо в темную воду; зашелестели занавески. "Так сильно не надо", – шепнул юноша, и она стала гладить головку члена осторожнее, самым кончиком ногтя. Его палец глубоко проник в анус, было больно, но она хотела, чтобы ей сделали ещё больнее.

На озере зажглись огни – спасательные лодки все ещё искали тела пропавших. Но сидящие в них люди сами ещё не оправились от грома, обрушившегося на них за несколько мгновений перед тем, как молния превратила ночь в день. Снова поднялся ветер. Пришлось поспешно плыть к берегу, потому что никакой надежды на то, что сегодня удастся найти ещё кого-нибудь, не осталось. Отель был полон отчаявшимися, обезумевшими от горя людьми; стеклянные двери хлопали, вносили все новые и новые тела несчастных. Вода, затопившая бильярдную, расположенную на цокольном этаже, поднялась до уровня карманов, но несокрушимый майор кружил у стола с кием, намереваясь во что бы то ни стало закончить партию. Он наметил последний красный и все цвета до розового. Трудный прямой удар через весь стол, но он выполнил его безошибочно и загнал шар в лузу. Вода добралась почти до пояса, майор невозмутимо отхлебнул пиво и натер мелом кий. Черный шар лежал у борта, но он послал белый волчком. Это был красивый удар, и черный с громким всплеском исчез в своей могиле, заполненной водой. Пришлось играть за обе стороны, его партнер, священник, убежал наверх, чтобы исповедовать умирающих. Отметив свою победу мрачной улыбкой, майор убрал кий на место и выплыл из бильярдной. Наверху у себя в номере любовники спали, несмотря на порывы ветра, сотрясавшие окно; они продолжали держать друг друга в объятиях, словно боялись, что, если разожмут руки, бесследно исчезнут в ночи. Черный кот, полумертвый от страха, сжался в комок, припав к раскачивающейся ветви ели напротив их балкона. Он весь подобрался, напряг мускулы, но понял, что ему туда не допрыгнуть.

Целых два дня никто не замечал, что случилось с котом. Любовники услышали за окном странный шум, словно кто-то царапал по дереву, встали и подошли посмотреть, в чем дело. По длинной лестнице, трещавшей и прогибавшейся под весом тела, карабкался майор. Укрытые колыхавшимися занавесками, они наблюдали за сложной спасательной операцией. Кот выгнулся, грозно шипел и царапал протянутую руку. Военный в сердцах выругался; неприличное слово, которое он произнес, заставило молодую женщину покраснеть, ведь она не привыкла к таким выражениям. Наконец майор, осторожно переставляя ноги, стал спускаться, кот обвился вокруг шеи спасителя.

Как только алая стигмата распустилась на ладони военного, она почувствовала, как её собственная плоть выбросила кровавый сгусток в низ живота, и сообщила любовнику плохие новости. К её изумлению и радости, он не расстроился. Однако возникла небольшая проблема. У неё не оказалось никаких вещей. Свой тяжелый чемодан она поставила в проходе поезда; когда они остановились у крохотной станции в середине выжженной равнины, толпа пассажиров ринулась к выходу и кто-то взял его по ошибке. Она не допускала и мысли о краже. Так или иначе, когда они пересели на узловой станции, чемодан исчез, а вместе с ним все платья, белье, предметы ухода и подарки сыну и матери.

Пришлось вызвать горничную. Вежливая девушка, японская студентка, подрабатывающая здесь, чтобы оплатить обучение, никак не могла понять, что от неё нужно, пока молодая женщина не нарисовала на листке женскую фигурку рядом с неполной луной. Горничная покраснела и молча вышла. К счастью, у неё самой были месячные, она быстро вернулась с полотенцем и, смущаясь, поспешила уйти, отказавшись от чаевых.

Они лежали рядом, рассматривая фотографии его семьи. Ее позабавил снимок Фрейда на берегу моря в полосатом черно-белом пляжном костюме, вполне возможно, скроенном из такого же материала, что и её платье. Юноша тоже весело улыбнулся. Кажется, больше всего он был привязан к младшей сестре; при взгляде на её изображение, радость в его глазах сменилась печалью.

Они спустились пообедать. Играли цыгане; он спросил, не хочет ли она немного потанцевать, если, конечно, не слишком слаба. Женщина кивнула. Пока пробирались между столиками, опиралась на своего спутника. "Ты чувствуешь, как выходит кровь?" "Да, всегда. Каждую осень болею". Запах вишневой губной помады побудил юношу поцеловать свою даму; липкий приторно-теплый вкус ещё больше притянул к ней. Чтобы не задохнуться, пришлось оторваться от любовника, но знакомый аромат, исходящий теперь от его губ, так возбуждал, что они вновь прильнули друг к другу, обмениваясь короткими обжигающими поцелуями. Наконец, она отстранилась, сказав, что из-за музыки хочется петь. Однако они и так привлекали всеобщее внимание. Он распахнул её одежду на груди; она слабо пыталась сопротивляться, но от удовольствия перехватило дыхание, а он настаивал: "Пожалуйста, ты должна мне позволить. Ну, пожалуйста". Настойчивый шепот, его язык проник в ухо. "Но ты весь измажешься". "Ну и что", – ответил он. – "Я хочу твою кровь". И она обняла юношу за шею, позволив делать все, что он пожелает. Посетители ресторана, и танцующие пары и те, кто обедал, – весело подмигивали им и смеялись, а они улыбались в ответ.