Текст книги "Заговор францисканцев"

Автор книги: Джон Сэк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 30 страниц)

18

– Аванти! Вперед, упрямая скотина!

Иллюминато пнул осла пятками и хлестнул по крупу. Чем выше поднимались они над Тразименским озером и теплой долиной Чьяно, тем несговорчивей делался ослик. Иллюминато уже видел впереди гордую цитадель этрусской Кортоны. Зловещая в своей надменности, одинокая и грозная в окружении ледяйых гор, Кортона была подходящим убежищем для изгнанника Элиаса в его последние годы. Презрев советы Иллюминато, предостерегавшего его от заносчивости, Элиас вознесся, как мирской князь, среди своих откормленных прихвостней и юнцов мирян в разноцветных ливреях, прислуживавших ему как епископские пажи, подавая тонкие кушанья, приготовленные собственным поваром. Призвав в помощь честолюбию пыточное искусство своих тюремщиков, он захватил абсолютную власть над братством. Прошло десять лет, и братья, при поддержке папы, повергли его на колени.

Подпрыгивая в такт тряской рысце ослика, Иллюминато размышлял о том, что Бонавентура мог бы поучить Элиаса умерять честолюбие терпением. Нынешний генерал ордена поднимется в церковной иерархии выше, чем это удавалось прежде кому-либо из братьев, но, будь он даже вознесен на папский престол, он примет его, лишь подчиняясь настояниям князей церкви.

Иллюминато тоже приходилось выжидать, пока жернова лет повернутся, размалывая чем медленнее, тем тоньше. «И награда мне будет столь лее верной». Так обещал ему Бонавентура, когда старый монах принес ему известие о письме Лео к Конраду.

На главной площади городка Иллюминато спешился и махнул двум мальчишкам, весело скачущим поодаль, не замечая, что ветер развевает их лохмотья.

– Помогите мне добраться, fratellini[33]33
  Братцы (ит.).


[Закрыть], – обратился к ним старец. – Бог вас наградит, если вы доведете меня и моего ослика до церкви.

Сорванцы с любопытством глазели на него. Один заговорил на невразумительном местном наречии. Иллюминато ответил короткой пантомимой, потерев себе спину, указав вверх по улице и повторяя при этом: «Chiesa, chiesa»[34]34
  Церковь, церковь (ит.).


[Закрыть]. Наконец мальчики поняли и робко приблизились к нему.

Элиас выстроил над городом уменьшенную копию базилики, возведенной им в Ассизи. Даже изгнанный из ордена папским указом, даже удалившись на другой конец Европы и разделив судьбу Фридриха, отлученного от церкви, он продолжал носить серую рясу минорита, и так же поступали десятки братьев, сохранивших ему верность. Возвратившись в Кортону, он пытался воскресить остатки былой славы, устроив здесь аббатство и церковь, сходные с прежней базиликой не только именем, но и видом. Для себя он выстроил каменную келью отшельника. Элиас покаялся на смертном ложе, и местный священник отпустил ему грехи, так что он был похоронен в церкви. «И, возможно, я первый из братьев посещаю могилу падшего генерала ордена», – размышлял Иллюминато.

Он не по собственной воле отправился в Кортону. Пришлось согласиться, без особой охоты, на предложение Бонавентуры, считавшего эту уединенную обитель самым подходящим местом, чтобы дожидаться нового назначения. Еще один тяжкий оборот жерновов, и его честолюбивые замыслы исполнятся.

Зато какова награда: епископ Ассизский! Заняв епископский дворец рядом с Сакро Конвенто, он наконец-то сможет вмешиваться в политику ордена и участвовать в его тайной жизни. А ведь он уже совсем поверил, что ему предстоит умереть от скуки на прежнем посту: отец-исповедник в обители Бедных женщин, серьезно кивающий (или клюющий носом), выслушивающий, как эти невинные души поют литанию своих крошечных прегрешений. И вот счастливый поворот судьбы – случайная встреча с мальчишкой на дороге под Анконой, – и его снова подхватывает вихрь жизни. Он чувствовал, как с новой силой струится кровь в его старых жилах. Бонавентура сразу оценил значение письма, понял, какую опасность представляет оно для репутации ордена. И встретил новость с характерным для него sangfroid[35]35
  Хладнокровие.


[Закрыть].

– Пусть Конрад приходит, – сказал он, с видимым равнодушием поворачивая на пальце кольцо. – Он уйдет, ничего не узнав.

– Но если он случайно наткнется на истину?

– В таком случае он не уйдет вовсе.

Тогда Иллюминато пришлось рассказать Бонавентуре и конец истории, как он позволил себе приказать задержать Конрада, если тот будет проходить через Губбио. На минуту сердце в нем замерло, потому что у Бонавентуры на лбу появилась легкая морщина. Затем лоб его снова разгладился. Генерал ордена побарабанил пальцами по столу и позвонил в стоявший на столе колокольчик. Секретарь, Бернардо да Бесса, ждал, должно быть, под дверью: он мгновенно возник перед столом со стилосом и восковыми табличками в руках.

– Фра Иллюминато, повторите то, что сейчас рассказали мне. Передайте также фра Бернардо запись, сделанную в Фоссато ди Вико, где вы по памяти переписали письмо Лео.

Когда секретарь закончил, генерал ордена еще раз поблагодарил его и заверил, что расторопность, проявленная Иллюминато, не останется незамеченной. Епископ Ассизский недавно удалился за своей наградой, и его место оставалось свободным до коронации нового папы. На столе у Бонавентуры уже лежало письмо с просьбой назначить на этот видный пост одного из братьев.

– Тебальдо Висконти да Пьяченца – мой личный друг. Мы едины во мнении о недостатках и разложении белого духовенства. Он охотно видел бы у власти больше наших братьев.

Сердце фра Иллюминато возликовало при этом намеке: он, умудренный прожитыми годами, не говоря уже о несомненном понимании того, сколь необходимо сгладить разногласия внутри ордена, превосходно заполнил бы освободившуюся вакансию. На месте генерала ордена Иллюминато не преминул бы добавить эти соображения в постскриптуме.

Но Бонавентура обещал до того, как у ворот Сакро Кон-венто появился мертвый мальчик. Происшествие могло бы остаться необъясненным, если бы к вечеру того же дня братья не принесли в обитель фра Дзефферино – измученного жаждой, полуслепого и бредящего ангелом мести с огненным мечом. Мальчик был как-то связан с гневным духом. Раненый бормотал что-то о том, как благодаря Божественному вмешательству Конрад ускользнул из их рук. Дальше – хуже: из обители ордена в Губбио явились двое братьев в поисках пропавшего третьего.

– Он умер, – равнодушно уронил Дзефферино, когда Иллюминато подвел их к больничной койке, и сверкнул на Иллюминато уцелевшим глазом. – Убит тем безобидным маленьким посланцем, который нес письмо Конраду. Так нам на этой неделе воздается за труды, а, брат?

Иллюминато счел за благо промолчать о посулах Бонавентуры.

Всю следующую неделю старый монах избегал встречи с генералом ордена. Бонавентура не терпел никаких заминок в безупречно отлаженной жизни Сакро Конвенто и относил к таковым смерть и увечья монастырской стражи и братьев. Однако, когда Бонавентура послал за ним сам, пришлось явиться.

– Конрад в Ассизи, – заговорил тот. – Остановился у вдовы Франжипане и со дня на день должен появиться здесь. Твой осел отдохнул, и я советую тебе посетить могилу своего учителя. Ему, несомненно, пойдут на пользу твои молитвы.

епископство?

– Я сообщу в Кортону, когда время приспеет.

Иллюминато ничего не оставалось, как преклонить колени, поцеловать перстень на пальце Бонавентуры и удалиться. Однако поднимаясь с колен, он постучал пальцем по бирюзовому камню, блестящему в золотой оправе.

– Вы, разумеется, сознаете, что Конрад представляет угрозу, пусть и непрямую, братству Гробницы?

– Я думал об этом, – отвечал Бонавентура, – хотя письмо, как ты мне его передал, не указывает на это.

Теперь, приближаясь к концу пути, Иллюминато чувствовал себя скорее изгнанником, нежели будущим епископом. Он опирался на плечо одного мальчика, а другой вел следом его ослика и непрестанно болтал что-то на своем наречии. Крутые извилистые улочки вели к церкви. У входа старец благословил своих помощников и прошел внутрь в поисках человека, который бы направил его к могиле Элиаса.

В церкви было холодно, темно и пусто, как в пещере. Он протащился по сырым плитам к единственной масляной лампаде, горевшей в боковом приделе, и постучал в дверцу, соединяющую церковь с обителью. На стук открыл черноглазый монах, с виду такой же запущенный и пыльный, как церковь.

– Per favore[36]36
  Пожалуйста (ит.).


[Закрыть], брат, покажи мне могилу фра Элиаса, – обратился к нему Иллюминато.

Тот передернул плечами:

– Un momento.

Скрывшись в темноте за дверью, он вынырнул обратно с фонарем.

– Идите за мной.

Он провел Иллюминато за главный алтарь в заднюю комнату, которая, видимо, использовалась как кладовка. Скамьи для певчих были небрежно сдвинуты к стенам, а середина пола скрывалась под рассыпающейся грудой заплесневелых манускриптов. Провожатый ногами разбрасывал кучу рукописей под столом. Вверх взметнулся столб пыли. Потом он встал на четвереньки и смахнул пыль с одной из больших каменных плит. Открылась надпись – имя Элиаса.

– Здесь, – сказал монах.

Здесь? И этому тупейшему из братьев больше нечего сказать, как «здесь»? Как же так: властный повелитель человеков, которому дюжину лет верно служил Иллюминато, чьим политическим и архитектурным гением некогда восхищался весь цивилизованный мир, собирает на себя пыль под столом? Иллюминато негодовал.

– Что же, никто не охраняет его кости?

– Ха, то-то порадовалась бы его заносчивая душа при мысли, что кому-то могут понадобиться его кости! Да их здесь и нет. После его смерти брат кустод выбросил их из церкви и разбросал по холму за обителью. Их давно растащили волки. – Монах мрачно усмехнулся. – Если тебе нужны его негодные мощи, ищи в кучах гнилых костей у ближайшего волчьего логова. – Он тускло глядел на Иллюминато, и ни лицо, ни голос его не выразили и намека на чувство, когда он прибавил: – Sic transit gloria mundi[37]37
  Так проходит мирская слава (лат.).


[Закрыть]. Слава проходит без следа, брат.

– Не скажу, что была знакома с братом Иллюминато, – ответила Конраду донна Джакома. – Даже когда все только начиналось, братьев было слишком много. Не помню такого имени среди тех, кто пришел со святым Франческо в Рим.

Она сидела перед огнем в главной зале своего дома, укутав колени волчьим мехом и спокойно глядя на пляшущие языки пламени.

– А потом, – не отступался Конрад, – когда он служил Элиасу?

– Я ведь сказала, что ни разу не говорила с фра Элиасом после того, как он спрятал мощи святого Франческо.

Конрад подвинул свои записки к свету, перебирая листки. Когда же он поднял голову, перед ними стоял Пио с тарелкой сластей.

– Мама сказала, чтобы я отнес сейчас же, пока не остыли.

Благородная римлянка с улыбкой направила пажа к гостю.

– Любимое лакомство нашего учителя, – она, когда мальчик поставил тарелку перед Конрадом. – Марципаны. Когда я услышала о болезни, одолевшей святого Франческо, то захватила с собой коробочку этих печеньиц вместе с холстом для савана. Он больше всего любил миндальные, и я для него пекла их в виде креста. – Ее кошачьи глаза сверкнули радостью воспоминания. – Сегодня кухарка испекла их в виде нимбов, в честь наступающего Дня Всех Святых.

Конрад взял одно печенье и положил на язык, ощущая, как тает во рту сахар, а потом уж стал жевать. Ему еще много предстоит узнать об истинной аскезе, если такой святой человек, как Франциск, жевал сахарные печенья и не видел в том греха. Про себя он честно признавал, что в дом донны Джакомы его манят не только драгоценные воспоминания хозяйки, но и неистощимая выдумка кухарки. Его согрела мысль, что в этой слабости он отчасти сродни святому Франческо. Смахнув в огонь крошки, просыпавшиеся на листы, он продолжал поиски, пока не нашел отрывок из «Предания Бонавентуры».

– Вот второе описание стигматов – оно относится ко времени кончины Франциска. Бонавентура упоминает рыцаря по имени Джанкарло. Я думаю, не тот ли это подеста, о котором вы говорили. Тот, что помогал Элиасу похитить тело святого.

Он начал читать, переводя с латыни:

– «В его благословенных ступнях и ладонях можно было видеть гвозди, чудесным образом созданные Богом из плоти... так ушедшие в плоть, что, если на них нажимали с одной стороны, они тотчас выступали с другой... Рана в боку, которой не наносила человеческая рука... была красной, и плоть вокруг нее собралась в складки, образуя как бы прекраснейшую розу. Остальное тело, прежде смуглое, как от природы, так и от болезни, теперь сияло белизной, подобно изображениям святых на небесах. Среди тех, кому позволено было увидеть тело святого Франциска, был ученый и благоразумный рыцарь, некий Джанкарло. В неверии, подобно усомнившемуся апостолу Фоме, он дерзнул на глазах множества братьев и горожан пошевелить гвозди и коснуться рук, ног и бока святого. После того рана сомнения в его сердце и в сердцах многих других была исцелена».

Донна Джакома кивнула:

– Да, похоже на Джанкарло ди Маргерита – он был решительный человек, еще до того, как народ назвал его подестой. Ясно помню, как он стоял тогда в алой тоге и горностаевой мантии. – Она закрыла глаза: – Да, и шапка была на нем из того же меха – как боевой петух среди воробьев, стоял он в своем пышном наряде среди серых ряс братии. И потом много лет вспоминал, как это было. Превратился в яростного защитника стигматов от сомневающихся. – От сомневающихся? Значит, кто-то усомнился? – О да, многие. У иных к сомнениям примешалась ревность – особенно у членов других орденов. Но, конечно, они не видели того, что видели мы.

Конрад погладил бритый подбородок.

– Я упустил случай встретиться с Иллюминато. Не знаете ли вы, жив еще Джанкарло?

– Этого не могу вам сказать. Он уже двадцать лет как удалился в свое имение в Фоссато ди Вико. С тех пор я не видела его в Ассизи и ничего о нем не слышала.

Конрад собрал свои записи и обеими руками прижал к груди. Он зажмурил глаза, ожидая подсказки свыше, и стоял так, пока под веками не вспыхнули красные круги. Ничего. Одни вопросы, столь же туманные, как прежде.

– Я прошу вас сохранить для меня эти записи, – заговорил он. – Наступит День, когда эти отрывки заговорят со мной единым голосом и станут ясны, но он еще не пришел. Завтра я намерен спросить фра Лодовико о «первом Фоме» и не знаю, как он встретит мои расспросы. Быть может, я ступаю на топкую почву или делаю шаг, который вызовет обвал. Или, коль будет на то воля Божья, сумею как-нибудь пересечь зияющую передо мной пропасть.

Пока Конрад говорил, в залу на цыпочках вошел Ро-берто.

– Scusami[38]38
  Извините (ит.).


[Закрыть], Джакомина. Комната готова. Вы можете осмотреть ее, когда освободитесь.

– Отлично. Grazie[39]39
  Спасибо (ит.).


[Закрыть], Роберто.

Она обратила серьезный взгляд к Конраду.

– Не помню, говорила ли я вам, что оба мои сына умерли бездетными. У меня никогда не было внуков. Печальная судьба – пережить свое потомство. Все это время я не велела открывать их старую комнату и что-нибудь в ней менять. И сама старалась не входить в нее, потому что каждый раз, когда входила, в моей груди рождался смерч, высасывавший из нее радость. Однако теперь все изменится. Я велела прибрать комнату и заново побелить ее.

Конрад ожидал объяснения, но матрона, как видно, склонна была говорить загадками. Добавила только:

– В каждом из нас зияет пропасть, которую надо чем-то заполнить.

– Первый Фома? Разумеется, брат.

Конрад, опешив, опустился на стул и уставился вслед спешащему к полкам библиотекарю. Вот так просто? Можно подумать, он слышит эту просьбу каждый день!

Лодовико уже возвращался, согнувшись под тяжелым томом. Когда он опустил фолиант на стол, ножки прогнулись и столешница заскрипела.

– Не представляю, как вы догадались, что он у меня имеется, но, конечно же, вы можете его получить. Это из последних приобретений. Мы получили одну из первых копий только потому, что фра Бонавентура дружил с Фомой, когда оба учились в Париже.

Объяснение еще более озадачило Конрада. Не так уж стар Бонавентура, чтобы учиться вместе с Фомой Челанским. Или достаточно? Но отшельник никогда не слыхал, чтобы Фома учился и вообще бывал в Париже. Он беспомощно улыбнулся библиотекарю и поднял кожаную крышку переплета, открыв титульный лист.

SUMMA THEOLOGICA

auctore Tomas de Aquino

И, под заглавием, мелкими буквами: «Liber primus»[40]40
  Сумма Теологии, автор Фома из Аквино, книга первая (лат.).


[Закрыть].

Первая книга «Суммы» Фомы Аквинского! Конрад застонал. Старый лис Лодовико! Неудивительно, что он так услужлив. Подготовился к просьбе заранее. Как видно, фра Иллюминато точно запомнил и передал эту часть послания Лео.

Отшельник растопырил пальцы, измеряя толщину тома. Только прочитать эту книжищу хватит до конца года. « Но я готов играть по твоим правилам, – думал он. – У меня хватит времени. И терпения. И кто сказал, что Лео имел в виду не Фому Аквинского? Он наверняка слышал перед смертью о великом труде знаменитого богослова. Может, он имел в виду духовную или умственную слепоту, а вовсе не слепого человека». Протяжно вздохнув, Конрад раскрыл первую страницу и начал читать:

Часть первая ТРАКТАТ О БОГЕ

Вопрос первый.

ПРИРОДА И ПРОИСХОЖДЕНИЕ СВЯЩЕННОЙ ДОКТРИНЫ.

(в десяти статьях)

Конрад устремил взгляд за свинцовый переплет окна. Сквозь осеннюю дымку ему видна была излучина у впадения реки Чьяджио в Тибр, прокладывающий свой извилистый путь к Риму. Челюсти свела зевота. Через два месяца слепца искать не придется. Он сам ослепнет над этой книгой!

19

«Hie vobis, aquatilium avium more, domus est»[41]41
  Там находятся ваши дома, почти как водяные птицы (лат.).


[Закрыть].

– Да, ваше святейшество?

Орфео повернулся к папе, стоявшему рядом с капитаном под белым шелковым навесом. Тебальдо Висконти опустил ароматический шарик, который держал у лица.

– Вы знаете стихи, Орфео? – спросил он.

– Только те, что учил в детстве.

– Кассиодорус писал об этом городе: «плывет по волнам, как морская птица».

Моряк заслонил глаза от солнца, вглядываясь через шипящие у носа буруны в силуэт города, вставший на горизонте. Он не увидел сходства. «С чем ни сравнивай Венецию, – думал он, – все равно она больше всего похожа на сундук с сокровищами, который никак не хочет тонуть, сколько ни стараются императоры и могущественные соседи затолкать его в пучину. Когда Пипин, сын Карла Великого, пригрозил однажды перерезать снабжение Венеции провиантом, горожане в знак презрения к угрозе обстреливали его войска хлебами вместо ядер».

– Первые встречающие, – заметил капитан, махнув рукой в море.

Флотилия галер, обгоняющих ветер на своих распущенных квадратных парусах, заполняла лиги водного пространства, еще разделяющего папский эскорт с гаванью. Галер набилось в заливе густо, как сельдей в бочке, и Орфео даже издали слышал дружные выкрики гребцов: «Ви-ва па-па! Ви-ва па-па!» Военные корабли с высокими мачтами и гордыми надстройками мостиков двигались между ними плавучими горами, и стая галер расступалась, освобождая путь. Выступив из-под навеса, папа поднял руку, отвечая на приветствия моряков и сжимая в другой руке пропитанный благовониями шарик.

– Так это начинается, – произнес он.

«А для меня кончается», – мысленно отозвался Орфео. За проведенные вместе несколько недель он проникся восхищением перед Тебальдо, и все-таки ему не терпелось освободиться от навязанной роли и снова стать самому себе господином.

У входа в гавань галеры уступили место маленьким суденышкам: легким гриппи, возившим вина с Кипра и Крита; плоскодонным сандоли; рыбацким баржам и парусным брагоззи, полюбившимся рыбакам Чьоджии. Даже плоты грузчиков, на которых те разгружали при низком отливе большие купеческие суда, почти ушли в воду под тяжестью скопившихся на них простолюдинов.

Орфео перегнулся через борт, радуясь царящей кругом шумной, восторженной неразберихе. Венеция хвалилась сотней тысяч жителей, и кажется, все они сейчас вышли в море или столпились на набережной и молах. Папский корабль пробирался в бухту Святого Марка, навстречу фанфарам, цимбалам и барабанам, заглушавшим даже приветственные крики. В их шум вплетались ритмичные всплески: из городских каналов вынырнули гондолы, и гондольеры дружно били веслами по воде. Их легкие лодочки были разукрашены золотом, резьбой и яркими красками, а фульци – навесы над скамьями для пассажиров – сверкали роскошными тканями. Орфео не сразу понял, что гондолы сопровождают «бучинторо» венецианского дожа, а в центре парадной баржи стоял и сам дож. Когда английский корабль приблизился, дож упал на колени. Суда сошлись почти вплотную, и Орфео различил черты Лоренцо Тьеполо. За время его отсутствия власть не перешла в другие руки. Когда папа и дож высадились каждый со своего судна, фанфары сменились перезвоном колоколов базилики Святого Марка. Толпа расступилась, подобно волнам Египетского моря, перед процессией церковных сановников и архиепископов. Когда шествие приблизилось, Тебальдо шепнул Орфео:

– Не бросайте меня. Мне нужно хоть одно знакомое лицо во всем этом переполохе.

Орфео кивнул и пристроился прямо за спиной понтифика. Ему вдруг стало не по себе под взглядами тысяч пар глаз, направленных в его сторону. Он бы с куда большим удовольствием замешался в толпу. Тебальдо обернулся:

– Нет, не позади. Рядом со мной! – сказал он. Прелаты провели папу и дожа, а также их свиты между двумя огромного размера штандартами, украшенными ликами святого Марка и вознесенными на сосновых древках на высоту корабельных мачт. За штандартами Орфео видел пять свинцовых куполов базилики, увенчанных фонарями-луковицами. Снаружи стены ее украшала мозаика и беломраморные барельефы святых, ангелов и мифических героев, вырезанных над пятью арками дверей и в проемах самих арок. Все горизонтальные выступы на фасаде заросли лесом статуй работы давно покойных камнерезов.

Папа подтолкнул Орфео локтем и кивнул на четверку коней над главным портиком. Их бронзовые мускулы вздувались, словно упряжка готова была сорваться с террасы подобно легендарному Пегасу. Тебальдо вполголоса проговорил:

– Этих я надеюсь когда-нибудь вернуть. Недорогая цена, если за нее мы купим объединение церквей.

Орфео хорошо знал мысли папы по этому поводу. В море, одну звездную ночь за другой, Тебальдо Висконти открывал свои замыслы гребцу, как старший в семейном клане передает младшему мудрость предков – или, быть может, из уважения к покойному дядюшке Орфео, святому Франческо.

– Мне хочется совершить два дела, – говорил он, лежа рядом с юношей на корабельной палубе и устремив взор в небеса. – Я хочу воссоединить Западную и Восточную церковь; и хочу искоренить злоупотребления среди белого духовенства. Надеюсь на помощь братства вашего дяди и в том и в другом, если Господь даст мне силы и время. Их нынешний генерал, Бонавентура, сочувствует моим замыслам. Он считает, что ордены, при поддержке университетов, способны реформировать нашу Святую Матерь Церковь, побороть ереси и совершить огромный шаг к воплощению Царства Божия на земле. Именно такой человек необходим мне рядом.

Он говорил об осаде Византии. Хотя произошло это задолго до рождения Тебальдо, папа отлично знал историю: читал ужасающие отчеты Нисеты Чониатеса, который сам был тому свидетелем, и пересказывал Орфео его рассказ о том, как Энрико Дандоло, слепой дож, в 1202 году обратил четвертый крестовый поход к выгоде Венеции.

– Когда эти так называемые христиане взяли Византию, то сожгли столько домов, что хватило бы застроить три самых больших город в Ломбардии, – говорил он. – Они выбрасывали мощи святых мучеников в сточные канавы, осквернили даже святое тело и кровь нашего Спасителя. Они вырывали самоцветы из священных сосудов Айя-Софии и превращали их в чаши для попоек. Разрушив высокий алтарь, они ввели в собор лошадей и мулов, чтобы навьючить их награбленным. Нисета говорит, что, если какое-либо из животных падало, поскользнувшись, воины пронзали его мечами, оскверняя церковь кровью и калом. Затем эти рыцари посадили на патриарший престол обычную шлюху и заставили ее плясать в святом месте. И в своей похоти не миловали ни невинных дев, ни даже Христовых невест.

Последовало тяжелое молчание. Папа вглядывался в восточный край небосвода.

– Многие из украшений собора Святого Марка – добыча того набега, и среди них – чудесные кони, украшающие фасад над площадью. Эти предвестники антихриста не постеснялись украсть оружие святого Стефана, голову святого Филипа и лоскуты кожи с тела святого Павла. Впрочем, дожа больше интересовали торговые льготы в Восточной империи и возможность вытеснить из этих областей генуэзцев и пизанцев. Не побоюсь сказать, что ваши друзья венецианцы легко продадут душу за выгодные торговые пути.

Когда процессия вступила под главный портик базилики, Орфео отвел взгляд от четверки коней, обратив его к свите дожа и самому правителю города. Орфео не сомневался, что преемник Дандоло, не говоря уже о купцах, прогуливающихся вдоль Риальто, не замедлили бы отравить нового папу, если бы услышали, что он думает о знаменитой скульптуре. Однако, судя по их сияющим лицам, несколько слов, брошенных вполголоса, не дошли до их ушей. Пока что Венеция собиралась чествовать высокого гостя торжественной мессой в базилике, а потом проводить на отдых во дворец дожа.

К ночи Орфео наконец сумел потихоньку скрыться из папского кортежа. Оставив позади сияние свечей, блистательные одеяния венецианских вельмож и тончайшие лакомства, которых хватило бы ему на год, он вышел на пустынную темнеющую площадь. На булыжник мостовой падали полосы света из окон дворца. По набережной юноша скоро добрался до знакомой улочки, застроенной лавками и пересеченной множеством переулков. В одном из таких тупиков вывеска приглашала прохожих в его любимый «ридотто». Сегодня Орфео не влекли ни карты, ни кости, но от чаши вина в компании старых товарищей по палубе он бы не отказался. Кроме того, в таверне, не хуже чем в гавани, можно было разузнать, куда стоит наняться гребцом.

Он пригнул голову под низкой притолокой и заглянул в дымную полутьму. Никаких вам лавочников, ремесленников и гильдейской знати! Моряки, старьевщики, трубочисты, попрошайки, готовые за грош с почетом высадить вас из гондолы, – вот завсегдатаи «Иль Грансьеро». Пока что голоса звучали приглушенно, но к середине ночи здесь станет шумно от пьяного бахвальства, а после колокола, возвещающего о закрытии кабаков, они разбредутся, спотыкаясь, по домам и углам. Эти люди одевались в простые плащи, а для тепла оборачивали бедра полосами ткани. Пившие наравне с мужчинами женщины кутались в простые серые шали и носили на шее ожерелья из крошечных колечек – украшение, полагавшееся по венецианским обычаям самым бедным. Сверху, из комнатушек над низким потолком, доносились мужские стоны и кряхтение и женские смешки. Орфео улыбнулся: хорошо вернуться домой! Хорошо освободиться на время от величия, уже поглотившего нового папу.

В дальнем углу он уже высмотрел подходящую компанию: двое старых знакомцев выпивали с неизвестным – по виду тоже моряком. Когда Орфео подвинул себе стул и подсел к ним, один из приятелей захлопал глазами.

– Орфео, благослови мою душу! Ты что здесь делаешь? Разве Поло уже вернулись?

– Нет. Отплыли в Катай, как собирались. А я причалил нынче утром вместе с новым папой.

– С папой? – Парень прихлопнул в ладоши и тихо присвистнул. – Делаешь успехи, а?

– Я подыхаю от скуки, Джулиано. Два месяца не брался за весло. Стал рыхлым, как вот наша Сесилия.

Он дотянулся и шлепнул пухлую толстушку, пробегавшую мимо с кувшином вина на плече.

– Бывали ночи, когда тебе нравилось мое мягонькое против твоего тверденького, – хихикнула женщина, улыбаясь полными губами. – Ты пока на приколе?

Орфео уже обнимал ее за талию.

– Не знаю. Вот как раз и хотел узнать.

– Ну, если будешь свободен...

Она взъерошила ему волосы и со смехом вывернулась из рук.

Ему нравилась Сесилия. «Добрая и веселая душа», – думал он, провожая женщину взглядом. Орфео уже приготовился выложить ей на подушку целый ворох новых историй.

– Ты слыхал, что дож готовит военную экспедицию против Анконы? – спросил Джулиано. – Нет ничего лучше против скуки, как ввязаться в хорошее морское сражение и выпотрошить парочку купцов. Отчаливаем в День Всех Святых, когда закончится главная свистопляска вокруг папы. Гильдиям пути на неделю, но мы выйдем раньше. Две сотни кораблей, и на все нужны гребцы и лучники.

– А сколько платят?

– Двенадцать «либров» галет, двенадцать унций солонины, двадцать четыре – бобов, девять сыра и бочонок вина. Будем и сыты, и пьяны.

– Да я о дукатах. Будет чем позвенеть в кошельке, когда вернемся?

– Монетки? Ему нужна монета! Ты все такой же расчетливый, а, Орфео? – Джулиано подмигнул собутыльникам. – Сразу видно, чей отец торговал шерстью. Замечаете алчный блеск в его еврейских глазках?

Он запустил руку под изрезанную ножевыми шрамами столешницу и извлек откуда-то блестящий золотой.

– Два замечательных портретика Лоренцо Тьеполо, амико, и, главное, вся добыча, какую сумеешь притащить на борт, – твоя! Это тебе не раз чихнуть! Анконцы последнее время разбухли от добра.

– Пора поободрать жирок, – хитро подмигнул незнакомец.

Орфео оглядел собутыльников. Казалось бы, отличный случай, и домой вернутся уже через месяц. Но почему-то он медлил соглашаться.

Юноша чуть насупился в ответ на выжидательные взгляды.

– Подумаю ночку, а утром здесь встретимся, – сказал он. – Мне еще надо заручиться разрешением святого отца. Он просил меня проводить его только до Венеции, но пока что не отпустил. – И смущенно добавил: – Я – его талисман на счастье.

– А! Неудивительно, что ты размяк, – кивнул Джулиано. – По этому поводу надо еще выпить! – призывно заорал он, и приятели принялись колотить чашами по столу, пока не появилась Сесилия с кувшином.

Она склонилась на столом, задев рыжей прядью щеку Орфео. Женщина успела надушить волосы, а если бы моряк усомнился, что она старалась для него, ее колено, коснувшееся его ноги, пока она разливала вино, рассеяло бы всякую неуверенность. Он погладил служанку по бедру и слегка ущипнул, когда она повернулась с кувшином к соседнему столику. Последняя чаша с приятелями – и он идет.

Многие венецианки были рыжеволосыми, но мало кто распускал волосы так свободно, как Сесилия. Пожалуй, с точки зрения церкви нескромно оставлять непокрытой голову и показывать уши, но Сесилия мало сталкивалась с духовными лицами, а если и имела с ними дело, то с такими, кто не поставил бы ей в вину свободную прическу. Орфео мысленно сравнил ее со знатными горожанками, ежедневно с важным видом показывавшимися на мраморных ступенях своих дворцов. Цокколи, высокие, как ходули, парчовые наряды и россыпи самоцветов, которых хватило бы скупить весь Ассизи. Их длинные локоны и выбеленная рисовой мукой кожа так же фальшивы, как души, и ни в чем они не сравнятся с простушкой Сесилией. Он оглянулся, встретил ее взгляд от дальней стены, и желание вспыхнуло в нем с такой силой, что чресла пронзила боль.

– А я научилась писать свое имя, – похвасталась Сесилия. – Один дружок научил.