Текст книги "Дракон, играющий в прятки"

Автор книги: Джон Рональд Руэл Толкин

Соавторы: Гилберт Кийт Честертон,Фрэнсис Ходжсон Бернетт,Элеонор (Элинор) Фарджон,Джордж МакДональд
сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 12 страниц)

ПРОФЕССОР И ПОВАР

I. Разностороннее орудие.

Прочная дружба между ученым и поваром началась, когда повар бросил в учёного кастрюлю. Если бы не этот галльский жест, учёный убил бы повара; а так они стали уважать и даже любить друг друга. Быть может, это сообщение надо бы пояснить.

Повар плыл из Америки, где был шефом в роскошном отеле, во Францию, где собирался стать простым крестьянином. Потерпев кораблекрушение, он доплыл до острова в большой кастрюле, прихватив с собой не два меча, как Робинзон Крузо, а два огромных ножа, чтобы защищаться от акул. Тем самым, он мог разрезать мясо, если оно ему попадётся, точно так же, как мог состряпать обед, если будет из чего стряпать.

На его счастье, из лесу вышел профессор, очень похожий на дикаря, но в цилиндре и с ружьём. А самое главное, он тащил большого кабана.

– Вот, щёлкнул, – сообщил он повару. – Прекрасное вышло фото!

– Ещё прекрасней, – заметил повар, – что у нас есть кабан.

– Дело в том, – разъяснил учёный, – что я изобрёл фоторужьё. Неужели вы о нём не слышали?

Очень уж много лишних забот, – продолжал он, – треноги всякие, камеры. Эта штука снимает и стреляет сразу. Представляете, сколько я успел! Львы в последнем прыжке, падающий слон… Вот только с моей рассеянностью… Видите ли, меня представили многим земным правителям. Естественно, я хотел запечатлеть их, что и делал в конце беседы, но, проявив фотографию, с огорчением обнаруживал агонию или труп. Помню, снял я премьера в прыжке, но он был какой-то странный. Словом, мне пришлось бежать на этот остров.

– Прекрасно вас понимаю, – отвечал повар. – Можно представить, как за вами гонялись. Вам грозил суд, а то и самосуд…

– Не скажите, – возразил профессор. – Мною скорее восхищались. Хотели сделать царем, а кто попроще – богом.

Повар удивился, а рассеянный профессор отрешённо смотрел на него.

– Вы очень фотогеничны, – сказал он в конце концов. – Просто пират, с такими ножами! Надо бы…

И он неспешно поднял фоторужьё. Но повар, ничуть не рассеянный, кинул в него кастрюлю, которая дала возможность понять ошибку.

II. Научный ум

Профессор и повар подружились. Следующая схватка только укрепила их дружбу.

Однажды учёный объяснял другу устройство своего фоторужья, расписывая при этом преимущества таких механизмов над древним оружием вроде больших ножей. Однажды, поведал он, ему удалось взять в плен целую толпу дервишей, которые не боялись смерти, но резко возражали против фотографий.

– Это показывает, – заключил он, – как много даёт современная наука.

– Мне кажется, – сказал повар, – дело тут не в новой науке, а в древнем предрассудке. Если бы не было заповеди, камера вам не помогла бы. Что ж до ружья, мне припоминается случай, который и сейчас рассказывают у нас в Бургундии, чаще всего – тем, кому ещё нет шести.

– Это случилось с вами? – спросил профессор.

– Видимо, да, – ответил повар, – но я был так мал, что знаю всё из преданий. У меня или ещё у кого-то был злой дядя, которого звали доктор Симон. Носил он фрак, шляпу, бакенбарды и очень длинное ружьё. За ним всегда ходила очень пятнистая собака. Да что там, вы и сами их видели в старинных детских книжках! Племянник дядю боялся и вечно от него бегал, но недобрый доктор кричал ему: «Не убежишь! У меня самое длинное в мире ружьё». И впрямь, и в саду, и в парке, и в лесу мальчик видел чёрное дуло, глядящее на него, словно зловещий глаз.

Рассказывал повар медленно, словно душа его витала в дальних садах, среди мохнатых деревьев, под пышными облаками; но вдруг сел прямо и сказал деловито:

– Он помолился святому Николаю, который не замедлил прийти во сне и дать довольно странный совет: «Не беги от него, беги к нему». После этого святой как-то слишком быстро исчез, хотя и в облаке славы, но мальчика он не подвёл. Завидев дуло, тот буквально приник к нему, и доктору оставалось дёргать ружьё, чтобы обрести необходимую дистанцию. В конце концов он сам попытался убежать, всё в тех же целях, но мальчик, заметим – очень умный, обзавёлся большим ножом и успешно гнал родича через поля и долы. У этой истории есть не только красивая виньетка, но и мораль: «Глуп, кто глядит на край земли».

– Не верю, – сказал профессор и подпрыгнул, взмахнув ружьём, от чисто умственной радости.

III. Морской змий

Необитаемый остров, на котором поселились повар и профессор, стал свидетелем ссоры между закадычными друзьями. Причины её весьма тонки, а значит – интересны пытливому уму.

Профессор был исключительно кроток и деликатен. Правда, он убил немало народу, но по рассеянности, стремясь сфотографировать их своим знаменитым фоторужьём. Однако у него, как у всех учёных, был и предмет ненависти. Он твердо верил, что морского змия нет и быть не может, беспощадно обличая всех, кто думал иначе. Представляете, как неудобно вышло, когда, гуляя у моря, повар увидел этого самого змия, длинного, словно морской парад. Повар был коренастым, круглоголовым и здравомыслящим французом, но и он забеспокоился, представив себе, как воспримет это зрелище его чувствительный друг. Тут профессор вышел из хижины, машинально щёлкнул фоторужьём и убил чудовище. Повар огорчился; живой змий мог нырнуть или вообще исчезнуть, мертвому же змию предстояло долго тлеть у берега. Действительно, он лежал на песке, свернувшись кольцами, большими, как римские арки. Профессор походил около него и, к удивлению повара, зевнул.

– Что-то я сплю, – сказал он. – Сны всякие снятся…

– Вот что, – сказал повар, – применим логику. Если вам снится змий, снятся и убеждения. И то и другое – мнимости. Но если убеждение мнимо, змий может оказаться настоящим.

– Ах, надо бы проснуться! – сказал профессор. – Не кольнёте ли вы меня одним из ваших ножей? Поскольку они мне снятся, это не больно.

Пока повар колебался, профессор выхватил у него нож и взмахнул им, восклицая:

– Да и вы мне снитесь! Наяву я к вам очень привязан и, если убью вас во сне, проснусь от горя. Тогда мы с вами позавтракаем.

Сказав так, он кинулся на повара, но тот, как все французы, прекрасно фехтовал. Вскоре профессор выронил нож и явственно очнулся. Минуту-другую он стоял в отчаянии, потом заметил:

– Совсем из головы вылетело! А где доказательства, где факты? Проявим фотографию… сейчас, сейчас…

Перепрыгнув через змия, напоминавшего каменный вал, он нырнул в хижину и вынес оттуда реактивы, чтобы узнать наконец, есть ли змий на фотографии.

Когда оказалось, что морское чудище оставило отпечаток не только на неверной сетчатке, но и на безупречной пластинке, профессор начал бредить, поскольку только в бреду люди видят всяких змиев.

Повар ухаживал за ним с дружеской нежностью и профессиональной прытью. Прыть эта очень пригодилась, поскольку профессор не стрелял дичи и приходилось есть злосчастного змия. Стряпал его повар искусно, приправляя травами, скрывая соусами, чтобы больной не догадался, что он ест. Мало того, повар ещё и гордился, ибо слышал от иезуитов, что сумасшедших и больных можно вводить в заблуждение. Лгал он не воровато, как наш бакалейщик, глядящий при этом на копчик носа, а весело, смело, браво, как лгут потомки латинян.

Сперва он сказал, что круглые ломтики – это жирафья шея, а когда профессор распознал излишнюю солоноватость, пояснил, что жираф долго плавал в море и, кстати, его длинную шею можно было принять за мифическое чудище. Войдя во вкус, он предположил, что свою роль сыграло и прибрежное растение, входившее в соус.

– Корни его, – сообщил он, – уходят в воду, где шевелятся, привлекая рыб. Такой корень с рыбой на корне, высунувшись из волн, мог сойти за змия.

– Как просто! – удивился профессор. – Что же я сам не додумался?

– Сегодня, – говорил повар через несколько дней, – я приготовил птицу, которую называют цепным жаворонком, поскольку плавают они цепочкой, ухватив клювом чей-то хвост. Когда первая из них взлетит, цепь тянется за ней, что очень похоже на длинную змею.

– Вот-вот! – оживился профессор. – Я думаю, они пытаются съесть друг друга.

– Но не могут, – отвечал повар, – клюв слишком мал. Недаром их называют и «неудачливый живоглот».

– Да, да, да, – тихо ликовал профессор. – Я знал, что есть разумное объяснение.

Когда он окреп и осторожно вышел из хижины, змия уже доели и ничто не мешало смотреть на зелень острова и синеву моря.

– То, что случилось, чисто субъективно, – говорил профессор. – Я бы так сказал, оно – внутри нас.

– Теперь – да, – согласился с ним повар.

ДРАКОН, ИГРАЮЩИЙ В ПРЯТКИ

Жил-был рыцарь, которого мы можем назвать изгоем, поскольку его отовсюду гнали. Естественно, он скрывался и прятался, так что ему было нелегко ходить по воскресеньям в церковь. Вёл он себя довольно дико, бился, дрался, всё ломал, но воспитание получил хорошее и не хотел пропускать службу. Хитрость и дерзость помогали ему разрешить эту задачу, хотя прихожане пугались, когда на них сыпались многоцветные осколки и сквозь разбитый витраж врывался рыцарь, повисевший немного на химере. Удивлялись они и тогда, когда он падал им на голову с колокольни, где предварительно прятался в одном из колоколов. Наконец, им не очень нравилось, что он прорывал подкоп с кладбища и вылезал уже в храме из-под какой-нибудь плиты. Конечно, им хватало благочестия сделать вид, что ничего не случилось, а некоторым – и справедливости, благодаря которой они признавали, что даже изгой должен как-нибудь попасть в церковь. Однако позже, в городе, они обсуждали всё это, и слухи ползли по стране.

Рыцарь, которого звали сэр Лаврок, настолько обнаглел, что стал появляться на рыночной площади.

Мало того, он посетил коронацию и дал королю несколько советов с печной трубы. Иногда, на охоте, король и его свита замечали, что он примостился на дереве, откуда расточает всё те же советы и благодушные пожеланья. Естественно, они пытались его поймать, но никак не могли найти, где же он прячется. Признавая за ним бесспорное первенство в игре, именуемой «прятки», они полагали, что при таких наклонностях не стоит развивать свой дар.

Однажды в стране случилась беда из тех, которые, слава Богу, нам уже не угрожают. У северных граница появилось чудище, которое мы краткости ради назовём драконом. Оно топтало всё и вся слоновьими ногами, а потом, размяв это в какую-то пасту, слизывало языком, напоминающим морского змия. Пасть, надо сказать, была у него вроде китовой, только без уса. Ни стрелы, ни ядра его не брали, он был покрыт очень толстым железом. Некоторые считали, что он весь железный, без пустот, а сделал его один просвещённый чародей. Если кто возражал, что не видит ничего просвещённого в умении изготавливать вредоносных чудищ, его укоряли за отсталость, как правило – до встречи с драконом.

Из чего бы дракон ни состоял, он был явно живой, что доказывал завидным аппетитом и весёлым нравом. Когда он двинулся к столице, топча дома и замки, король с придворными перебрались на башни, обычные люди – на деревья. Пока он походил на гору, сине-лиловую от дали, можно было поспорить о том, какой способ прятаться лучше; но, увидев его вблизи, все быстро решили, что надёжнее – не высоты, а расщелины. Однако он с козьей резвостью расшвыривал камни, а там – пытливо и споро исследовал ущелья и пещеры огромным языком.

Те, кто висел на скалах, с интересом заметили, что над их головами появился сэр Лаврок, препоясанный мечом, с копьём наперевес, и ветер взметнул, словно пламя, его рыжие волосы. Только он, вечно игравший в прятки, не пытался теперь спрятаться.

– Я не боюсь, – ответил он на испуганные крики. – Что-что, а прятаться я умею. Сейчас я знаю место, куда дракону не попасть.

– Что вы говорите! – возопил лорд-канцлер, вползавший в кроличью норку. – Да он без зазрения совести вошёл в Верховный суд!

– Я знаю здание, – сказал рыцарь, – куда он войти не сможет.

– Эта наглая тварь, – сообщил гофмейстер, – пошла в королевскую спальню.

– Что ж, – отозвался рыцарь, – в эту комнату он не войдёт.

– От него и в пещере не спрятаться! – вскричал из-под земли морской министр.

– Ничего, – заверил рыцарь, – эта пещера для него закрыта.

Дракон тем временем ходил взад-вперёд, словно белый медведь, прикидывая, что бы такое разрушить. Когда он глядел на горы, люди лезли повыше, с удивлением замечая, что рыцарь спускается вниз. Наконец тот спрыгнул на равнину и кинулся к чудищу.

Что было дальше, никто не понял. Одни закрыли глаза, другие упали ничком, третьи говорили впоследствии, что пыль всё от них скрыла, четвёртые наконец – что рыцарь забежал за чудище, стоявшее в то время задом, к ним. Как бы то ни было, рыцарь исчез.

Случилось так, что на склоне стояла третья дочь короля, принцесса Филомела. Прочие члены семьи расположились в высохшем колодце, а она задержалась – и по рассеянности, и по непрактичности. Волосы у неё были светлые и длинные, глаза – синеватые, как небо у горизонта. Обычно она молчала и дремала, но тут оживилась и воскликнула:

– Нашёл! Ах, и правда нашёл!

Дракон, надо сказать, вёл себя очень странно. Чем важно прогуливаться перед публикой, он прыгал и скакал, хватая лапами воздух.

– Что это с ним? – спросил начальник королевской псарни, склонный к изучению животного мира.

– Он злится, – отвечала принцесса, – потому что рыцарь удачно спрятался.

Видимо, дракон злился и на себя, поскольку он скрёб и терзал свою шкуру, словно собака, ловящая блох.

– Он себя, часом, не прикончит? – с надеждой спросил лорд-канцлер. – Конечно, я не отвечаю за его душу, но замечу, что у него есть причины для раскаяния.

– С чего ему себя убивать? – спросил гофмейстер.

– А с чего бы ему так вертеться? – откликнулся лорд-канцлер.

– Дело в том, – сказала принцесса, – что сэр Лаврок хорошо спрятался.

Пока она это говорила, дракон как бы раздвоился: одна пара ног стояла спокойно, другая просто лягалась; один глаз бешено вращался, другой обрёл ту кротость, с какою глядит сонная корова. Потом, достигнув единства стиля, дракон повернулся и затрусил прочь благодушной рысцой.

Началась последняя глава нашей саги, ещё более странная, чем самые дикие злодеяния загадочного чудища. Дракон никого не трогал; он всех пропускал вперёд; он (правда, не без труда) перешёл на растительную пищу. Осторожно следуя за ним, толпа вошла в столицу и совсем уж удивилась, поскольку он направился к церкви. Там он преклонил колени и, как ни странно, открыл пасть, а принцесса туда нырнула.

Самые умные догадались, что внутри сидит рыцарь; но отчёт наш обращён именно к умным, и мы не будем объяснять им внутреннее устройство дракона, равно как и смысл всей истории. Скажем только, что свадьбу сыграли в драконе, ведь он находился в церкви, а умные уж сами поймут, что хотела сказать принцесса, когда воскликнула: «Мир очень изменится, если в нём сможет спрятаться рыцарь».

Канцлер и гофмейстер её не поняли.

Элинор Фарджон
Элси Пиддок
скачет во сне

_{Перевод с английского
Натальи Доброхотовой-Майковой}

Элси Пиддок жила в Глинде под Кэборном, вместе с другими маленькими девочками. Жили они всё больше на хлебе с маслом, потому что пирогами их мамы баловали редко. Как только Элси начала слышать, она услышала, как другие девочки скачут каждый вечер после школы на улице перед их домом. Свись-свись! – свистели верёвки в воздухе. Топ-топ-топ! – прыгали по земле маленькие ножки. Трали-вали – раздавались детские голоса, отсчитывая ритм. Шло время, Элси уже не только слышала звуки, но и понимала, что они значат, а потом «трали-вали» превратились в слова, вот такие:

Энди

Спенди

Сладки

Леденди

Сахарны ручки,

Миндальны

Тянучки

АумамыкромехлебаничегонаужинНЕТ!

Вторая часть звучала вдвое скорее первой, и, если девочки пели её, когда Элси Пиддок ужинала, она всегда прожёвывала кусочек хлеба с маслом вдвое быстрей. Ей очень хотелось леденцов и тянучек, чтобы грызть под первую часть песенки, но их не было.

Когда Элси Пиддок исполнилось три года, она попросила у мамы скакалку.

– Ты ещё маленькая, – сказала мама. – Подожди немного, подрастёшь, и у тебя будет.

Элси надулась и ничего не сказала, но среди ночи её родители проснулись от непонятного шлёп-шлёп-шлёп по полу. Оказалось, это Элси в ночной рубашонке скачет через папины подтяжки. Правда, скоро она запуталась ножкой в подтяжке, упала и заплакала, но до этого успела проскакать раз десять подряд.

– Ну и ну, мать! – сказал мистер Пиддок. – Наша-то малышка – прирождённая скакунья.

И миссис Пиддок спрыгнула с кровати, подняла Элси, потёрла ей ушибленное место и сказала: «Всё-всё-всё прошло! Утри слёзки, и завтра у тебя будет скакалка, совсем-совсем твоя».

И Элси утёрла глаза краем ночной рубашки; а утром, прежде чем идти на работу, мистер Пиддок взял верёвку, точно такой длины, как нужно, и привязал на концы маленькие деревянные ручки. С этой верёвочкой Элси скакала весь день, чуть приостанавливаясь, чтобы съесть кусок хлеба с маслом на завтрак и кусок хлеба с маслом на обед. И вечером, когда школьники собрались на улице, Элси вышла к ним и скакала наравне с большими.

– Ого! – вскричала Джоанна Чэлон, которая была у них первая, – только гляньте, крошка Элси Пиддок скачет, да ещё как!

Все, перестали скакать и принялись смотреть и изумляться. Элси Пиддок в самом деле ЕЩЕ КАК скакала, и девочки позвали своих мам выйти и посмотреть. И все мамы на улице вышли из дверей, посмотрели из-под руки и хором воскликнули: «Крошка Элси Пиддок прирождённая скакунья!»

Ей не исполнилось пяти лет, когда она могла перескакать почти всех: под «Энди-Спенди», под «Тётя, тетя, что несёте», под «Чарли-крошка съел лепёшку» и под любую другую считалку. Когда ей исполнилось шесть, слух о ней прошёл по всем деревням в округе. А когда ей исполнилось семь, о ней услышали феи. Они сами обожали скакать, и у них был особый Мастер Скока, который учил их новым скачкам каждый месяц при новой луне. И они скакали, припевая:

 
Высокий Скок,
Далёкий Скок,
Скок-Прочь-с-Глазу,
Летучий Скок,
Могучий Скок
И Скок-Все-Разом!
Ленивый Скок,
Торопливый Скок,
Скок Дважды-Двойной!
Замечательный Скок,
Окончательный Скок,
И Скок-Горе-Долой!
 

Каждый Скок имел свой особый смысл, и все их придумал Мастер Скока, чьё имя было Энди-Спенди. Он очень гордился своими феями, потому что они скакали лучше, чем феи из любой другой округи; но он бывал и очень строгим, если был ими недоволен. Однажды ночью он разбранил фею Чугунные Ноги за то, что она скакала очень плохо, и расхвалил фею Блошиные Ножки за то, что она скакала хорошо. Тогда фея Чугунные Ноги фыркнула, хмыкнула и сказала: «Пф-Ф-ф! Есть тут одна девочка в Глинде, которая обскачет Блошиные Ножки вокруг луны и обратно. Прирождённая скакунья, вот кто она, и скачет ещё как».

– Что за девочка? – спросил Энди-Спенди.

– Зовут её Элси Пиддок, и она проскакала все деревни, дальние и ближние, от Дидлинга до Ваннока.

– Сходи и приведи её сюда! – приказал Энди-Спенди.

Отправилась Чугунные Ноги и всунула голову в каморку под крышей, где спала Элси, и крикнула: «Элси Пиддок! Элси Пиддок! На Кэборне большое состязание, и фея Блошиные Ножки говорит, что она скачет лучше тебя!»

Элси Пиддок крепко спала, но эти слова проникли в её сон, так что она спрыгнула с постели, не открывая глаз, взяла скакалку и вслед за феей Чугунные Ноги пошла на вершину горы Кэборн, где дожидались Энди-Спенди и феи.

– Скачи, Элси Пиддок! – сказал Энди-Спенди, – и покажи, чего ты стоишь!

Элси взмахнула верёвкой и начала скакать во сне, и при этом приговаривала:

Энди

Спенди

Сладки

Леденди

Сахарны ручки,

Миндальны

Тянучки

АумамыкромехлебаничегонаужинНЕТ!

Энди-Спенди следил за её скачками взглядом острым, как игла, но не мог найти ни одной ошибки, и феи тоже не могли.

– Покуда отлично! – сказал Энди-Спенди. – Теперь посмотрим, далеко ли ты допрыгнешь. Станьте рядом, Элси и Блошиные Ножки, попробуем Далёкий Скок.

Элси никогда не пробовала Далёкий Скок, и если бы она очнулась, то не поняла бы, чего хочет Энди-Спенди, а во сне очень даже поняла! Она взмахнула верёвкой и прыгнула через неё как могла дальше, метров на шесть оттого места, где стояла. Тогда Блошиные Ножки сделала Далёкий Скок и совсем ускочила из виду.

– Хм-м! – сказал Энди-Спенди. – Ну, Элси Пиддок, посмотрим, как ты сделаешь Могучий Скок.

Элси сразу поняла, чего от неё хотят; она поставила обе ноги вместе, перепрыгнула через верёвку и приземлилась изо всех сил, так что пятки ушли в землю. Тогда Блошиные Ножки сделала Могучий Скок и зарылась в землю по пояс.

– Хм-м, – сказал Энди-Спенди. – Посмотрим, Элси, как у тебя получится Скок-Все-Разом.

При этих словах все феи бросились к своим верёвочкам и начали скакать как можно живее, и Элси с ними. Час прошёл, два часа, и три часа; одна за другой феи валились в изнеможении, а Элси всё скакала. Под утро она уже скакала одна.

Тогда Энди-Спенди кивнул головой и сказал:

– Элси Пиддок, ты прирождённая скакунья. Ты не знаешь усталости. И за это ты будешь каждый месяц приходить на Кэборн в новолуние, и я буду учить тебя, пока не пройдёт год. И тогда, бьюсь об заклад, ни человек, ни фея не сравнится с тобой.

Энди-Спенди сдержал слово. Двенадцать раз в течение следующего года, когда наступало новолуние, Элси Пиддок поднималась во сне и шла на вершину горы Кэборн. Здесь она занимала место среди фей и училась хитростям со скакалкой, пока не превзошла всех. К концу года она делала Высокий Скок так здорово, что перескакивала прямо через луну.

Скок-Прочь-с-Глазу она проделывала так искусно, что ни одна фея не могла уследить за ней или догадаться, откуда она теперь выскочит; она могла проскользнуть между жилками на листе и не порвать их.

Она удвоила Скок-Дважды-Двойной, в котором нужно только дважды сложиться вдвойне, пока скакалка прокрутится. Элси Пиддок делала это четыре раза.

Торопливый Скок она скакала так часто, что её невозможно было разглядеть, хотя она всё время оставалась на том же месте. Когда все феи скакали Окончательный Скок поочередно через одну верёвочку, бегая по кругу, по кругу, пока не закружится голова и не выйдет ошибка, Элси Пиддок никогда не ошибалась и голова у неё не кружилась, и Окончательный Скок всегда оставался за ней.

Ленивый Скок она скакала так медленно, что крот успел бы выбросить свою кучку земли под её верёвкой, пока она опускалась.

Замечательный Скок все скакали на цыпочках, а Элси едва касалась былинок самым кончиком большого пальца.

Скок-Горе-Долой она скакала так радостно, что сам Энди-Спенди посмеивался от удовольствия.

Далёкий Скок уносил её с Кэборна на другой конец Сассекса, и ей приходилось возвращаться с ветром.

Когда она делала Могучий Скок, она скрывалась под землей, как ныряльщик под водой, и кролики, чьи норы она при этом разрушала, выталкивали её обратно.

Но когда она делала Летучий Скок, она опускалась легче пушинки, так что могла приземлиться на паутину и даже не стряхнуть с неё росы.

И когда начинался Скок-Все-Разом, она могла перескакать всех фей, сколько их ни было, и оставалась свежа, как ландыш. Никто так и не узнал, сколько Элси Пиддок может скакать без устали, потому что все уставали раньше. Даже Энди-Спенди не знал.

В конце года он сказал ей:

– Элси Пиддок, я научил тебя всему. Дай мне свою скакалку, и ты получишь награду.

Элси дала Энди-Спенди свою верёвочку, и он заколдовал обе маленькие деревянные ручки, сначала одну, потом другую. Когда он отдал ей верёвку обратно, одна ручка была из Сахарного Леденца, а другая из Миндальной Тянучки.

– Вот! – сказал Энди-Спенди. – Грызи их сколько угодно, меньше они не станут, и будут у тебя сладости на всю жизнь. И пока ты маленькая и можешь скакать через эту верёвку, ты будешь скакать, как я тебя научил. Но когда ты станешь большая и тебе понадобится новая, ты уже не сможешь проделывать все волшебные хитрости, хотя всё равно будешь скакать лучше любой девочки на земле. Прощай, Элси Пиддок.

– Разве я никогда больше не буду скакать с тобой? – спросила Элси Пиддок во сне.

Но Энди-Спенди не ответил, потому что утро взошло над холмами, феи удалились, а Элси Пиддок вернулась в постель.

Если и до этого чудесного года Элси Пиддок скакала так, что прославилась повсюду, можете представить, что с ней стало теперь. Она вызывала такое изумление, что почти не решалась показывать всё своё искусство. Тем не менее на следующий год она делала такие невероятные вещи, что люди ближние и дальние сходились посмотреть на её скачок через церковный шпиль – или через вершину дуба в замковом парке, или через реку в самом широком месте. Когда у мамы или у соседей случались огорчения, Элси Пиддок скакала так весело, что все заботы забывались. И когда она скакала вместе с девочками Глинда под старые считалки, и они пели:

Энди

Спенди

Сладки

Леденди

Сахарны ручки,

Миндальны

Тянучки

АумамыкромехлебаничегонаужинНЕТ!

Элси Пиддок говорила: «А у меня есть ещё кое-что!» и давала всем погрызть ручки своей скакалки. И ночью в новолуние она всегда водила детей на гору Кэборн, и там скакала ещё чудесней. Да, именно Элси Пиддок установила обычай скакать на Кэборне в новолунье.

Но к концу года она стала слишком большой, чтобы скакать со своей маленькой верёвочкой. Она спрятала её в шкатулку и стала скакать с другой, побольше. Она по-прежнему скакала ещё как, хотя чудесные приёмы оказались спрятаны вместе с верёвочкой, и сколько ни просили друзья проделать что-нибудь, как раньше, Элси Пиддок смеялась, трясла головой, и никому ничего не объясняла. Она и теперь восхищала и изумляла всю деревню, но люди порой говорили: «А, да вы же не видели её, когда она была малышкой! Ну, она могла проскочить сквозь замочную скважину!»

Через некоторое время эти рассказы стали легендой, в которую никто не верил. А ещё через некоторое время Элси выросла (хотя и не очень) и стала взрослой, и не скакала больше, потому что прошло время скакать. Лет так через пятьдесят никто уже и не помнил, что она когда-то скакала. Знала только Элси. Потому что, когда наступали тяжёлые времена, а это бывало часто, она сидела у очага с чёрствой коркой без масла и грызла Сахарный Леденец, который Энди-Спенди дал ей на всю жизнь.

Время тянулось не спеша. Три новых лорда сменились в замке с тех пор, как Элси перескакивала через вершину дуба. Перемены пришли в деревни, старые семьи вымерли, новые понаехали; многие жители перебрались в чужие края, и среди них семья Пиддок. Фермы сменили хозяев, старые домики снесли, построили новые. Только гора Кэборн стояла по-прежнему, и люди думали, что так всегда и будет. Да ещё дети сохранили обычай скакать на ней каждое новолуние. Никто не помнил, откуда взялся этот обычай, знали только, что он очень древний. Но обычай есть обычай, и девочка, которой не удалось в полнолуние поскакать на Кэборне, сидела дома и плакала. Потом в замке появился новый Лорд; он не родился лордом, а разбогател на торговле и купил старое поместье. Вскоре тут уж пошли перемены, не то что постройка новых домов. Новый Лорд начал загораживать дорожки и запретил проходить через его владения. Тут и там он где мог урезал права крестьянской общины. От жадности, чтобы получать побольше, он повысил плату за землю и притеснял невыносимо. Но как ни тяжела была высокая плата, они сильнее страдали от несправедливости. Они боролись с новым Лордом, пытаясь сохранить то, чем владели, сколько себя помнят, и иногда выигрывали, но проигрывали чаще. Постоянные ссоры породили дух вражды между ними и Лордом, и он от злости готов был делать им назло всё, что только мог.

И вздумалось ему присвоить Кэборн, который всегда был открыт для людей. Лорд решил узнать, нельзя ли его закрыть, и посмотрел старые документы. Выяснилось, что гора – его собственность, но он должен оставлять дорожку через вершину, чтобы люди могли ходить из одной деревни в другую. Сотни лет они срезали путь, проходя по этой тропинке.

Адвокат Лорда сказал ему, что, в соответствии с документами, он никогда не сможет запретить людям ходить через холм.

– Я-то не смогу! – фыркнул Лорд. – Так я же заставлю их ходить в обход!

И он задумал закрыть всю вершину Кэборна, чтобы никто не мог там ходить. Это значило, что жителям придётся делать круг в несколько миль, чтобы попасть к соседям. Лорд объявил, что собирается построить на горе Кэборн большую фабрику. Деревня встала на защиту своих прав.

– Разве он может это сделать? – спрашивали знающих людей, и те отвечали: «Точно не знаем, но боимся, что может». Сам Лорд тоже не был вполне уверен, но продолжал гнуть своё, и за каждым его шагом в гневе и тревоге следили крестьяне. И не только крестьяне, потому что феи увидели, что место, где они привыкли скакать, под угрозой. Как смогут они снова скакать здесь, если трава превратится в пепел, а новая луна почернеет от копоти? Адвокат сказал Лорду: «Люди будут стоять насмерть».

– Пусть их! – усмехнулся Лорд и прибавил тревожно: – А им есть за что зацепиться?

– Только за самый краешек, – отвечал Адвокат. – И всё же я пока не начинал бы строить. Если сумеете договориться, вам же будет лучше.

Лорд послал сообщить крестьянам, что, хотя он, несомненно, может делать всё что ему угодно, он по доброте сердечной восстановит для них закрытую дорожку, если они откажутся от всех притязаний на Кэборн.

– Дорожку, как же! – вскричал Джон Мэлтман посреди дружеского кружка в таверне. – Что нам дорожка на Кэборне? Да ведь наши матери скакали там, когда были маленькими, а теперь скачут наши дети. И мы надеемся увидеть, как скачут дети наших детей. Если вершину Кэборна застроят, это прямо разобьёт сердце моей малышки Элен.

– Ага, и моей Марджори, – подхватил другой.

– И моим Мэри и Китти! – воскликнул третий.

Все зашумели, потому что почти у всех были дочки, которые только и радостей знали, что скакать на Кэборне в новолуние.

Джон Мэлтман обратился к их лучшему советчику, который внимательно вник в это дело, и спросил:

– Как ты думаешь, есть у нас за что зацепиться?

– Только за самый краешек, – ответил тот. – Сомневаюсь, чтобы вы могли ему помешать. Лучше бы как-то договориться.

– Не нужна нам его дорожка, – упорствовал Джон Мэлтман. – Мы будем стоять за всё.

На том дело и застопорилось, и каждая сторона ждала, что предпримет другая. Только крестьяне знали в глубине души, что в конце концов потерпят поражение, а Лорд был уверен в своей победе. Так уверен, что заказал большой груз кирпичей, но не начинал строительства из-за опасений, что люди возмутятся ещё больше и, неровен час, подожгут его стога и нанесут ущерб хозяйской собственности. Единственное, что он сделал – обнёс вершину Кэборна проволочной изгородью и приставил сторожа, чтобы тот прогонял людей. Люди сломали изгородь в нескольких местах, или перепрыгивали через неё, или пролезали под ней, а поскольку сторож не мог быть везде сразу, многие ходили через холм прямо у него под носом.