Текст книги "Энигма"

Автор книги: Джон Роберт Фаулз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 4 страниц)

Сержант ощутил разделяющую их бездну. Люди, которые живут идеями, люди, которые вынуждены жить фактами. Он смутно почувствовал себя униженным, потому что был вынужден сидеть здесь и слушать все это и одновременно видеть ее нагую, обворожительно нагую в его кровати. Ее кровати. Любой кровати или вообще без кровати. Соски проглядывают сквозь тонкую ткань, руки такие маленькие, глаза такие живые.

– А вы ее случайно не знаете?

– У его жизни был автор. В определенном смысле. Не человек. Система, мировоззрение? Что-то, что написало его. Действительно уподобило его персонажу книги.

– Ну и?..

– Кому-то, кто никогда не оступается. Всегда говорит то, что надо, одевается, как надо. Причем Надо с большой буквы. Все роли, которые ему приходилось играть. В Сити. В деревне. Скучный, выполняющий свой долг член Парламента. Так что в конце концов не осталось никакой свободы. Ничего по его выбору. Только то, чего требует система.

– Но ведь это относится…

– Значит, надо поискать в нем что-то очень необычное. Раз он поступил очень необычно? – Сержант кивнул. Она теперь избегала его взгляда. – И вот это доходит до него. Вероятно, не сразу. Медленно. Мало-помалу. Он словно написанный кем-то другим литературный персонаж. Все заранее спланировано. Разложено по полочкам. Он – точно окаменелость… хотя он еще жив. И тут не требуется перемены во взглядах. Будто Питер переубедил его политически. Будто он увидел Сити, какое оно на самом деле: казино для отвратительного мелкотравчатого богача. Нет, он все винил бы равно. Как его использовали. Ограничивали. Заперли в ловушке.

Она стряхнула пепел с сигареты.

– Вы видели его альбомы вырезок?

– Его – что?

– Они в библиотеке Тетбери. Все переплетены в синий сафьян. С золотым тиснением. Его инициалы, даты. Газетные вырезки, где он упоминается. Восходящие к его юридическим дням. Судебные отчеты в «Таймс» и тому подобное. Всякие мелочи. Даже вырезки из местной газетки об открытии благотворительных базаров и тому подобное.

– И это так уж необычно?

– Просто более типично для актера. Ну и некоторые писатели тоже. Своего рода маниакальная потребность знать… что о них знают?

– Ну хорошо.

– В сущности, своего рода ужас. Что они провалились, остались незамеченными. Но только профессии писателей и актеров куда менее предсказуемы. У них есть возможность вечного оптимизма. Для большинства. Следующая книга будет шедевром. Следующая роль вызовет сенсацию. – Она посмотрела на него, словно убеждала и взвешивала. – А с другой стороны, они живут в цинично открытых мирах. Злобных. Где никто искренне не верит чужим репутациям – особенно если за ними стоит успех. По-своему, все это даже оздоровительно. Но он не такой. Тори относятся к успеху с жуткой серьезностью. Они определяют его с абсолютной точностью. Так что деваться некуда. Успех подразумевает положение. Статус. Титул. Деньги. И отдушин наверху так мало. Вы должны быть премьер-министром. Или знаменитым адвокатом. Мультимиллионером. Либо это, либо провал. – Она сказала: – Вспомните Ивлина Во. Жуткий тори и сноб. Но также очень проницательный, очень остроумный. Попробуйте вообразить кого-нибудь вроде, с куда большим воображением, чем в нем замечали, но абсолютно без предохранительных клапанов, которыми располагал Во. Ни блистательных книг, ни католицизма, ни остроумия. Ни запоев, ни неприемлемого поведения в личной жизни.

– Что делает его таким же, как тысячи и тысячи других?

– Но нам известен о нем один особый факт. Он сделал то, чего не делали тысячи и тысячи других. Значит, мук было несравненно больше. Ощущение провала, ловушки. И вынужденность – потому что все в его мире было таким шаблонным, таким консервативным – делать вид, будто он вполне счастлив. Никаких творческих талантов по словам Питера. Даже в суде как адвокат он ничем особенно не выделялся. Только обширные сведения в некоторых областях права. – Она сказала: – Ну и его культурные пристрастия. Он как-то сказал мне, что очень любит исторические биографии. Жизнеописания великих людей. И еще театр – он искренне очень его любил. Все это я знаю потому, что, кроме этого, нам разговаривать практически было не о чем. И он обожал Уинстона Черчилля. Крупнейшего старого скомороха из них всех.

В разброд мыслей сержанта вторглось воспоминание: мисс Парсонс о том, как Филдинг «чуть было» не проголосовал за лейбористов в 1945 году[6]6
  Первые послевоенные выборы в Англии, выигранные лейбористами, и результате чего Черчилль потерял пост премьер-министра, который занимал всю войну.


[Закрыть]. Да, это как-то укладывалось.

И сказал:

– Продолжайте.

– Он все больше и больше ощущает себя третьестепенным персонажем в скверной книге. Даже собственный сын его презирает. Значит, он – зомби. Винт высокого класса в поддельной машине. Он чувствует себя уже не высокопривилегированным и преуспевшим, но полным и нелепым неудачником.

Теперь она кончиком пальца чертила на столике невидимые фигуры: квадрат, круг с точкой в центре. Сержант прикидывал, есть на ней хоть что-нибудь под платьем. Он представил, как она сидит верхом у него на коленях, обвивает ему руками шею, мучает его. И беспощадность. Влюбляешься, внезапно понимая, чего недоставало предыдущей любви.

– Затем в один прекрасный день он видит, как покончить с истлеванием и муками. Как обрести своего рода бессмертие.

– Исчезнув.

– Единственное, чего люди не забывают, это нечто нераскрытое. Ничто не живет так долго, как неразгаданная тайна. – Она подняла палец, чертивший фигуры. – При условии, что она такой и останется. Если его выследят, найдут, все снова рухнет. И снова его впишут в ту же историю. Нервный криз. Псих. Ну и так далее.

Теперь что-то сдвинулось, кусочки собранных улик начали склеиваться, и слушать ее было тем же, что быть с ней. Шум на заднем плане, другие голоса, липкая жара – все начало отступать. Только одно сверлило, но он отмахнулся.

– И, следовательно, исчезнуть навсегда?

Она улыбнулась ему.

– Трюк Бога.

– Что-что?

– Богословы рассуждают о Deus absconditus – Боге, который пропал? Без объяснений почему. Потому-то мы никогда о нем не забываем.

Он снова подумал о мисс Парсонс.

– Вы полагаете, он покончил с собой?

– Ставлю все, что у меня есть. До последнего пенни.

Он посмотрел вниз, подальше от ее глаз.

– Этот ваш писатель – он предложил такой сценарий?

– Всего лишь деталь. Я стараюсь продать вам мотив.

Он помолчал, потом нашел ее глаза.

– К сожалению, я должен копаться именно в деталях.

Его собственные глаза оказались в жестких тисках.

– Значит, теперь ваш черед. Ваша специальность.

– Мы думали об этом. Бросился в морс с ночного парома через Ла-Манш. Но мы проверили. Они были переполнены. Много людей оставалось на палубе. Никаких шансов.

– Вы не должны его недооценивать. Он понимал бы, что это рискованно.

– Не пропало ни одной частной яхты или лодки. Мы и это проверили.

Она взглянула на него из-под бровей – чуть заговорщицки; секундное наслаждение сговором – и она скромно потупилась.

– Могу назвать вам подходящий водоем. И очень уединенный.

– Где?

– В лесу за Тетбери-Холлом. Они называют его озером. Это просто большой пруд. Но по их словам очень глубокий.

– И как он добирается туда, оставшись незамеченным?

– Он прекрасно знает окрестности Тетбери. Их заметная часть принадлежит ему. Лисья травля. Стоит ему удалиться от Лондона на расстояние пешей прогулки, и он в безопасности.

– И как он это осуществил?

– Переодетым? Взять такси он не мог. Или рискнуть поехать на поезде. Так автобусом?

– Чертовски много пересадок.

– Он не торопился. Он вряд ли хотел оказаться вблизи от дома до темноты. Остановка в нескольких милях оттуда? А потом пешком напрямик? Он любил ходить.

– Ну а как утопить себя? Утопленнику требуется большой груз, чтобы тело не всплыло.

– Что-нибудь надувное? Матрас? Автомобильная камера? А потом отплыть подальше и выпустить воздух?

– У меня из-за вас начнутся кошмары.

Она улыбнулась, откинулась на спинку и сложила руки на коленях, а потом ухмыльнулась и сбросила все это.

– Я вдобавок воображаю себя Агатой Кристи.

Он не спускал с нее глаз, и она потупилась в притворном раскаянии.

– Насколько вы серьезны относительно всего этого?

– Я об этом много думала в Париже. Главным образом из-за эпизода с Британским музеем. Никак не могла понять, зачем он хотел меня увидеть. То есть если бы он не хотел, то это был бы риск: он мог случайно на меня наткнуться. И в читальный зал нельзя просто взять и войти. Надо предъявить пропуск. Не знаю, проверялось ли это.

– Все служащие до единого.

– И вот теперь я думаю, это было своего рода весточкой. Он не собирался встречаться со мной, но по какой– то причине хотел, чтобы я знала, что как-то связана с его решением. Может быть, из-за Питера. Ради чего-то, что я но какой-то причине для него знаменовала.

– Выход, недоступный для него?

– Может быть. Не то что я особенная. То есть в обычном мире. Вероятно, в его я была большой редкостью. Я думаю, он просто нашел способ сказать, что был бы рад поговорить со мной. Войти в мой мир. Но не мог.

– А почему Тетбери-Холл?

– Самое подходящее место. В духе Агаты Кристи. Единственное, где никто не подумает искать. И аккуратность. Он был очень аккуратным человеком. Не терпел никакого беспорядка. На собственной земле. Без нарушения чьих-либо прав. Просто вариант к тому, чтобы застрелиться в собственной комнате для хранения ружей.

Он поглядел ей в глаза.

– Одно меня тревожит. Те ваши два часа после работы в тот день.

– Я просто пошутила.

– Но дома вас не было. Миссис Филдинг звонила вам именно тогда.

Она улыбнулась.

– Теперь мой черед спросить, насколько вы серьезны.

– Просто подвязываю болтающиеся концы.

– А если я не отвечу?

– Не думаю, что ваш писатель это допустит.

– Конечно, допустит. Тут для него самая суть: у хороших людей помимо долга есть еще инстинкт.

Поддразнивание, но он знал, что его испытывают; что это было именно то, что требовалось узнать. И каким-то образом за последние полчаса дело умерло. И не столько потому, что он принял ее теорию, но просто он, как и все остальные, хотя и по другой причине, теперь понял, что оно действительно никакого значения не имеет. Что сделано, то сделано, и разбирать по кусочкам, выяснять, как именно все происходило, никакого значения не имело. Значение имело живое лицо с карими глазами, полувызывающее-полуподдразнивающее – лишь бы не совершить преступления против него. Он пытался придумать маневр, что-нибудь, что потребовало бы дальнейших вопросов, и отверг самую мысль. В конце концов он улыбнулся и посмотрел вниз.

Она сказала мягко:

– Ну, мне пора. Если только вы не арестуете меня за ясновидение.

* * *

Они вышли на тротуар перед домом на Уиллоу-роуд и остановились лицом друг к другу.

– Ну-у…

– Благодарю вас за чашку чая.

Он посмотрел на асфальт, против воли снова становясь официальным:

– У вас есть мой номер. Если вдруг что-нибудь еще…

– Не считая легкомысленных фантазий.

– Ничего подобного. Было очень интересно.

Наступило краткое молчание.

– Вам следовало бы надеть форму. Тогда бы я помнила, кто вы такой.

Он поколебался, потом протянул руку.

– Поберегите себя. И я куплю этот роман, когда он выйдет.

Она коротко пожала ему руку, а потом скрестила свои на груди.

– Который?

– Тот, о котором вы говорили.

– Есть еще один. Про убийство. – Она поглядела через его плечо в конец улицы. – В самом зародыше. Когда я найду кого-нибудь, кто поможет мне справиться с техническими моментами.

– Вроде полицейских процедур?

– И тому подобного. Главным образом психологии полицейских.

– Ну, это вряд ли составит затруднения.

– Вы думаете, кто-то…

– Я знаю кого-то.

Она чуть выдвинула вперед левую сандалию, вгляделась в нее на фоне тротуара, все еще держа руки скрещенными на груди.

– Но вряд ли он сможет завтра вечером?

– Как вы предпочитаете ужинать?

– Правду сказать, я люблю готовить сама. – Она подняла глаза. Когда я не на работе.

– Сухое белое? Около восьми?

Она кивнула и закусила губы с намеком на иронию, если не на сомнение.

– Опять телепатия.

– Я очень хотел. Но…

– Принято но внимание и одобрено.

Еще секунду она удерживала его взгляд, потом подняла ладонь и повернулась к входной двери – темные волосы, стройная походка, белое платье. У двери, пошарив в сумочке и вложив ключ в замок, она на секунду обернулась и опять подняла ладонь. Затем скрылась внутри.

На следующее утро сержант неофициально и без толку попросил разрешение протралить пруд в лесу Тетбери-Холла. Затем он попытался – и тоже без толку – чтобы у него забрали это дело, даже закрыли бы без шума. Его новую, построенную на допусках гипотезу о том, что, возможно, произошло, сразу отвергли. Его отослали, при– казав продолжить поиски конкретных улик, а не тратить время на психологические выкрутасы. И еще ему настоятельно напомнили, что Палата Общин, возобновив заседания после каникул, может изъявить желание выслушать, почему один из них все еще не найден. Однако хотя сержант тогда этого еще не знал, но историческая выручка была уже на подходе: ближе к концу августа лондонская эпидемия писем-бомб обеспечила его тем, в чем ему было отказано, – новым заданием.

Впрочем, к тому времени, когда завершилось то первое завтра, когда ужин был съеден, совиньон выпит, сменившись поцелуями, и босоногую стряпуху все-таки ласково убедили встать и лишиться другого, но не менее приятного длинного платья (и оказаться, как и подозревалось, без всякой защиты под ним, хотя и отнюдь не невинной жертвой в том, что последовало), сержант уже не был склонен винить Джона Маркуса Филдинга хоть в чем-то.

Нежный прагматизм плоти таит поэзию, которую никакие энигмы, человеческие или божественные, не в силах ослабить или принизить. Наоборот, он способен только создать их, а затем исчезнуть.