Текст книги "Энигма"

Автор книги: Джон Роберт Фаулз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

Он коротко поговорил с обеими дочерьми. Тот же единый фронт. Папочка иногда выглядел усталым, он же работал так фантастически много, но отец он супер. Младшая, Каролина, которая плавала у берегов Греции, когда все произошло, добавила один маленький – и противоречащий момент. Она чувствовала, что почти все, «даже мамочка», не понимали, как важна для него жизнь в деревне – его ферма. Тони (управляющий фермы) просто бесился из-за того, что папочка всегда за всем следил. Но только потому, что папочка все это любил, он «словно хотел быть на месте Тони, нет, правда». В таком случае почему он не отказался от своей лондонской жизни? Каролина не знала. Она полагала, что характер у него был много сложнее, «чем мы думали». И она выдвинула предположение даже еще более фантастическое, чем все прочие.

– Вы знаете про гору Афон? В Греции? (Сержант покачал головой). Мы проплыли мимо, когда я была там. Она вроде как отведена исключительно под монастыри. И там есть только монахи. Одни мужчины. Они даже не разрешают там куриц и коров. Я понимаю, что это покажется глупым, но что-то вроде. Где он мог бы побыть в одиночестве.

Однако когда речь зашла о конкретных признаках этой тяги к одиночеству, обе девушки, как и все остальные, ни на что конкретное указать не могли. То, что их брат находил лицемерным, они, видимо, считали верностью долгу и самопожертвованием.

Несколько минут спустя миссис Филдинг поблагодарила сержанта за его старания и, хотя была половина первого, не пригласила его к ленчу. Он поехал назад в Лондон, совершенно справедливо считая, что мог бы оттуда и не уезжать

Более того, он чувствовал, что сыт но горло этим чертовым делом. Еще оставались люди, которых ему предстояло увидеть, но он не ожидал, что они хоть что-нибудь добавят к общей – и в целом пустопорожней – картине. Он понимал, что ощущение вызова начинает быстро сменяться ощущением поражения и что вскоре он начнет уклоняться от не обязательных встреч, а не искать их. Одним из таких потенциальных источников, вычеркнуть которые из его списка у него имелись все основания, была Изобель Доджсон, подруга Питера. Кто-то подробно расспросил ее еще во время предварительного следствия, и ничего существенного она не сказала. Но ему запомнилось одно случайное упоминание о ней в Скотленд-Ярде, а хорошенькая девушка всегда плюс, даже если ей нечего сказать. Каролина и Франческа при личной встрече не оправдали обещание красоты, заложенное в их именах.

Она вернулась из Парижа 13 августа в середине самой жаркой недели за многие годы. Сержант заранее отправил ей короткое письмо с просьбой связаться с ним, как только она вернется, и она позвонила на следующее утро невыносимо душного и влажного четверга. Он договорился, что приедет к ней днем в Хэмпстед.

Но телефону она говорила кратко и безразлично. Она ничего не знает. И не видит смысла в их встрече. Но он настоял, хотя и предполагал, что у нее уже был разговор с Питером и она разделяет его позицию.

Она сразу же его обворожила – в дверях дома на Уиллоу-роуд. Она выглядела немного сбитой с толка, словно решила, что он пришел не к ней, хотя он позвонил в дверь ее квартиры, причем с точностью до минуты. Возможно, она ожидала увидеть кого-то в форме и старше – как и он ожидал увидеть кого-то посамоуверенней.

– Сержант Майк Дженнингс. Легавый.

– О! Извините.

Миниатюрная фигурка, задорное овальное личико, темно-карие глаза, черные волосы; простенькое белое платье в голубую полоску, сандалии на босу ногу… но дело было не только в этом. У него немедленно возникло ощущение кого-то живого там, где все остальные были мертвецами или притворялись мертвыми; кого-то, кто живет настоящим, а не прошлым. И, как ни удивительно, совершенно не похож на Питера.

Она улыбнулась и кивнула мимо него.

– Мы не могли бы пойти в лесопарк? Эта жара меня прямо-таки убивает. В моей комнате просто нечем дышать.

– Отлично.

– Я только возьму ключ.

Он вышел ждать на тротуар. Солнца не было. Матовое жаркое марево, баня застойного воздуха. Он снял синий блейзер и перекинул его через локоть. Она вышла к нему с сумочкой в руке. Еще один обмен осторожными улыбками.

– Вы первая не заморенная жарой из тех, кого я сегодня видел.

– Да? Чистейшая иллюзия.

Они поднялись к Ист-Хит-роуд, перешли через улицу и по траве направились к прудам. На работу она должна вернуться в понедельник; в издательстве она всего лишь девочка на побегушках. Он знал о ней больше, чем она думала, ознакомившись со сведениями, собранными, когда она временно пребывала под подозрением. Двадцать четыре года, специалист по английскому языку, даже издала книгу детских рассказов. Ее родители развелись, мать живет в Ирландии, замужем за каким-то художником. Отец – профессор в Йоркском университете.

– Не представляю, что я могу вам сказать.

– После возвращения вы виделись с Питером Филдингом?

Она покачала головой.

– Только говорила по телефону. Он в деревне.

– Это формальность. В сущности, просто разговор.

– Вы все еще?..

– Топчемся на месте. Более или менее. – Он перекинул блейзер на другую руку. Идти и не потеть было невозможно. – Я не совсем уверен, как давно вы знакомы с Филдингами.

Шли они очень медленно. Он сказал совершенную правду – пусть и желая намекнуть, что ему нравится ее платье, – но она в своем белом ситце действительно словно не поддавалась жаре. Такая миниатюрная, изящная, шестнадцатилетняя на вид. Однако в чем-то опытная, совсем не по-шестнадцатилетнему, уверенная в себе вопреки той первой минуте видимого смущения. Сексуально привлекательная молодая женщина, хранящая запах томных французских духов, которая избегала его глаз, отвечая либо земле, либо деревьям впереди.

– Только в течение этого лета. Три месяца, то есть с Питером.

– А с его отцом?

– Раза два-три мы ездили в величественное баронское жилище. Был званый вечер в лондонской квартире. Иногда обед или ужин в ресторане. Вроде последнего. Я же была просто подружкой его сына. И, честно говоря, совсем его не знала.

– Он вам нравился?

Она улыбнулась и немного помолчала.

– Не очень.

– Почему же?

– Тори. Меня воспитывали не в том духе.

– Справедливо. И ничего больше?

Она со смешком посмотрела на траву.

– Я как-то не представляла, что вы будете задавать такие вопросы.

– И я тоже. Импровизирую.

Она бросила на него удивленный взгляд, словно не ожидала подобной откровенности, потом снова улыбнулась. Он сказал:

– Все факты мы уже собрали. И теперь выясняем, как к нему относились люди.

– Собственно, дело не столько в нем. Просто их образ жизни.

– То, что ваш друг назвал притворством?

– Но только они не притворяются. Они просто такие, верно?

– Вы мне позволите снять галстук?

– Пожалуйста. Само собой.

– Я провел весь день, грезя о воде.

– Я тоже.

– Ну, по крайней мере у вас тут она есть. – Они проходили мимо дамского пруда за непроницаемой оградой из деревьев и кустов. Он сухо усмехнулся ей, сворачивая галстук. – За определенную цену.

– Лесби? Откуда вы про них знаете?

– Я начал службу с патрулирования тут неподалеку. Хэверсток-Хилл.

Она кивнула, а он подумал, как это просто… или может быть просто… когда они обходятся без обиняков, говорят прямо, что знают и думают, и живут действительно сегодня, а не пятьдесят лет назад, и произносят вслух то, что он чувствовал, но почему-то не умел сказать даже самому себе. Он тоже вырос, не слишком жалуя Филдингов и этот образ жизни. Когда проходишь обработку мозгов и ленишься думать, то начинаешь заглатывать шкалу ценностей цветных приложений к воскресным газетам, предрассудки твоего начальства, твоей профессии и забываешь, что есть люди с самостоятельным мышлением и независимостью, которые видят все это насквозь и не боятся…

Неожиданно она сказала:

– Это правда, что там избивают грязных стариков?

Его резко сбросили с небес на землю, и он был ошарашен больше, чем показал, будто шахматист, который нацелился на пешку противника и вдруг получает мат в один ход.

– Возможно. – Она глядела на траву. Секунды через две он сказал: – Я обычно давал им чашку чая. От себя.

Однако пауза была замечена.

– Извините. Мне не следовало спрашивать об этом. – Она посмотрела на него искоса. – Вы не очень ополицены.

– Мы к такому привыкли.

– Просто я как-то слышала. Извините, я… – Она покачала головой.

– Ничего. Мы с этим уживаемся. Сверхреакция.

– И я перебила…

Он перебросил блейзер через плечо и расстегнул рубашку.

– Мы пытаемся установить, не разочаровался ли он в этом образе жизни. Ваш друг сказал мне, что у его отца не было нужной смелости… ни смелости, ни воображения, чтобы уйти от всего этого.

– Питер так сказал?

– Его собственные слова.

Она ответила не сразу.

– Он был одним из тех людей, которые иногда словно находятся еще где-то. Понимаете? Словно они действуют чисто механически.

– И что еще?

Новая пауза.

– Опасный не то слово – но кто-то очень держащий себя в руках. Чуточку одержимый? Я говорю о человеке, которого нелегко остановить, если он внушил себе, как ему надо поступить. – Она слегка шлепнула себя по щеке с упреком по своему адресу. – Мне трудно выразить… Меня просто удивило, что Питер…

– Продолжайте.

– Глубже ощущалось что-то закрепленное, окостенелое. По-моему, это могло породить смелость. И отвлеченность, которая иногда в нем сквозила, будто он не здесь, а где-то еще. Что указывает на воображение своего рода? – Она сморщила нос. – Мечта детектива.

– Нет, это может помочь. Ну а последний вечер? У вас возникло впечатление «где-то не здесь»?

Она покачала головой.

– Как ни странно, он казался благодушнее обычного. Ну… да, благодушнее. Это как-то с ним не вязалось, но…

– Получал искреннее удовольствие?

– Это не выглядело только вежливостью.

– Как кто-то, принявший решение? И радующийся ему?

Она обдумала его слова, уставившись на траву. Они шли очень медленно, будто в любую минуту могли повернуть назад. Она покачала головой.

– Не знаю. Честно. Во всяком случае, никаких скрытых эмоций. Ничего отдаленно похожего на прощание.

– Даже когда он прощался?

– Он поцеловал меня в щеку и, кажется, похлопал Питера но плечу. Точно не скажу. Но что-нибудь необычное я бы непременно заметила. То есть его настроение было чуть-чуть необычным. Помню, Питер сказал что-то, что к старости он начинает смягчаться. Такое ощущение было. Что он старался быть с нами поласковее.

– А так было не всегда?

Я этого не говорила. Только… он не просто соблюдал форму. Может быть, из-за Лондона. В деревне он всегда казался пребывающим где-то еще. Во всяком случае, мне.

– А все остальные как будто бы думают, что там он был счастливее.

Вновь она задумалась, подбирая слова.

Да, ему нравилось показывать все это. Возможно, из-за семейной атмосферы. En famille.[5]5
  В кругу семьи (фр.).


[Закрыть]

– Теперь я должен задать вам очень прямолинейный вопрос, – сказал сержант.

– Нет. Ничего похожего.

Ответ настолько опередил вопрос, что сержант засмеялся.

– Вы моя звездная свидетельница.

– Я ожидала такого вопроса.

– Даже ни взгляда, ни…

– Взгляды, которые бросают на меня мужчины, я разделяю на две категории: естественные и противоестественные. По-второму он на меня никогда не смотрел. Это я видела.

– Я вовсе не имел в виду, что он дал вам понять… Но только не почувствовали вы чего-нибудь вроде…

– Ничего, что я могла бы описать.

– Но что-то, значит, было?

– Нет. Честно, нет. Думаю, только мое ощущение. Телепатическая ерунда. Это не доказательство.

– Мне пасть на колени?

Губы у нее изогнулись, но она промолчала. Они свернули на боковую дорожку в сторону Кенвуда.

– Нехорошие вибрации?

Она еще поколебалась, потом покачала головой. Черные волосы небрежно и обворожительно чуть кудрявились на кончиках, где соприкасались с кожей се обнаженной шеи.

– Мне не нравилось оставаться с ним с глазу на глаз. Случилось это только раз-два. Возможно, все дело было в политической стороне. Симпатическая магия. То, как он всегда вызывал в Питере своего рода химическую реакцию.

– Например?

– Ну, какую-то нервность. Оборонительность. Не то чтобы они спорили, как когда-то. Все крайне цивилизованно, нет, правда. Пожалуйста, не упоминайте про это. Мое восприятие, а не факты.

– Брак вам казался прочным?

– Да.

– Вы замялись.

Она снова смотрела в землю, пока они поднимались но травянистому склону.

– Брак моих родителей распался, когда мне было пятнадцать. Я вроде бы что-то почувствовала… самую чуточку. Когда супруги знают, а дети нет. По-моему, когда отношения надежны, люди прямолинейны друг с другом. Они знают, что это безопасно, что они не ступают по тонкому льду. Но Питер говорит, что они всегда были такими. Как-то он мне сказал, что ни разу не слышал, чтобы они ссорились. Всегда этот же фасад. Видимость. Возможно, я просто довольно поздно соприкоснулась с тем, что было изначально.

– Вы никогда не болтали с миссис Филдинг?

– Ничего кроме. – Она сделала гримаску. – Глубиной в полдюйма.

– Ваше нежелание оставаться с ним наедине…

– Самую чуточку.

– Вы уже доказали, что вы телепатка. (Она улыбнулась крепко сжатыми губами.) Эти нехорошие вибрации были сексуальными?

– Просто что-то подавляется. Что-то…

– Договаривайте, каким бы нелепым вам это ни казалось.

– Что-то, что он мог внезапно мне сказать. Как будто он вот-вот сломается. Не то чтобы это могло случиться. Ну, не могу объяснить.

– Что в глубине он несчастен?

– Даже не это. Просто за фасадом что-то совсем другое. Ерунда, но я не сочиняю задним числом. – Она пожала плечами. – Когда все это произошло, что-то словно бы встало на место. Шок был слабее, чем следовало бы.

– Вы думаете, это ваше «что-то» был совсем не тот человек, которого знали все? – Она ответила кивком, опять медленным и неохотным. – Лучше или хуже?

– Более честный?

– Вы не слышали, чтобы он упоминал о намерении изменить свою политическую позицию? На более левую?

– Категорически нет.

– И он, казалось, одобрял вас в роли его невестки?

Она как будто слегка смутилась.

– Я пока не собираюсь замуж. У нас были другие отношения.

– Которые они понимали?

– Они знали, что мы спим вместе. Когда мы приезжали туда, мне не отводили комнату для гостей, ну и прочий вздор.

– Но вы ему нравились в каком-то смысле, который не нравился вам? Или это упрощение?

Внезапно она поглядела на него как-то странно: будто молниеносно его оценивая. Потом отвела глаза.

– Не могли бы мы посидеть немного? Под деревом? – Она продолжала, прежде чем он успел ответить. – Я кое– что скрыла от вас. Есть что-то, что мне следовало бы сказать вам раньше. Полиции. Мало что значащее, но, возможно, оно слегка прояснит то, что я пытаюсь сказать.

И снова эта молниеносность – легкая улыбка, которая остановила его прежде, чем он успел заговорить.

– Пожалуйста. Только сначала сядем.

Она села, поджав ноги, как ребенок. Он достал пачку сигарет из кармана блейзера, но она покачала головой, и он спрятал пачку. Он сел, а потом лег напротив нее, опираясь на локоть. Истомленная трава. Полное безветрие. Только белое платье с узенькими голубыми полосками, очень простое, изгиб ее плечей над грудями, кожа, довольно светлая с легкой смуглостью. И эти глаза, линия ее черных волос. Она сорвала сухую травинку и теребила ее на коленях.

– Этот последний наш ужин. – Она улыбнулась. – Тайная вечеря? Я все-таки провела с ним наедине несколько минут, прежде чем пришел Питер. Он был на каком-то митинге Л.Ш.Э. и чуть опоздал. Мистер Филдинг никогда не опаздывал. Вот так. Он спросил меня, чем я занималась в ту неделю. Мы переиздаем некоторые второстепенные поздневикторианские романы – ну, знаете, с привкусом извращений, иллюстрированные. Просто получение процентов с моды – и я объяснила, что читаю их. – Она попыталась расщепить травинку. – Только и всего. Я упомянула, что на следующий день я пойду в библиотеку Британского музея, чтобы выписать очередной. – Она подняла глаза на сержанта. – Сложилось так, что я туда не пошла. Но ему-то сказала.

Он опустил глаза, избегая ее взгляда.

– Почему вы не сказали нам?

– Полагаю, «никто меня не спросил» будет недостаточно?

– Вы слишком умны для этого.

Она вновь занялась травинкой.

– Значит, чистейшая трусость. Плюс сознание, что я абсолютно ни при чем.

– Он не придал вашим словам особого значения?

– Никакого. И они были сказаны мимоходом. Почти все время, пока мы оставались вдвоем, я рассказывала ему про книгу, которую читала в тот день. Только и всего. А потом пришел Питер.

– И на другой день вы в музее вообще не были?

– Вышла неувязка с одной корректурой, и я всю пятницу просидела над ней. Можете проверить. В редакции не забыли, какая паника поднялась.

– Мы уже проверили.

– И слава Богу.

– Где все были в тот день. – Он приподнялся, сел и посмотрел над травой в сторону Найгейт-Хилла. – Если вы ни при чем, то почему вы умолчали?

– По чисто личным причинам.

– Могу я о них спросить?

– Просто из-за Питера. Уже некоторое время у нас не налаживается, а разлаживается. Еще до всего этого. И в Тетбери мы не поехали на тот уик-энд, потому что я отказалась. – Она подняла глаза на сержанта, словно проверяя, достаточно ли сказанного, потом снова посмотрела на колени. – Я почувствовала, что он ездит со мной туда только по одной причине: чтобы ставить меня в положение, как вы только что сказали… будущей невестки? Использовать то, что он притворялся, будто ненавидит, чтобы заполучить меня. Мне это не понравилось. Только и всего.

– Тем не менее вы все-таки хотели оградить его?

– Он слишком уж запутался в своем отношении к отцу. И еще я подумала… ну, понимаете, что любое мое объяснение может показаться подозрительным. Ну и миссис Филдинг. То есть я знаю, что совершенно ни при чем, но боялась, что никто не поверит. И не думала и все еще не думаю, что это хоть что-то доказывает.

– Если он действительно намеревался увидеться с нами, то для чего?

Она переменила позу и села боком к нему, обхватив колени.

– Сперва я подумала, что из-за моей работы в издательстве. Но ведь я никто. И он это знал.

– Вы полагаете, какая-то книга? Исповедь?

Она покачала головой.

– Непохоже.

– Вам бы следовало сказать нам.

– Тот, кто говорил со мной, не объяснил, чего он хочет. В отличие от вас.

– Спасибо. И вы все еще жульничаете.

– Каюсь.

Голова склонилась. Он выдавил улыбку на свои губы.

– Чувство, что он хотел вам что-то сказать, оно возникло из этого или раньше из чего-то еще?

– Есть еще одно, совсем уж мелочь. В июне в Тетбери. Он новел меня показать какие-то новые стойла. Но это был только предлог. Так сказать, похлопать меня по спине. Понимаете? Он сказал что-то о том, как он рад, что у Питера со мной серьезно. Потом, что ему требуется кто– то с чувством юмора. А потом он сказал: «Как и всем нам, животным от политики». – Она выговаривала каждое слово медленно, точно фиксируя его. – Я абсолютно уверена. Именно эти слова. Затем что-то про то, как иногда забываешь, что жизнь можно видеть и по-другому. Вот и все, но он как бы давал мне понять, что понимает, что он не само совершенство. Что он понимает, что Тетбери для меня чужое. Что он не презирает мое свое, как я могла бы подумать. – Она добавила: – Я говорю о мимолетных, очень неясных впечатлениях. И в ретроспекции. Возможно, они ничего не значат.

– Питер, очевидно, ничего про музей не знал.

– Не пришлось к слову. И к счастью. Он как будто всегда предпочитал делать вид, что я живу не на свой заработок.

Он заметил прошедшее время глагола.

– И он бы вам не поверил… если бы услышал?

– А вы верите?

– Иначе вас бы сейчас здесь не было. И вы бы мне не рассказывали.

– Да, пожалуй.

Он снова откинулся на локоть, прикидывая, как далеко можно зайти с личным любопытством под маской служебных обязанностей.

– Он, видимо, страшно запутался в себе, Питер.

– В сущности, как раз наоборот. Полная разделенность. Как нефть и вода. Два разных человека.

– И то же могло быть с его отцом?

– С той разницей, что у Питера все обнажено. Он не способен это прятать. – Она говорила, наклонив голову, слегка покачиваясь и все еще обнимая колени. – Вы знаете, некоторые люди… вся жизнь в соблюдении этикета: лакеи, прислуживающие за столом и все прочее. Противно, конечно, но это хотя бы естественно для них. – Она пожала плечами. – Мать Питера искренне верит в обязанности светской хозяйки дома. Выйти из-за стола, оставить джентльменов их портвейну и сигарам. – Она опять взглянула на него искоса. – Но его отец. Он же так очевидно не был дураком. Каких бы политических взглядов ни придерживался.

– Он видел все насквозь?

– Но что-то в нем благоразумно это прятало. То есть он не выставлял напоказ. Не извинялся, как некоторые. Если исключить то, что он тогда сказал мне. Просто что-то чуть-чуть не сочетается. Не могу объяснить. Все это так неопределенно. Даже не знаю, почему, собственно, вообще рассказываю вам.

– Вероятно, потому что знаете, как я разрываюсь между желанием арестовать вас за преступное содействие в сокрытии улик и предложить вам выпить чаю в Кенвуде.

Она улыбнулась, посмотрела на свои колени, помолчала три-четыре секунды.

– Вы всегда были полицейским?

Он объяснил ей, кто его отец.

– И вам нравится?

– Быть прокаженным в глазах большей части вашего поколения?

– Нет, серьезно.

Он пожал плечами.

– Только не это расследование. Уже никто не хочет, чтобы оно дало результаты. Не будите спящую собаку и все такое прочее. Говоря между нами.

– Как, наверное, мерзко.

Он улыбнулся.

– Во всяком случае, до нынешнего дня. – И быстро добавил: – Это не заигрывание. Просто вы, пожалуй, первая из тех, с кем я говорил, для кого в случившемся есть хоть какой-то смысл.

– И вы действительно не ближе…

– Дальше. Но вы, может быть, что-то нащупали. И еще кто-то сказал примерно то же, что и вы. Только не так хорошо.

Новая пауза с ее стороны.

– Мне жаль, что я сказала то, что сказала. О зверствах полиции.

– Забудьте. Случается и такое. У полицейских тоже есть маленькие дочки.

– Вы правда ощущаете себя прокаженным?

– Иногда.

– И ваши друзья все в полиции?

– Не в том дело. Сама работа. Быть властью. Иерархия? Подчиняться людям, которых не всегда уважаешь. Никогда полностью не принадлежать себе.

– Это вас мучит?

– Когда я встречаю людей, которые мне нравятся. Которые могут быть самими собой.

Она уставилась в даль.

– А это может подтолкнуть вас отказаться от нее?

– Что «это»?

– Не принадлежать себе полностью?

– Почему вы спрашиваете?

– Просто… – Она пожала плечами. – То, что вы употребили эту фразу.

– Но почему?

Она помолчала. Потом посмотрела вниз на свои колени.

– Ну, у меня есть своя личная теория о том, что именно произошло. Крайне дикая. – Она улыбнулась ему чуть насмешливо. – В буквальном смысле слова. Если вы хотите ее послушать, это обойдется вам в чашечку чая. – Она подняла сумочку. – Я не взяла с собой денег.

Он встал и протянул ей руку.

– Договорились.

Они пошли к деревьям Кенвуд-Хауса. Она упрямо придерживалась заключенной сделки. Ее теория не раньше чая. И поэтому они разговаривали, как незнакомые, случайно встретившиеся люди, какими и были. О своих профессиях, которые у них обоих были сопряжены с разочарованием, неизбежным из-за приписываемых им престижа и увлекательности. Когда он упомянул, что знает про ее рассказы для детей, она призналась в честолюбивом желании достигнуть чего-то на литературном поприще уже для взрослых. Она тщится написать роман. Он продвигается так медленно. Столько приходится зачеркивать и начинать сначала; и так трудно понять, действительно ли у тебя есть талант, или ты просто жертва литературной атмосферы, окружавшей тебя с детства. И он чувствовал к своей работе что-то похожее: заложенные и в ней разочарования и бесконечные недели, не приносящие ничего. К некоторому взаимному удивлению они обнаружили заразным культурным антуражем не высказанную словами идентичность их ситуаций. Он стоял в очереди к чайному столу позади своей свидетельницы, разглядывая ее затылок, нежную кожу над вырезом платья, крахмально-голубые полоски в мучной белизне. И он понял, что должен увидеться с ней снова вне службы. Проблем с девушками у него не было. Тут крылась не сексуальная неуверенность, не культурное и классовое различие, а нечто психологическое, сознание, что он вопреки нетактичности – но даже нетактичность эта была своего рода честностью – имеет дело с более быстрым и более взыскательным умом в сфере эмоций и личных отношений… Традиционна неприемлемость ему подобных для ей подобных, и вдобавок новый политический барьер, если ум этот был еще и прогрессивным, – то, что он назвал прокаженностью. Что-то в ней обладало чем– то, чего ему не хватало: потенциал, который как залежная земля ожидал именно этой маловероятной богини пшеничного поля; направление, которому он мог бы последовать, лишь бы она указала куда. Одним словом – честность. Он уже давно не испытывал такого мгновенного и такого напряженного желания. Тем не менее решение он принял мудрое.

Они нашли свободный столик в углу. На этот раз она взяла сигарету.

– Ну так выкладывайте.

– Ничего реального. Одни выдумки.

Она закусила губы, губы без номады, ожидая его реакции.

– Которые раскрывают дело?

– Финт в сторону. Давайте притворимся, что все относящееся к Филдингам, даже мы с вами, сидящие сейчас здесь, содержится в романе. Детективном. Хорошо? Где-то кто-то пишет нас, мы не реальны. Он или она решает, кто мы, что мы делаем, ну, все про нас. – Она поиграла ложечкой, темные смеющиеся глаза обратились на него. – Вы понимаете?

– Еле-еле.

– У романа должен быть конец. Тайна невозможна без разгадки. Если вы писатель, то обязаны что-то придумать.

– Я почти весь прошлый месяц потратил на…

– Да, но только в реальности. Разница между «у меня не хватает фактов, а потому я не могу принять решение» и «у меня не хватает фактов, но я абсолютно обязан что-то решить».

Он ощутил некоторое уравнение в чашах весов: наконец-то и в этой девушке обнаружился недостаток – церебральная глуповатость. В ком-нибудь не столь привлекательном во всех остальных отношениях такой изъян вызвал бы у него раздражение, но в данных обстоятельствах принес только облегчение. Он улыбнулся.

– Мы тоже играем в эту игру. Ну да не важно.

Она снова закусила губы.

– Я намерена отбросить вариант с deus ex machina. Это не подлинное искусство. В сущности, жуткое жульничество.

– Вы не могли бы…

Она улыбнулась.

– Бог из машины. Прием греческих трагедий. Когда не удавалось разработать логический конец с человеческих позиций, за уши притягивалось что-нибудь свыше. Злодея поражала молния. Ему на голову обрушивалась печная труба. Понимаете?

– Я снова ощущаю почву под ногами.

– Разумеется, посещение Британского музея могло быть чистейшим совпадением. С другой стороны, исчезнувший мужчина, возможно, действительно решил увидеться с этой девушкой. Поэтому, думается, писатель заставил бы его – когда он не нашел ее в читальном зале – позвонить в издательство, где она работает. В ее дне есть пробел. Между половиной пятого, когда она ушла с работы, до примерно восьми, когда она встретилась с Питером Филдингом, чтобы пойти на довольно мерзкую вечеринку.

Внезапно он ощутил куда большую растерянность. Его поддразнивают – то есть он ей нравится? Или над ним бесцеремонно смеются, то есть он ей не нравится?

– Значит, они встретились?

Она подняла палец.

– Писатель мог бы устроить им встречу. Он бы сделал это спонтанным решением. Очевидно, встреча была бы куда лучше спланирована, если бы исчезнувший человек заранее ее задумал. Ему бы пришлось сказать что-нибудь вроде… Я только что сломался, не выдержал всего, что скрыто меня давило. Я не знаю, к кому обратиться, а вы кажетесь отзывчивой и разумной девушкой, вы…

– Эта разумная девушка рассказала бы мне все это?

– Только при полной уверенности, что доказать ничего нельзя. А такая уверенность не исключена. Поскольку к этому времени полиция, видимо, даже не заподозрила возможности такой встречи.

– Поправка: не нашла доказательств.

– Никакой разницы.

– Ну хорошо.

– Так, чтобы он мог ее разжалобить? Этот, по-видимости, опустошенный человек изливает свое отчаяние. Безнадежность. Крайне трудно написать, но возможно. Потому что девушка горда своей независимостью. И своей способностью судить о людях. И не забудьте, у нее вообще нет времени для мира, от которого он бежит. – Реальная девушка поиграла пластмассовой ложечкой, посмотрела на него, на этот раз без улыбки, испытывая его. – Нет, ничего сексуального. Она сделает это только по доброте душевной. И требуется не так уж много. Просто помочь ему спрятаться на несколько дней, пока он не ориентируется. А она, будучи такой, какая она есть, раз решив, что поступает правильно, не допустит, чтобы что-то – даже обаятельные молодые полицейские, угощающие ее чаем, – заставило ее выдать эти факты.

Он уперся взглядом в свою чашку и блюдце.

– Случайно вы не…

– Просто один из вариантов, какой мог выбрать писатель.

– Прятать людей очень непросто.

– – А!

– Особенно если они действовали под влиянием момента, и не обеспечили себя финансово, чего установить, во всяком случае, не удалось. И если они не из тех, кто действует под влиянием момента.

– Справедливо.

– Кроме того, я не так понимаю ее характер.

– Более заурядный?

– С более сильным воображением.

Она отклонилась, опершись на локоть, улыбаясь.

– Так что нашему писателю следует порвать такой конец?

– Если у него есть лучше.

– Есть-есть. Можно мне еще сигарету?

Он щелкнул зажигалкой. Она подперла подбородок обеими руками и наклонилась вперед.

– Как по-вашему, что бросилось бы писателю в глаза в его истории, если бы он перечел ее до этого места?

– Во-первых, ему вообще не следовало ее начинать.

– Почему?

– Забыл внедрить положенные подсказки.

– А разве это не говорит что-то о центральном персонаже? Вы знаете, в книгах они действительно обретают своего рода собственную жизнь.

– Он не хотел, чтобы улики были найдены?

– Я думаю, писателю пришлось бы с этим смириться. Его главный персонаж ускользнул от него. И ему остается только решимость этого персонажа настоять на своем. Вот так. Без удовлетворительного завершения.

Сержант улыбнулся ей.

– Да, только писатели могут завершать истории, как сочтут нужным.

– Вы хотите сказать, что детективные истории должны завершаться полным объяснением всего? Это часть правил?

– В нереальности.

– Следовательно, раз наша история не подчиняется литературным правилам нереальности, не значит ли это, что но сути она ближе к жизни? – Она снова закусила губы. – Оставляя в стороне факт, что все это действительно произошло. Так что в любом случае это должно быть правдой.

– Я почти забыл.

Она использовала свое блюдечко как пепельницу.

– Следовательно, все, что наш писатель мог сделать, гак это найти убедительную причину, почему главный персонаж вынудил его совершить чудовищное литературное преступление – отступить от правил? – Она сказала: – Бедняга.