Текст книги "Энигма"

Автор книги: Джон Роберт Фаулз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)

Джон Роберт Фаулз
Энигма

Кто может замутиться и все же, оседая, медленно стать прозрачным?

Тао Те Чин

Чаще всего пропадают девочки в переходном возрасте, а мальчики-подростки занимают второе и очень близкое место за ними. Относящиеся к этой категории но большей части происходят из рабочих семей, причем практически всегда неблагополучных но вине родителей. Второй, меньший, пик отмечает третью декаду жизни. Эта категория меньше связана с рабочим классом и в основном включает мужей и жен, решивших покончить с браком или какой-либо семейной ситуацией, им приевшейся. После сорока лет цифры резко идут на убыль: случаи же пропажи людей еще более пожилых крайне редки и вновь ограничиваются неимущими, причем обычно бродягами без близких родственников.

Поэтому Джон Маркус Филдинг, исчезнув, опроверг и социальную, и статистическую вероятность. Пятьдесят семь лет, богат, счастлив в браке, сын и две дочери, член правления нескольких компаний в Сити (и отнюдь не в декоративной роли), владелец одного из еще сохранившихся великолепных помещичьих домов Елизаветинской эпохи, активно участвующий в управлении примыкающей к дому фермой в 1800 акров, сопредседатель (правда, более почетный) местного общества любителей лисьей травли, любитель охоты на птиц… Короче говоря, человек, который, существуй некий «…ариум» живых человеческих стереотипов, послужил бы идеальным образчиком себе подобных: преуспевающий в Сити магнат, а также землевладелец и (по сути, если не по названию) традиционный деревенский помещик. Было бы вполне понятно, если бы он почувствовал, что та или иная сторона его жизни становится чересчур обременительной… но особенно аномальным его случай выглядел потому, что вдобавок он был еще и членом Парламента от консервативной партии.

В 2.30 дня в пятницу 13 июля 1973 года его пожилая секретарша, некая мисс Парсонс, видела, как он садился в такси перед своей лондонской квартирой в Найтсбридже. Он отправлялся на заседание правления в Сити, откуда ему предстояло успеть на поезд 5.22 до городка, где размещалась штаб-квартира его избирательного округа. Туда он должен был прибыть вскоре после половины седьмого и посвятить часа два «врачебному приему». Его тамошний представитель, уже приглашенный к ужину, должен был отвезти его домой в Тетбери-Холл, до которого от городка было двенадцать миль. Неукоснительно веря в важность личных контактов с избирателями, Фил– дин г устраивал такие приемы дважды в месяц. Его расписание на этот пророчески зловещий – причем вдвойне – день было абсолютно нормальным.

Позднее установили, что на заседание правления он не прибыл. Ему позвонили на квартиру, но мисс Парсонс попросила (и получила) разрешение уйти пораньше – она собралась на субботу и воскресенье к родным в Гастингсе. Приходящая прислуга также уже отправилась домой. Филдингу, обычно образцово пунктуальному, всегда заранее предупреждавшему, если он пропускал совещание по какой-либо веской причине, простили его неожиданное отсутствие, и правление занялось делами без него. Таким образом, первым заметить, что что-то не так, выпало на долю его представителя в избирательном округе. На поезде, который он встретил, его патрон не приехал. Он вернулся в штаб-квартиру партии позвонить Филдингу в лондонскую квартиру, а затем, когда там ему не ответили, – в его загородный дом. В Тетбери-Холле миссис Филдинг ничем не могла ему помочь. Последний раз она говорила с мужем по телефону утром в четверг, так что, насколько ей известно, он должен быть там, где его не было. Однако она высказала предположение, что он решил поехать на машине с их сыном, аспирантом Лондонской Школы Экономики. Этот сын, Питер, в начале недели упоминал, что хочет приехать в Тетбери со своей подругой. Возможно, он потом позвонил отцу в Лондон. Представитель согласился позвонить миссис Филдинг через полчаса, если ее муж не приедет раньше.

Она, разумеется, тоже попыталась дозвониться в лондонскую квартиру, а не получив ответа, позвонила миссис Парсонс домой, но секретарша уже была в Гастингсе. Затем миссис Филдинг позвонила на квартиру в Айлингтоне, которую ее сын снимал с двумя друзьями по Л.Ш.Э. Снявший трубку молодой человек понятия не имел, где Питер, но «думал», что тот вроде бы упоминал о намерении провести этот уик-энд в городе. Она сделала последнюю попытку – набрала номер подруги Питера, которая жила в Хэмпстеде. И опять никто не ответил. Она не слишком встревожилась, полагая, что ее муж просто опоздал на поезд и приедет со следующим, по какой-то причине не сумев никого предупредить об этой задержке. И она начала ждать звонка Драммонда, его представителя.

Он в свою очередь предположил, что его патрон либо опоздал на поезд, либо проспал станцию, и отправил кого– то на вокзал встретить следующие поезда из Лондона и в Лондон. Однако когда он позвонил, как обещал, то только чтобы сказать, что его помощника ждала неудача. Миссис Филдинг недоумевала и начала испытывать некоторую тревогу. Однако у Маркуса всегда с собой была работа и всякие документы, позволявшие установить, кто он, даже если ему стало дурно или он не мог говорить после какой-то катастрофы. К тому же он был совершенно здоров, в прекрасной форме для человека его возраста – никаких неприятностей с сердцем или чего-либо подобного. И неясный страх, который в тот момент очень смутно ощущала миссис Филдинг, был больше страхом женщины, уже не такой привлекательной, какой она была прежде. Она как раз принадлежала к тем женам, которых в начале года особенно шокировал скандал Лэмтона-Джеллико. Но даже и тут у нее не было ни малейших причин для подозрений. Омерзение, какое ее муж питал к этому скандалу, казалось абсолютно искренним… и гармонировало с его брезгливостью к наиболее необузданным перегибам общества вседозволенности в целом.

Прошел час, но Филдинг не появился ни в штаб-квартире, ни в Тетбери-Холле. Правоверные избиратели были отправлены восвояси с извинениями, даже не подозревая, что о причине их разочарования будут кричать все газеты. Драммонд согласился подежурить еще; ужин, в любом случае семейный, так как других гостей к нему не ожидали, был забыт. Они позвонят друг другу сразу же, если и когда что-нибудь узнают. И вот тогда миссис Филдинг охватила паника. Сосредоточились ее страхи на лондонской квартире. Она позвонила на телефонную станцию, чтобы они проверили линию. Линия оказалась в полном порядке. Она обзвонила разных лондонских друзей на крайне маловероятный случай, что Маркус по рассеянности – ему не свойственной – не упомянул, что принял их приглашение на обед или в театр. И опять – ничего. Причем прислуга чаще вежливо объясняла, что те, кого она спрашивает, либо за границей, либо тоже в своих загородных домах. Она снова попыталась связаться с сыном, но теперь исчез даже тот молодой человек, который ответил ей в прошлый раз. Подруга Питера и миссис Парсонс также оставались недостижимы. Тревога миссис Филдинг и ощущение полной беспомощности все росли, но в первую очередь она была практичной и энергичной женщиной. Она еще раз позвонила в Лондон одному из ближайших их друзей – ближайшего и в том смысле, что он жил на расстоянии двух-трех минут от квартиры в Найтсбридже, – и попросила его отправиться туда: швейцар ему откроет. А затем позвонила швейцару предупредить его, а также выяснить, не видел ли он ее мужа. Но узнала только, что мистер Филдинг не проходил мимо швейцара, начиная с шести часов, когда он заступил на дежурство.

Минут через десять друг позвонил из квартиры. Никаких следов Маркуса, по все как будто выглядит в полном порядке. На столе миссис Парсонс он нашел ее журнал и прочел миссис Филдинг программу на этот день. Утренние часы оказались незаполненными, однако ничего странного в этом не было. Мистер Филдинг обычно оставлял утро пятницы свободным для диктовки менее срочной корреспонденции. К счастью, миссис Филдинг была знакома с одним из директоров компании, правление которой собиралось на совещание в три часа. Следующим ее шагом был звонок ему, и только тогда она узнала, что опоздание на поезд 5.22 не было началом тайны и что миссис Парсонс также – и зловеще, как это могло показаться, поскольку миссис Филдинг не знала о невинной поездке в Гастингс, – исчезла из квартиры прежде трех часов этого дня. Теперь она, разумеется, поняла, что случившееся, чем бы оно ни было, могло восходить к предыдущему дню. Маркус был в квартире в девять утром во вторник, когда она сама с ним говорила, однако дальнейшее окутывал туман неопределенности. Но одно не составляло сомнений: произошло что-то очень серьезное.

Драммонд согласился приехать в Холл, чтобы вместе с ней наметить какой-то план действий. Тем временем миссис Филдинг позвонила в местный полицейский участок. Она объяснила, что это просто предосторожность… но не могли бы они проверить лондонские больницы и регистрацию несчастных случаев? Вскоре после того, как приехал Драммонд, ей сообщили, что за последние сутки ни единая жертва несчастного случая или инсульта на улицах не осталась неопознанной. Супруга и Драммонд начали обсуждать другие возможности: политическое похищение или что-нибудь в том же духе. Но Филдинг мягко придерживался скорее проарабских, нежели произраильских взглядов. В Парламенте нашлось бы много куда более «достойных объектов», а потому он вряд ли мог оказаться целью для движения Черного Сентября и им подобных, и он не мог – несмотря на его веру в закон и порядок, а также в сильную политику в Ольстере – занимать видное место в списках ИРА. Практически все его достаточно редкие речи в Палате Общин касались финансов или сельского хозяйства.

Драммонд указал, что в любом случае подобные похитители вряд ли бы хранили молчание так долго. Аполитичное похищение было столь же малоправдоподобно – нашлось бы много людей гораздо богаче… и уж конечно, будь целю получение выкупа, куда вероятнее жертвой оказалась бы одна из их двух дочерей, Каролина или Франциска, так как обе в данное время находились за границей. И опять-таки они бы уже получили требование выкупа. Чем больше они взвешивали разные возможности, тем более вероятной представлялась временная амнезия. С другой стороны, потерявшие память ведь осознают, что забыли, кто они такие и где живут? Местного врача оторвали от телевизора, и он по телефону поставил предположительный диагноз. Проявлял ли мистер Филдинг в последнее время забывчивость? Тревогу, напряженность? Вспышки дурного настроения, беспокойство? Нет и нет. Может быть, внезапный шок? Нет, ничего подобного. Значит, амнезия исключается. Доктор мягко посоветовал то, что уже было сделано: проверить больницы.

К этому времени миссис Филдинг вновь заподозрила, что над мирным горизонтом се жизни заклубились тучи какого-то абсолютно частного скандала. Если раньше ей представлялось бесчувственное тело, лежащее в пустой лондонской квартире, то теперь она увидела интимный ужин в Париже вдвоем. Она не могла всерьез подумать, что озаренное свечами женское лицо принадлежит чопорной мисс Парсонс, но в это лето сама она проводила в Лондоне меньше времени, чем обычно. Вот– вот зазвонит телефон, и Маркус сообщит ей давно им вынашиваемую правду об их браке… хотя брак этот всегда казался таким же, как известные ей другие, нет, заметно лучше и прочнее большинства браков в их круге. Оставалось предположить нечто тщательно скрываемое, абсолютно чуждое их классу, их нормальному миру. Какую-нибудь девчонку-кокни или только Богу известно кого. Где-то в глубине сердца, оберегая неприкосновенность своей частной жизни, миссис Филдинг решила, что не хочет продолжения этих ночных поисков. Как все истинные консерваторы, она проводила очень резкую грань между частной безнравственностью и публичным скандалом. Что бы там ни вытворял человек втайне, самым черным было предать это гласности.

И, словно укрепляя се в этом решении, позвонил местный полицейский инспектор узнать, не может ли он как-нибудь помочь. Она попыталась придать голосу спокойную беззаботность: она скорее всего делает из мухи слона. С инспектором она сумела справиться, но отчаянно опасалась, что пронюхает пресса… В заключение она взялась за Драммонда. Наверное, есть какое-нибудь простое объяснение: недоставленная телеграмма, звонок, про который мисс Парсонс забыла… Во всяком случае, следует подождать до утра. Тогда Питер успеет побывать в квартире и обыскать ее получше.

Слуга-филлипинец проводил Драммонда к входной двери вскоре после одиннадцати. Он уже пришел к собственному заключению. Он тоже заподозрил какой-то скандал и втайне был шокирован – и не только политически. Миссис Филдинг, считал он, все еще была очень привлекательной женщиной, а не только первоклассной женой для члена парламента.

Неуловимый Питер все-таки позвонил сразу после полуночи. Сначала он просто не мог поверить. Сразу же выяснилось, что его подруга Изобель и он ужинали с его отцом накануне вечером – в четверг. И тот выглядел абсолютно как всегда и совершенно определенно не упомянул ни о каком изменении своих планов на конец недели. Впрочем, Питер быстро понял, как встревожена его мать, и согласился немедленно отправиться в найтсбриджскую квартиру и переночевать там, поскольку миссис Филдинг пришло в голову, что похитители – если се муж все-таки похищен, – возможно, шлют только этот адрес и, подобно ей самой, весь вечер тщетно звонили на квартиру.

Но когда Питер позвонил снова (без четверти час), он мог только подтвердить слова предыдущего посетителя: все выглядит нормальным. Поднос с полученной почтой на столе мисс Парсонс не содержал ничего полезного. В спальне отца не было никаких признаков поспешной укладки вещей для долгой поездки, а количество чемоданов и дорожных сумок точно совпало с названным матерью. Никаких напоминаний о том, чтобы позвонить Драммонду или миссис Филдинг, а в ежедневник был вложен обычный список дел на следующую неделю, начинавшийся с еще одного заседания правления и банкета днем в понедельник. Оставался вопрос о его паспорте. Но он обычно хранился под замком в шкафчике с картотекой, а ключи от шкафчика были только у самого Филдинга и мисс Парсонс.

Мать и сын вновь обсудили вопрос, сообщать ли в лондонскую полицию. В конце концов было решено подождать до утра, когда, возможно, разъяснится вторая энигма исчезновения мисс Парсонс. Миссис Филдинг спала очень плохо. Проснувшись в пятый или шестой раз в начале шестого в субботу, она решила отправиться на машине в Лондон. Приехала она туда еще до девяти и полчаса вместе с Питером снова осматривала квартиру в поисках хоть какого-нибудь намека. Вся одежда ее мужа как будто была на месте, и ничто не указывало на внезапный отъезд. Она в последний раз позвонила мисс Парсонс в Путни. Никто не ответил. Этого было достаточно.

Тогда миссис Филдинг сделала два предварительных звонка. За несколько минут до десяти она разговаривала с министром внутренних дел, которого застала еще дома. Совершенно очевидно, дело не ограничивалось всего лишь чисто криминальными возможностями, и она чувствовала, что любая огласка крайне нежелательна – по крайней мере прежде, чем полиция проведет полное расследование.

Несколько минут спустя охота наконец была твердо передана в профессиональные руки.

К вечеру субботы им удалось прояснить картину, хотя тайна по-прежнему осталась тайной. С помощью соседки мисс Парсонс вскоре отыскали у ее родственников в Гастингсе. Она была глубоко потрясена – у Филдингов она проработала почти двадцать лет – и ничего не могла понять. Когда мистер Филдинг уходил накануне, вспомнила она, он спросил, в портфеле ли некоторые документы, которые ему понадобятся на заседании правления. Она была твердо уверена, что он из дома отправился прямо в Чипсайд, где собиралось правление. Дневной швейцар ответил полицейским, что не слышал адреса, сказанного шоферу такси, но джентльмен выглядел совсем как всегда – только «порядком торопился».

Мисс Парсонс тут же вернулась в Лондон и отперла шкафчике картотекой. Паспорт лежал на своем обычном месте. Ей ничего не было известно ни об угрозах в письмах или но телефону, ни о недавних получениях больших сумм из банка, ни о приготовлениях к дальней поездке. В его поведении на этой неделе не было ничего сколько-нибудь из ряда вон выходящего. С глазу на глаз со старшим суперинтендентом, которому было спешно поручено нести расследование, она сразу же заявила, что идея «другой женщины» была «абсолютно нелепой». Мистер Филдинг был предан жене и был подлинно семейным человеком. За все восемнадцать лет, пока она была его личной секретаршей, ей не приходилось видеть ничего, что могло бы даже отдаленно указывать па супружескую неверность.

К счастью, дневной швейцар обменялся несколькими словами с шофером такси, пока тот ждал Филдинга, и настолько верно описал его наружность, что к середине дня шофера удалось найти. От него неожиданно было получено доказательство, практически исключавшее амнезию. Он хорошо помнил этого пассажира и был тверд в своих показаниях. Он отвез его в Британский музей, а не в Чип– сайд, Филдинг с ним не разговаривал, а всю дорогу читал не то газету, не то документы из портфеля. Шофер не мог вспомнить, вошел ли он в музей, так как его внимание почти сразу же отвлек новый пассажир, едва Филдинг с ним расплатился. Но вскоре этому нашлось доказательство в самом музее. Старший гардеробщик тут же предъявил портфель – он был отмечен как невостребованный, едва музей закрылся в пятницу. Его вскрыли, как положено, – но в нем оказались только экземпляр «Тайме», документы, приготовленные для заседания правления, и несколько писем, относящихся к приему избирателей ближе к вечеру того дня.

Миссис Филдинг сказала, что ее муж в известной степени интересовался искусством и даже время от времени покупал для коллекции спортивные эстампы и картины, но она абсолютно не знала, какая причина могла привести его в Британский музей… даже если бы он был в этот день совершенно свободен. Насколько ей было известно, за все время их брака он ни разу не бывал там. Гардеробщик, принявший портфель, казалось, был единственным служащим музея – переполненного обычными толпами июльских туристов, – кто вообще вспомнил Филдинга. Возможно, тот просто вышел через северные двери и поймал другое такси. Это в известной мере походило на поведение человека, знающего, что за ним следят, и почти неоспоримо – на поведение человека, который безоговорочно решил не оставлять никаких следов, куда он направляется.

Полиция теперь считала, что держать дело в секрете дольше воскресенья никак нельзя и что лучше дать официальное сообщение для утренних газет в понедельник, чем рисковать журналистскими измышлениями, построенными на слухах. Наилучшей гипотезой все-таки представлялось что-нибудь вроде потери памяти, а заметка в газетах значительно повышала шансы получить надежные сведения. Разумеется, они навели куда больше справок, чем думала миссис Филдинг, – были привлечены службы безопасности и контрразведка. Но Филдинг ни разу не занимал пост министра, а вопроса о государственных тайнах, каком-либо шпионском скандале вообще не вставало. Ни одна из компаний, с которыми он был связан, не выразила ни малейшего сомнения в его надежности… Возможность того или иного финансового скандала тоже вскоре была отметена. Оставалось что-то в духе Лемтона-Джелико: человек сломался под угрозой шантажа. По опять-таки никаких указаний на что-либо подобное Его бумаги подверглись тщательной проверке. Ни загадочных адресов, ни зловещих писем. Точно так же все, к го, по их мнению, хорошо знал его лично, отзывались о нем только положительно. Были проверены его банковские счета – никаких необъяснимых снятых со счета сумм даже в предшествующие месяцы, не говоря уж за неделю перед его исчезновением. Летом он провел несколько операций с акциями, но его брокеры показали, что все суммы с продажи были использованы для новых инвестиций. И он не внес никаких новых изменений в свое завещание касательно своей семьи. Оно было составлено несколько лет назад со всеми необходимыми предосторожностями.

В понедельник 16 июля он занял видное место на первой странице всех ежедневных газет. Сообщение сопровождалось краткой биографией. Младший и единственный оставшийся в живых сын судьи Высокого суда, он в 1939 году сразу же после блестяще сданных экзаменов по праву в Оксфорде ушел в армию; сражался в Северной Африке как пехотный офицер и получил Военный крест; подхватил кала-азар, получил инвалидность и кончил воину подполковником за столом в Военном министерстве, занимаясь в основном военной полицией. Затем следовали его послевоенные успехи как адвоката, специализировавшегося по коммерческому и налоговому праву; уход из адвокатуры в 1959 году ради политики; затем перечисление компаний, в правлениях которых он состоял, его жизнь в Восточной Англии, его позиция в консервативной партии чуть правее центра.

Следовали очевидные предположения: полиция еще не исключает возможность политически мотивированного похищения, вопреки, видимо, личному решению пропустить назначенное заседание правления. Однако поверенный Филдингов, информировавший прессу, категорически отвергал самую возможность недостойного поведения в любой форме, и полиция подтвердила, что, насколько им известно, исчезнувший член парламента был во всех отношениях законопослушным гражданином. Мистер Филдинг не находился ни под следствием, ни под наблюдением какого бы то ни было рода.

Исходя из предположения, что он мог уехать за границу под вымышленным именем и с фальшивым паспортом, была проведена проверка в Хитроу и в основных портах. Но ни один регистратор паспортов, ни одна кассирша ни одной авиалинии или стюардесса из тех, кого удалось расспросить, не вспомнили его лица. Он немного говорил по-немецки и по-французски, но как явный иностранец, – и в любом случае оставленный дома паспорт убедительно указывал, что он все еще находится в Англии. Обильные газетные и телевизионные сообщения и его бесчисленные фотографии спровоцировали обычную лавину сообщений о том, что его видели там-то и там– то. Все были проверены, ни одно ничего не дало. За границей это исчезновение тоже вызвало достаточную шумиху, так что Филдинга не отыскали отнюдь не из-за отсутствия огласки. Было совершенно ясно, что он, если жив, – спрятан или прячется. Второе наводило мысль о сообщнике или сообщнице. Однако никто из тех, кто хорошо его знал, не подходил для этой роли. За некоторыми из наиболее вероятных кандидатов было установлено тактичное наблюдение. В том числе за мисс Парсонс. Ее домашний телефон и телефон в найтсбриджской квартире поставили на прослушку. Но все это ни к чему не привело. Облако смущения – правительственного, детективного и личного – окутало исчезновение. Оно оставалось абсолютно загадочным, и знатоки необъяснимого сравнили его с почти мистическим исчезновением команды и пассажиров «Марии Селесты».

Но ни одна сенсация не выдерживает отсутствия свежих новостей. На Флит-стрит Филдинга безмолвно признали «мертвым» дней через десять после поднятия тревоги.

Однако миссис Филдинг была не из тех, кто избегает допекать власти предержащие или не имеет для этого возможностей. Она добилась, чтобы дело ее мужа продолжало пользоваться должным вниманием там, где это имело значение: полиция лишена автономности Флит-стрит. К несчастью, но их мнению, они сделали все, что могли. С самого начала очень скудный след остывал все больше, и без новой информации они предпринять ничего не могли – а получат они ее или нет, скорее зависело от воли Божьей, чем от дальнейших розысков. Паутина была раскинута такая тонкая и огромная, какую мог только сплести данный наук, и теперь настал черед мухи сделать какой-то шаг. А тем временем надо было умиротворять миссис Филдинг. Она требовала отчетов о том, как продвигается следствие.

На совещании в Новом Скотленд-Ярде 30 июля было решено (надо полагать, при согласии свыше) расформировать группу, до сих нор отдававшую расследованию все рабочее время целиком, и возложить его на одного из младших ее членов, сержанта Специальной службы, который до этих пор исполнял, в сущности, канцелярскую обязанность: сопоставлять политические варианты. Номинально – и, безусловно, когда миссис Филдинг будет предоставляться требуемая ею информация – следствие сохранит надлежащую приоритетность. Сержант прекрасно отдавал себе отчет в ситуации: ему предстояло создавать впечатление большой работы большой группы. От него требовалось не обнаруживать что-либо новое, а только внушать, будто следствие все еще неустанно ведется в разных направлениях. Как он сформулировал это в разговоре с сослуживцем: он был просто страховкой на случай, если министр внутренних дел взбеленится.

И еще он знал, что проходит небольшую проверку. В полицию он пришел – большая редкость! – после окончания престижной школы и совершенно очевидно предназначался для высоких чинов с того дня, как надел форму, и теперь ему предстояло ходить по очень туго натянутому канату. Как в армии и в военном флоте, в полиции есть собственные потомственные семьи, и в своей он принадлежал к третьему поколению блюстителей порядка. Он выглядел представительно и быстро соображал, что в сочетании с манерами и особенностями речи среднего класса могло бы сильно ему навредить. Но вдобавок его отличала дипломатичность. Он прекрасно сознавал, какое предубеждение люди его типа с легкостью вызывают в мелкобуржуазном мировосприятии, столь характерном для средних эшелонов полиций. Он мог про себя считать того или иного инспектора дураком, он мог про себя и взвыть столкнувшись с очередным требованием соблюдать громоздкие процедуры, когда явно требовалось применить менее ортодоксальные методы; или, слушая вымученный тошнотворный жаргон, который пускали в ход некоторые его начальники, стараясь объясняться, как «образованные». Но он прилагал все старания, чтобы не выдать свои чувства. Если это звучит по-маккиавелиевски, то так оно и было, но это же делало его хорошим сыщиком. Ом был особенно полезен при расследованиях в высших слоях общества. В фешенебельном казино или дорогом ресторане его профессия не бросалась в глаза за милю. Он без труда мог выдать себя за богатого модного бездельника, и если эта способность вызывала зависть внутри полиции, она также могла спутывать многие избитые представления о полиции извне. Его безупречное происхождение (его отец все еще был уважаемым главой полиции одного из графств) также очень ему помогало. В некотором отношении он являлся отличной рекламой для своего департамента – что, без сомнения, было главной причиной, почему его выбрали для задания, которое могло сталкивать его с влиятельными людьми. Звали его Майкл Дженнингс.

Следующий день после секретного решения он потратил на теперь уже очень пухлую пайку сведений о Филдинге, а к вечеру составил для себя своего рода неофициальное резюме, которое назвал «Положение игры». Оно перечисляло возможности и аргументы против них.

1. Самоубийство. Отсутствие трупа. Никакой предрасположенности. Никаких возможных причин в обозримом прошлом.

2. Убийство. Отсутствие трупа. Никаких указаний на личных врагов. Политические уже объявили бы о своей причастности во всеуслышание.

3. Похищение. Никаких дальнейших действий со стороны похитителей. Никаких причин, чтобы вообще выбрать Филдинга.

4. Амнезия. Они блуждают, а не прячутся. Врачи указывают на отсутствие каких-либо ранних симптомов, и не тот тип.

5. Угрозы жизни. Никаких данных. Судя по прошлому, сразу обратился бы в полицию.

6. Угроза шантажа. Никаких указаний на незаконные махинации или уклонение от налогов. Никаких указаний на тайную сексуальную жизнь.

7. Усталость от нынешнего образа жизни. Никаких данных. Никаких семейных или финансовых проблем. Сильное чувство социального долга на протяжении всей карьеры. Юридический склад ума. Меньше всего шутник.

8.Время. Использование отсутствия Парсонс во второй половине дня (она предупредила за десять дней) указывает на заранее обдуманный план? Но Ф. мог бы обеспечить себе больше времени, отменив заседание правления и свидание с представителем – или же отпустив Парсонс на весь день. Следовательно, четырех часов было достаточно, даже если бы в полицию обратились сразу же, когда он не приехал на прием в 6.35. Следовательно, планировалось уже давно? Чтобы привести в исполнение в первый же подходящий момент.

Сержант написал второй заголовок:

«Фантастические предположения».

9. Любовь. Неизвестная девушка или женщина. Нечто большее, чем секс. По какой-то причине социально неприемлемое (замужем, происхождение, цветная)? Проверить, кто еще исчез в этот период.

10. Гомосексуализм. Никаких данных.

11. Паранойя. Воображаемая угроза. Никаких признаков в прежнем поведении.

12. Тень из прошлого. Скандал до брака, враг, нажитый во время войны или юридической карьеры. Никаких данных. Но проверить.

13. Финансы. Наиболее вероятный способ открытия тайного счета за границей.

14. Сдвиг на лисьей травле. Какая-то параллель, примысливание себя к лисе. Сбить гончих со следа? Но зачем?

15. Разрушенный брак. Месть жене? Проверить, не было ли у нее кого-то на стороне?

16. Религиозный кризис. Англиканская церковь, скорее формально. Нулевая вероятность.

17. Что-то секретное за границей в связи с его членством в Парламенте.

18. Сын. Что-то не сходится. Поговорить с ним еще раз.

19. Обеспечение. Полное исчезновение в одиночку неосуществимо. Необходимо убежище, кто-то, чтобы покупать еду, оберегать его и т.д.

20. ДОЛЖНО быть какое-то косвенное указание. Что– то, что он однажды сказал кому-либо. Парсонс вероятнее жены? Попробовать его друзей в Парламенте и Сити.

Немного погодя сержант в заключение своего анализа написал еще два слова, одно похабное, заглавными буквами.

Он начал на следующей неделе с мисс Парсонс. Дочери, Франческа и Каролина, вернулись, соответственно, с виллы под Малагой и с яхты у берегов Греции, и теперь вся семья была в сборе в Тетбери-Холлс. Мисс Парсонс оставили держать оборону в Лондоне. Сержант вновь перебрал с ней все, что происходило утром в пятницу, день исчезновения. Мистер Филдинг продиктовал что-то около пятнадцати обычных писем, затем, пока она печатала письма, занялся документами. Он позвонил своему брокеру, по больше никому, насколько ей известно. Большую часть утра он провел в гостиной квартиры и никуда ни разу не выходил. Она уходила, но не больше, чем на полчаса, купить бутерброды в кулинарии возле Слоан-сквер. Она вернулась в самом начале второго, сварила кофе и подала его своему патрону вместе с бутербродами, которые он заказал. Такое импровизированное подкрепление сил было обычным по пятницам. За время ее отсутствия он, казалось, нисколько не изменился. Они поговорили о ее поездке в Гастингс. Он сказал, что предвкушает уикэнд с гостями в Тетбери-Холле. Она так долго работала у пего, что отношения между ними утратили всякую формальность. Вся семья называла ее просто П. Она часто подолгу жила в Холле. Собственно говоря, она была не только секретаршей, но еще и «полубонной».