Текст книги "Властелины моря"

Автор книги: Джон Хейл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 26 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

На стороне Инара и его греческих союзников было большое преимущество – по ту сторону стен жили друзья, ибо большинство египтян не принимало персов, точно так же, как и любых других иноземных властителей. Довольно быстро армия повстанцев освободила две трети города. Уцелевшие персы и их египетские приспешники ушли улицами в укрепление, которое греки называли Белой крепостью. Кроме этой цитадели, весь Нижний Египет, от Мемфиса до морского побережья, оказался теперь в руках Инара и его греческих союзников. Мало того что это была богатейшая и наиболее населенная область страны – отныне греческий флот в Мемфисе становился чем-то вроде пробки в бутылке: можно было облагать налогом или конфисковать любой груз, идущий из верховьев Нила к открытому морю.

Афиняне горделиво полагали себя поборниками свободы, но за моря они отправлялись не только затем, чтобы принести ее народу Египта. По экономике это была третья страна среди колоний Персидской империи. Лишь Вавилон и Индия превосходили Египет, а его дань составляла семьсот серебряных талантов в год – больше, чем приносили за такое же время афинянам все их морские операции. И это не говоря о 120 тысячах бушелей зерна, которые Египет поставлял на нужды персидской армии. К тому же именно через Египет эфиопы обычно переправляли свою дань персам – черное дерево, слоновые бивни и неочищенное золото. Отделяя Египет от персов, Инар и его греческие союзники лишали Царя царей целого состояния, немалая часть которого отныне пойдет в Афины.

И все-таки Египет был для афинян чем-то большим, нежели просто источником дохода. За сто лет до начала греко-персидских войн знаменитый афинский законник Солон снарядил на собственные средства торговое судно для путешествия в Египет и вернулся назад с историями и мудростью, почерпнутыми у жрецов в городах Саис и Фивы. Несколько поколений спустя, сочиняя свой знаменитый миф про Атлантиду (представляющую собой в действительности аллегорию зла морской державы), афинский философ Платон утверждал, что египетские жрецы являются хранителями древнейших исторических традиций. Египет одарил Афины пшеницей, папирусом, математикой, медициной, а также богатейшей в мире традицией каменной скульптуры и архитектуры.

После успешного завершения кампании большая часть афинского флота повернула в Эгейское море, везя в трюмах обещанное Инаром добро. Харитимид остался в Египте командовать объединенным греческим флотом. Нескольким тысячам гоплитов предстояло осадить Белую крепость в Мемфисе, а эскадра из сорока триер контролировала морскую торговлю и транспортные перевозки в верховьях Нила.

Для закрепления своего военного присутствия в Египте афинянам нужна была морская база на ливанском побережье или в Палестине. Можно, конечно, воспользоваться давно освоенными стоянками на Кипре, но не было перевалочных пунктов, где экипажи могли отдохнуть на долгом пути оттуда в дельту Нила. Перспектива любой морской державы, чья мощь основывается на весельном флоте, зависит от контроля не столько над крупными территориями, сколько над портами стратегического значения, где всегда есть пресная вода и провизия и где можно надежно укрыться и от капризов погоды, и от атак противника. Таковы были финикийские города Сидон и Тир с их протяженной береговой линией, но они все еще сохраняли верность Персии. Однако в пятидесяти милях к югу от них афиняне нашли то, что им требовалось, – место укромное и соблазнительное.

Старинный город Дор прилепился к макушке подходящего к самому морю холма, защищенного с суши топкой местностью, образующей нечто вроде естественного рва. Вдали, за прибрежными низинами виднелся величественный гребень горы Кармель. К югу от Дора лагуну и песчаный берег прикрывала цепочка островков. На самой кромке моря бил ключ прозрачной воды. Пользуясь удаленностью Дора от его законного хозяина – сидонского царя, афиняне высадились на берег и стали распоряжаться здесь по собственному усмотрению. Угнездившись в этом нагорном местечке с его прямыми улочками, укреплениями персидской застройки и финикийскими красильнями, эти авантюристы создали, таким образом, на самом пороге владений Царя царей, наиболее удаленный от непобедимых по всем признакам Афин аванпост.

Через несколько лет после похода в Египет Эсхил вновь обратился к этому сюжету, создав свою знаменитую трилогию «Орестея». Когда герой, по имени которого она названа, воззвал о помощи к Афине, богиня как будто была далеко, воюя вместе со своими друзьями в северной Африке. Эсхил размышляет о таких предметах, как справедливость и гражданский непокой, войны и богатство. Он призывает сограждан чтить закон, сравнивая преуспевающего, но несправедливого человека с судном, перевозящим богатый груз через волнующееся море. Сама Афина заклинает людей от гражданских войн: «Пусть наши войны разыгрываются, во всем своем неистовстве, вдали, пусть там мы будем утолять нашу безмерную жажду славы».

Когда известия о египетском бунте достигли Суз, царь Артаксеркс начал прикидывать, как наилучшим образом справиться с афинянами. Чтобы выбросить их из Египта, нужны крупные силы, а на их подготовку понадобятся годы. А вот нанести удар где-нибудь поближе к городу стоит попробовать. Снарядив посольство с сундуками золота, Артаксеркс направил личного гонца в Спарту с заданием подкупом спровоцировать спартанцев напасть на афинян. Это наверняка вынудит последних оттянуть свои силы из Египта. Невозможно представить себе, что Афины поведут войну на два фронта.

Но спартанцы не обнаружили ни малейшего интереса к персидскому золоту. А вот их союзники по общему флоту оказались готовы атаковать Афины даже без всяких взяток. Коринфяне были злы на афинян за то, что те объединились против них с Мегарами, а эгинцам сильно не нравилось то второстепенное положение, в каком оказался их флот, военный и торговый. Афиняне намеревались нанести упреждающий удар по пелопоннесскому порту Талиасу, но коринфские гоплиты отбросили их. Далее морские союзники Спарты навязали афинянам бой недалеко от скалистого островка Кекрифалея в Сароникском проливе. На сей раз последние оказались в привычной стихии и победили. По окончании сражения они преследовали эгинцев до самого острова, где одержали еще одну, более крупную победу, захватив семьдесят вражеских триер и блокировав эгинскую гавань. После чего афинский военачальник Леократ направился в Пирей, поставил на палубы своих триер осадные орудия и вернулся к городским стенам Эгины.

Осада продолжалась месяцами, и заставить снять ее никак не удавалось ни Спарте, ни ее пелопоннесским союзникам. Артаксеркс отозвал своего посланника, его миссия закончилась полным провалом. Ничто не могло остановить Афины. Они прочно закрепились в Египте, а теперь еще появился предлог, чтобы разобраться со своими давними недругами эгинцами. Никогда еще в истории Афин не выдавалось года, столь плотно насыщенного войнами. Никогда еще смерть не собирала столь обильный урожай, не хоронили по всей протяженности Священного пути такое количество героев.

В тот год памятник павшим представлял собой длинную стену из каменных плит с именами героев. Стратеги, а случалось, даже предсказатели никак не выделялись – все в одном демократическом ряду. Над именами, со смесью гордости и скорби, люди начертали те военные сражения, в которых отдали свою жизнь их сограждане: на Кипре, в Египте, в Финикии, в Галиасе, на Эгине, в Мегарах. Всего несколько месяцев назад они собирались, чтобы принять участие в дебатах и голосовании по тому или иному вопросу. Их безмерные амбиции равнялись только их же готовности заплатить любую цену.

Вражда с Коринфом и Эгиной превращала завершение строительства Длинной стены в вопрос первой необходимости. Еще до своего остракизма Кимон осушил влажную поверхность к западу от Афин, создав, таким образом, прочный фундамент для стены, которая дотянется до самого Пирея. Другая стена соединит город со старинным портом Фалерон. Имея теперь в своем распоряжении богатства Египта и фракийское серебро, текущее в городскую казну, собрание получило возможность выделить средства на осуществление строительного проекта, невиданного по своим масштабам в истории Афин. Это было и впрямь героическое предприятие. Предстояло установить стену длиной в восемь миль, толщиной шестнадцать футов в основании и взмывающую на головокружительную высоту, где пройдет коридор шириной в двенадцать футов. Нижний ряд кладки – каменный, верхний – кирпичный; предусматривались также башенные надстройки. По завершении строительства Афины получат столь надежный выход в море, как если бы это был остров: осуществится мечта Фемистокла.

Возобновление строительства Длинной стены побудило афинских олигархов к решительным действиям. Небольшая группа граждан высшего сословия все еще не оставляла надежды избавиться от радикальной демократии. Эти люди опасались, что если Афины окажутся навсегда и бесповоротно соединены Длинной стеной с флотом, простой люд с места уж не сдвинешь, он так и останется властителем города. И вот, еще до завершения строительства, олигархи отправили тайное послание военачальникам спартанской армии, ставшей в это время лагерем недалеко от границ Аттики. Олигархи призывали их напасть на Афины, суля свою помощь в свержении нынешнего режима. Эти люди считали себя патриотами, верными заветам предков и их конституции.

Заговор каким-то образом раскрылся, и народному собранию стало известно о нависшей над городом угрозе. Гоплиты, как и моряки, на защиту демократии и Длинной стены стеной же и встали. Афинская армия отправилась в поход и столкнулась с противником на поле под Танагрой, в Беотии. Спартанцы с трудом взяли верх, но и афинские граждане сражались не напрасно. Встретив неожиданно сильное сопротивление, спартанцы отказались от дальнейших попыток вмешательства в постройку стены и вернулись домой.

А афиняне жаждали реванша. Их стратег Толмид, эта горячая голова (само имя в переводе значит «Сын Смелого»), предложил послать на Пелопоннес военно-морскую экспедицию и примерно наказать спартанцев, хоть раз поставив их в положение защищающейся стороны. Двигаясь от одной цели к другой, афиняне разрушат береговые укрепления, соберут богатую добычу и посеют страх. А когда подоспеют местные силы, нападающие возьмут их суда на абордаж и уведут к себе домой. Иными словами, Толмид предлагал своим согражданам чисто пиратский налет. Собрание проголосовало «за», Толмиду было выделено некоторое количество триер и тысяча гоплитов, но его план показался настолько привлекательным, что многие юные граждане записались добровольцами. Места для них на широкопалубных триерах, построенных по чертежам Кимона накануне событий на реке Эвримедонт, хватало.

Во главе флотилии из пятидесяти триер Толмид двинулся на юг, к мысу Малея. Обогнув этот опасный выступ, он внезапно обрушился на спартанский порт Гитиум и поджег тамошние доки. Той же мародерской тактике – удар-отплытие его люди следовали на всем протяжении пути вокруг Пелопоннесского полуострова. Перед возвращением в Афины Толмид высадился в приморском городке Навпакт в Коринфском заливе и сдал его из рук в руки мессенским бунтовщикам. Тех недавно согнали со своих мест спартанцы. Отныне эти беженцы будут торчать под боком у спартанцев постоянной занозой. Экспедиция Толмида оказалась настолько успешной в самых разных отношениях, что в последующие два года собрание посылало на запад с такой же миссией Перикла.

Что касается афинских корабелов, то среди всех подвигов Толмида более всего оказался им по сердцу союз, заключенный с жителями острова Закинф, этого райского местечка с белыми отвесными скалами и известняковыми пещерами. На дне одного из озер на острове оказалось настоящее черное сокровище: смола. В непрекращающейся войне с загниванием и жуками-древоточцами эта смола, если покрыть ею обшивку триер, могла оказаться оружием еще более эффективным, нежели хвойная смола. Добывали ее на Закинфе с двенадцатифутовой глубины при помощи миртовых веток, привязанных к шестам. Собранную в сосуды смолу можно было донести до берега и либо тут же покрыть ею обшивку, либо отправить домой и хранить в Пирее.

Дурные новости из Египта положили на время конец военным действиям Афин в Греции. Шесть лет афиняне делили там власть с восставшим царем Инаром. Но Артаксеркс, при всей своей медлительности, все же понимал, что нельзя вот так, запросто, отказаться от Египта. И он осуществил мощное контрнаступление против египтян и их греческих союзников. Персы заперли афинские и ионийские войска на острове Просопитис в дельте Нила и, после того как инженеры осушили окружающие его каналы, пленили или перебили всех врагов до единого. И в то же самое время финикийские триеры – часть персидского флота – поймали в западню и уничтожили спешащую на выручку осажденным афинскую эскадру. Произошло это в устье Нила, на самом востоке.

После столь неожиданного исхода Перикл и другие военачальники решили на время воздержаться от заморских экспедиций. Кимон же, вернувшись из ссылки, не смущаясь недавними событиями на Ниле, вновь повел союзный флот, состоящий из двухсот триер, на восток. Сто сорок остались с ним на Кипре, остальные двинулись на юг поддержать соотечественников, продолжающих вместе с египтянами оказывать сопротивление персам в дельте Нила. Одна афинская триера, отправленная лично Кимоном, пошла вдоль берега на запад, в оазис Сива, со священной миссией – спросить совета, что делать, у оракула Аммона, которого греки отождествляли с самим Зевсом. Пути было восемь-девять дней, по прошествии которых посланцы услышали пророческий голос, повелевающий им вернуться на Кипр. Кимон же, по словам бога, уже с ним.

Вернувшись к месту сосредоточения основных сил флота, афиняне обнаружили, что так оно и есть. Пока их не было, Кимон заболел и умер. Воспламененные духом своего павшего лидера, моряки дали очередное сражение крупной персидской флотилии и победили, захватив сто финикийских триер. Быстро двинувшись после этого к берегу, греческие гоплиты разбили персов на суше. Этот успех стал как бы повторением великой двойной победы, одержанной Кимоном шестнадцать лет назад на реке Эвримедонт.

Получив в Сузах печальные известия, Артаксеркс принял важное решение. Опустошительным нападениям афинян на его империю конца видно не было. Всего четыре года назад они потеряли в Египте множество людей и судов, и вот снова там опять угрожают отнять колонию. Пора положить конец войне, начатой его дедом и отцом. Артаксеркс отправил афинянам гонца с личным посланием. Царь царей приглашает к себе в Сузы афинское посольство для переговоров, в ходе которых можно решить все спорные вопросы и оставить вражду позади.

Получив послание, народное собрание Афин направило в Сузы Каллия, зятя Кимона. Наследственный афинский герольд, он был наделен полномочиями вести переговоры с Царем царей. Несколько месяцев спустя Каллий вернулся домой с ценным багажом – золотые чаши, пара павлинов и мирный договор, по которому персы соглашались держать свои морские силы восточнее Хелидонских островов на Средиземном море и восточнее Кианейских скал на Черном. Таким образом, Артаксеркс молча признавал, что Эгейское море, Геллеспонт, Мраморное море и Босфор – это территориальные воды Афин. Так закончились греко-персидские войны.

Каллий вел мирные переговоры с Персией в пору, когда сходило с арены самое яркое поколение в истории Афин. Этим людям было теперь по шестьдесят, и поворотные моменты их жизни совпали по времени с поворотными моментами войны Афин с Персией. Это было первое поколение афинян, родившихся в свободном городе после свержения последнего тирана. Когда его представителям было по двадцать, они сражались с персами под Марафоном – таких молодых воинов в истории Афин еще не было. В тридцать они во главе с Фемистоклом поднимались на борт триер в Артемисии и проливе Саламин. А на закате активной деятельности, в сорок пять, следовали за Кимоном на берега реки Эвримедонт.

Теперь бремя ведения семейных и государственных дел они передают своим сыновьям. Сами же погружаются в тихие воды старости, безмятежность семейных ритуалов и в дела судебные. Сменив копья и весла на прогулочные посохи, усаживаясь в тени высаженных при Кимоне платанов, они будут вспоминать минувшие сражения и павших товарищей. Юношами они давали традиционную клятву: «Я передам потомству землю отечества без убыли, но с приращением». И остались верны своей родине более, чем какое-либо иное поколение.

Трения со спартанцами и их союзниками продолжались. Годами афиняне оказывали поддержку демократическим силам в городах центральной Греции. Олигархи-властители были изгнаны, города заключили с Афинами союз, в них разместились афинские гарнизоны, обеспечивающие выполнение демократических законов и соблюдение союзнических обязательств. К моменту заключения мирного договора с персами зона афинского влияния простиралась от северного Пелопоннеса почти до Фермопил. А когда с сопротивлением олигархов было полностью покончено, Толмид категорически потребовал, чтобы собрание послало армию во главе с ним обеспечивать безопасность сухопутных территорий. Перикл возражал, но большинство проголосовало «за». В результате армия проиграла крупное сражение в Бетии, Толмид был убит, множество гоплитов попало в плен. Расплатиться за них пришлось недавно завоеванными территориями и Тридцатилетним миром со Спартой и ее пелопоннесскими союзниками. Впоследствии афиняне признают мудрую правоту Перикла и согласятся с тем, что судьба их – морское владычество.

Глава 8 Моряки Золотого века (Середина V века до н. э.)

К нашим представлениям о пейзаже, флоре и фауне следует добавить представление о море, ибо мы в некотором смысле – амфибии, жители суши не в большей степени, чем жители моря.

Страбон

Афинянин – гребец на одной из триер своего города обладал широким видением мира, и мир этот был полон чудес. Огромные финвалы (сельдяные киты) бороздили воды Эгейского моря – левиафаны, ведомые (во всяком случае, греки верили в это) хитроумными рыбами-лоцманами. И напротив, аргонавт, этот крохотный моллюск, скользит по ветру, как миниатюрный кораблик под развернутыми парусами. Вокруг триер, поощряемые посвистом и песнями моряков, весело играют дельфины. Существовало поверье, что они приносят удачу и даже помогают выбраться на берег жертвам кораблекрушения. Одинокие морские черепахи покачиваются на поверхности в лучах солнца либо усердно работают, как лопастями весел, своими сильными конечностями. Где-то может вдруг появиться, стремительно рассекая воду острыми плавниками, косяк тунцов. Эти большие, серебристо-голубого цвета рыбы представляют собой целое состояние. Замечая такой косяк, рыбаки накрывают его сетями, а затем бьют рыбу дубинками или древками копий.

Безоблачной ночью рулевые ориентируются по звездам, днем – по различным вехам. Архипелаги Эгейского моря представляют собой погрузившиеся на дно горные цепи с торчащими на поверхности пиками, а прибрежная суша – это тоже горы. В водном царстве афинского флота впередсмотрящий со своего поста на топ-мачте почти всегда видит землю. Иное дело, что и при столкновении с верхушками гор возникают завихрения, и в течение почти всего лета северные ветры с полудня до заката волнуют поверхность моря. Греки называли такие ветры «этесиями», то есть сезонными. Когда они задували, триерам приходилось идти, то и дело зарываясь носом в волны, а чаще они просто не выходили из порта. Порой, благодаря опять-таки близости гор, поднимался настоящий смерч – «катабатический ветер», холодные порывы которого поднимали на море стену кипящей пены. И тогда до гребцов доносились с топ-мачты сначала ругательства, а потом крики: «Шквал! Шквал надвигается!»

Перед закатом на западном горизонте зажигалась звезда Венера, как предвестие начала пышного зрелища – луна, звезды, планеты. Ветер стихает, и триеры спокойно скользят, углубляясь в лунную ночь. Иногда море освещается фосфоресцирующим блеском, и на лопастях весел вспыхивают зеленовато-белые огоньки. Как и дельфины, они обещают удачу, указывая на присутствие двух божественных покровителей мореходов, братьев-близнецов Кастора и Полидевка. К рассвету огоньки постепенно угасают, и в конце концов остается только один. Это утренняя звезда – Фосфор, «Носительница Света». Она предвещает восход солнца и начало нового дня.

В наступившие годы мира афинские суда отваживались уходить далеко за пределы домашних вод. Совершив положенный ритуал, афиняне отправляли триеру с посланцами на борту в Ливию, где в Сиве, посреди пустыни Сахары, они вопрошали оракула Зевса-Амона. Тем временем другие афинские эмиссары вели переговоры с вождями местных скифских и фракийских племен о торговле пшеницей, соленой рыбой и иными продуктами. А одно посольство добралось до самого Неаполитанского залива и знаменитой греческой колонии в Неаполисе («Новый Город»). Там афинским морякам открылась высокая, конической формы гора Везувий, дремлющая так долго, что все забыли, что это вулкан.

Тогда же афиняне прошли мимо знаменитых скал у побережья Амальфи, где две прекрасные соблазнительницы сирены пытались заманить Одиссея своим божественным пением. Посольство в Неаполисе возглавлял Диотим. Он же ходил за две тысячи миль от Афин к персидскому царю в Сузы. Такого рода экспедиции накладывали сильный отпечаток на характер афинян, укрепляя дух предприимчивости, беспокойства и гордости за свои дела.

Настали времена, когда во всем, что касается мореплавания и ратной службы, рядовой гражданин уже способен был бросить вызов аристократу. Он мог не знать наизусть Гомера или похвастать родством с воином, участвовавшим в Троянской войне, зато видел Трою собственными глазами – невысокий холм на пути к Византию через Геллеспонт. Обычный фет, пусть всего-то гребец триеры, ходил морскими путями, освященными легендами об Одиссее, Тесее, Ясоне, Кадме, в Азию, Африку, Европу и на многочисленные острова Средиземноморья. Пусть вооруженный всего лишь веслом взамен меча и копья и выглядевший в иноземных краях вполне скромно, все равно любой афинский моряк был Одиссеем своего времени – избороздивший тысячи морских миль, мудро поступавший в непростых ситуациях, спокойно смотрящий в лицо опасностям и исполненный решимости вернуться вместе со своими товарищами домой в целости и сохранности.

С приближением зимы и, стало быть, завершением навигации широко разбросанные по морям триеры возвращались в Пирей, как домашние голуби. Еще издали их приветствовал яркий блеск с Акрополя, расположенного в четырех милях от береговой полосы. Это солнечный свет отражался от бронзового шлема на голове богини Афины. Это была огромная статуя покровительницы города – чуть ли не первый шедевр Фидия. Создавалась статуя девять лет, и высота ее была 30 футов. С приближением к дому экипаж приводил себя в порядок. В ходу была поговорка – «как афинянин, входящий в гавань», то есть дело сделано, и сделано наилучшим образом. Моряки знали, что за ними следят тысячи строгих, оценивающих глаз.

Две небольшие гавани к востоку от пирейского мыса, Зеа и Мунихия, предназначались исключительно для военных кораблей, в то время как в большой бухте Канфар, на западе, наряду с военными триерами швартовались торговые суда. Перед началом любой экспедиции сюда заходили для осмотра все триеры, а в случаях крайней необходимости здесь собирался совет, члены которого не расходились, пока корабли не выйдут в открытое море.

По кромке всех трех бухт изгибались длинные ряды эллингов, строительство каждого из которых обошлось не менее чем в тысячу талантов. У каждой триеры было в эллинге свое место, куда ее втаскивали по плоскому настилу на зиму, освободив предварительно от такелажа и убрав на просушку паруса. У триерархов, замеченных в потере предмета военно-морского оборудования, или моряков, совершивших дисциплинарный проступок, оставалась возможность незаметно уйти кривыми улочками и отыскать убежище в храме Артемиды на холме Мунихия. Охранялся порт чрезвычайно строго, сотни стражников бдительно следили за всем – от пожара до кражи бочки со смолой или мотка веревки.

Первым адресом на берегу, по которому шел афинский моряк, выходя за ворота порта, была, весьма вероятно, парикмахерская. В Афинах стрижка и прическа всегда имели социально-политический оттенок. Аристократы-всадники по-прежнему носили косички и золотые шпильки для волос. Феты (и политики, выступающие от их имени) предпочитали короткую стрижку, хотя и не вполне «ежик». Клиент садится на низкую табуретку, на плечи ему набрасывается простыня, на которую падают отрезанные пряди волос. Далее парикмахер подравнивает их, втирает пахучие масла и подстригает бороду (в Афинах любого мужчину с длинной нечесаной бородой приняли бы за философа). Проступающую седину всегда можно закрасить. Помимо прически и ухода за ногтями, парикмахер развлекает клиента бесчисленным множеством историй и анекдотов. Моряк, которого долго не было дома, жадно ловит их и, случается, в свою очередь, обогащает парикмахера рассказом о своих странствиях. Греческие парикмахеры были повсюду известны как большие говоруны, и на вопрос, как его постричь, какой-нибудь остроумец вполне мог ответить парикмахеру: «Молча».

Из цирюльни афинский моряк выходил аккуратно постриженным и посвежевшим. Склонный легко потратить свое жалованье, он готов был нырнуть в лабиринты портового рынка, начинающегося прямо за эллингами бухты Зеа. Здесь его ждала роскошь, которой он был лишен в течение долгого и тяжелого плавания. Афиняне золотого века никогда не отказывали себе в удовольствии поговорить о том, какие иноземные товары и продукты идут морем в Пирей. Из Ливии – слоновая кость, кожа, лекарственные травы и диетическая добавка под названием сильфий. Из Египта – папирус и полотно на паруса. С Крита – кипарис, из дерева которого вырезаются изображения богов. Из Сирии – фимиам для курения в храмах при благодарственных молебнах в честь благополучного возвращения.

Столы, что накрывали в Афинах, были достойны самого персидского царя. На пиршество обычно подавали соленую рыбу из Черного моря, ребрышки из Фессалии, свинину и сыры из Сиракуз, финики из Финикии, изюм и фиги с Родоса, груши и яблоки из Эвбеи, миндаль с Наксоса, орехи из Малой Азии. Лепешки, часто приправленные капелькой рыбного соуса, изготовлялись, как правило, из северочерноморской, египетской или сицилийской пшеницы. Наслаждаясь этими деликатесами, афиняне удобно располагались на разноцветных коврах и подушках из Карфагена. Если ужин затягивался за полночь, шумное застолье освещали лампады на бронзовых подставках, изготовленных в центральной Италии этрусскими мастерами. Как взывал комедиограф Гермипп, составивший целый каталог импортных товаров, которыми забиты афинские рынки:

Слово скажите, о Музы, дом чей стоит на Олимпе:

Что за богатства привез нам в лодке своей Дионис

Из-за морей винно-темных!

Правда, иные неудачники, вернувшись домой, шли первым делом не к лавочнику, а к врачу. Гребля и вообще морская служба связаны с профессиональным риском и заболеваниями. Среди врачей, исцеляющих такие заболевания, были ученики знаменитого Гиппократа, этого медика-революционера. Он родился на островке Кос, в восточной части Эгейского моря, но учение его далеко перешагнуло границы и Коса, и всего Афинского союза, членом которого он был. Гиппократ создал целую школу медицины по образцу философских школ. Его ученики и преемники приносили священную клятву Гиппократа, но свою научную деятельность основывали не на божественных заповедях, а на наблюдениях за симптомами, на применении разных методов лечения и на скрупулезных записях течения болезни.

Эти записи, как самого Гиппократа, так и его последователей, проясняют характер опасностей, с которыми сталкивались греческие моряки того времени. «На Саламине человек, упавший на якорь, поранил себе живот. Он испытывал сильные боли. Он выпил лекарства, но желудок не опорожнился, и рвоты тоже не последовало». Гребцов донимали не просто волдыри на ладонях или ушибы. Несмотря на шерстяную подушечку и упор для ног, греческие моряки страдали от профессионального недуга, связанного с продолжительным сидением на банке, – так называемого свища ануса.

Если не лечиться, свищ может разрушить стенку прямой кишки. И это уже серьезно. Если же принять меры вовремя, свищ убирается за какие-то несколько дней – при помощи пробок из льна и свечей из напудренного рога. Другие средства – вода, смешанная с медом (оказывает эффективное антибактериальное воздействие), щавелевый отвар, валяльная глина, глинозем. Прямая кишка несчастного гребца подвергается постоянной обработке миром, и свищ постепенно сходит на нет. Но без медицинского вмешательства дела плохи: «Кого не лечат, те умирают».

Ученики Гиппократа привнесли в медицину тот упорядоченный, научный подход, который оказал в свое время революционное воздействие и на многие другие виды деятельности того времени – от изучения истории до градостроительства. Медики изучали розу ветров, дожди, звездное небо с таким же усердием, что и моряки, ибо были твердо убеждены в том, что климат и смена времен года оказывают сильнейшее воздействие на физическое состояние человека. В городах восточной Греции под пятой персов искусства и науки пришли в упадок. И вот теперь либеральное мировоззрение афинян сделало возможным научный ренессанс. А свобода передвижения по пределам морской империи способствовала быстрому распространению свежих идей и технических нововведений.

С возрастанием роли военного флота и мореходства в целом Пирей постепенно сам по себе становился крупным городом. Афинскому флоту нужен был достойный его дом, и народное собрание обратилось к первому в мире профессиональному градостроителю, Гипподаму из Милета. Он тоже был восточным греком, но покровители его отнюдь не стремились к какому-то особому изыску, скорее даже не отдельные покровители, а жители разных мест, мечтающие о новых городах. Афины были готовы щедро платить таким странствующим консультантам, будь то предсказатели, астрономы, архитекторы или инженеры. Родной город Гипподама был перестроен по четкой разметке после того, как орды Ксеркса сровняли его с землей. Успех этого огромного предприятия побудил архитектора отправиться в путешествие по всему Средиземноморью с проповедью этого самоновейшего градостроительного направления. Гипподам представлял собой фигуру весьма красочную и эксцентричную, как и подобает ученому мужу, каким он хотел выглядеть в глазах широкой публики. Длинные, причудливо уложенные волосы, необычная одежда. Зимой и летом он носил одно и то же дешевое, странной выкройки одеяние.