Текст книги "Миры Джона Уиндема, том 5"

Автор книги: Джон Паркс Лукас Бейнон Харрис Уиндем

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 27 страниц)

– Нет, я выразился совершенно точно. Я создал, а затем внес в свое создание нечто вроде жизни.

Мы так и разинули рты.

– Уж не хотите ли вы сказать, что можете творить живые существа? – пробормотал я.

– Фи! – ответил Диксон. – Конечно, могу, равно как и вы. Даже наш уважаемый Альфред может – разумеется, с помощью особы женского пола. Но я говорю, что могу оживлять мертвую материю, так как нашел способ вносить в нее жизнь, вернее, некую жизненную силу.

Последовавшее длительное молчание было прервано Альфредом:

– Не верю я этому! Невозможно представить, чтобы вы здесь, в этой паршивой деревушке, решили загадку жизни. Вы попросту заговариваете нам зубы, потому что боитесь кары.

Диксон спокойно улыбнулся:

– Я сказал, что нашел некую жизненную силу. Насколько я знаю, могут существовать десятки ее разновидностей. А почему бы и нет? Кто-то же должен был рано или поздно наткнуться на одну из этих разновидностей. Удивительно, что это не случилось гораздо раньше.

Однако не таков был Альфред, чтобы легко уступить.

– Не верю я, – повторил он. – И никто не поверит, разве что вы представите веские доказательства, если только таковые существуют.

– Разумеется, – согласился Диксон. – Кто же верит на слово? Хотя, боюсь, что, изучив мои образцы, вы найдете их конструкцию грубоватой. Ваш друг – Природа – тратит много лишнего труда на то, что можно сделать куда проще. Конечно, что касается рук, которые, по-видимому, вас особенно беспокоят, то если бы их можно было достать сразу после смерти прежнего владельца, они могли бы пойти в дело, но я не уверен, что это облегчило бы задачу. Однако такие случаи – исключение, а создание упрощенных членов – дело не такое уж трудное: смесь инженерного искусства, химии и здравого смысла. Все это стало возможным уже давно, но без метода оживления не имело значения. Когда-нибудь для замены утраченных членов научатся делать их точные копии, хотя это потребует весьма сложной техники.

А что до ваших опасений, будто мои образцы испытывают страдания, мистер Уэстон… Уверяю вас, мы с ними квиты – они стоили мне много труда и денег. И, во всяком случае, вам было бы трудновато добиться моего осуждения за жестокость к животным, которых никогда не существовало и привычки которых неизвестны.

– Не уверен, – стоял на своем Альфред.

Бедняга был, я думаю, слишком огорчен нависшей над ним угрозой неудачи, чтобы величие открытия Диксона дошло до него.

– Возможно, демонстрация… – предложил Диксон. – Будьте добры следовать за мной.

Рассказ Билла о впечатлениях от лаборатории подготовил нас к зрелищу клеток со стальными решетками, но не к другим вещам, обнаружившимся там же. Одной из них была вонь.

Доктор Диксон извинился, когда мы стали кашлять и задыхаться.

– Я забыл предупредить вас о консервирующих препаратах…

– Утешительно знать, что это всего лишь консервирующие пре… – простонал я между двумя приступами кашля.

Комната была футов сто в длину и тридцать в ширину Билл, конечно, почти ничего не увидел, заглядывая в щелку между занавесями, и я с удивлением рассматривал собранные здесь разнообразные предметы. Лаборатория распадалась на секции: химия в одном углу, верстак и токарный станок – в другом, электрическая аппаратура – в третьем и так далее. В одном из отделений стояли хирургический стол и шкаф для инструментов; при виде стола и шкафа глаза Альфреда широко раскрылись и на лице появилось выражение торжества. В другом закутке было устроено нечто вроде мастерской скульптора – на столах лежали формы и отливки. Еще дальше стояли большой пресс, довольно внушительная электрическая плавильная печь, но многое другое оборудование было мне решительно незнакомо.

– Нет ни циклотрона, ни электронного микроскопа. Прочего – всего понемножку, – заметил я.

– Не совсем так. Вот электронный… Ой, куда же подевался ваш друг?!

Альфред прямо-таки вцепился в хирургический стол. Он обнюхивал его сверху, он ползал под ним, явно отыскивая следы крови. Мы подошли к нему.

– А вот и одна из главных виновниц воображаемых кошмаров, – сказал Диксон, выдвинул ящик, вынул из него руку и положил ее на операционный стол. – Ознакомьтесь!

Предмет был желтовато-воскового цвета и формой очень напоминал человеческую руку, но при внимательном осмотре я заметил, что он совершенно гладкий, без волос или морщинок. Ногтей тоже не было.

– На данной стадии она не представляет особого интереса, – заметил Диксон, наблюдая за моей реакцией.

Рука не была целой – ее как бы обрубили где-то между плечом и локтем.

– А это что такое? – спросил Альфред, показывая на торчащий из руки железный прут.

– Нержавейка, – ответил Диксон. – Требует меньше труда и денег, нежели изготовление матриц для моделирования костей. Когда я перейду на массовое производство, возможно, мне потребуются кости из пластика, так как конструкцию придется облегчать.

Альфред казался встревоженным и разочарованным: эта рука вовсе не говорила в пользу версии о вивисекции.

– Но почему именно рука? И зачем все это? – требовал он разъяснения, делая жест, охватывающий всю комнату.

– Отвечу в порядке заданных вопросов. Рука, или вернее, кисть – потому, что это самый совершенный из существующих инструментов, и я, разумеется, не могу придумать ничего лучшего. А «все это» – потому, разумеется, что я однажды натолкнулся на решение главной загадки, и мне захотелось, в порядке проверки теории, создать совершенное существо или нечто, близкое к нему. "Черепахи» явились первым шагом. У них было достаточно мозгов, чтобы жить и вырабатывать рефлексы, но слишком мало. чтобы развить конструктивное мышление. На том этапе такой необходимости не было.

– А вы думаете, что ваше «совершенное творение» обладает «конструктивным мышлением?» – спросил я.

– Мозг у нее не хуже вашего, а по объему даже больше, – ответил Диксон, – хотя, конечно, она нуждается в опыте, то есть в образовании. И все же поскольку ее мозг уже полностью развит, то обучение идет гораздо быстрее, чем, например, у ребенка.

– А можно нам познакомиться с этим… с ней? – спросил я.

Диксон разочарованно вздохнул:

– Люди всегда норовят перепрыгнуть через промежуточные этапы, прямо на готовенькое. Ну да ладно. Только сперва маленький опыт, ибо боюсь, ваш друг еще не совсем убежден.

Он подвел нас к шкафу с хирургическими инструментами и открыл дверцу холодильного отделения. Вынул оттуда бесформенную белую массу, положил ее на стол. Потом откатил стол в тот конец комнаты, где стояла электрическая аппаратура. Из-под бледной аморфной массы торчала человеческая кисть.

– Бог мой! – воскликнул я, – да ведь это Биллова «подушка с ручками».

– Да, он не так уж ошибался, хотя, судя по вашим словам, и прибавил кое-что от себя. Эта штука – мой главный помощник. У нее есть все нужные системы: пищеварительная, нервная, дыхательная. Фактически она живет. Но существование у нее не очень интенсивное – по сути дела она служит стендом для испытания только что собранных органов… Если вы, мистер Уэстон, хотите убедиться, что «подушка» не живая, то прошу вас.

Альфред осторожно приблизился к белой массе, осмотрел сквозь очки – внимательно, но с отвращением, испытующе потыкал в нее указательным пальцем.

– Значит, в основе лежит электричество? – спросил я Диксона.

– Возможно. А возможно, и химия. Не думаете же вы, что я раскрою вам все свои секреты?

Он взял бутылку с каким-то серым раствором и отлил немного в мензурку. Закончив приготовления, сказал:

– Удовлетворены, мистер Уэстон? Мне бы не хотелось, чтобы потом меня обвиняли в каком-нибудь жульническом трюке.

– Она не кажется мне живой, – осторожно признал Альфред.

Мы смотрели, как Диксон прикреплял к аморфной массе электроды. Затем он тщательно выбрал на ее поверхности три точки и в каждую из них ввел при помощи шприца немного серо-голубоватой жидкости. Затем дважды опрыскал всю массу из нескольких пульверизаторов. Наконец, в быстрой последовательности защелкал переключателями.

– Теперь, – сказал он улыбаясь, – придется минут пять подождать. Можете скоротать время, гадая, какие именно действия имели решающее значение.

Прошло три минуты, и аморфная масса начала слабо пульсировать. Постепенно пульсация учащалась и усиливалась, пока по массе не побежали длинные ритмичные волны. Затем она не то осела, не то перевалилась на один бок, обнажив спрятанную раньше руку. Я увидел напряженные пальцы, старающиеся ухватиться за гладкую поверхность стола.

Мне кажется, я вскрикнул. Пока пальцы не задвигались, я ведь не мог заставить себя даже поверить в возможность того, о чем говорил Диксон.

– Дружище! А если то же самое проделать с трупом…

Он отрицательно качнул головой:

– Нет, не получается. Я пробовал. Вероятно, это можно назвать жизнью, но она совсем другая, чем у нас. В чем тут собака зарыта, я пока еще не разобрался…

Другая или нет, но я понимал, что вижу перед собой начало настоящей революции, открывающей необычайные перспективы.

А в это время мой молодцеватый коллега Альфред топтался вокруг стола, как будто был в цирке и его вызвали на арену – удостовериться, что никакого жульничества с зеркалами и бечевками нет и в помине. И он получил по заслугам, когда его стукнуло электрическим разрядом напряжением в несколько сотен вольт.

– А теперь, – сказал Альфред, убедившись, что в принципе гипотезу об обмане придется исключить, – нам хотелось бы осмотреть то «совершенное творение», о котором вы говорили.

По– видимому, он все еще был далек от понимания истинной сути показанных нам чудес, и вбил себе в башку, что какое-то преступление все же имело место и надо лишь собрать улики, необходимые для правильной судебной квалификации преступного деяния.

– Хорошо, – согласился Диксон. – Между прочим, я назвал ее Уной. Другие имена не подходили по смыслу, а так как она безусловно единственная в своем роде, так пусть и будет Уной.

Диксон подвел нас к самой большой клетке, последней в ряду, и, стоя на некотором расстоянии, окликнул ее обитательницу. Не знаю, что я ожидал увидеть, как не знаю и того, что именно надеялся увидеть Альфред. Во всяком случае, воздуха, чтобы прокомментировать то, что, тяжело ступая, двигалось к нам, у нас обоих не хватило.

«Совершенное творение» Диксона было самым ужасающим гротеском из тех, что можно вообразить наяву или увидеть во сне. Попытайтесь, если сможете, представить себе конический панцирь из какого-то стекловидного вещества. Закругленная верхушка конуса находилась на высоте добрых шести футов от земли. Диаметр основания составлял четыре фута шесть дюймов, а может, и больше. Вся эта штука поддерживалась тремя короткими цилиндрическими ногами. Еще были четыре руки, пародировавшие человеческие, которые торчали из сочленений на середине туловища. Глаза, расположенные дюймах в шести ниже верхушки конуса, внимательно смотрели из-под роговых век. На мгновение я почувствовал себя на грани истерики.

Диксон с гордостью оглядел свое страшилище.

– К тебе посетители, Уна!

Ее глаза остановились на мне, а потом повернулись к Альфреду. Один из них мигнул, причем, когда веко опустилось, раздался легкий щелчок. Донесся мощный резонирующий голос, который, казалось, не имел никакого определенного источника.

– Наконец-то! Долго же мне пришлось добиваться своего, – сказал голос.

– Господи! – возопил Альфред. – Эта уродина еще и говорит!

Упорный взор Уны не отрывался от моего коллеги.

– Этот сгодится! Мне нравятся его стеклянные глаза! – громыхал голос.

– Уна, успокойся. Это вовсе не то, что ты думаешь, – вмешался Диксон. – Я должен просить вас, – добавил он, обращаясь к нам обоим, но глядя только на Альфреда, – быть осторожнее в выборе выражений. Уне, конечно, недостает жизненного опыта, но она обладает чувством собственного достоинства, а также сознанием ряда своих физических преимуществ. У нее довольно вспыльчивый характер; оскорбляя ее, вы ничего не выгадаете. Естественно, что сначала ее внешний вид кажется странным, но я сейчас все разъясню.

В его голосе появились нотки профессионального лектора:

– После открытия метода оживления первой моей мыслью было создать в качестве убедительного доказательства антропоидную форму. Однако, подумав, я отказался от идеи примитивной имитации, Я решил подойти к проблеме с логических и функциональных позиций, исправляя те черты, которые кажутся мне неудачными или слабо разработанными в конструкции человека и других животных. Позже возникла необходимость и дальнейших модификаций, исходившая из технических и конструкторских соображений. Однако в целом Уна – результат логических размышлений. – Он помолчал, с нежностью глядя на страшилище.

Альфред все еще набирался духу, прежде чем поделиться своими впечатлениями. Он тупо разглядывал уродину, которая в свою очередь пристально всматривалась в самого Альфреда. Невооруженным глазом можно было видеть, как лучшее «я» Альфреда боролось с предубеждением. И он сумел встать выше своей недавней недоброжелательности!

– Я считаю неправильным, что такое большое животное содержится в таком маленьком помещении, – заявил мой коллега.

Одно из роговых век, мигнув, снова щелкнуло:

– Он мне нравится. У него благие намерения. Он мне подойдет! – прогудел заунывный голос.

Альфред как-то увял. Имея длительный опыт покровительственного отношения к животным, он почувствовал себя не в своей тарелке, столкнувшись с таким, которое не только разговаривало, но и относилось к нему явно свысока. В его взгляде, которым он ответил на пристальный взгляд Уны, чувствовалась какая-то натянутость.

Диксон, не обращая внимания на то, что его прервали, продолжал:

– Вероятно, вас прежде всего поражает отсутствие у Уны головы. Это моя самая первая модификация. Нормальная голова слишком открыта и уязвима. Глаза, конечно, должны помещаться на вершине тела, но никакой необходимости в полуподвижной голове нет.

Однако, устранив голову, следовало подумать о круговом обзоре. Поэтому я дал ей три глаза, два из которых вы видите, а третий находится на спине, хотя, строго говоря, спины у нее нет. Поэтому она может прекрасно смотреть в любом направлении без помощи такого сложного устройства, как голова с ограниченным разворотом. Форма тела Уны почти гарантирует, что любой упавший с высоты или торчащий острый предмет скользнет по прочному пластиковому панцирю или отскочит от него, и все же мне показалось желательным максимально застраховать мозг от возможных ударов, и я поместил его там, где должен был бы находиться желудок. А желудок поместил выше, что создает определенные удобства для кишечника.

– А как она ест? – спросил я.

– Рот у нее на другой стороне, – ответил Диксон кратко. – Готов признать, что на первый взгляд ее четыре руки выглядят несколько экстравагантно. Однако, как я уже говорил, рука – совершенный инструмент, если она имеет нужный размер. Поэтому, как вы видите, верхняя пара рук изящна и тщательно отделана, а нижняя – грубее и очень мускулиста и сильна. Вероятно, вас интересует дыхательная система? В ней я использовал принцип потока: вот здесь она вдыхает, а там – выдыхает. Вы должны признать, что это явно лучше нашей весьма малоаппетитной системы.

Что касается проекта в целом, то Уна оказалась значительно тяжелее, чем я предполагал, – она весит что-то около тонны. Чтобы скомпенсировать тяжесть, мне пришлось кое в чем изменить первоначальный замысел. Я переконструировал ноги и ступни, придав им форму слоновьих, чтобы правильно перераспределить вес, но, боюсь, это вышло не очень удачно.

Принцип трех ног введен потому, что, как это хорошо известно, двуногое существо затрачивает много энергии на одно лишь сохранение равновесия, а наличие трех ног не только экономичнее, но и гораздо лучше приспособлено к неровной поверхности. Что же касается половой системы…

– Извините, – перебил я, – но с этим пластиковым панцирем и костями из нержавейки… я… э-э-э… не понимаю…

– Дело в работе желез. Именно они регулируют пол. В этом отношении кое-что еще нуждается в доделке, ибо, признаться, я не уверен, что остановился на лучшем решении. Подозреваю, что принцип партеногенеза был бы… Но пока дело обстоит так, как я сказал. Я уже обещал ей самца. Должен отметить, что мне представляется очень интересным…

– Он подойдет, – прервал Диксона громыхающий голос чудовища, все еще продолжавшего внимательно изучать Альфреда.

– Конечно, – заторопился Диксон, – Уна никогда не видела себя со стороны и не знает, как она выглядит. Возможно, она считает…

– Я знаю, чего я хочу, – произнес металлический голос громко и решительно, – я хочу…

– Разумеется, разумеется, – перебил ее Диксон так же громко. – Я все объясню тебе чуть позже.

– Но я хочу…

– Заткнись! – в полном бешенстве заорал Диксон.

Уна издала слабый лязгающий звук протеста и замолкла. Альфред напыжился с видом человека, который, тщательно сверившись со своими принципами, теперь намерен высказаться вслух.

– Этого я не могу одобрить! – провозгласил он. – Допускаю, что это существо – дело ваших рук, но раз уж оно создано, то, по моему мнению, ему надлежит пользоваться теми же правами на защиту, какими обладают другие лишенные речи… э-э-э… любые другие животные. Я не буду говорить о практическом воплощении вашего открытия, отмечу лишь, что, как мне кажется, вы вели себя подобно безответственному мальчишке, дорвавшемуся до модельной глины. Вы заварили чертовскую, в буквальном значении этого слова, чертовскую кашу. И еще заявляю вам, что в глазах закона это существо – просто неизвестный вид животного. Я намерен безотлагательно доложить властям, что, по моему профессиональному мнению, животное это содержится в слишком тесной клетке и, вероятно, лишено возможности заниматься физическими упражнениями. Я не могу судить о том, как хорошо его кормят, хотя совершенно очевидно, что не все его нужды удовлетворяются. Уже дважды, когда оно пыталось их выразить, вы его прерывали.

– Альфред, – вставил я, – не думаешь ли ты…

Тут меня прервал трубный голос страшилища:

– Да он просто душка! Как сверкают его глаза! Я хочу его!

Уна топнула ногой, и пол задрожал. Вздох звучал так печально, что однолинейное мышление Альфреда тут же приняло его за новую улику.

– Уж если и это не есть жалоба несчастного создания, – сказал он, приблизившись к клетке, – то я никогда…

– Берегитесь! – крикнул Диксон, бросаясь вперед.

Одна из рук Уны метнулась к прутьям решетки. Почти одновременно Диксон схватил Альфреда за плечи и оттащил назад. Раздался треск материи, и на линолеум упали три пуговицы.

– Уф! – произнес Диксон.

Впервые Альфред испугался:

– Что это… – начал он.

Мощный злобный звук из клетки заглушил дальнейшее:

– Дайте мне его! Я хочу его! – угрожающе грохотал голос.

Все четыре руки вцепились в прутья, две из них яростно трясли дверцу. Два видимых нам глаза неотрывно смотрели на Альфреда. Появились некоторые признаки, предвещавшие изменение взглядов моего коллеги на ситуацию. Глаза его за стеклами очков раскрылись еще шире.

– Э-э-э… не означает ли это… – начал он с изумлением.

– Мне-е! – выла Уна, переступая с ноги на ногу и сотрясая стены лаборатории.

Диксон с интересом наблюдал за своим детищем.

– Любопытно, любопытно, – сказал он задумчиво, – не переложил ли я гормонов…

Альфред начал улавливать смысл происходящего. Он еще дальше отошел от клетки. Это движение произвело на Уну неважное впечатление.

– Мне-е! – вопила она каким-то загробным голосом. – Мне-е! Мне-е-е!

Тембр этого звука был невыносим.

– А не лучше ли нам?… – предложил я.

– Пожалуй, при данных условиях… – согласился Диксон.

– Именно, – очень решительно подтвердил Альфред.

Тон Уны не позволял различать оттенки ее чувств. Звук, похожий на дребезжание оконных стекол, который раздавался за нашей спиной, когда мы шли к двери, возможно, выражал гнев, возможно, душевную боль, а возможно, и то и другое вместе. Мы невольно ускорили шаг.

– Альфред! – звал голос, похожий на безутешный рев сирены. – Хочу Альфреда!!!

Альфред бросил испуганный взгляд назад, но шел, умудряясь даже сохранять известное достоинство.

Раздался удар, от которого завибрировала решетка и дрогнул весь дом. Я оглянулся и увидел, что Уна вновь отступает в глубь клетки с явным намерением повторить бросок. Мы кинулись к двери. Альфред выскочил первым.

Громоподобный удар потряс здание. Пока Диксон закрывал дверь, я успел увидеть Уну, толкающую перед собой, подобно взбесившемуся автобусу, обломки решетки и мебели.

– Думаю, нам понадобится помощь, чтобы справиться с Уной, – сказал Диксон.

Мелкий пот оросил чело Альфреда:

– Может быть, лучше… – начал он.

– Нет, – ответил Диксон, – она увидит вас в окно.

– О, – мрачно откликнулся Альфред.

Диксон провел нас в большую гостиную и, подойдя к телефону, попросил срочно прислать полицейских и пожарную команду.

– До их прибытия мы бессильны, – сказал он, кладя трубку. – Лабораторное крыло, возможно, выдержит, если Уну не будут раздражать, подавая ей несбыточные надежды…

– Несбыточные надежды? Да как вы смеете… – запротестовал Альфред.

Но Диксон продолжал:

– Наше счастье, что с того места, где стоит клетка, нельзя видеть дверь. Есть шанс, что Уна незнакома с дверьми вообще – ни с их назначением, ни с их устройством. Но меня очень беспокоят масштабы разгрома, который она учинила. Послушайте только…

Несколько минут мы прислушивались к грохоту, треску и звону. В этой какофонии звуков можно было разобрать печальный двухслоговой вопль, который, по всей вероятности, означал слово «Альфред».

На лице Диксона отразилась мука, которая углублялась по мере того, как шло время.

– Все мои записи! Вся моя многолетняя работа! – горько говорил он. – Вашему Обществу это дорого обойдется, предупреждаю вас, хотя и не возвратит мне мои материалы. Уна всегда была спокойна, пока ваш друг не возбудил ее. Я с ней не знал никаких хлопот.

Альфред попытался возражать, но его протест был прерван грохотом: сначала раздался звук падения чего-то тяжелого, потом звон водопада битого стекла.

– Дайте мне Альфреда! Хочу Альфреда! – требовал нечеловеческий голос.

Альфред вскочил, затем в волнении снова уселся на краешек стула. Было похоже, что сейчас он начнет грызть ногти.

– А-а-а! – воскликнул Диксон так неожиданно, что мы вздрогнули. – Так вот в чем дело! Надо было вычислять потребность в гормонах, исходя из общего веса тела, включая панцирь! Разумеется! Грубейшая ошибка! Ай-ай-ай! Лучше бы я воспользовался первоначальной идеей партеногенеза… Боже!

Грохот, который вызвал это восклицание, поднял нас на ноги и бросил к дверям.

Уна все же обнаружила выход из пристройки. Она шла через двери, как бульдозер. Дверь, дверная рама, куски кирпичей волочились за ней. На миг «совершенное творение» остановилось, созерцая погром.

Диксон не терял ни секунды:

– Скорее! Наверх! Мы обманем ее!

Именно в эту минуту Уна заметила нас и издала дикий вопль. Мы помчались к лестнице наверх через весь холл. Быстрота была нашим единственным преимуществом. При огромной массе Уне требовалось больше времени для разгона.

Я скакал по ступенькам, Диксон чуть опережал меня, а Альфред, как я полагал, следовал за мной по пятам. Все получилось, однако, иначе. Не знаю, оцепенел ли на мгновение Альфред, замешкался ли он, но когда я достиг верхней площадки и обернулся, то увидел его еще на самой первой ступеньке лестницы, а Уна летела за ним, громыхая, как колесница Джаггернаута, снабженная ракетными двигателями.

Альфред несся стремительно. Уна тоже. Возможно, она не была знакома с лестницами, возможно, что проектировщик и не предназначал ее для движения по последним, но она все же успешно преодолевала одну ступень за другой и уже поднялась на пятую или шестую, когда лестница обрушилась под ее тяжестью.

Альфред вдруг ощутил, как она зашаталась у него под ногами. Теряя равновесие, он вскрикнул и, хватая воздух руками, рухнул вниз. Уна в великолепном броске поймала Альфреда всеми четырьмя руками.

– Какая реакция! – восторженно пробормотал позади Диксон.

– Спасите! – блеял Альфред. – Помогите! На помощь!

– А-а-а! – ревела Уна в глубоком удовлетворении. Она пятилась, с треском ломая упавшие доски.

– Спокойствие! – подавал советы Альфреду Диксон. – Только не волнуйте ее.

Альфред, которого обнимали тремя руками и ласково похлопывали четвертой, на этот совет никак не отреагировал. Наступила пауза, очень важная для оценки ситуации.

– Что ж, – сказал я, – надо что-то делать. Нельзя ли ее отвлечь чем-нибудь?

– А чем можно отвлечь победоносную женщину в момент триумфа? – отозвался Диксон.

Уна издала… Впрочем, попробуйте сами вообразить успокоительное воркование слона.

– Помогите! – снова заблеял Альфред. – Она… Ох!

– Спокойствие и только спокойствие! – повторял Диксон. – Я полагаю, что вам ничто не угрожает. В конце концов, Уна – млекопитающее, во всяком случае частично… Вот если бы она принадлежала к другому классу, например, была бы паучихой…

– Вряд ли сейчас тот момент, когда Уне полезно слушать про нравы паучих, – предположил я. – Нет ли у нее какой-нибудь любимой еды или чего-нибудь еще, чем бы она соблазнилась?

Уна укачивала Альфреда тремя руками и с любопытством тыкала пальцем четвертой. Альфред трепыхался.

– Черт возьми! Да сделайте хоть что-нибудь! – требовал он.

Раздался визг тормозов подъезжающих машин. Диксон кинулся внутрь дома, и я слышал, как через окно он объяснял ситуацию людям, находившимся во дворе. Вскоре мой бывший учитель вернулся в сопровождении брандмайора и его людей. Когда они увидели, во что превратился холл, у них глаза на лоб полезли.

– Необходимо захватить ее, не пугая, – втолковывал Диксон.

– Схватить это? – с сомнением произнес брандмайор. – А что это вообще за чертовщина такая?

– Сейчас не до объяснений, – нетерпеливо возразил Диксон. – Если вам удастся накинуть на нее веревки с разных сторон…

– Помогите! – снова заорал Альфред.

Бедняга вырывался изо всех сил. Уна еще крепче прижала его к своему панцирю и стала ласково похрюкивать. «Какой отвратительный звук», – подумал я. Пожарника он тоже потряс.

– Ради всего святого…

– Скорее! – приказал Диксон. – Одну веревку мы можем набросить отсюда.

Пожарники убежали. Брандмайор выкрикивал распоряжения тем, кто стоял внизу, и, видимо, ему стоило больших трудов выражаться достаточно ясно. А его помощник оказался молодцом: сделал отличную петлю и ловко набросил ее. Когда петля затянулась, она оказалась чуть пониже верхней пары. рук и соскользнуть уже не могла. Веревку пожарник привязал к стояку перил.

Уна все еще была занята Альфредом и не замечала того, что творилось вокруг. Если бы бегемот мог мурлыкать, да еще с оттенком сентиментальности, то такое мурлыканье очень походило бы на звуки, издаваемые Уной.

Осторожно открылась парадная дверь, и в ней показались лица пожарных и полицейских с выпученными глазами и разинутыми ртами. Еще минута, и другая группа протиснулась в дверь, ведущую в холл из гостиной. Один из пожарных, явно нервничая, вышел вперед и принялся разматывать веревку. К сожалению, веревка задела за абажур и цели не достигла.

В это-то мгновение Уна и поняла смысл происходившего.

– Нет! – загромыхала она. – Он мой! Я хочу его!

Испуганный пожарный кинулся в дверь, наступая на пятки товарищей, и дверь захлопнулась. Уна бросилась за ними. Веревка натянулась, и мы отпрянули от нее. Столбик сломался, как тростинка, и веревка хвостом потянулась за Уной.

Раздался отчаянный вопль Альфреда, все еще крепко прижатого к груди Уны, но, к его счастью, не к той стороне ее, которая совпадала с линией движения. Однако донесся страшный треск, посыпался каскад обломков досок, известки, все закрыла пелена пыли, сквозь которую доносились крики ужаса, заглушаемые ревом:

– Он мой! Не отдам! Он мой!

К тому моменту, когда мы добрались до окон, Уна уже преодолела все препятствия. Нам было хорошо видно, как она несется галопом по дороге, делая около десятка миль в час, волоча без видимого усилия на буксире около полудюжины полицейских и пожарных, намертво вцепившихся в веревку.

У сторожа хватило смекалки закрыть выездные ворота. Сам он, спасая свою жизнь, успел скрыться в кустах, когда Уна была уже в нескольких ярдах от него.

Ворота, однако, не были препятствием для Уны – она шла напролом. Правда, при столкновении с ними она чуть дрогнула, но ворота развалились и рухнули.

Альфред размахивал руками и дико брыкался. До нас долетел слабый крик о помощи. Всю связку пожарных и полицейских проволокло по железному лому, в котором она и застряла. Когда Уна скрылась из наших глаз, только две темные фигурки продолжали героически цепляться за веревку.

Внизу раздался рокот заводимых моторов. Диксон крикнул, чтобы нас подождали. Мы слетели по задней лестнице и умудрились вскочить в пожарную машину в ту самую минуту, когда она тронулась.

Пришлось задержаться, чтобы убрать с пути обломки ворот, а затем мы помчались по проселочной дороге в погоню. Примерно через четверть мили след ушел в сторону по узкой, круто спускающейся вниз тропинке. Здесь мы бросили машину и пошли пешком.

На дне лощины находится, вернее, находился переброшенный через речку старый мостик для гужевого транспорта. Он выдержал бы несколько сот вьючных лошадей, но расчеты его строителей не предусматривали ничего подобного галопирующей Уне. К моменту нашего прихода центрального пролета моста уже не существовало, а пожарник помогал полисмену вытащить на берег бесчувственное тело Альфреда.

– А где же Уна? – взволнованно спросил Диксон.

Пожарник взглянул на него и молча показал на середину реки.

– Кран! Немедленно пошлите за краном! – требовал Диксон, но всех интересовала не судьба Уны, а процесс обезвоживания Альфреда и работы по его оживлению.

Боюсь, что приобретенный опыт навсегда изменил характер взаимоотношений, существовавших ранее между Альфредом и его немыми друзьями. В грядущем потоке судебных исков, контр-исков и контр-контр-исков я буду фигурировать только в роли свидетеля. Но Альфред, которому придется выступать, разумеется, в разных качествах, заявил, что когда его жалобы на нападение, похищение, попытку… впрочем, в его списке еще много других пунктов, так вот, когда они будут удовлетворены, он намерен переменить занятие. Ему трудно смотреть в глаза корове или какому-либо другому животному дамского рода, не испытывая предубеждения, которое может повлиять на верность Альфредовых профессиональных суждений.