Текст книги "Миры Джона Уиндема, том 4"

Автор книги: Джон Паркс Лукас Бейнон Харрис Уиндем

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 29 страниц)

Другое «я»

В тот раз я встретил их по чистой случайности. Я, наверно, все равно бы немножко позже на них наткнулся, но тогда бы все вышло совсем иначе. А тут, только я свернул за угол, как сразу их увидел – стоят спиной ко мне в самом конце прохода и осторожно выглядывают в большой коридор, чтоб выйти незаметно. Джин я узнал сразу: даже издали различил ее профиль. Что до мужчины, то он стоял ко мне спиной, однако я все равно уловил в нем что-то ужасно знакомое.

Я бы, наверное, так вот глянул на них – с любопытством, конечно, – и все бы на этом и кончилось, а уж специально следить за ними мне бы и в голову не пришло, но тут у меня мелькнула мысль, что они могли выйти только из лаборатории старого Уэтстоуна, которую и теперь, хотя он уже два года как умер, называют у нас «комнатой старика».

Конечно, Джин вправе была ходить туда, когда вздумается. Как-никак Уэтстоун был ей отцом, и все оборудование, что стояло там под чехлами, честно говоря, принадлежало ей, но на самом деле оно оставалось в целости лишь потому, что никому не хотелось первым начать его растаскивать. Старика у нас очень уважали за его работу – за ту, что он вел наверху, по должности, – и, хотя он малость, я бы сказал, помешался на одной своей теме, из которой никогда ничего не выходило, да, наверно, и выйти не могло, его престиж служил своего рода охранной грамотой комнате и всему, что в ней стояло Это была дань его памяти.

Ну и, кроме того, иным из нас, тем, кто в разное время с ним работал, казалось, что какой-то смысл во всем этом был. Во всяком случае, некоторые полученные результаты позволяли предположить, что, не будь старик таким упрямым ослом и отступи он на шаг от своей теории, он бы добился успеха. И вот эта мысль, что когда-нибудь кто-то, у кого будет время и желание, сможет в этом деле чего-то добиться, помогала сохранять комнату и оборудование в том виде, в каком он их оставил.

И все же я не мог понять, зачем Джин ходит в лабораторию украдкой. Правда, спутник ее был кто угодно, только не ее муж.

Должен признать, что, когда я свернул с намеченного пути и пошел за ними следом, объяснялось это исключительно потребностью совать нос в чужие дела. Ведь в конце концов это была Джин, а ее я меньше, чем кого-либо, мог заподозрить в каких-то тайных делишках, да еще в этой пыльной комнате, среди покрытых чехлами аппаратов.

Но тогда почему же…

Когда я выглянул в коридор, они были уже далеко. Они больше не прятались, но все же соблюдали осторожность. Я заметил, что он взял Джин за руку и ободряюще пожал ее. Я дал им скрыться за углом и пошел за ними.

К тому времени когда я выбрался на улицу, они уже были во дворе, на полпути к столовой. Теперь они шли совсем как ни в чем не бывало, только все время всматривались в прохожих, словно кого-то искали. Я все еще был слишком далеко от них, чтобы узнать спутника Джин. Они вошли в столовую, я за ними.

Они не сели за стол, а, пройдя в глубь зала, остановились спиной ко мне, и по тому, как они оглядывались по сторонам, я понял, что они и тут кого-то ищут. Двое или трое помахали им рукой, они помахали в ответ, но не подошли к ним.

Я почувствовал, что веду себя по-дурацки и даже немного подло, пожалуй. В конце концов все это меня не касалось, и к тому же в поведении их не было теперь ни тени таинственности.

Я совсем уж было собрался уйти, когда вдруг в первый раз ясно увидел в зеркале на стене лицо мужчины. Оно было ужасно знакомым, хотя я и не сразу узнал его; прошло несколько секунд, прежде чем я сообразил: это самое лицо я привык ежедневно видеть в зеркале во время бритья.

Сходство было столь разительным, что у меня подкосились ноги, я опустился на ближайший стул, и мне стало как-то не по себе.

Мужчина по-прежнему кого-то искал. Если он и заметил меня в зеркале, то я не вызвал у него интереса. Они не спеша прошли через зал, разглядывая сидевших за столом. Потом вышли в противоположную дверь. Я выскользнул в ту, что была позади меня, и обогнул здание с наружной стороны. Они стояли на посыпанной гравием площадке неподалеку от входа в столовую и о чем-то спорили.

Меня так и подмывало подойти к ним, но последнее время мы с Джин только и говорили друг другу что «здрасьте – до свиданья», и к тому же глупо подойти к совершенно незнакомому человеку, чтобы сказать ему: «Знаете, а вы на меня страшно похожи!»

И я решил подождать.

Тем временем они успели о чем-то договориться и двинулись к главным воротам. Джин все время обращала внимание своего спутника на какие-то предметы, казавшиеся ей забавными, хотя я никак не мог понять, что она нашла в них смешного. Она придвинулась к нему, просунула свою руку под его, так они и шли.

Должен сказать, это не показалось мне слишком умным. Плейбеллский научно-исследовательский институт представляет собой один из тех узких мирков, где все живут на виду друг у друга, как в одной комнате, и где ничто не ускользает от чужого глаза. Неработающие жены способны разнюхать такое, что посрамит любую ищейку, и достаточно кому-то не то что взять под руку, а просто краем глаза на кого-то взглянуть, как про них уж чего только не наговорят… Поступок Джин, сам по себе, наверное, абсолютно невинный, выглядел в подобных условиях дерзким вызовом.

Не один я это заметил. В тот день, казалось, все обрели завидную наблюдательность. Во всяком случае, несколько встречных посмотрели на меня очень пристально и с явным недоумением.

Выйдя за ворота, шедшая впереди меня пара свернула налево; я дал им еще немного себя обогнать, хотя сейчас это было уже не так важно – я теперь шел домой, своей обычной дорогой, и если бы Джин даже обернулась и увидела меня, ничего удивительного в этом не было бы. Дойдя до второго угла, они повернули направо, как раз к моему дому, но тут я услышал, что кто-то меня догоняет и, с трудом переводя дыхание, кричит: «Мистер Радл! Мистер Радл, сэр!». Обернувшись, я узнал одного из наших курьеров. Не успев еще отдышаться, он сообщил мне:

– Директор видел, как вы вышли с территории, сэр. Он послал меня напомнить вам, что к пяти вы должны представить ему для согласования свои расчеты. Он сказал, что вы, наверно, запамятовали.

Действительно, я про это и думать забыл. Я глянул на часы и увидел, что уже почти половина пятого. Джин и ее спутник вылетели у меня из головы, и я понесся обратно в институт.

Мне оставалось сделать лишь несколько небольших расчетов, и без пяти пять я уже был в кабинете директора. Он посмотрел на меня довольно сурово.

– Весьма сожалею, что помешал вашим личным делам, Радл, – сказал он, как мне показалось, довольно сухо, – но мне нужно было собрать сегодня все результаты.

Я извинился, что дотянул до последней минуты. Однако, при том что я все же не опоздал, он принял мои извинения опять-таки слишком холодно. И только выйдя от него, я догадался, в чем дело. Ведь даже меня самого поразило, до чего мы со спутником Джин похожи друг на друга, но если я все-таки мог разобраться, кто из нас – он, а кто – я, то ведь другие-то. И я вспомнил, как они шли рука об руку на виду у всех.

Самое лучшее, решил я, поскорее вернуться домой и сказать свое слово, прежде чем молва скажет свое…

Когда я был уже в двух шагах от дома, из моей калитки вышли Джин и ее спутник, и мы столкнулись нос к носу. У Джин вид был взволнованный и растерянный, у него – растерянный и сердитый. Но едва они меня увидели, как выражение их лиц мгновенно переменилось.

– Ах вот ты, наконец! Слава Богу! – вскричала Джин – Ну где тебя носило?

Я не очень был готов к такому началу. Как-никак мы почти три года обменивались друг с другом только приветствиями. Чтобы как-то прийти в себя, я принял подчеркнуто сдержанный тон

– Я не совсем вас понимаю, – сказал я, переводя взгляд с Джин на ее спутника. – Может, вы представите меня своему другу?

– Да не будь ты таким надутым дураком, Питер, – нетерпеливо сказала она.

Тем временем мужчина внимательно в меня всматривался. Лицо его приняло довольно странное выражение. Я не очень этому удивился: наверно, выражение моего собственного лица было не менее странным. Ведь наше сходство – нет, больше чем сходство, наше подобие – было сверхъестественным. Одеты мы были, правда, по-разному. Я никогда не носил вещей, которые были на нем, но все остальное. Вдруг я заметил его ручные часы: и они сами, и металлический браслет, на котором они держались, были точной копией моих. Я даже ощупал свое запястье, чтобы убедиться, что они как-то не перескочили к нему. Но мои тоже были на месте, все в порядке. Тут он сказал:

– Боюсь, в этом не так легко разобраться. Мы с Джин нарушили покой вашего дома. И очень основательно. Я, право, сожалею. Но мы не знали…

– Что за ужасная женщина! – вскричала разъяренная Джин. – Я бы с удовольствием ее придушила!

Я почувствовал, что тону, у меня перехватило дыхание.

– Какая женщина? – спросил я.

– Какая? Да та нахалка, что сидит сейчас у тебя в доме, Тентерша!

Я уставился на них обоих.

– Послушайте, – сказал я. – Это уж слишком. Она ведь моя жена…

– Так она твоя жена? Она нам говорила, но я ей не поверила. Нет, Питер, ты шутишь! Не мог ты на ней жениться! Не мог!

Я в упор посмотрел на Джин. Здесь и вправду было что-то из ряда вон выходящее. Не стану утверждать, что добрая половина людей как-то иначе думает о женах своих приятелей, но вслух они ведь этого не высказывают, тем более при посторонних. Так как же на это реагировать – возмутиться или пожалеть ее?

– Боюсь, что вы не совсем здоровы, – сказал я. – Может быть, вы зайдете в дом, приляжете на минуту, а я тем временем позвоню, вызову такси. По-моему…

Теперь Джин уставилась на меня.

– Ха-ха-ха! – невесело рассмеялась она.

– К сожалению, мы там уже побывали, – сообщил ее спутник. – Понимаете, нам очень хотелось вас повидать, а в доме никого не было. Вот мы и решили посидеть, подождать, пока вы не придете. Но пришли не вы, а мисс Тентер. Мы никак ее не ждали, и к тому же она ни за что не хотела верить, что я – это не вы, и, как ни печально мне об этом говорить, повела себя по отношению к Джин безобразно – нет, другого слова не подберешь, просто безобразно, и вообще все оказалось очень сложно и неприятно.

Он замолчал в смущении.

Все это, право же, начинало походить на какой-то бредовый сон.

– Но почему вы все время называете ее «мисс Тентер»? – спросил я. – Кто-кто, а Джин прекрасно знает, что она уже два с лишним года миссис Питер Радл.

– Господи, – сказала Джин. – Ничего не поймешь! Но я бы в жизни не подумала, что ты женишься на этой особе.

Мне то и дело приходилось напоминать себе, что у нее, видно, не все дома – так естественно это у нее получалось.

– Неужели? – холодно спросил я. – А на ком же, по-твоему, мне следовало жениться?

– На мне, разумеется, – ответила Джин.

– Послушайте, – начал в отчаянии ее спутник, но я решительно прервал его.

– Ты же сама отрезала к этому все пути, когда стала крутить с Фредди Толлбоем, – напомнил я ей почему-то вдруг с горечью; видно, старая рана еще не зарубцевалась.

– С Фредди Толлбоем? – переспросила она. – А кто это такой?

Тут мое терпение лопнуло.

– Вот что, миссис Толлбой, – сказал я, – не знаю, зачем вы затеяли этот розыгрыш, знаю одно – с меня хватит.

– Но я не миссис Толлбой, – сказала она. – Я миссис Питер Радл.

– Очевидно, вам нравится эта шутка, – ответил я ей с горечью, – но мне она не кажется слишком смешной.

Это была чистая правда: еще не так давно я больше всего на свете мечтал о том, чтобы Джин называлась миссис Питер Радл. Я посмотрел ей в глаза.

– Джин, – произнес я. – Тебе не пристало так шутить. Это слишком жестоко.

Несколько секунд она выдерживала мой взгляд. Затем глаза ее приобрели другое выражение, в них появился какой-то блеск.

– Ax! – вскричала она с таким видом, будто прочла что-то в моем лице. – Ах, это ужасно!… Господи!… Ведь я… Да помоги же мне, Питер, – добавила она, но это относилось не ко мне, а к ее спутнику. Я тоже повернулся к нему.

– Послушайте, – сказал я, – я не знаю, кто вы такой и что все это значит, и все же…

– Ну да, конечно, – сказал он, как бы внезапно все себе уяснив. – Ну конечно, вы не знаете. Я – Питер Радл.

Наступило длительное молчание. Я решил, что хватит делать из меня дурака, и повернулся, чтобы уйти. Тогда он сказал:

– Нельзя ли нам зайти куда-нибудь поговорить? Видите ли, мы оба Питеры Радлы, и вы и я, вот в чем загвоздка.

– По-моему, это не то слово, – сказал я холодно и собрался уходить.

– Вы просто ничего не понимаете, – раздался его голос у меня за спиной. – Это же машина старого Уэтстоуна. Она работает.

Возвратиться ко мне домой мы, конечно, не могли, и единственное место по соседству, которое я в ту минуту мог припомнить, была верхняя комната кафе «Юбилейное». Большинство наших институтских сейчас как раз заканчивали работу, но пока они доберутся до кафе, пройдет не меньше часа. Подтверждать мнение о моих личных делах, сложившееся у людей и успевшее дойти до ушей директора, мне отнюдь не хотелось, а потому я сначала поднялся наверх и, убедившись, что там никого нет, подошел к окну и поманил их.

Девушка, подававшая нам чай, не казалась слишком смышленой. Если она даже уловила наше сходство, это не произвело на нее заметного впечатления. Когда она ушла, Джин разлила нам чай и мы принялись за дело.

– Вы, наверно, помните концепцию времени, созданную старым Уэтстоуном, – сказал, наклонившись ко мне, мой двойник. – В качестве примера, хотя и приблизительного, он приводил замерзающее море. Настоящее, по его теории, напоминает ледовую корку, которая ползет все дальше и дальше и становится все толще. Позади остается застывшая масса льда, представляющая прошлое, впереди – текучая вода, олицетворяющая будущее. Можно предсказать, что за определенное время определенное количество молекул будет схвачено морозом, но невозможно предсказать, какие именно это будут молекулы и в каких соотношениях они в этот момент окажутся.

С прошлым, с застывшей массой, считал он, мы скорее всего ничего не поделаем, но ему представлялось, что когда-нибудь удастся проникнуть дальше передней кромки, иначе говоря – настоящего. Если б это оказалось возможным, мы начали бы создавать маленькие форпосты застывшей материи. С течением времени кромка льда достигнет их и они сделаются частью всей ледяной массы, частью настоящего. Иными словами, забегая вперед, мы создаем участки будущего, которые непременно воплотятся в настоящее. Конечно, нельзя предугадать, на какие молекулы будущего наткнешься, но коль скоро вы их обнаружили, вы тем самым связали их между собой и, закрепив эти сочетания, сделали их частью неизбежного будущего.

– Отлично все это помню, – ответил я ему. – В этом как раз и был его заскок.

– Конечно, заскок, – немедленно согласился мой собеседник. – Все, кто пытался ему помочь, рано или поздно убеждались в этом и уходили от него. Но он-то сам этого не считал. Упрямый был, как осел.

При этих словах он взглянул на Джин.

– Да-да, я знаю, – сказала она с грустью.

– Старик все трудился над машиной, которая подтвердила бы правильность его теории, а из этого ничего не могло выйти – ведь теория-то безумная. Поэтому он и не сумел использовать возможности, которые открывались в ходе его опытов. Ничто не могло заставить его хоть на шаг отступить от своей теории, и он гонялся за своей мечтой, пока вконец не извелся. Вот он и умер до срока, а его аппараты стоят без дела, и никому они не нужны. Ну а потом, вскоре после этого, мы с Джин поженились…

Я почувствовал, что все вокруг снова начинает заволакиваться туманом.

– Но Джин не вышла за вас. Она вышла за Фредди, – возразил я.

– Погодите минутку. Я сейчас к этому подойду. Так вот, вскоре после того как мы поженились, у меня возникла своя, совершенно иная теория времени. Джин позволила мне воспользоваться аппаратами своего отца – теми, с помощью которых я мог доказать правильность своей теории. До некоторой степени это мне удалось, и сегодня вы видите результат.

Он замолчал.

– Для меня все здесь по-прежнему сплошной туман, – сказал я.

– Ничего, я сейчас изложу вам основы своей теории. Я отнюдь не утверждаю, что она безупречна, но, во всяком случае, практический результат налицо – мы сидим здесь и разговариваем друг с другом.

Итак, время чем-то напоминает квантовое излучение. Атомы времени схожи с радиоактивными атомами, они постоянно находятся в состоянии распада, расщепления и излучают кванты. По-видимому, где-то должно быть состояние полураспада, но пока что мне трудно его обнаружить. Очевидно, оно длится какую-то очень малую долю секунды, так что давайте для простоты назовем его просто «мгновением». Таким образом, каждое мгновение атом времени расщепляется надвое. Эти половинки движутся по разным траекториям и, отдаляясь одна от другой, подвергаются разным влияниям, но, перемещаясь, они не остаются единым целым, они продолжают распадаться на мельчайшие частицы. Примером может служить развернутый веер, только тут из каждой пластинки расходятся новые, а из каждой новой – еще новые, и так до бесконечности.

Допустим, существует некий Питер Радл. Мгновением позже атом времени, в котором он существует, расщепляется, и вот перед нами уже два Питера Радла, слегка непохожие. Но оба атома времени снова расщепляются, и перед нами уже четыре Питера Радла. Еще одно мгновение – и их восемь, потом шестнадцать, затем тридцать два. Скоро их уже тысячи. А поскольку на протяжении секунды этот процесс повторяется много раз, существует неисчислимое множество Питеров Радлов, – и' обитают они в разных мирах, слегка или даже очень значительно не похожих один на другой, смотря по тому, на каком расстоянии от точки первоначального распада они находятся, так что Питеры Радлы под влиянием окружающих обстоятельств теряют первоначальное сходство. И, конечно, существует бесчисленное множество миров, в которых Питер Радл никогда не появлялся на свет.

Он остановился на минуту, чтобы дать мне хорошенько все это переварить. Когда, как мне показалось, я что-то понял, у меня тут же появились возражения. Однако я оставил их пока при себе, и он продолжал:

– Таким образом, это уже не проблема путешествия во времени, как понимал ее старый Уэтстоун. Очевидно, слить расщепленные атомы и тем самым воссоздать прошлое так же невозможно, как и наблюдать результаты распада, который еще не произошел. Так мне по крайней море кажется, хотя я, конечно, допускаю, что в настоящем таится неисчислимое множество вариантов будущего.

Но вместо старой проблемы возникла новая: выяснить, можно ли перемещаться с одной пластинки веера на другую, так сказать, родственную. Я этим занялся, и вот мы оба здесь, в доказательство того, что, в известных пределах, конечно, человек способен…

Он опять сделал паузу, чтобы дать мне освоиться с этой мыслью.

– Да, – произнес я наконец. – В общем все ясно. Но вот с чем мне действительно трудно свыкнуться, так это с тем, что и вы и я в равной мере, ну как бы сказать… реальны. Поскольку вы здесь, мне приходится, хотя бы в общих чертах, принять вашу теорию, и все же я не могу отделаться от чувства, что настоящий Питер Радл – это все-таки я, а вы – тот Питер Радл, каким я лишь мог бы быть. Это, мне думается, вполне естественное ощущение.

Джин подняла глаза и впервые вмешалась в наш разговор.

– А мне все представляется совсем по-другому, – сказала она. – Мы с ним – настоящие Питер и Джин. А ты – то, что могло случиться с Питером.

Она помолчала некоторое время, не сводя с меня глаз, и добавила:

– Милый, ну зачем ты это сделал!… Ты же с ней несчастлив. Я вижу.

– Дело в том, – начал мой двойник, но тут же остановился, так как открылась дверь. В комнату кто-то заглянул. Женский голос сказал: «Ах, простите», – и дверь затворилась. Я не мог со своего места разглядеть, кто это был, и вопросительно посмотрел на Джин.

– Это миссис Терри, – сказала она.

Второй Питер начал опять:

– Очевидно, мы в равной степени реальны: ведь оба мы действительно существуем, как две пластинки веера.

Он задержался на этом, чтобы растолковать мне все поподробнее, а потом пошел дальше:

– Хотя я сам все это сделал, я очень слабо представляю себе, как мне это удалось. Вам ведь известно, что человеческий мозг всегда идет проторенным путем. Вот мне и пришло в голову, что если я сумею побудить одного из моих двойников тоже этим заняться, мы с ним вдвоем, наверно, лучше в этом разберемся. Очевидно, головы у нас с вами устроены почти одинаково и нас должны интересовать одни и те же вещи, ну а поскольку наш жизненный опыт не во всем совпадает, нам не грозит опасность, что мысль наша будет развиваться в одной плоскости, – ведь если бы это было так, если бы направление мысли у нас совершенно совпадало, вы бы сделали те же открытия, что я, и притом одновременно со мной.

Действительно, его склад мышления был почти такой же, как у меня. Никогда в жизни я так легко не понимал собеседника. Дело было не в одних лишь словах. Я спросил его:

– Как вы думаете, когда произошло расщепление в нашем с вами случае?

– Я и сам гадаю, – ответил он. – Должно быть, лет пять назад, не больше. – И он протянул мне левую руку. – Видите, у нас с вами одинаковые часы.

– Во всяком случае, должно было пройти не меньше трех лет, – начал прикидывать я. – Как раз тогда появился у нас Фредди Толлбой, а, судя по удивлению Джин, его в вашей жизни не было.

– Слыхом о нем не слыхивал, – подтвердил мой собеседник, кивая головой.

– Ваше счастье, – ответил я ему, взглянув мимоходом на Джин.

Мы снова стали прикидывать.

– Это было, думаю, еще до смерти твоего отца, потому что Толлбой тогда именно и объявился, – сказал я.

Но мой двойник покачал головой.

– Смерть старика – не константа. В одном временном потоке она могла произойти раньше, в другом – позже.

Мне это не приходило в голову. Тогда я попробовал другое.

– Помнишь, когда мы с тобой поскандалили, – сказал я, глядя на Джин.

– Поскандалили? – удивилась она.

– Нет, ты не могла забыть, – сказал я с уверенностью. – Это было в тот вечер, когда между нами все кончилось. После того как я сказал, что не стану больше помогать твоему отцу.

Ее глаза широко раскрылись.

– Все кончилось? – переспросила она. – Наоборот, тогда-то мы и решили пожениться.

– Конечно, дорогая, – подтвердил мой двойник.

Я покачал головой.

– В ту ночь я пошел и напился вдрызг, потому что все полетело к чертям, – сказал я.

– Кажется, мы что-то нащупали, – заметил Питер номер два, облокотившись о стол; в глазах его блеснул охотничий восторг.

Я не разделял его радости. Мне вспомнился один из самых тяжелых моментов моей жизни.

– Я сказал тебе тогда, что по горло сыт упрямством твоего родителя и его идиотской теорией и не буду больше ему помогать, – напомнил я Джин.

– И я ответила, что ты должен по крайней мере делать вид, будто веришь в его идеи: ведь он сдает на глазах, доктор очень за него боится, и новое разочарование может его доконать.

Я решительно покачал головой:

– Я в точности помню, что ты ответила, Джин. Ты сказала: «Значит, ты такой же бездушный, как и все остальные, раз бросаешь старика в трудную минуту». Это были твои слова.

Оба они смотрели на меня, не отрываясь.

– Ну и пошло-поехало, – продолжал я вспоминать, – пока наконец я не сказал, что, видно, упрямство у вас в крови, а ты мне ответила, что вот, спасибо, вовремя узнала, что у меня в крови – эгоизм и бездушие.

– О, Питер, я бы никогда… – начала Джин.

Но тут мой двойник взволнованно перебил ее:

– Наверно, в этот момент все и случилось – в этот самый момент! Я никогда не говорил Джин о ее фамильном упрямстве. Я сказал тогда, что готов поставить еще опыт и что постараюсь быть со стариком как можно терпеливее.

С минутку мы сидели молча. Потом Джин сказала дрожащим голосом:

– Так все и получилось. И ты ушел и женился на ней вместо меня! – Казалось, она вот-вот заплачет. – Ах, как все ужасно, Питер, милый!…

– Сначала ты обручилась с Толлбоем, а я сделал ей предложение уже после, – сказал я. – Но это, наверно, была не ты, конечно, не ты. Это была другая Джин.

Она протянула левую руку и взяла руку мужа в свою.

– Ах, милый, – опять заговорила она тревожным голосом, – ты только подумай об этой другой «я». Бедная она, бедная… – Джин на минуту остановилась. – Может быть, нам вообще не стоило приходить. Сначала все шло нормально, – добавила она. – И, понимаешь, мы думали, что придем к себе, то есть к вам, в вашем времени, и встретим там тебя и другую меня, и все будет хорошо. Надо было мне раньше догадаться. Едва я увидела занавески, которые она повесила на окнах, как у меня сразу возникло ощущение – тут что-то неладно. Я уверена, что я бы такие никогда не повесила и другая «я» – тоже. И мебель – ну совсем не в моем вкусе. А сама она – о Господи!… Да, все получилось совсем, совсем не так, и только потому… Это ужасно, Питер, просто ужасно!…

Она вынула из сумочки носовой платок, вытерла глаза и высморкалась. Затем порывисто обернулась ко мне: в глазах ее по-прежнему стояли слезы.

– Ну, послушай, Питер… Ведь я совсем этого не хотела… Это все вышло неправильно… А та, другая Джин, где она сейчас?

– По-прежнему живет в нашем городке, – ответил я, – только ближе к окраине, на Ридинг-роуд.

– Ты должен пойти к ней, Питер.

– Но послушай… – с ожесточением начал я.

– Она же любит тебя, ты ей нужен, Питер. Ведь она – это я, и я знаю, что она чувствует… Как ты этого не понимаешь?

Я в свою очередь посмотрел на нее и покачал головой.

– Ты тоже не все понимаешь, – сказал я. – Знаешь ты, каково это, когда нож поворачивают в ране? Она замужем за другим, я женат на другой, и между нами все кончено.

– Нет, нет!… – вскричала она и в волнении опять схватила мужа за руку. – Нет, ты не можешь так поступить по отношению к самому себе и к ней. Это просто… – Она смолкла и в отчаянии повернулась к другому Питеру. – Ах, милый, если б мы могли как-нибудь ему объяснить, до чего это важно. Ведь он не может, он не в силах это понять!

Питер перевел взгляд на меня.

– По-моему, он все понимает.

Я поднялся со стула.

– Надеюсь, вы простите меня, – сказал я. – Я и так терпел сколько мог.

Джин стремительно встала.

– Извини, Питер, – сказала она с раскаянием. – Я не хочу причинять тебе страданий. Я хочу тебе только счастья – тебе и той, другой Джин. Я… я… – голос ее прервался.

Питер быстро вмешался в разговор.

– Послушай, если у тебя есть свободные полчаса, пойдем в комнату к старику. Там тебе легче будет понять, как приспособить к делу его аппараты. Собственно, для этого я и пришел.

– А ты зачем пришла? – спросил я Джин.

Она сидела ко мне спиной и не повернулась.

– Просто из любопытства, – сказала она дрожащим голосом.

Я не знал, как поступить, но все, что он говорил о сходстве наших умов, было правдой – то, что занимало его, интересовало и меня.

– Ладно, – сказал я не очень охотно, – пойдем.

На улице уже почти никого не было, когда мы вышли в темноту и направились в сторону института. За его воротами все, казалось, вымерло, в самом здании светилось лишь несколько окон – кто-то, видно, засиделся за работой. Мы шли по дорожке, Джин молчала, а Питер говорил про квантовое излучение времени и объяснял, что движение во времени пока ограничено определенными естественными условиями – нельзя, например, переместиться на соседнюю пластинку веера, если там нет для вас места.

Переместиться на ту жизненную линию, на которой расположена лаборатория старого Уэтстоуна, можно, например, лишь при условии, что там есть свободное место для так называемой «передаточной камеры». Если это место уже занято, то камера погибнет, а если вы хотите, чтобы она вернулась в целости и сохранности, надо непременно провести предварительное испытание. Это заметно сужает наши возможности: попробуйте переместиться по вееру слишком далеко, и вы окажетесь в той временной системе, в которой еще нет этой комнаты и сам институт еще не построен. Если же, очутившись в другой временной системе, передаточная камера попадет на уже занятую часть пространства или окажется где-то в новом измерении, последствия будут самые катастрофические.

Когда мы пришли в лабораторию, в ней все было как обычно, если не считать передаточной камеры, стоявшей посреди покрытых чехлами аппаратов. Она была похожа на караульную будку, только с дверцей.

Мы сняли чехлы с некоторых аппаратов, и мой двойник начал объяснять мне, какие новые контуры он поставил и какие ввел новые каскады. Джин стерла пыль со стула, села и принялась терпеливо курить. Мы оба управились бы куда быстрее, если б могли заглянуть в записи и диаграммы старика, но, к несчастью, сейф, где они хранились, был заперт. Тем не менее Питер номер два сумел-таки дать мне общее представление о процессе перемещения во времени, а также кое-какие практические указания о том, как этим процессом управлять.

Спустя некоторое время Джин многозначительно взглянула на часы и поднялась.

– Простите, что я вас прерываю, – сказала она, – но нам пора домой. Я обещала девушке, что мы вернемся не позже семи, а сейчас уже половина восьмого.

– Какой девушке? – рассеянно спросил мой двойник.

– Да той, что осталась с ребенком, – ответила она мужу.

Почему-то это поразило меня больше всего.

– У вас есть ребенок? – глупо, спросил я.

Джин посмотрела на меня,

– Да, – сказала она ласково. – Чудесная малышка, правда, Питер?

– Для нас лучше нет, – согласился Питер.

Я стоял совершенно потерянный.

– Ну что ты так на меня смотришь, милый? – сказала Джин.

Она подошла ко мне, приложила руку к моей левой щеке, а к правой прижалась лицом.

– Иди к ней, Питер. Иди. Ты ей нужен, – прошептала она мне на ухо.

Питер открыл дверь передаточной камеры, и они вошли внутрь. Двое хотя и с трудом, но умещались в ней. Затем он снова вылез и обозначил ее место на полу.

– Когда ты ее построишь, приезжай и отыщи нас. Это место мы ничем не будем занимать.

– И ее привези с собой, – добавила Джин.

Затем он влез обратно и затворил дверцу. Последнее, что я увидел, было лицо Джин: в глазах ее стояли слезы.

Не успел я опомниться, как передаточная камера исчезла: она не растаяла, не испарилась, просто была – и пропала.

Если б не четыре окурка возле стула, на котором сидела Джин, вы могли бы решить, что ее здесь и не было.

Мне не хотелось идти домой. Я принялся бродить по комнате, подходил поочередно ко всем аппаратам, припоминал объяснения Питера и, чтобы как-то отвлечься, постарался вникнуть во все технические подробности. Что касается основных принципов, то уразуметь их мне стоило огромного труда. Я чувствовал, что, будь у меня эти запертые в сейфе заметки и диаграммы, я, возможно, понял бы куда больше.