Текст книги "Лучше для мужчины нет"

Автор книги: Джон О'Фаррелл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 15 страниц)

Джон О'ФАРРЕЛЛ
ЛУЧШЕ ДЛЯ МУЖЧИНЫ НЕТ

Джеки, с любовью

Спасибо за помощь

Джорджии Гаррет, Биллу Скотт-Керру,

Марка Бёртону, Саймону Дэвидсону и Чарли Доусону

Глава первая
Лучше для мужчины нет

Я обнаружил, что напряженно трудиться не так уж просто, когда ты сам себе начальник. Во-первых, он постоянно отпускает тебя после обеда – а иногда дает передохнуть и до обеда. Во-вторых, порой говорит: «Слушай, старина, ты сегодня хорошо поработал, почему бы тебе денек-другой не развеяться?» В-третьих, если ненароком проспишь, он никогда не звонит и разъяренно не орет, где тебя черти носят; а если опаздываешь, всегда появляется на работе одновременно с тобой. И, наконец, он всегда тебе верит – какое оправдание ни сочинишь. Нет, правда, сам себе начальник – это прекрасно. Зато подчиняться самому себе – кошмар наяву, но об этой части уравнения я никогда не задумывался.

В тот день меня разбудили вопли детей. По опыту я знал, что такое случается только в двух случаях: либо на часах около девяти утра, и милые детки идут в школу, что на другой стороне улицы, либо часы показывают четверть двенадцатого, когда начинается большая перемена. Я перевернулся на другой бок и посмотрел на часы: радиобудильник показывал 13:24. Время обеда. Я проспал беспробудным сном четырнадцать часов, – рекорд всех времен и народов.

Я назвал эту штуку «будильником», но в действительности она служила мне только часами – большими и неудобными. Как будильник, а тем более, как радио, использовать их я перестал давным-давно: просыпаешься с бодрящей утренней эрекцией, а тебе – бабах по башке новостью о голоде в Судане или о том, что принцессе Анне удалили зуб мудрости. Просто поразительно, как быстро пропадает эрекция после таких известий. Да и в любом случае, будильники – для тех, у кого есть вещи поважнее сна, а я никак не могу проникнуться этой сложной идеей. В иные дни я просыпался и решал, что одеваться не стоит, ну и оставался в постели до… ну, в общем, до отхода ко сну. Но это было вовсе не апатичное валяние в кровати, типа «какой смысл вставать, если потом опять ложиться», а валяние конструктивное, наполненное правотой. Я уже давно решил, что досуг надо заполнять досужими делами. Будь моя воля, досуговый центр нашего Балхама я бы заставил кроватями с разложенными на одеялах воскресными газетами.

Моя комната была устроена так, чтобы необходимость вылезать из постели сводилась к абсолютному минимуму. Вместо тумбочки у кровати – холодильник, на нем – электрочайник, который боролся за место под солнцем с кружками, коробкой чайных пакетиков, кульком сухих завтраков, тостером и утыканной вилками удлинителем. Я включил чайник и сунул хлеб в тостер. Потом протянул руку за газетой и слегка удивился, когда с холодильника соскользнули ключи. Тут я вспомнил, что четырнадцать часов я проспал вовсе не беспробудно: утром состоялся смутный, но весьма неприятный разговор. Насколько я помнил, дело обстояло примерно так:

– Простите.

– Чего? – отозвался я из-под одеяла.

– Э-э… простите. Это я. Разносчик газет. – Над моим ухом звучал ломкий голос подростка.

– Чего тебе?

– Мама говорит, что она больше не разрешает приносить вам газету в постель.

– Почему? – простонал я, ныряя поглубже под одеяло.

– Она говорит, что это ненормально. Она собирается звонить в общество защиты детей.

– Который час?

– Семь. Я ей сказал, что за это вы приплачиваете мне сверху пару фунтов в неделю, но она ответила, что это извращение, и полагается опускать газету в почтовый ящик, как и всем остальным. Вот ключи от входной двери.

Если после этого что-то и говорилось, я ничего не помнил. Наверное, в то мгновение я снова провалился в сладостный сон. Звякнувшие о пол ключи заставили утренний разговор всплыть в памяти кошмаром. И теперь, просматривая газетные статьи о войнах, преступлениях и экологических катастрофах, я чувствовал, как меня затягивает омут депрессии. Сегодня – последний день, когда я получаю газету в постель.

Из тостера выпрыгнул подрумянившийся ломтик, булькающий чайник выключился. Масло с молоком хранились на верхней полке холодильника – чтобы можно было достать, не вставая. Когда я купил этот холодильник и приволок в квартиру, у меня от ужаса подкосились ноги. Дверца открывалась не в ту сторону, и я с кровати не дотягивался до ручки. Я попробовал поставить холодильник вверх ногами, но получилось еще хуже. Тогда я попытался пристроить его с другой стороны от кровати, но в таком случае пришлось бы передвинуть синтезатор с микшерным пультом и прочим музыкальным оборудованием, которым забита моя спальня – она же звукозаписывающая студия. Несколько часов я трудился как про клятый, ворочая мебель по всей комнате, пока не нашел для кровати положение, которое позволяло без труда доставать из холодильника еду, готовить завтрак, снимать трубку телефона и смотреть телевизор, не прибегая к чрезмерным усилиям и не вылезая из постели. Если б еще в аптеках продавались катетеры для самостоятельного использования, я был бы первым покупателем.

Если и существует на свете более сибаритская вещь, чем завтрак в постели, то это – завтрак в постели после полудня. Есть в этом какой-то утонченный декаданс, отчего намазанный маслом тост выглядит пищей богов. Потягивая чай, я взял дистанционный пульт и включил телевизор – как раз вовремя, чтобы успеть к началу одного из моих любимых фильмов. «Квартира» с Билли Уайлдером. Вот посмотрю несколько минут, подумал я, взбивая подушку. Только тот эпизод, где он трудится в офисе гигантской страховой компании вместе с еще сотней типов. Из гипнотического транса меня вывел звонок мобильного телефона – спустя сорок минут. Я убрал звук и вытащил мобильник из зарядного устройства.

– Привет, Майкл, это Хьюго Гаррисон из «DD&G». Я звоню на тот случай, если ты забыл про свое обещание управиться с музыкой к концу сегодняшнего дня.

– Забыл? Ты шутишь? Я всю неделю работал не покладая рук. Я и сейчас в студии.

– И ты принесешь готовую работу, как обещал?

– Хьюго, я хоть раз опаздывал к сроку? Как раз сейчас я делаю ремикс, так что часиков в четыре-пять закину тебе.

– Хорошо. – В голосе Хьюго слышалось разочарование. – А пораньше никак? А то мы тут слоняемся без дела, ждем, когда можно накладывать голос.

– Ну, я попытаюсь. Честно говоря, я собирался пойти перекусить, но если тебе невмоготу, могу обойтись.

– Спасибо, Майкл! Это было бы здорово! Я тебе еще позвоню.

Я выключил мобильник, откинулся на подушку и досмотрел «Квартиру» до конца.

Разумеется, я не стал говорить Хьюго из рекламного агентства «DD&G», что мелодия уже четыре дня как готова, но когда за работу платят тысячу фунтов, нельзя сдавать ее через два дня после того, как получил заказ. У клиента непременно возникнет чувство, что он тебе переплачивают. Возможно, им кажется, будто они сгорают от желания получить готовую работу как можно скорее, но я-то знаю, что с такой же радостью меня встретят и через неделю.

Рекламный лозунг, который агентство собиралось наложить на мою композицию, звучал так: «Седан из породы асов!». Поэтому незамысловатое нудное вступление сменялось у меня истеричным визгом электрогитары. Седаны, чемпионы, спортивные автомобили… Незатейливый мотив – это владельцы обычных седанов с их серыми буднями, а электрогитара – яркая, энергичная жизнь, которая, кажется, прошла для них навсегда. Когда я предложил Хьюго эту идею, она ему так понравилась, что через некоторое время он уже говорил о ней, как о своей собственной.

Вообще-то с работой я всегда управлялся быстро, а потом регулярно звонил клиенту и говорил что-нибудь вроде:

– Слушайте, у меня получилось очень неплохо, но всего на тринадцать секунд. Вам обязательно ровно пятнадцать?

А тот мне отвечал:

– Ну, раз вам нравится, может, нам стоит послушать? А что, никак нельзя растянуть на пятнадцать? Ну, там – замедлить темп или что-нибудь еще?

– Замедлить темп?! Да что вы такое говорите!

– Ну, я не знаю. Я же не композитор.

А потом я делал вид, будто нашел гениальный ход, и клиент вешал трубку, уверенный, что я все еще тружусь над вещью, и довольный, что помог мне быстрее закончить работу. А пятнадцать секунд музыки все это время преспокойно лежат в студии, записанные на цифровую кассету. Всякий раз, когда я сдавал работу значительно раньше срока, в рекламных агентствах ее поначалу восторженно принимали, а через несколько дней возвращали со словами, что нужно кое-что изменить. С тех пор я усвоил – лучше приносить им мелодию в последнюю минуту, когда у них нет иного выбора – только решить, что все просто отлично.

Себя я оправдывал тем, что на самом деле тружусь примерно столько же, что и многие мужчины моего возраста, а именно – два-три часа в день. Но я твердо решил, что остальную часть жизни не стану делать вид, будто работаю: как только входит начальник, переключаться с компьютерного пасьянса на бухгалтерскую программу или резко менять интонацию во время болтовни о чем-то своем по телефону. Из рассказов моих сверстников я уяснил, что поутру у них всегда полно дел: пару часов потрепаться, между одиннадцатью и обедом поделать что-нибудь действительно полезное, перерыв на обед растянуть далеко за полдень, послать тупое электронное письмо Гэри из бухгалтерии, а остальную часть дня провести в абсолютной сосредоточенности, скачивая снимки голых транссексуалов с порносайта «Сиськи-письки» (для интересующихся – http://www.titsandcocks.com).

Фильм прервала реклама, и я тут же преисполнился профессионального интереса к зазвучавшей музыке. Мелодия для рекламы лезвий «Жиллетт» уверяла, будто «лучше для мужчины нет», чем новая шарнирная головка с двойным лезвием и смазывающей полоской. Довольно наглое заявление для одноразовой пластмассовой хренотени. Новый «феррари» или ночь в постели с Памелой Андерсон еще может впечатлить большинство мужчин, но этому горлопану такого не надо – подавай ему каждый божий день двухразовое бритье пластмассовой фитюлькой. Затем вновь пошла «Квартира», и я удовлетворенно подумал: «Лучше для мужчины нет – это когда лежишь под теплым одеялом, смотришь отличный фильм и ни о чем не тревожишься».

Когда люди спрашивают меня, чем я занимаюсь, я отвечаю, что работаю «в рекламном бизнесе». Раньше я называл себя композитором или музыкантом, но восторг собеседников быстро сменялся разочарованием, когда выяснялось, что среди моих достижений – соло на синтезаторе к ролику о коробке передач, который крутит «Капитал-радио». Я – свободный художник, сочиняю рекламные мелодии, хотя кое-кто в этом бизнесе слишком претенциозен, чтобы называть их мелодиями. Мое место – где-то на самом дне рынка. Если человек, сочинивший «Жиллетт! Лучше для мужчины нет!» – рекламный эквивалент Пола Маккартни, то я – барабанщик группы, занявшей пятое место на прошлогоднем фестивале Евровидения.

Люди считают, будто в рекламном бизнесе денег куры не клюют, но у меня давно появилось чувство, что разбогатеть на двадцатисекундных роликах не удастся, даже если я начну вкалывать по восемь часов в день.

В моей жизни было время, когда я искренне верил, что стану рок-звездой и миллионером. Закончив музыкальный колледж, я вернулся в родной городок и сколотил группу, игравшую в пабах и на университетских летних балах. Можете назвать меня нескромным, но, наверное, я могу честно сказать, что в конце восьмидесятых мы были лучшей командой в Годалминге. А когда барабанщик покинул группу из-за «музыкальных разногласий», все рухнуло. Хоть он и был самым отвратным барабанщиком, которого я когда-либо слышал, значил он больше, чем все мы вместе взятые: у него имелся фургон. Выяснилось, что такое количество усилителей и динамиков на багажной решетке мопеда не умещается. Я продолжал записывать песни и пытался сколотить новые группы, но теперь от тех лет остались лишь коробка с демо-записями и одна драгоценная гибкая пластинка с синглом.

Я выполз из кровати и, одеваясь, в который уже раз прослушал тот давний шедевр. До сих пор им горжусь и никогда не прощу продюсеру Джона Пила[1]1
  Джон Пил (р. 1939 г., настоящее имя Джон Равенскрофт) – легенда британского радио, крестный отец многих стилей современной музыки


[Закрыть], брезгливо объявившему, что «они гибких пластинок в эфир не дают». Путь до моего рабочего места равнялся расстоянию из одного конца комнаты в другой. Но я предпочитал перед работой превратить комнату в студию, что означало: собрать диван и стряхнуть с клавиш носки и трусы.

Помимо «Роланда XP-60» в той половине комнаты, которая представляла собой звукозаписывающую студию, имелся компьютер, микшерный пульт, синтезатор, ревербератор, несколько дополнительных звуковых примочек, усилители и магнитофоны, а позади всего этого добра клубились семь с половиной миль проводов. Если вы ничего не понимаете в музыке, то, наверное, на вас все эти устройства произвели бы впечатление, но действительность куда хаотичнее. Чем больше оборудования я приобретал, тем больше времени тратил на поиски источника загадочного гула, которые не давал работать. Обычно я ограничивался клавишами со встроенным звуковым модулем и своим универсальным синтезатором, который храбро пытался имитировать шум, воспроизводимый большинством музыкальных инструментов. Хотя все мои устройства казались последним словом техники, на самом деле, они либо уже на несколько лет устарели, либо устареют к тому времени, когда я их окончательно освою. Поскольку до чтения руководств руки у меня никогда не доходили, я походил на владельца «феррари», который ездит только на первой передаче.

Я проковылял в ванную и посмотрел в зеркало. За ночь седые пряди на висках пробрались выше, а над ушами целая полоса волос приобрела серебристый блеск. Эти жесткие седые волосы были гуще и крепче той жидкой темной поросли, на смену которой они постепенно приходили. Седые все еще были в меньшинстве, но я знал, что седина подобна крысам: стоит завоевать небольшой плацдарм, и все коренные обитатели вскоре окажутся на грани вымирания. Останется разве что небольшое поголовье на бровях да, быть может, несколько стыдливых черных волосков будут выглядывать из ноздрей. Сбоку на носу созрел большой прыщ с желтой головкой, и я выдавил его с ловкостью, отработанной двадцатилетней практикой. Наверное, в подростковом возрасте я надеялся, что в моей жизни наступит золотой период, когда прыщи уже исчезнут, а волосы еще не начнут седеть. Теперь я понимал, каким наивным идиотом был тогда: сейчас мне только-только стукнул тридцатник, но пик физической активности давно остался позади. Казалось, лето едва началось, а ты уже замечаешь, что ночи становятся все длиннее.

Примерно в четыре часа я наконец прошел в гостиную, где над своей диссертацией корпел Джим. Сегодня это заключалось в том, что они с Саймоном резались в «Лару Крофт». Осквернители могил невнятно поздоровались, хотя оторваться от экрана не сумел ни один. С таким же успехом я мог быть существом из черной лагуны, прибывшим с миссией поставить чайник. Джим и Саймон напоминали фотографии «До» и «После» в культуристских рекламах. Джим – высокий и мускулистый, лицо у него здорового цвета, как у человека, который с пятилетнего возраста каждую зиму катается на лыжах; Саймон же – тощий, бледный и неуклюжий. Если бы «Лару Крофт» сделали более реалистичной, она бы наверняка рявкнула с экрана: «Хватит пялиться на мои сиськи, маленький гаденыш», – и спихнула Саймона с дивана. Он делал многообещающую карьеру, подавая пиво в пластиковых стаканчиках студентам университета, который сам окончил несколько лет назад. Саймон получил эту работу в день выпуска и надеялся заработать достаточно денег, чтобы однажды расплатиться с долгами, которые накопил по другую сторону стойки бара.

Хлопнула дверь – вернулся Пол. Швырнул на кухонный стол кипу потрепанных учебников и издал вздох мученика, которым явно хотел спровоцировать озабоченные расспросы, как прошел день. Никаких расспросов, разумеется, не последовало.

– О-хо-хо, – протяжно выдохнул Пол, но мы отказывались глотать наживку.

Он сунул пакет молока в холодильник и выгреб из раковины использованные чайные пакетики. Вздохи недвусмысленно указывали на раздражение Пола – мало того, что никто не убирает за собой, так ему еще приходится выливать помои после тяжкого трудового дня. В общем, вздохи намекали, что ни барная карьера Саймона, ни диссертация Джима, ни мое чирикание на клавишах и рядом не стоят с усилиями, которые приходится затрачивать Полу на преподавательской стезе. Вообще-то, это правда, но неважно.

Мы жили сообща уже пару лет. Никто из обитателей квартиры не знал меня, когда я снимал в ней комнату, что меня вполне устраивало. Из квартиры открывался роскошный вид на Балхамское шоссе, и располагалась она очень удобно – прямо над продуктовой лавкой, куда в любое время дня и ночи можно было заскочить за мясом по-арабски. Только не подумайте, что это обшарпанная, запущенная халупа, в которой зарастают грязью четыре мужика – мы строго придерживались графика дежурств, согласно которому по очереди спихивали всю уборку на Пола.

Пол сгреб остаток масла в масленку и аккуратно сложил фольгу, прежде чем бросить ее в мусорное ведро. Поскольку безличными вздохами привлечь к себе внимание не удалось, он перешел к другой тактике.

– Майкл, как прошел день?

– Хреново, – ответил я.

– Неужели? А что случилось? – В голосе Пола звучало искреннее беспокойство.

– Этот долбаный разносчик газет разбудил меня в семь утра только для того, чтобы сказать, что больше не будет приносить мне газету в постель. Заявил, что его мамаша считает это извращением. Ясно помню – я с самого начала говорил, что неразумно сообщать об этом обстоятельстве родителям.

Повисла пауза.

– Э-э… Это я сказал его матери, – признался Пол с видом человека, который давно готовился к противостоянию.

– Ты? На кой хрен?

– Ну, во-первых, я не особенно в восторге оттого, что ты даешь ключи от входной двери тринадцатилетнему правонарушителю.

– Он не правонарушитель.

– Правонарушитель. И знаешь, откуда мне это известно? Я его учитель. Трой учится в моем классе. А позавчера в семь утра я голышом вышел из ванны и увидел, как Трой пялится на меня с лестничной площадки.

Джим расхохотался, выплюнув чай обратно в чашку.

– И что ты ему сказал?

– Я сказал: «Здравствуй, Трой».

– А он?

– А он сказал: «Здравствуйте, мистер Хичкок». Честно говоря, он несколько смутился. На самом деле, парню не повезло: уже несколько дней он старательно избегал меня, поскольку задолжал сочинение об образе Хрюши в «Повелителе мух»[2]2
  Роман Уильяма Дж. Голдинга (1911-1993), лауреата Нобелевской премии (1983)


[Закрыть]. По-моему, он решил, будто я вломился сюда голым в семь часов утра только для того, чтобы спросить у него про сочинение.

Раздражение мое никак не проходило.

– Значит, ты наткнулся на него на лестничной площадке? И что с того? Это еще не значит, что ты должен жаловаться его мамаше.

– Я его учитель, Майкл. И, знаешь, это выглядит как-то… нехорошо. МАЛЬЧИК ПОСЕЩАЕТ ПЕРЕД УРОКАМИ КВАРТИРУ ГОЛОГО УЧИТЕЛЯ. Кроме того, мне совсем не нравится напоминать своему классу, что меня зовут мистер Хичкок, а вовсе не Хихи-чпок.

Джим уже столько раз выплевывал чай обратно, что пить его, наверное, стало невозможно.

– Вот потому на вчерашнем родительском собрании, – продолжал Пол, – я сказал его матери, что у ее сына есть ключ от моей квартиры, и накануне утром он видел меня голым.

– Возможно, ты нашел не самый лучший способ объясниться.

– Ну, задним умом я понимаю, что, наверное, мог бы сформулировать иначе. Мать Троя пришла в ярость и стала бить меня туфлей. Завучу пришлось ее оттаскивать.

Обиженная физиономия Пола спровоцировала всеобщее веселье.

– Не принимай на свой счет, Пол, – сказал я, – мы смеемся не над тобой.

– А я – над ним, – возразил Джим.

– Да и я, вообще-то, – тоже, – добавил Саймон.

Пол занялся проверкой домашних заданий, и, будь мы к нему добрее, школяры получили бы сегодня оценки повыше. Пол из тех учителей, что не способны управлять классом. Он чем-то выделялся – примерно так же, как выделяется ковыляющая за стадом раненая антилопа-гну. Он честно пытался не походить на подбитую антилопу-гну – даже когда один из учеников продал его машину.

Не знаю, зачем школьнику понадобилось пускаться на такое. Пол приходит в бешенство от куда более невинных вещей. Однажды он поставил нас в известность, что отныне будет доставать только свои волосы из того клубка, который забивает сливное отверстие в раковине, и как-то раз мы застукали его сидящим на корточках в пустой ванне: он пытался отделить рыжие волоски от остальных. Это вовсе не значит, что Пол – мелочный человек. Просто его раздражает, когда пасту выдавливают из тюбика не с того конца. На самом деле, его раздражает все, что касается нас.

Мы еще немного посидели на кухне, потом Джим заявил, что приготовит чай. Пол вставал на дыбы всякий раз, когда Джим предлагал заварить чай, потому что приготовление чая в исполнении Джима – квинтэссенция того, что раздражает Пола.

Джимов подход к приготовлению чая – триумф сонной неэффективности. Сначала он достает из шкафа чашки и расставляет их на подносе. Затем с растерянным видом замирает у раковины – словно пытаясь вспомнить, что же он собирался сделать. Потом до него доходит, и он оживленно достает из холодильника молоко. Разлив молоко по чашкам, вытаскивает пакетики с чаем и сует их в заварной чайник. А когда все готово, соображает, что достал лишнюю кружку, и ставит ее обратно в шкаф. Наконец, торжественно водрузив на поднос сахарницу, Джим облегченно вздыхает. И только потом включает чайник.

От этого ритуала Пола буквально корежило. Джим ведь не просто включал чайник в последнюю очередь – перед этим он наполнял его до самого верха, и чайник закипал целую вечность, а Джим стоял и ждал, изредка передвигая кружки на подносе. И все это время он совершенно не сознавал, что Пол готов взорваться от бешенства.

Как Пол ни крепился, позволить Джиму подобную неэффективность было свыше его сил. Я знал, что не пройдет и шестидесяти секунд, как он спросит, почему Джим сначала не включил чайник.

– Джим, почему ты сначала не включил чайник? – спросил Пол спустя три секунды.

– Чего?

– Я имею в виду, что все было бы гораздо быстрее, если бы ты сначала включил чайник. Понимаешь, перед тем, как достать кружки и все остальное…

Джим равнодушно пожал плечами:

– Так он же быстрее не закипит.

На то, чтобы понять логику Пола, ему требовалось не меньше времени, чем на приготовление чая.

– Быстрее не закипит, но закипит раньше, потому что ты раньше поставишь его. А пока чайник будет закипать, ты мог бы достать пакетики, молоко и все остальное.

Пол старательно сдерживал себя, чтобы не перейти на крик. Столь явное беспокойство соседа по квартире слегка озадачило Джима.

– Так никто же никуда не торопится. Так ведь? Саймон, ты же никуда не торопишься?

Саймон оторвался от газеты.

– Я? Нет.

– Никто не торопится, так что какая разница?

Пол побагровел. Единственное утешение – рыжая борода перестала выделяться на его лице.

– Это же самый неэффективный способ приготовления чая.

– Но ты ведь даже не пьешь чай.

– Потому и не пью, что меня раздражает, как ты его готовишь.

И Пол с яростным топотом вышел из комнаты. Джим ошеломленно оглядел нас.

– Я что, кладу в чай Пола сахар, а он пьет без сахара?

Саймон промямлил, что он так не думает. Джим пожал плечами, немного постоял над раковиной и через пять минут сообразил, что не нажал на чайнике кнопку.

Чай мы пили в созерцательном молчании. Саймон читал в «Сан»[3]3
  Английская бульварная газета


[Закрыть] рубрику «Дорогая Дейдра» – та смело разбиралась с сексуальными проблемами общественности, которые, по моему убеждению, являлись выдумкой журналистов из соседнего кабинета.

– «Деверь в любовниках», – зачитывал он. – «Дорогая Дейдра, я привлекательная блондинка, и, по словам чужих людей, у меня хорошая фигура. Как-то ночью, когда муж отсутствовал, зашел его брат, одно потянуло за другое, и в итоге мы оказались в постели…» – Он опустил газету. – Всегда так говорят: одно потянуло за другое. Но как именно одно тянет за другое, а? У меня ведь никогда ничего не получается. Я понимаю, что мужнин брат зашел в комнату, и понимаю, что они вместе оказались в постели. Но каким образом они перешли от первого этапа к последнему?

– Все очень просто, Саймон, – сказал Джим.

– Что? И как ты это делаешь?

– Знакомишься с девушкой.

– Так.

– Она приходит к тебе в гости, на кофе.

– Так. А что потом?

– Ну, одно тянет за другое.

После второй чашки чая я почувствовал, что у меня иссякли веские причины заставлять рекламное агентство томиться в ожидании и дальше, а потому забрал из своей комнаты кассету и двинул к станции метро «Балхам». Спустя тридцать минут я шагал по Бервик-стрит, где двое французских студентов с фотоаппаратом чуть не попали под машину, пытаясь воспроизвести обложку альбома «Оазиса» «С добрым утром, моя радость». Я люблю бывать в Сохо – здесь всегда царит возбуждение и поминутно что-то происходит; мне нравится ощущать себя частью Сохо. Здесь можно встретить людей, которые зарабатывают тысячу фунтов, читая закадровую текстовку для рекламы, а потом разом спускают деньги на креветку и авокадо на пшеничной лепешке, запивая все это кофе с молоком.

Я посмотрел на другую сторону улицы и заметил Хьюго из «DD&G» – он пялился в витрину магазина. Странно, подумал я. Зачем Хьюго пялиться в витрину второсортного ювелирного магазина, к тому же торгующего мелким оптом? Хьюго быстро огляделся и исчез за обшарпанной дверью, над которой болтался вихлястый красный фонарь. Я обалдел. Потом подошел к двери и заглянул внутрь. Рядом со входом на куске картона, присобаченного к стене липкой лентой, от руки было написано: "Новая модель. Весьма дружулюбная. Второй этаж" . Я взглянул на шаткую лестницу без ковра и спросил себя, что бы это значило. Может, Хьюго зашел лишь для того, чтобы предложить рекламные услуги или порекомендовать профессионала, способного придумать более броский рекламный слоган и без ошибок написать слово «дружелюбная»? Маловероятно. Я чувствовал себя отчасти заинтригованным, отчасти отвергнутым, словно Хьюго предал лично меня.

Я двинулся дальше по Бервик-стрит и вскоре вошел в приемную величественного офиса «DD&G». На стене висел сертификат, утверждавший, что компания заняла второе место на конкурсе радиорекламы в номинации «Лучшая реклама в области инвестиций и банковского дела». Наверняка Хьюго сделал вид, будто отлучился купить жене поздравительную открытку ко дню рождения, поэтому кассету пришлось оставить на попечение секретарши, с отсутствующим видом сидевшей у окна в роскошном обрамлении живых цветов.

С работой на эту неделю было покончено. Пришло время отправиться в Северный Лондон. Наступил час пик, и я еле втиснулся в поезд вместе с теми, кто провел день в трудах праведных. Сотни потных служащих прижимались друг к другу, умудряясь при этом делать вид, будто кроме них в вагоне нет ни души. Руки, согнутые под немыслимыми углами, держат книги в мягких обложках, перегнутые на корешке. Шеи вытянуты, чтобы прочесть строчку из газеты соседа. Христиане перечитывают Библию так, словно видят ее впервые.

Внезапно неподалеку освободилось место, и я начал пробираться к нему, стараясь держаться в рамках приличий и не впадать в такое недостойное поведение, как спешка. Сев, я удовлетворенно выдохнул, но радость быстро сменилась беспокойством. Прямо передо мной стояла женщина, платье обтягивало неопределенную выпуклость. Шестой месяц беременности или она просто, скажем так… немножко фигуриста? Наверняка не скажешь. Я изучил ее с ног до головы. Ну, почему бы ей не намекнуть? Почему у нее нет пакета из магазина для беременных, или она не оделась в одну из тех старомодных кофт, что вопят: «Да, беременная я!» Я осмотрел ее еще раз. Во всех остальных местах платье свободно свисало; материал был туго натянут лишь на округлом животе. Что хуже – не уступить место беременной женщине или предложить сесть женщине, которая не беременна, а просто толстая? Может, именно поэтому мужчины раньше уступали места всем женщинам без разбору – чтобы не мучиться над дилеммой. По всей видимости, никого из окружающих этот вопрос не волновал, но я чувствовал, что должен поступить благородно.

– Простите, не желаете присесть? – сказал я, вставая.

– С какой это стати? – вызывающе спросила она.

Вот черт.

– Ну-у… вы выглядите немного усталой… а я все равно выхожу на следующей, – солгал я.

Она заняла мое место, а мне пришлось выйти из вагона, чтобы не раскрылся обман. Я пробился через толпу на платформе и влез в тот же поезд двумя вагонами впереди. Небеременная женщина проводила меня странным взглядом – но не настолько странным, как пятнадцать минут спустя, когда мы оба проходили через турникеты на станции «Кентиш-таун».

Стоило выбраться на свежий воздух, как зазвонил мобильник. Хьюго извинился, что я его не застал, но всю вторую половину дня ему пришлось мотаться туда-сюда. Совершенно излишняя подробность. Музыкой он остался доволен – мне удалось создать что-то «прямо-таки охренительно кайфовое». Хотя обычно я считаю Хьюго человеком неискренним и не доверяю его суждениям, в этот раз я готов был сделать исключение. Я всегда сомневался в качестве своих музыкальных отрывков. Как только в голове складывается приличная мелодия, мне начинает казаться, будто я ее у кого-то стащил, поэтому любую похвалу проглатываю с жадностью. К сожалению, музыку я сочинил всего лишь для радиорекламы, да и агентство вряд ли сделает Хьюго продюсером, так что ее все равно никто никогда не услышит. Я знал об этом, еще берясь за работу, но знал также и то, что смогу выполнить ее быстро, за нее хорошо заплатят, и благодаря ей я смогу расслабиться пару дней в своем уютном коконе.

Я свернул в тупик Бартоломью. Вдоль улицы выстроились высокие монолиты серых мусорных баков на колесиках, подобно статуям с острова Пасхи, бесстрастно ожидающим незваных гостей. Я подошел к дому номер 17 и вставил ключ в замок. Открыл дверь, и на меня выплеснулись хаос и шум.

– Папа! – радостно завопила моя двухлетняя дочь Милли, вылетая из коридора и обхватывая меня за ногу.

Магнитофон орал детские стишки. Альфи, мой грудной сын, довольно дергал конечностями у материнской груди.

– Я тебя так рано не ждала, – улыбнулась Катерина.

Я осторожно пробрался между деревянными кубиками, разбросанным на ковре, поцеловал жену и забрал у нее Альфи.

– Знаешь, что? Я закончил работу, и в эти выходные свободен.

– Потрясающе, – сказала она. – Тогда у нас двойной праздник. Угадай, кто сегодня пописал в горшок?

– Неужели ты, Милли?

Милли кивнула, преисполненная гордости, которая уступала лишь гордости ее матери.

– И совсем-совсем не попала на пол, правда, Милли? У тебя получается лучше, чем у твоего папочки, хотя ему уже тридцать два.