Текст книги "Царствующие жрецы Гора"

Автор книги: Джон Норман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 19 страниц)

3. ПАРП

Послышался неожиданный звон цепей, и я увидел двух больших белых ларлов. Звери на мгновение застыли, обнаружив мое присутствие, потом мгновенно повернулись и бросились ко мне, насколько позволяли натянувшиеся цепи.

Копье осталось у меня в руке.

Оба зверя были прикованы, толстые цепи начинались у их украшенных драгоценностями ошейников; они-то и сдержали ужасный бросок. Одного ларла отбросило назад, настолько сильно он на меня кинулся, второй какое-то мгновение стоял вертикально, нависая надо мной, как дикий жеребец, его мощные когти резали воздух, он пытался разорвать удерживающую его цепь.

Потом оба звери сели на расстоянии вытянутой цепи, рыча, злобно глядя на меня, изредка пытаясь подтянуть меня лапой к своим ужасным челюстям.

Я был поражен. Но старался держаться от зверей как можно дальше, хотя никогда раньше не видел белых ларлов.

Огромные звери, превосходные образцы, не менее восьми футов в плечах.

Верхние клыки, как кинжалы в челюсти, в фут длиной и выступают за нижнюю челюсть, как у саблезубых тигров. Четыре носовых щели каждого животного широко раскрыты, звери возбужденно и тяжело дышат. Длинные хвосты с кисточкой на конце хлещут по сторонам.

Затем больший по размеру ларл почему-то утратил ко мне интерес. Он встал, принюхался, повернулся ко мне боком и как будто отказался от всякого намерения причинить мне вред. Мгновение спустя я понял, в чем дело: он быстро повернулся, лег на бок и протянул ко мне задние лапы. Я в ужасе поднял щит: изменив позу, он на целых двадцать футов увеличил радиус пространства, куда допускала его цепь. Две большие когтистые лапы ударили меня по щиту и отбросили к утесу. Я покатился и постарался быстрее вернуться, так как удар отбросил меня в пределы досягаемости второго зверя. Плащ и одежда на спине у меня были разорваны когтями второго ларла.

Я с трудом встал.

– Прекрасно сделано, – сказал я ларлу.

Я был на волосок от гибели.

Теперь оба зверя страшно разъярились: они понимали, что я больше не поддамся на их примитивную уловку. Меня восхитили эти ларлы, они казались почти разумными. Да, сказал я себе, хорошо было сделано.

Я осмотрел щит и обнаружил десять широких разрывов в покрывавшей его коже. Спина промокла от крови: когти второго ларла добрались до тела. Кровь должна была быть теплой, но я чувствовал холод. Она замерзала у меня на спине. Теперь не оставалось другого выхода, только вперед, если смогу. Без таких маленьких, но необходимых предметов, как иголка и нитка, я, несомненно, замерзну. В Сардаре нет дерева, значит не из чего разжечь костер.

Да, повторил я про себя мрачно, хотя и улыбаясь и глядя на ларлов: хорошо было сделано, слишком хорошо.

И тут я услышал звон цепей и увидел, что цепи не прикреплены к кольцам на скале, а исчезают в двух круглых отверстиях. Теперь цепи медленно втягивали внутрь, к крайнему раздражению зверей.

Место, на котором я оказался, значительно шире тропы: тропа неожиданно расширилась, превратившись в большую круглую площадку, на которой я и обнаружил прикованных ларлов. С одной стороны площадка заканчивалась вертикальной скалой; скала изгибалась, создавая нечто вроде чашеобразного углубления; по другую стороны площадка обрывалась в крутую пропасть, но частично ограничивалась другим утесом: это начиналась вторая гора, которая соединялась с той, на которую я поднимался. Круглые отверстия, куда уходили цепи ларлов, находились в этих двух противоположных утесах. И между утесами открывался узкий проход. Насколько я мог видеть, он заканчивался тупиком. Да, решил я, эта внешне непроницаемая стена вполне может скрывать вход в зал царей-жрецов.

Почувствовав натяжение цепей, звери начали отступать к утесам, теперь они сидели, прижавшись к стенам, цепи их превратились в короткие привязи. Мне показалась прекрасной снежная белизна их шкур. Звери угрожающе рычали, изредка поднимали лапу, но не делали попыток вырваться.

Мне не пришлось долго ждать. Прошло не более десяти горянских инов, как часть скалы неожиданно отошла назад, обнаружив проход в камне, примерно в восемь квадратных футов.

Некоторое время я колебался: откуда мне знать, что цепи не отпустят, когда я окажусь между зверями. Откуда мне знать, что ждет меня в темном проходе? Но тут я увидел в нем какое-то движение, показалась низкорослая круглая фигура в белой одежде.

К моему изумлению, из прохода, щурясь на солнце, вышел человек. В белой одежде, похожей на одеяния посвященных. В сандалиях. Краснощекий, с лысой головой. С бачками, которые от ветра весело шевелились на его невыразительном лице. Маленькие яркие глаза под густыми белыми бровями. Больше всего я удивился, увидев, что он держит небольшую круглую трубку, из которой тянется струйка дыма. Табак на Горе неизвестен, хотя есть другие порочные привычки, занимающие его место; в особенности часто жуют листья растения канда, вызывающие наркотическое действие; как ни странно, корни этого растения, если их высушить и измельчить, смертельно ядовиты.

Я внимательно разглядывал маленького полного джентльмена, фигура которого так не соответствовала массивному каменному входу. Мне казалось невероятным, что он может быть опасен, что его хоть что-то может связывать с ужасными царями-жрецами Гора. Он слишком добродушен, слишком открыт и бесхитростен, слишком откровенен и явно рад мне. Невозможно было не почувствовать влечения к нему; я понял, что он мне нравится, хотя мы только что встретились, и что хочу, чтобы и я понравился ему; я чувствовал, что нравлюсь ему, и мне самому это было приятно.

Если бы я встретил его в своем мире, этого маленького полного веселого джентльмена, с его ярким лицом и добродушными манерами, я решил бы, что он англичанин, из числа тех, кого так редко можно встретить в наши дни. Если бы такой встретился в восемнадцатом столетии, он оказался бы жизнерадостным шумным деревенским сквайром, нюхающим табак, считающим себя центром земли, любящим подшутить над пастором и ущипнуть служанку; в девятнадцатом веке ему бы принадлежал старый книжный магазин, и он работал бы за высоким столом, очень старомодным, держал бы свои деньги в носке, раздавал бы их всем по первой просьбе и публично читал вслух Чосера и Дарвина, вызывая ужас посетительниц и местных священников; в мое время такой человек мог быть только профессором колледжа, потому что других убежищ в моем мире для таких людей почти не осталось; можно представить себе его укрывшимся в университетском кресле, может быть, даже с подагрой, он отдыхает в своей должности, попыхивая трубкой, любитель эля и старинных замков, поклонник непристойных песен елизаветинского времени, которое считает частью богатого литературного наследия прошлого и с которым знакомит поколения недавних выпускников Этона и Харроу. Маленькие глазки, мигая, рассматривали меня.

Я вздрогнул, заметив, что зрачки у этого человека красные.

Лицо его чуть заметно раздраженно поморщилось, и мгновение спустя он снова стал прежним веселым и добродушным.

– Идем, идем, – сказал он. – Заходи, Кабот. Мы тебя ждем.

Он знает мое имя.

Кто меня ждет?

Но, конечно, он должен знать мое имя, а те, что ждут, это цари-жрецы Гора.

Я забыл о его глазах, почему-то мне это перестало казаться важным. Может, подумал, что ошибся. Но я не ошибся. Человек отступил в проход.

– Идешь? – спросил он.

– Да.

– Меня зовут Парп, – сказал он, еще больше отодвигаясь внутрь. Затянулся, выпустил дым. Повторил: – Парп, – и снова затянулся.

Руку он не протянул.

Я молча смотрел на него.

Странное имя для царя-жреца. Не знаю, чего я ожидал. Он, казалось, почувствовал мое удивление.

– Да, – сказал человек, – Парп. – Он пожал плечами. – Не очень подходящее имя для царя-жреца, но я и не очень царь-жрец. – Он захихикал.

– Ты царь-жрец? – спросил я.

Снова на его лице появилась мгновенная тень раздражения.

– Конечно, – сказал он.

Казалось, сердце мое остановилось.

В этот момент один из ларлов неожиданно рявкнул. Я вздрогнул, но, к моему изумлению, человек, назвавший себя Парпом, побелевшей рукой сжал трубку и задрожал от ужаса. Через мгновение он пришел в себя. Мне показалось странным, что царь-жрец так боится ларлов.

Не взглянув, иду ли я за ним, он неожиданно повернулся и пошел в глубь прохода.

Я подобрал свое оружие и пошел за ним. Только грозный рев прикованных ларлов, когда я проходил между ними, убеждал меня, что я не сплю, что я действительно пришел к залу царей-жрецов.

4. ЗАЛ ЦАРЕЙ-ЖРЕЦОВ

Как только я двинулся за Парпом по коридору, вход за мной закрылся. Помню, как я бросил последний взгляд на Сардарский хребет, на тропу, по которой пришел, на голубое небо и двух снежных ларлов, прикованных по обе стороны от входа.

Мой хозяин не разговаривал, он весело шел вперед, и дым из маленькой круглой трубки почти непрерывно окутывал его лысую голову и бачки и плыл по коридору.

Коридор освещен лампами – энергетическими шарами, такими же, какие я видел в туннелях Марлениуса под стенами Ара. Ни в освещении, ни в конструкции коридора ничего не показывало, что каста строителей царей-жрецов, если таковая у них есть, хоть в чем-то превосходит людей на равнинах. К тому же в коридоре не было никаких украшений, мозаик, ковров, шпалер, которыми горяне так любят украшать свои жилища. Насколько я мог судить, у царей-жрецов нет искусства. Может быть, они считают его бесполезным отвлечением от более интересующих их ценностей: размышлений, изучения жизни людей, манипулирования ими.

Я заметил, что коридор, по которому мы идем, очень древний. Его отполировали сандалии бесчисленного количества мужчин и женщин, прошедших там же, где иду я, может, тысячу лет назад, может, вчера или даже сегодня утром.

И тут мы оказались в большом зале. Зал без всяких украшений, но сам размер придавал ему строгое величие.

Я вступил на порог этого зала, или помещения, испытывая благоговейное чувство.

Я оказался на площади под огромным правильным куполом, диаметром не менее тысячи ярдов. Купол из какого-то прозрачного вещества, может, особого стекла или пластика, потому что стекло и пластик, знакомые мне, не выдержали бы напряжения, создаваемого таким сооружением. Над куполом знакомое голубое небо.

– Входи, входи, Кабот, – пригласил Парп.

Я вошел вслед за ним. Под огромным куполом ничего нет, только в самом центре высокий помост, а на нем большой трон, вырезанный из камня.

Нам потребовалось немало времени, чтобы добраться до помоста. Наши шаги глухо отдавались в пустоте над каменным полом. Наконец мы подошли.

– Жди здесь, – сказал Парп, указав на место за кольцом, окружавшим помост.

Я не встал точно в указанном им месте, а в нескольких футах от него, хотя и за пределами кольца.

Парп поднялся по десяти ступеням на помост и сел на каменный трон. Он представлял странный контраст строгому величию этого трона. Его ноги в сандалиях не доставали до пола; усаживаясь поудобнее, он слегка поморщился.

– Откровенно говоря, – сказал Парп, – я считаю ошибочным, что мы в Сардаре мало внимания уделяем удобствам. – Он пытался принять удобную позу. – Например, на таком троне вполне уместны были бы подушки. Как ты считаешь, Кабот?

– На таком троне они неуместны, – сказал я.

– Да, – согласился Парп, – вероятно, ты прав.

Он искусно выбил из трубки пепел, разбросав его и остатки невыкуренного табака по помосту.

Я, не двигаясь, смотрел на него.

Он порылся в кисете, висевшем у него на поясе, достал оттуда пластиковый пакет. Я внимательно следил за каждым его движением. Нахмурился, увидев, что он достает из пакета табак и снова набивает трубку. Он снова порылся и достал маленький узкий цилиндрический серебристый предмет. На мгновение мне показалось, что он направляет его на меня.

Я поднял свой щит.

– Ну, Кабот! – с некоторым нетерпением сказал Парп и с помощью этого предмета раскурил трубку.

Я чувствовал себя глупо.

Парп начал удовлетворенно курить. Ему пришлось немного повернуться, чтобы смотреть на меня, так как я не встал точно в указанном им месте.

– Я бы хотел, чтобы ты был более сговорчив, – сказал он.

Постучав по полу концом копья, я встал туда, куда он указал.

Парп захихикал и продолжал курить.

Я молчал, он курил. Потом снова, как и прежде, выбил трубку о край трона, снова наполнил ее. Снова зажег маленькой серебристой зажигалкой и откинулся на спинку трона. Смотрел на купол, так высоко над нами, на уходящую вверх струйку дыма.

– Как тебе понравился путь по Сардару? – спросил Парп.

– Где мой отец? Что случилось с городом Ко-ро-ба? – Голос у меня перехватило. – Где Талена, моя вольная спутница?

– Надеюсь, дорога была приятной, – сказал Парп.

Я почувствовал, как кровь у меня разгорается.

Парп не обращал на это внимания.

– Не у всех этот путь так благополучно заканчивается, – сказал он.

Я сжал копье.

Вся ненависть всех этих лет, которую я накапливал к царям-жрецам, теперь неконтролируемо, медленно, яростно охватывала меня, дикая и свирепая, огонь ярости захватил меня, поглотил, он раздувался, он кипел в моем теле, в моем взгляде, он жег воздух, разделявший меня и Парпа. Я воскликнул:

– Отвечай мне. Скажи то, что я хочу знать!

– В пути по Сардару, – невозмутимо продолжал Парп, – путника прежде всего поджидает негостеприимное окружение, например, суровая погода, особенно зимой.

Я поднял копье, и мои глаза, должно быть, ужасные в прорезях шлема, нацелились в сердце сидевшего на троне человека.

– Говори! – воскликнул я.

– Ларлы, – продолжал Парп, – тоже серьезная помеха.

Я закричал от гнева, готовясь бросить копье, но сдержался: я не мог просто так убить его.

Парп, улыбаясь, попыхивал трубкой.

– Весьма разумно с твоей стороны, – сказал он.

Я мрачно смотрел на него, гнев мой схлынул. Я чувствовал свою беспомощность.

– Понимаешь, ты не можешь причинить мне вреда, – сказал Парп.

Я удивленно смотрел на него.

– Не можешь, – повторил он. – Если хочешь, брось копье.

Я взял копье и бросил его к основанию помоста. Пахнуло жаром; я, ошеломленный, отступил. Потряс головой, чтобы разогнать алые круги перед глазами.

У подножия помоста лежала кучка пепла и несколько капель расплавленной бронзы.

– Вот видишь, – сказал Парп, – оно бы до меня не долетело.

Теперь я понял, какова цель кольца, окружавшего трон.

Снял шлем и положил щит на пол.

– Я твой пленник.

– Вздор, – ответил Парп. – Ты мой гость.

– Меч я сохраню, – сказал я. – Если он тебе нужен, тебе придется отбирать его у меня.

Парп добродушно рассмеялся, его маленькое круглое лицо затряслось на тяжелом троне.

– Уверяю тебя, – сказал он, – мне твой меч не нужен. – Хихикая, он смотрел на меня. – И ты не нужен, – добавил он.

– А остальные?

– Какие остальные?

– Остальные цари-жрецы, – сказал я.

– Боюсь, – ответил Парп, – что я здесь единственный.

– Но ты ведь сказал: «Мы ждем», – возразил я.

– Неужели я так сказал?

– Да.

– Ну, это просто оборот речи.

– Понятно, – сказал я.

Парп, казалось, встревожился, Что-то его отвлекало.

Он взглянул на купол. Становилось поздно. Парп, кажется, начинал нервничать. Он все чаще вертел в руках трубку, просыпал табак.

– Расскажешь ли ты о моем отце, о моем городе, о моей возлюбленной? – спросил я.

– Может быть, – ответил Парп, – но сейчас ты устал от пути.

И правда, я устал и проголодался.

– Нет, – сказал я, – мы будем говорить сейчас.

Почему-то Парп все больше нервничал. Небо над куполом теперь посерело и потемнело. Быстро приближалась горянская ночь, обычно темная, полная звезд.

Где-то далеко, может, сквозь какой-то коридор, ведущий к залу царей-жрецов, я услышал рычание ларла.

Парп, казалось, задрожал на троне.

– Царь-жрец боится ларла? – спросил я.

Парп захихикал, но не так весело, как обычно. Я не понимал причины его беспокойства.

– Не бойся, – сказал он, – они хорошо привязаны.

– Я не боюсь, – спокойно ответил я.

– А я, должен признаться, так и не смог привыкнуть к их ужасному реву.

– Ты царь-жрец, – сказал я, – тебе достаточно поднять руку и уничтожить их.

– Какой прок в мертвом ларле? – спросил в ответ Парп.

Я не ответил.

И удивился, почему мне позволено было пересечь Сардар, найти зал царей-жрецов, предстать перед троном.

Неожиданно послышался далекий, раскатистый звук гонга, глухой, но пронизывающий звук; он доносился откуда-то изнутри.

Парп вскочил, лицо его побледнело.

– Свидание окончено, – провозгласил он. И оглянулся с плохо скрываемым ужасом.

– А что со мной, твоим пленником? – спросил я.

– Моим гостем, – раздраженно поправил Парп, чуть не выронив свою трубку. Он постучал ею о трон и сунул в кисет.

– Твоим гостем? – переспросил я.

– Да, – выпалил Парп, посматривая вправо и влево. – До того времени, пока не придет пора тебя уничтожить.

Я стоял молча.

– Да, – повторил он, глядя на меня, – пока не придет пора тебя уничтожить.

Он смотрел на меня сверху вниз в надвигающейся тьме зала царей-жрецов, и зрачки его глаз на мгновение сверкнули, ярко, как расплавленная медь. И я понял, что не ошибся. У него глаза не такие, как у меня, как у других людей. Я понял, что Парп не человек.

Снова послышался звук большого невидимого гонга, глухой, раскатистый, отдающийся в огромной зале царей-жрецов.

С криком ужаса Парп последний раз дико оглядел зал и скрылся за спинкой трона.

– Подожди! – закричал я.

Но он исчез.

Осторожно косясь на кольцо, я обошел его по периметру и оказался за троном. Ни следа Парпа. Я обошел вокруг всего кольца и снова остановился перед троном. Взял шлем и бросил его к помосту. Он шумно покатился по ступенькам. Я пересек кольцо: по-видимому, после ухода Парпа сделать это можно.

Снова прозвучал далекий гонг, и снова зал царей-жрецов, казалось, наполнился зловещими отголосками. Это был третий удар. Я удивился тому, что Парп так испугался ударов гонга, наступления ночи.

Я осмотрел трон и не нашел за ним ни следа двери. Однако я знал, что выход существует. Хоть я и не касался Парпа, но был уверен, что он так же осязаем и материален, как вы или я. Он просто не мог исчезнуть.

Снаружи наступила ночь.

Сквозь купол я видел три луны Гора и яркие звезды над ними.

Они прекрасны.

Повинуясь порыву, я сел на большой трон в зале царей-жрецов, достал меч и положил его себе на колени.

И вспомнил слова Парпа:

– Пока не придет время тебя уничтожить.

Я почему-то рассмеялся, и мой смех был смех воина Гора, бесстрашный, могучий, он раскатился в одиночестве и пустоте зала царей-жрецов.

5. ВИКА

Я пришел в себя от успокаивающего прикосновения губки ко лбу.

Схватил руку, державшую губку, и обнаружил, что это рука девушки.

– Кто ты? – спросил я.

Я лежал на спине на большом каменном возвышении, примерно в двенадцать квадратных футов. Подо мной, спутанные и переплетенные, тяжелые спальные шкуры, толстые меховые покрывала, многочисленные простыни алого шелка. На возвышении разбросано также несколько желтых шелковых подушек.

Я находился в большой комнате, не менее сорока квадратных футов; спальное возвышение в одной стороне, но стены не касается. Стены темного камня, в них лампы. Мебель состоит главным образом из двух или трех шкафов у стены. Окон нет. Во всем отпечаток аскетизма. Дверей нет, но в комнату ведет большой открытый вход, примерно двенадцати футов в ширину и восемнадцати в высоту. Сквозь него виден коридор.

– Пожалуйста, – сказала девушка.

Я отпустил ее руку.

Девушка хорошенькая: светлые волосы, цвета летней соломы; волосы прямые, падают на спину и перевязаны полоской белой ткани. Глаза голубые и мрачные. Губы, полные и красные, способные разорвать сердце мужчины, надуты; губы чувственные, слегка мятежные, слегка презрительные.

Она склонилась у возвышения.

За ней, на полу, сосуд из полированный бронзы, полный воды, полотенце и горянский бритвенный нож с прямым лезвием.

Я коснулся подбородка.

Пока я спал, она меня побрила.

Я вздрогнул, представив себе лезвие у горла.

– У тебя легкое прикосновение, – сказал я.

Она склонила голову.

На ней длинное простое белое платье без рукавов, падающее благородными классическими складками. Вокруг горла изящно обернут белый шелковый шарф.

– Я Вика, – сказала она, – твоя рабыня.

Я сел, скрестив ноги по-горянски. Потряс головой, чтобы прогнать остатки сна.

Девушка встала, отнесла сосуд к раковине в углу комнаты и вылила воду.

Походка у нее хорошая.

Потом она провела рукой мимо стеклянного диска на стене, и из скрытого отверстия полилась в раковину вода. Девушка ополоснула сосуд, снова наполнила его водой, потом достала из шкафа другое полотенце из мягкой льняной ткани. Подойдя к спальному возвышению, она склонилась передо мной, подняв сосуд. Я принял у нее сосуд и сначала напился, а потом, поставив его рядом, умылся. Вытер лицо полотенцем. Она взяла бритвенный нож, использованное полотенце и сосуд и отошла к стене.

Очень грациозная, очень красивая девушка.

Снова ополоснула сосуд и поставила к стене сушить. Промыла и вытерла нож и положила в шкаф. Движением руки, не прикасаясь к стене, открыла в ней небольшое круглое отверстие и бросила туда два использованных полотенца. Когда они исчезли, круглая дверца закрылась.

Девушка вернулась к спальному возвышению и опустилась на колени в нескольких футах от меня.

Мы смотрели друг на друга.

Молчали.

Спина у нее прямая; склонившись, она опирается на пятки. В глазах горит раздраженная ярость или бессильный гнев. Я улыбнулся ей, но она не улыбнулась в ответ, посмотрела на меня сердито.

Когда она снова подняла голову, я посмотрел ей прямо в глаза; некоторое время мы так смотрели в глаза друг другу, потом она опустила взгляд.

Когда она подняла голову, я коротким жестом пригласил ее придвинуться.

В глазах ее мелькнуло гневное возмущение, но она встала, медленно приблизилась ко мне и склонилась у самого возвышения. Я, по-прежнему сидя на возвышении скрестив ноги, наклонился, взял ее голову в руки и привлек к себе. Она склонилась, с поднятым ко мне лицом. Чувственные губы слегка раздвинулись, я почувствовал, что дышит она глубоко и часто. Я отнял руки, но ее голова не отодвинулась. Я медленно развернул белый шелковый шарф у нее на шее.

Глаза ее затуманились гневными слезами.

Как я и ожидал, на ее белом горле тонкий, плотно прилегающий ошейник горянской рабыни.

Подобно другим таким же ошейникам, он запирается маленьким замком на шее.

– Видишь, – сказала девушка, – я тебе не солгала.

– Твое поведение, – ответил я, – не похоже на поведение рабыни.

Она встала и попятилась, прижав руки к платью на плечах.

– И все-таки я рабыня. – Она отвернулась. – Хочешь посмотреть мое клеймо? – презрительно спросила она.

– Нет.

Итак, она рабыня.

Но на ошейнике не написано имя владельца и название города, как я ожидал. Там только номер – горянский, соответствующий по нашему счету 708.

– Можешь сделать со мной, что хочешь, – сказала девушка, повернувшись ко мне лицом. – Пока ты в этой комнате, я принадлежу тебе.

– Не понимаю, – сказал я.

– Я рабыня комнаты.

– Не понимаю, – повторил я.

– Это значит, – раздраженно сказала она, – что я заключена в этой комнате и принадлежу всякому, кто в нее входит.

– Но ведь ты можешь выйти, – возразил я.

И указал на широкий вход, в котором не было ни двери, ни решетки, и на коридор за ним.

– Нет, – с горечью сказала она, – я не могу выйти.

Я встал, миновал вход и оказался в длинном каменном коридоре, который уходил в обоих направлениях, насколько хватал глаз. Он был освещен энергетическими шарами-лампами. В коридоре, на равном, но большом – не менее пятидесяти ярдов друг от друга – расстоянии видны были многочисленных входы, точно такие же, как мой. Из одной комнаты никак нельзя было заглянуть в другую. Но ни в одном входе-портале я не видел дверей, не было даже петель.

Стоя снаружи в коридоре, я протянул девушке руку.

– Пошли, – сказал я, – опасности нет.

Она отбежала к дальней стене и прижалась к ней.

– Нет! – воскликнула она.

Я рассмеялся и зашел в комнату.

Она отодвигалась от меня в ужасе, пока не оказалась в углу.

Закричала и вцепилась в камни.

Я взял ее на руки, но она сопротивлялась, как кошка, и кричала. Я хотел убедить ее, что опасности нет, что ее страхи беспочвенны. Она исцарапала мне лицо.

Я рассердился, ударил ее, она повисла у меня на руках.

Я понес ее к входу.

– Не надо, – прошептала она полным ужаса голосом, – пожалуйста, хозяин, не надо!

Голос ее звучал так жалко, что я отказался от своего плана и отпустил ее, хотя ее страх меня раздражал.

Она упала на пол, дрожа и плача, прижалась к моим ногам.

– Не надо, хозяин, – умоляла она.

– Ну, хорошо.

– Смотри, – сказала она, указывая на вход.

Я посмотрел, но ничего не увидел, только каменные бока портала и на каждом три круглых красных купола, каждый примерно в четыре дюйма шириной.

– Они безвредны, – сказал я, потому что сам несколько раз проходил мимо. Чтобы продемонстрировать это, я снова вышел из комнаты.

Стоя снаружи, я заметил кое-что, чего не увидел раньше. Над входом был вырезан горянский номер 708. Теперь я понял значение числа на ошейнике девушки. Я вернулся в комнату.

– Видишь, они безвредны.

– Для тебя, – ответила она, – но не для меня.

– Как это?

Она отвернулась.

– Рассказывай, – строго сказал я.

Она посмотрела на меня.

– Ты приказываешь?

Я не хотел ей приказывать.

– Нет.

– Тогда я тебе не расскажу.

– Ну, хорошо, – сказал я, – приказываю.

Она негодующе, со страхом и слезами посмотрела на меня.

– Говори, рабыня, – приказал я.

Она в гневе прикусила губу.

– Повинуйся.

– Может быть, – ответила она.

Я в гневе подошел к ней и схватил за руки. Она посмотрела мне в глаза и задрожала. Увидела, что должна будет говорить. Покорно опустила голову.

– Повинуюсь, – сказала она, – хозяин.

Я отпустил ее.

Она снова отвернулась и отошла к дальней стене.

– Давным-давно, – сказала она, – когда я впервые пришла в Сардар и нашла зал царей-жрецов, я была молодой и глупой. Я считала, что цари-жрецы очень богаты, и я, с моей красотой… – она повернулась, посмотрела на меня и откинула голову… – я ведь красива, правда?

Я посмотрел на нее. Хоть лицо ее было в слезах, волосы растрепались, одежда измялась, она была прекрасна, еще прекрасней в своем расстройстве, потому что оно уничтожило холодную отчужденность, с которой она держалась вначале. Я знал, что теперь она меня боится, но не понимал, почему. Это имеет какое-то отношение к двери, она боится, что я заставлю ее выйти.

– Да, ты прекрасна.

Она горько рассмеялась.

– И вот я, – продолжала она, – вооруженная своей красотой, решила прийти в Сардар и отобрать у царей-жрецов их богатство и силу, потому что мужчины всегда хотели служить мне, давали мне все, что я хотела, а разве цари-жрецы не мужчины?

Люди приходят в Сардар по самым неожиданным причинам, но то, что рассказала Вика, казалось мне невероятным. Только избалованная, высокомерная, честолюбивая девушка могла до такого додуматься, к тому же, как она сама сказала, молодая и глупая.

– Я стала бы убарой всего Гора, – смеялась она, – у меня за спиной были бы цари-жрецы и все их богатства и несказанная сила.

Я молчал.

– Но когда я пришла в Сардар… – она вздрогнула. Губы ее шевелились, но она, казалось, не в состоянии говорить.

Я подошел к ней, положил руки ей на плечи. Она не сопротивлялась.

– Вот это, – сказала она, указывая на маленькие круглые купола по обе стороны от входа.

– Не понимаю, – ответил я.

Она высвободилась и подошла к входу. Когда до входа оставался примерно ярд, красные выпуклости засветились.

– В Сардаре, – сказала она, поворачиваясь ко мне и дрожа, – меня отвели в туннель и надели на голову отвратительный металлический шар с проводами и огоньками, а когда меня освободили, мне показали металлическую пластинку и сказали, что на ней записан мой мозг, все мои воспоминания, самые старые, самые первые – все там.

Я слушал внимательно, зная, что девушка, даже принадлежащая к высшей касте, мало что может понять из происшедшего с ней. Цари-жрецы разрешают представителям высших каст на Горе доступ только к знаниям второго уровня. Низшие касты получают только отрывочные сведения знаний первого уровня. Я полагал, что есть и третий уровень, предназначенный только для самих царей-жрецов, и рассказ девушки подтверждал мое предположение. Я сам не разобрался бы в действии машины, о которой она говорила, но ее назначение и теоретические принципы в целом мне были ясны. Она говорила о сканере мозга, который делает трехмерные микросрезы, особенно наиболее глубоких и наименее подверженных изменениям участков мозга. Получившаяся в результате пластина-запись более индивидуальна, чем отпечатки пальцев; она так же уникальна и неповторима, как ее жизнь; в сущности это и есть физическая модель ее жизни, изоморфный аналог ее прошлого, всего, что она испытала.

– Эта пластинка, – сказала она, – хранится в туннелях царей-жрецов, а эти, – она вздрогнула и указала на выпуклости, несомненно, сенсоры какого-то типа, – ее глаза.

– Должна существовать какая-то связь, может быть, луч между пластинкой и ими, – сказал я, осматривая выпуклости.

– Ты странно говоришь, – заметила она.

– А что произойдет, если ты пройдешь между ними?

– Мне показывали. – Глаза ее были полны ужаса. – Провели между ними девушку, которая, по их мнению, не исполняла свои обязанности.

Я неожиданно вздрогнул.

– По их мнению?

– По мнению царей-жрецов, – просто ответила она.

– Но ведь есть только один царь-жрец, – сказал я. – Он называет себя Парп.

Она улыбнулась, но не ответила. Печально покачала головой.

– Ах, да, Парп.

Я думал, что когда-то здесь было больше царей-жрецов. Может, Парп последний из них. Не может быть, чтобы такое огромное сооружение, как зал царей-жрецов, построил он один.

– Что случилось с девушкой? – спросил я.

Она содрогнулась.

– Как ножи и огонь.

Теперь я понял, почему она так боялась покинуть комнату.

– Ты пыталась закрываться? – спросил я, глядя на бронзовый сосуд у стены.

– Да, – ответила она, – но глаза знают. – Она печально улыбнулась. – Они видят сквозь металл.

Я удивился.

Она подошла к стене и подняла бронзовый сосуд. Закрывая им лицо, как щитом, приблизилась к входу. Выпуклости снова засветились.

– Видишь, – сказала она, – они знают. Они видят сквозь металл.

– Понимаю.

Я молча поздравил царей-жрецов с эффективностью их оборудования. Очевидно, лучи, исходящие из этих сенсоров и расположенные в части спектра, которую не воспринимает глаз человека, способны проникать через молекулярные структуры, как рентгеновские лучи проникают сквозь тело человека.

Вика угрюмо смотрела на меня.

– Я пленница в этой комнате уже девять лет.

– Мне жаль, – сказал я.

– Я пришла в Сардар, – рассмеялась она, – чтобы завоевать царей-жрецов и отобрать у них богатство и силу.

И, расплакавшись, побежала к дальней стене. Стоя лицом к ней, она продолжала плакать.