Текст книги "Зима в Непале"

Автор книги: Джон Моррис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 13 страниц)

Лагерь пришлось разбить на дальнем конце летного поля, где не было ни тени, ни воды, но делать было нечего: все пространство вокруг аэропорта покрывал толстый слой мелкой пыли, которая при малейшем дуновении ветерка спирально поднималась в воздух. В сотне ярдов от нашей палатки лежали останки «дакоты» – она разбилась несколько недель назад. Причины катастрофы еще не расследовались. Два солдата непальской армии круглые сутки стояли на часах возле груды искореженного металла. Когда мы хотели подойти поближе, они попросили нас удалиться.

Утром я пошел к начальнику аэропорта. По расписанию между Бхайрува и Катманду три раза в неделю самолеты совершали рейсы, но, как я узнал, две недели назад их сняли с гражданской линии и направили на перевозку цемента в Покхру (это было необходимо для окончания строительства пристани на озере перед виллой короля). Пострадавшая «дакота» также использовалась для этой цели, и катастрофа произошла, вероятно, из-за перегрузки.

Поскольку ни телеграфной, ни радиосвязи между Бхайрува и Катманду не было, никто не знал, когда возобновятся рейсы на гражданской линии. Около сотни пассажиров (и число их с каждым днем увеличивалось) с надеждой ожидали самолет (по большей части это были гуркхи-пенсионеры). Начальник аэропорта считал, что в течение ближайших двух недель он сможет нас отправить.

Хотя торопиться нам было некуда, мы единодушно решили, что оставаться в этом лагере больше одного-двух дней невозможно. Выход был один – перейти границу с Индией, добраться до железнодорожной станции и оттуда ехать через Горакхпур в Раксаул: то есть проделать кружной путь в несколько сот миль со многими пересадками. Из Раксаула можно добраться до Катманду только с пересадкой – поездом, а затем автобусом. Мы рассчитали, что такое путешествие займет около пяти дней, если не задерживаться в дороге.

Существовали и другие осложнения. Перед отъездом из Катманду в министерстве иностранных дел меня предупредили, что, если во время путешествия мы покинем территорию Непала, без новой визы уже не сможем вернуться, а за визой придется ехать в Дели, ближайшее место, где есть непальское консульство. Но даже в Дели нельзя получить такое разрешение без согласования с Катманду. Я тогда предложил сделать соответствующую пометку в наших паспортах, чтобы предупредить возможные осложнения, но чиновник МИДа отказался на том основании, что в инструкции подобный случай не предусмотрен.

На следующий день приходился один из многочисленных непальских праздников; все учреждения и даже некоторые лавки были закрыты. Плоский невыразительный пейзаж навевал скуку. Предгорья были скрыты туманной дымкой, и знойный, несущий мелкий песок ветер носился по равнине. Делать было нечего. Мы весь день валялись на земле возле палатки: даже разговаривать не хотелось. Мы уже перечитали все книги, которые захватили из Катманду, и я снова, второй раз за время путешествия, взялся за «Братьев Карамазовых».

На следующее утро я решил попытать удачи у местных властей, отправившись после завтрака к «бара хакиму», то есть губернатору дистрикта. Со мной пошел Анг Дава. По случаю столь важного события он натянул на себя практически весь гардероб: толстые бриджи, несколько свитеров, толстые чулки, тяжелые альпинистские ботинки и темные очки. Он нес ледоруб и выглядел как настоящий альпинист, каковым собственно и являлся. На мне была моя обычная одежда: износившиеся за путешествие шерстяные брюки и фланелевая рубашка с открытым воротом. Анг Дава ничего не сказал, но его безукоризненный вид и насмешливый взгляд, брошенный на меня, ясно говорили, что, с его точки зрения, мне не хватает чувства собственного достоинства.

Резиденция губернатора – большое, беспорядочно построенное в англо-индийском стиле двухэтажное здание, одиноко стоявшее в поле за городом. К нему вела дорога, покрытая таким толстым слоем пыли, что мы шли словно по сыпучему снегу. У ворот болтался часовой, куривший сигарету. Он и не подумал спросить, что нам нужно. Чувствовалось, что в свое время предпринимались попытки развести здесь сад. Об этом говорила большая клумба с пламенеющими каннами и живая изгородь из олеандр, густо покрытых пылью; казалось, их розовые цветы покрасили серой краской. Посреди высохшего газона лежала груда скамеек, видимо предназначенных для посетителей. Ставни были закрыты, и дом казался необитаемым. Мы обошли его кругом, но никаких признаков жизни не заметили. Я крикнул несколько раз – никто не отозвался – и вернулся к воротам, чтобы посовещаться с часовым. Я спросил его, туда ли мы пришли. Он не стал утруждать себя ответом, а просто кивнул утвердительно головой и показал большим пальцем в направлении дома.

Я вернулся и снова начал кричать. Наконец наверху открылись ставни и в окне появилась седая коротко остриженная голова. Это был сам губернатор. Часы показывали почти половину одиннадцатого, но он выразил недовольство, что его потревожили в такую рань.

– Приходите завтра, – проворчал губернатор и со стуком захлопнул ставни.

Нам ничего не оставалось делать, как уйти, и мы уже повернули к воротам, когда на веранде раздался топот. Обернувшись, я увидел, как распахнулась передняя дверь и оттуда стремительно выскочил губернатор, небритый, в одной пижаме. Он просто не понял, оправдывался он, что иностранный джентльмен – без сомнения американец – оказал ему любезность своим посещением, и поэтому хочет извиниться за свою грубость. Но мы должны понять, продолжал он, что в этом варварском месте у него не так часто бывают посетители, здесь нетрудно забыть хорошие манеры. Он говорил на правильном английском языке, хотя и несколько старомодно (в подобном стиле выдержаны диалоги в забытых викторианских романах).

Губернатор повел нас в комнату наверху, где стояла большая конторка, диван и два кресла, из которых лезли пружины. Когда я сел, раздался мелодичный звон и из-под меня вылетел столб пыли. Губернатор открыл окно и закричал в пустоту, чтобы принесли чай. Никакого ответа не последовало. Анг Дава не снимал своих очков, которые скрывали большую часть лица, поэтому его национальную принадлежность нельзя было определить сразу. Губернатор, приняв его за одного из моих соотечественников, обратился к нему по-английски. Непалец, конечно, не понял ни слова. Не подумав, я стал переводить.

– Вот как, – сказал губернатор, улыбаясь и слушая только самого себя, – первый раз встречаю американца, который взял на себя труд выучить наш язык.

Как только мне удалось вставить слово, я рассказал ему свою историю.

– Вот как, – повторил он, – значит, вы англичанин и были солдатом, как и я. Но это великолепно! Вы будете моими гостями. Я устрою охоту на тигров, носорогов или на других зверей. Сделаю все, что вы захотите. У меня есть слоны. Все к вашим услугам.

Из дальнейшего рассказа выяснилось, что он, по его собственному выражению, «ублюдок» из семейства Ран. Как и другие многочисленные незаконнорожденные отпрыски этой семьи, он еще юношей поступил на военную службу.

– Но я всего лишь ублюдок и сын ублюдка, – продол-, жал он, – и поэтому я никак не мог подняться выше полковника.

Однако у него было одно ценное качество – знание английского языка, но поскольку он не мог принимать участия в дворцовых интригах, то получил назначение на гражданскую службу. Он пробыл в Бхайрува два года и теперь собирался оставить свою должность.

– Звание губернатора, – сказал он, – славы не приносит, но этот пост, – он замялся, подыскивая подходящее слово, – как бы это сказать, не без выгоды, вы понимаете?

Разговор продолжался на непали. Анг Дава не принимал в нем участия; он сидел выпрямившись на краю своего стула, пригвожденный к месту речами губернатора. Потом он признался, что его очень шокировала бесстыдная и циничная откровенность губернатора.

Некоторое время мне не удавалось направить разговор на цель моего визита: бедный старик был очень одинок, и ему хотелось поговорить о себе. Наконец, когда речь его стала иссякать, я высказал свою просьбу.

– Нет ничего легче, – сказал губернатор, – мне принадлежит верховная власть в этом дистрикте, и я прикажу начальнику аэропорта посадить вас вместе с цементом.

«Ни за что в жизни», подумал я, вспомнив о разбившейся «дакоте», которая лежала на краю летного поля.

– Мы не спешим, – ответил я, – и лучше нам вернуться через Индию. Там, может быть, удастся пополнить запасы перед возвращением в Катманду.

Как я и подозревал, губернатор не имел права выдавать визы, но он сразу не хотел сознаться в этом.

– Как бы там ни было, давайте ваше разрешение на путешествие, – сказал он и, вынув из конторки печать, оттиснул блистательный герб Непала, под которым написал «возобновлена» и поставил свою подпись.

– Благодарю вас, генерал, – сказал я, производя его в чин, о котором он мечтал.

– Я рад услужить вам, полковник, – ответил губернатор, возвращая мне комплимент, после чего мы расстались. Когда мы вернулись к нашей палатке, было уже поздно; Бетт и Денис начали опасаться, что нас арестовали.

Сейчас, как и раньше, на границе с Индией находится конечная станция железной дороги. Дальше путешественник должен идти пешком, хотя теперь Бхайрува и Горакхпур связывает великолепная автомобильная дорога, протяженностью шестьдесят миль. Мы были изумлены, обнаружив в этом отдаленном уголке Индии налаженное автобусное сообщение. Движение шло строго по расписанию, на линии ходили автобусы последних моделей с нумерованными местами, которые закреплялись за пассажирами. После стольких недель утомительного путешествия пешком мы испытывали восхитительное ощущение, мчась по равнинам Индии с огромной (как нам сначала показалось) скоростью, словно мы были в Европе.

Вечером мы прибыли в Горакхпур, важный деловой центр и железнодорожный узел. Нас высадили на автобусной станции, где мы сразу же направились в буфет. Мне приходилось бывать тут раньше: тогда это было грязное засиженное мухами место, посетители проводили здесь время за бесчисленными чашками переваренного, тепловатого чая. Теперь все преобразилось: на столах – чистые скатерти и салфетки, в углу – большой холодильник, комната ярко освещена. Нас приветствовал европеец-управляющий. Он счастлив, что ему выпала столь редкая в наши дни удача угостить посетителей европейскими кушаньями, однако придется немного подождать. Тем временем мы можем выпить: есть пиво и вообще все, что мы пожелаем. Я объяснил ему, что мы прибыли из Непала и не успели запастись необходимыми медицинскими свидетельствами, говорящими о нашем хроническом алкоголизме (без таких удостоверений во многих частях Индии нельзя получить алкогольные напитки).

– Все в порядке, – сказал он, – мы запишем это в счет как содовую воду.

Если подходить к нашему обеду с обычными мерками, он был не очень хорош, но мы так давно не сидели за столом со скатертью и прочими аксессуарами! Кроме того, после неизменной довольно безвкусной рисовой похлебки, которую мы ели во время нашего путешествия, жесткая и волокнистая баранина казалась нам восхитительной и даже розовое бланманже – аппетитным. Наш поезд должен был отправиться только через три часа, и мы задумались, как провести оставшееся время.

– Но ведь я еще не наелся! – заявил Денис.

Пришлось заказать второй обед, и мы снова начали с супа.

Я дал Анг Даве денег, чтобы он покормил носильщиков, но их невозможно было увести с платформы. Большинство из них впервые видели поезд, и каждый раз, когда прибывал новый состав, они стремительно бросались на посадку, словно для них это был последний шанс вернуться домой. Попав в непривычную обстановку, они выглядели заброшенными и сбитыми с толку, как люди с другой планеты, но, когда мы присоединились к ним после обеда, лица носильщиков расплылись в улыбках: они боялись, что мы их совсем бросили.

Когда поезд прибыл в Горакхпур, он был уже набит битком, но, к счастью, стоял здесь десять минут. Анг Даве и мне удалось рассовать носильщиков, правда, мы не смогли посадить их всех вместе. Те, кому предстояло путешествовать в одиночестве, жалобно хныкали. У нас не было времени объяснять им обстановку, и на каждой остановке, а их было немало, один из нас выходил и смотрел, чтобы они случайно не сошли с поезда.

Индийское правительство по праву гордится своими основными железнодорожными магистралями – поезда, которые обслуживают их, весьма удобны, снабжены установкой кондиционирования воздуха и ходят с большой скоростью. К сожалению, этого нельзя сказать о железнодорожных ветках такого типа, по которой мы ехали. Они очень запущены. Мы взяли билеты первого класса, но вагонов подобной категории вообще не было. Поэтому нам пришлось приютиться в переполненном вагоне второго класса, который, очевидно, не убирали много дней.

В четыре часа утра нам предстояла пересадка. Ждать следующего поезда надо было около двух часов. Было прохладно и темно; и где еще, кроме Индии, вам подадут среди ночи на железнодорожной станции великолепный завтрак из бэкона и яиц!

На следующий день мы были в Сегаули. Теперь это небольшой железнодорожный узел, расположенный в центре открытой долины. В 1815 году Сегаули пережил короткий период славы – ведь здесь был подписан договор между Непалом и Британией. Отсюда до Раксаула, где нам снова предстояло вступить на территорию Непала, не более двадцати миль по небольшой ветке, но поезд ходит только раз в день, а до его отхода оставалось несколько часов. Я объяснил все Анг Даве, поручив ему собрать носильщиков. Между тем, поскольку торопиться было некуда, Бетт, Денис и я, медленно прогуливаясь, направились к центру платформы, откуда как раз отходил какой-то поезд. С изумлением я обнаружил, что большинство наших носильщиков сидит в вагонах этого поезда!

Пока Анг Дава тщетно пытался их собрать, они увидели, что поезд вот-вот отправится и, будучи не в силах сдержать свое беспокойство, бросились по вагонам. Теперь, радостно улыбаясь, они неистово махали нам, проезжая мимо. Я напряженно соображал, как вернуть их обратно, когда до них наконец дошло, что они едут в неправильном направлении.

Открыв двери вагона, двое или трое из них выпрыгнули, кувыркаясь, на насыпь. Поезд набирал скорость, и я боялся, что наше путешествие может закончиться плачевно, но, к счастью, остальные, увидев, что случилось с их товарищами, оробели и остались в вагоне. Анг Дава от ярости потерял дар речи. Я рассмеялся и заверил его, что путаница произошла не по его вине; он несколько успокоился. Оставалось одно: позвонить по телефону на ближайшую станцию и попросить прислать носильщиков обратно в Сегаули встречным поездом. Клерк, однако, оказался бюрократом. Он грубо ответил мне, что телефоном можно пользоваться только для служебных надобностей. Лишь с трудом мне удалось взять у него трубку.

Раксаул, куда мы прибыли на следующий день, нисколько не изменился с тех пор, как я был здесь последний раз тридцать лет назад. Конечная станция непальской линии находилась по ту сторону границы, на расстоянии около мили через поле. Так как единственный поезд отходил в шесть часов утра, я велел Анг Даве разбудить нас в пять. Когда я проснулся и посмотрел на часы, было уже без четверти шесть. Сунув ноги в ботинки, я побежал через границу, надеясь, что удастся убедить непальского начальника станции задержать поезд. Он действительно согласился отложить отправление на десять минут. Перед уходом я разбудил Дениса и Бетт, велел им собираться и как можно быстрее следовать за мной. Ни носильщиков, ни Анг Давы не было видно. Миниатюрный локомотив пускал пары, прозвучал колокол, объявляющий об отправлении. Поезд мог уйти без нас. Я с беспокойством поглядывал на начальника станции, собираясь попросить его задержаться еще немного, но тут увидел всех членов нашей группы во главе с Бетт и Денисом, бегущих через жнивье. Я сделал им знак поспешить. Поезд был уже набит, и некоторые пассажиры даже забрались на крышу и буфера, но мы ухитрились кое-как протиснуться в вагон. Мы поздравляли друг друга с удачей, однако поезд простоял на станции еще два часа.

Среди пассажиров нашего вагона оказался местный агент непальского королевского воздушного флота. В тераях, приблизительно на полпути между Раксаулом и предгорьями, есть местечко, называемое Симра, с небольшим летным полем. Оттуда, как мы узнали, в Катманду ежедневно вылетает самолет, и вместо утомительного путешествия по дороге мы могли попасть туда за 40 минут. Как выяснилось, места на самолет были, и мы купили билеты у агента тут же в поезде. Анг Дава и носильщики поедут поездом дальше и встретятся с нами в Катманду. Мы же забрали только свои спальные мешки.

Симра являла собой беспорядочное скопление крытых тростником хижин. Летное поле находилось в миле от станции. Когда поезд скрылся вдали, мы пошли через поле в сопровождении агента, который, отправив самолет, вечерним поездом должен был вернуться в Раксаул, где он жил. Теперь он признался нам, что за последние четыре дня ни один самолет не прилетел в Симру. Но не стоит беспокоиться. Это небывалая задержка, и он уверен, что сегодня же мы улетим.

Мы присоединились к безутешной толпе пассажиров, расположившихся около глинобитной хижины, единственного помещения, которым располагал аэропорт. Самолет должен был прилететь в два часа дня, но и в четыре никаких признаков его появления не было.

– Ничего, – сказал агент, – значит, он прилетит завтра.

Мы поплелись обратно к станции в поисках какой-нибудь еды. Владелец одной лачуги предложил нам крутые яйца и чай. Вскоре, пыхтя, отошел вечерний поезд; с ним уехал агент, заверив нас, что вернется утром. К счастью, у нас были с собой спальные мешки. Нужно найти только достаточно чистое место, чтобы расстелить их. В дальнем конце взлетной полосы виднелась палатка с керосиновыми бочками, но пол в ней был чист. Сторож сказал, что мы можем здесь спать, нельзя только курить и зажигать фонарь. Этот человек сообщил нам также, что он христианин из Южной Индии, и, хотя правила запрещали посторонним лицам пользоваться палаткой, не мог отказать в приюте своим собратьям-христианам.

Делать было абсолютно нечего. В кармане у меня оказались «Братья Карамазовы», но через несколько часов я устал от чтения. Как только стало смеркаться, мы пошли на станцию, еще раз поели крутых яиц и выпили чаю, после чего улеглись в свои спальные мешки. Спать было еще рано, и мы, лежа, болтали. Около десяти часов неожиданно появился наш сторож и принес котелок чаю. Пока мы чаевничали, он сидел снаружи на корточках, а когда кончили, он вошел в палатку и сказал:

– Теперь время спать, но перед сном давайте преклоним колени и возблагодарим всемогущего за его благодеяния.

Я притворился, что не понимаю его, и в конце концов он, разочарованный, удалился.

Мы провели беспокойную ночь на жесткой и холодной земле. Из-за сильного падения температуры окружавшие нас бочки с керосином каждые несколько минут издавали звуки, похожие на пистолетные выстрелы. Мы поднялись еще до рассвета и вернулись на станцию. Я чувствовал, что мне не вынести очередную трапезу из крутых яиц, но выхода не было. В десять часов прибыл поезд из Раксаула, а с ним для выполнения своих ежедневных обязанностей приехал агент. Грязные и небритые, мы просто не могли больше ждать самолета и уже решили ехать дальше поездом и автобусом. Но агент оказался упрям. Он напомнил, что за билеты уплачено и заверил нас, что никакой задержки не будет. Как только поезд скрылся вдали, я почувствовал, что мы снова совершили ошибку.

Утром ничего нового не произошло. В два часа дня мы сидели на корточках в пыли и поглощали крутые яйца. Неожиданно раздался отдаленный гул самолета. Однако определить, наш это самолет или рейсовый, летящий над нами в Индию, было невозможно. Но мы решили не рисковать. Задыхаясь от бега, добрались до аэродрома: долгожданный самолет заходил над деревьями на посадку. Через пять минут мы были в воздухе. Путешествие по горам окончилось.

ЧАСТЬ ПЯТАЯ

1

Без нас в Катманду произошло много перемен. Парламентское правительство ушло в отставку, премьер-министр и несколько членов его кабинета были арестованы. Страной управлял небольшой комитет во главе с королем. Многие гражданские служащие были смещены, а те, кому удалось остаться, не особенно беспокоились о своих служебных обязанностях. Сингх Дарбар, который в прежние дни напоминал переполненный муравейник, сейчас выглядел пустынным; исключение составляли самые мелкие чиновники, которым не приходилось опасаться, что их выгонят с работы. Комитет находился у власти уже два месяца, но никакого заявления о политическом курсе не было; несмотря на всевозможные слухи, все было спокойно, и только на главной улице, которая проходит прямо перед королевским дворцом и заканчивается у правительственной гостиницы (раньше здесь была резиденция кого-то из семейства Ран, а теперь тут размещают высоких гостей), трудилось множество рабочих.

Привыкнув попрошайничать, они, завидев иностранца, бросали инструменты и начинали выпрашивать милостыню. В Катманду в скором времени ожидали королеву Елизавету, и местные власти, видимо, решили, что узкая немощеная улица, по которой королеве предстояло ехать, недостаточно хороша для нее. К несчастью, дорогу расширите было невозможно, не снеся целый ряд домов. И теперь это делалось без согласования с их владельцами. Официальное объявление сообщало им, что вопрос о компенсации будет рассматриваться. Но власти надеются на предъявление претензий только со стороны тех, кто находится в стесненных обстоятельствах. Между тем работы продолжались день и ночь, и некоторым препятствием служили теперь только священные быки, не видевшие особых причин покидать свои «насиженные» места, да маневры паровых катков, которые неопытные водители гоняли с опасной небрежностью, не обращая внимания на трудившихся рядом рабочих.

Решение о расширении дороги было вынесено давным-давно, но никаких практических шагов в этом направлении не предпринималось. За это время над улицей была протянута исключительно дорогая телефонная линия (дар Соединенных Штатов). Теперь, когда дорогу стали расширять, телефонные столбы, вместо того чтобы стоять на обочине, оказались посреди улицы; все пришлось сносить и воздвигать снова. Это стоило многие тысячи долларов. Мне пришлось разговаривать с инженером, закаленным человеком со Среднего Запада, который усвоил презрение к стране, откуда эмигрировали его предки.

– Посмотрите-ка, – сказал он, – шесть месяцев работы насмарку. Теперь эти сукины дети велят мне передвигать столбы. И все ради вашей королевы.

– Да, – ответил я, – а платят за это Соединенные Штаты…

Подобно иронизирующему Пилату, я не стал ждать ответа.

Дарбар Сквер, главный архитектурный памятник города, также подновили. Кирпичные лестницы, которые вели ко многим храмам и зданиям, под влиянием времени приобрели красивый красновато-коричневый оттенок (искусство изготовления таких кирпичей давно забыто), и хотя плинтусы и ступени стали уже крошиться, их, вместо того чтобы ремонтировать, покрыли толстым слоем цемента. Самый большой храм на площади в изобилии украшен резьбой по дереву на эротические темы, а на углах крыша поддерживается фигурами приапических божков. Местные газеты высказали предположение, что следует принять меры, чтобы скрыть эту забавную фантазию от королевских глаз. Фигуры грубо раскрасили. Цельность архитектурного ансамбля площади была нарушена: теперь она походила на безвкусные декорации кино.

Маленький домик в Чобаре еще не был полностью оборудован, и первые дни мы провели в Катманду. В разгар туристского сезона было нелегко найти пристанище. Денис и Бетт нашли комнаты в индийском общежитии – дешевом, но неуютном. Я мог бы остановиться там и потом даже пожалел, что не последовал примеру моих друзей, но в моем возрасте уже хочется спать в уютной постели и умываться теплой водой – а ни того, ни другого нельзя было получить в примитивных приютах для паломников. В конце концов я снял комнату в «Империал Отеле», бывшем дворце семьи Ран. Здание это, по-видимому, не чистилось и не ремонтировалось со дня постройки – около пятидесяти лет назад. Моя спальня, лучшая комната во всем доме, как заверял управляющий, представляла собой сырую клетушку, со стен которой обваливалась зеленоватая, покрытая лишайником штукатурка. Там было всего одно маленькое окно без стекла, закрывавшееся деревянными ставнями с тяжелым наружным засовом. В примыкающей к спальне ванной комнате на полу из пузырчатого бетона одиноко стоял жестяной ковш, а три каменные ступени вели в уборную, которая представляла собой простое отверстие. Однако я с удовольствием отметил, что в ванной есть водопроводный кран, а уборная снабжена сливным бачком. К сожалению, в течение всех трех дней, пока я был в городе, ни одно из этих приспособлений не действовало: снабжение города водой было временно прекращено, чтобы заполнить резервуары в здании, где должна была жить королева. За гостиницу я платил три фунта в день. Сюда включалось и питание, но, кроме завтрака, который я обычно не ем, все остальное оказалось несъедобным.

Но питаться где-то было надо, и мы воспользовались услугами ресторана «Аромат». В местной газете он описывался как «единственный роскошный ресторан в Непале». Я спросил хозяина, почему он так назвал свое заведение.

– Потому что, – ответил тот, подыскивая английское слово, – оно хорошо воняет, не правда ли?

«Аромат» – с тех пор прозванный нами «Зловоние» – размещался в бывшем магазине на главной торговой улице. Столы были накрыты грязными клеенками, стены окрашены ядовито-зеленой краской. В одном углу висела большая раскрашенная олеография, изображающая короля и королеву Непала с многочисленными драгоценностями, сделанными из блесток. Позднее к ним присоединился портрет королевы Елизаветы, разукрашенный таким же образом, а также фотография ее супруга. Садиться на кресла, рассчитанные на щуплых непальцев, нам было довольно трудно. Освещалось помещение при помощи бра, выполненных в стиле индийского «art nouoveau» [29]29
  Art nouveau (фр.) – новое искусство, модерн.


[Закрыть]в форме аляповатых тюльпанов; красные, желтые и зелёные лампочки все время мигали, так как напряжение то падало, то поднималось. Через весь потолок проходила неоновая трубка, которая с шипением испускала розовато-фиолетовый свет. Когда это устройство работало, лица посетителей приобретали нездоровый серый цвет, и казалось, что они страдают какой-то непонятной кожной болезнью.

Кухня находилась снаружи, на заднем дворе, и, пока вы не замечали повара, сидевшего на корточках среди груды усеянных мухами отбросов, пища казалась вам сносной. Там подавали великолепный кэрри, а если оно надоедало – чай и взбитые яйца. Единственному официанту, веселому молодому невару, очевидно, когда-то сказали, что европейцы – люди нервные и придирчивые; и, как мы ни старались, нам так и не удалось отучить его вытирать тарелки своим замусоленным шарфом.

«Аромат» посещали в основном местные гуляки и прислуга из американской колонии. Скоро мы стали постоянными посетителями, и мне удавалось подслушать там многие городские сплетни. Только раз я видел в этом заведении еще одного иностранца. В зал влетела американка в узких брюках, которые подчеркивали размеры ее обширных бедер. Видимо, страдая с похмелья, она потребовала стакан молока.

– Я хочу пастеризованного, – сказала она, – понимаете, пастеризованного!

– Да, – сказал хозяин, – молоко, я понимаю.

Перед ней поставили стакан голубоватой жидкости, которая по всей Азии выдается за молоко. Она выпила его залпом и скрылась. После ее ухода хозяин подошел к нашему столу.

– Скажите, пожалуйста, – спросил он, – что значит «пастеризованное»?

Мы очень полюбили «Аромат» и, приезжая из Чобара за покупками, встречались здесь. Почти все американцы панически боятся микробов. Когда наши знакомые узнавали, где мы питаемся, они всегда поражались, как безразлично мы относимся к инфекциям. Я принадлежу к категории счастливцев, чей желудок редко восстает против дурного обращения, и в конце концов никто из нас не пострадал от частых посещений «Аромата».

Хотя во время путешествия в горах мы не принимали никаких мер предосторожности (за исключением кипячения воды), никто из нас ничем не болел. И когда я сказал однажды моему знакомому американцу, что не только не измотан путешествием, но уже много лет не чувствовал себя так хорошо, как в эти дни, он мрачно произнес:

– Вы напрасно так спокойны, вы должны подвергнуться тщательному осмотру и, если сейчас даже не чувствуете себя больным, потом вам не избежать неприятностей.

Он был крайне озадачен, когда я объяснил ему, что в Англии мы не обращаемся к врачу, пока действительно не заболеем.

Через несколько дней мы переехали в Чобар. Стены и пол коттеджа просохли и стали чистыми, но надо было еще много потрудиться, чтобы сделать дом пригодным для жилья. Мы вырыли в саду глубокую яму и огородили ее циновками – теперь нам не надо было по утрам совершать прогулки в соседние поля. К сожалению, мебель, которую мы заказали два месяца назад, все еще не была готова, и первые несколько недель мы спали на земляном полу. Бетт готовила, сидя на корточках перед керосинкой в углу. Она, казалось, наслаждалась домашней работой, но я решил, что нам должен кто-нибудь помогать. Мои мотивы были не совсем альтруистическими: просто я не склонен проводить оставшиеся недели в хозяйственных заботах, тем более что в этих примитивных условиях конца им не было.

Свой дом мы разыскали случайно, какой-то молодой человек, заметив незнакомца, подошел ко мне и спросил, что мне нужно. Звали его Викрам; как выяснилось, он был четри – то есть принадлежал ко второй касте после брахманов. Его состоятельная семья владела большинством домов в нижней части Чобара. Викраму было девятнадцать лет, он говорил немного по-английски и гордился тем, что принадлежит к новому эмансипированному поколению, которое сбросило кастовые узы, – по крайней мере так он думал. Уже в течение нескольких месяцев дом был не занят. Хотя он не принадлежал семье Викрама, но был окружен их владениями, и Викрам обещал присматривать за ним. Перед тем как отправиться в путешествие в горы, мы заключили официальный договор и по его условиям имели право жить в этом доме в течение года. Но теперь, когда мы наконец въехали, начались неприятности. Никто из округи к нам не приходил, жители деревни, когда мы встречали их на дороге, отворачивались. Только Викрам иногда навещал нас, но я заметил, что его поведение вскоре изменилось. Он признался, что чем-то обеспокоен, но не хотел объяснять мне причину, а когда я настоял, выяснилось, что наше присутствие в деревне нежелательно. Большинство простых крестьян были настроены дружелюбно, но три-четыре местных брахмана уговорили их бойкотировать нас. Они убеждали жителей, что мы оскверняем их землю и принесем деревне несчастье. Понимая, что мы имеем официальное право жить здесь, брахманы хотели выгнать нас, сделав нашу жизнь невыносимой. Викрам был на нашей стороне, но, хоть он и считал себя эмансипированным, у него был слишком слабый характер, чтобы идти против своей семьи, находившейся под сильным влиянием брахманов. Я сказал ему, что нам нужны двое слуг. Если же местные жители не захотят работать на нас, я привезу слуг из города, где уже привыкли к иностранцам и меньше беспокоятся о кастовых предрассудках.