Текст книги "Бомба-свастика"
Автор книги: Джон Мини
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)
Джон Мини
Бомба-свастика
John Meaney
«The Swastika Bomb»
2002
Огромный черный треугольный силуэт скользнул над головой, раздирая внутренности дисгармоничными волнами шума. Развернувшись в боевую позицию, дракон повис над колонной Нельсона. Стайка мирных голубей будто взорвалась и тут же рассеялась над Трафальгар-сквер, едва только тень врага коснулась мостовой. «Хейнкель драке 22-Е». Я немедленно определил видовую принадлежность летательного аппарата, под крыльями которого уже шевелился, стремясь на свободу, смертоносный груз. Шум крыльев каменными волнами рушился вниз, а я посмотрел вверх – примерзнув к месту, невзирая на всю подготовку – и судорожно сглотнул, увидев это зрелище. Огромные кресты люфтваффе дополняли черные паучьи свастики, подвешенные в бомбовых люках.
Бежать!
Я приготовился сорваться с места… и в этот самый момент увидел ее. И влюбился.
Так бывает в весеннюю грозу, когда небо темнеет, и вдруг вопреки всему чья-то фигура на земле вспыхивает собственным белым светом… Это была она. Зачесанные вверх медовые волосы, бледное треугольное личико цвета слоновой кости над опрятным серо-голубым мундиром Королевских ВВС, округлившиеся глаза…
Их гибельный взгляд соприкоснулся с моим.
Боже мой. Какая красота…
И тут посыпались бомбы-свастики.
Она замерла в нерешительности возле высохшего широкого фонтана – черные изваяния львов остались за моей спиной. Ощутив движение над головой, я немедленно сорвался с места.
Когда я оказался возле нее, она уже сбросила туфли. Ухватив горстью куртку на спине – идеальной спине – незнакомки, я едва не приподнял ее, и мы, пронзая время, изо всех сил рванули в сторону высокой и бледной церкви Святого Мартина в Полях, а сверху на нас падали большие когтистые кресты.
Они щелкали, дергались, готовясь убивать.
Беги.
Мысли ее превратились в мои собственные, слились воедино, пусть движение не позволяло нам заговорить: мы стали приматами, бегущими в смертельном испуге и азарте борьбы за свою жизнь.
Быстрее.
Внезапно мы оказались возле стены здания, я повернул было в сторону Черинг-кросс, но она потянула меня влево, и мы затормозили возле груды мешков с песком как раз в тот самый миг, когда за спиной рыкнуло. С нарастающим грохотом похожие на огромных соединенных черных червей бомбы хлестали неистово, разбивая гранит, как папье-маше; внутреннее давление в них нарастало, разрывая мешочки с вирусной отравой и пузыри с кислотой.
Спотыкаясь, мы бросились вниз по ступеням, и чьи-то добрые руки втянули нас в помещение. Мы стояли внутри полутемной церковной крипты – в безопасности.
Уцелели…
И в этот полный восторга момент мы крепко обнялись и поцеловались, словно можно было навсегда слиться в этом порыве счастья.
Я спросил ее:
– Ты выйдешь за меня замуж?
И она ответила:
– Да.
И тогда мы назвали друг другу свои имена.
Так уж было принято в те дни, когда никто не знал, что ждет его завтра и послезавтра – жизнь или смерть.
– Меня зовут Лаура. – Она еще не отдышалась, но, несмотря на это, голос ее был волшебно мелодичен.
Сумрачная, освещенная лишь мерцающими оранжевыми огоньками свечей крипта была полна народу. Люди сидели на полу и стояли у стен. Некоторые из них были в гражданской одежде, однако в основном нас окружали военнослужащие в защитном обмундировании. Люди горбились, стоя на трехсотлетних плитах пола, погрузившись в собственные думы или же негромко переговариваясь друг с другом.
Однако для меня здесь существовала только Лаура – подлинная и прекрасная.
– Слышишь?
Руки ее напряглись, и я услышал чистый, серебристый свист, внезапно заполнивший пространство.
Сдержанно улыбнувшись, она шепнула:
– А теперь подождем.
Издалека донесся грохот, и мне невольно представились вспышка огня и волна жара. И тут все услышали странный и жуткий крик раненого бомбардировщика-дракона.
Спитфайры![1]
По подземелью пробежал радостный крик. – Сукин сын Джерри[2] получил по заслугам. Позже мы узнаем все обстоятельства: и как отважные молодые люди забрались в крошечные кабинки, устроенные на хребтах серебристо-зеленых рапторов, и как соединились с нервными узлами своих небесных коней, и как, сложив крылья, низринулись с облаков, а потом как можно шире расправили их – целя под огромные треугольные крылья, мимо потрясенных пилотов, увидевших, что принесенная ими смерть обращается против них самих.
Свирепая схватка оказалась нелегкой, ибо драконы люфтваффе прилетели с собственным эскортом – изумрудно-зелеными «мессершмиттами фальке 104», страшными соколами, блестевшими под лучами солнца. Вскоре над осажденным Лондоном завязались поединки: более быстрые немцы догоняли маневренные спитфайры – с обеих сторон отважные молодые люди, наделенные железной волей и молниеносной реакцией, сражались за свои государства, рискуя собственной жизнью.
Огромный бомбардировщик-дракон, нанесший удар по Трафальгар-сквер, получил серьезные повреждения в первые же секунды: от языков пламени и строп, брошенных с проскользнувших мимо спитфайров. Раненый черный дракон поднялся повыше, напрягая треугольные крылья, однако раны были смертельными, в теле его разрывались жизненно важные органы, и экипаж ничего не мог сделать… чудовище по плавной дуге направилось к водам Темзы.
Оно рухнуло в волны, и высоко взметнувшийся фонтан поглотил надежды противника захватить экипаж живым: люди не могли уцелеть, когда хребет дракона переломился пополам.
Потом, уже вечером, толпа взрослых с редкими вкраплениями неэвакуированных детей следила с набережной за тем, как флотские тральщики вытаскивали огромную тушу: прозекторы Королевских ВВС уже ожидали на берегу.
Однако все еще ярившаяся над головами воздушная битва уже отодвинулась в сторону, по крипте побежал вздох облегчения, засветились огоньки сигарет.
– Вот, – Лаура передала мне мои очки. – Конечно, если они тебе пригодятся.
Очки пережили нашу гонку лишь для того, чтобы свалиться на могильный камень под нашими ногами. Одно из стекол треснуло.
– Спасибо. – Я убрал их во внутренний карман пиджака, двубортного, коричневого, теперь изрядно запыленного, и огляделся в поисках шляпы. – Могут еще пригодиться.
– Для маскировки? Совсем рядом с Уайтхоллом? – На изящных губах появилась улыбка. – Или же простые стекла можно использовать не известным мне способом?
– Ты очень наблюдательна.
– Не только… Подозреваю, что мы направлялись в одно и то же место, любимый.
Потом провыли сирены отбоя воздушной тревоги, и настало время идти.
Когда мы пересекали площадь, в чистом небе маячил один лишь далекий дирижабль службы обнаружения, его синие жабры трепетали, извлекая из воздуха посеянные врагом разведывательные семена и споры микробов.
Рука об руку с Лаурой мы обогнули еще шевелившиеся куски черных каучуковых каркасов бомб-свастик, в то время как скарабеи, потребляющие остатки бомб, ползали среди обломков, направляемые техниками в асбестовых костюмах. Экипажи уборочных верблюдов уже пускали в воздух антивирусный туман над разлитыми повсюду желтыми и мерзкими по виду лужами.
Осторожно ступая, стараясь не угодить в кислотные лужицы и озерца токсинов, мы свернули к Уайтхоллу. Удивительно, но военные действия не коснулись бульвара. Бело-серые здания горделиво стояли во всей своей красе; их укрытые мешками с песком оконные переплеты времен Регентства[3], за которыми угадывались плотные маскировочные шторы, скрывали прокуренные кабинеты Военного министерства, запасные помещения Адмиралтейства и Военной разведки.
В этих домах размещался интеллектуальный центр британской оборонительной машины в те мрачные дни отчаянного сопротивления перед почти неминуемой капитуляцией, когда казалось несомненным, что блицкриг уничтожит нас всех.
На ступеньках перед высокими массивными дверями – мы действительно направлялись в одно и то же место – Лаура легонько поцеловала меня в щеку. Потом мы вошли внутрь, и Лаура по-военному козырнула часовым, в то время как я вежливо кивнул, подчеркивая тем самым свое якобы штатское положение.
В фойе сердце мое затрепетало: мы расставались впервые.
Клубы сизого трубочного дыма окутывали кабинет Старика: темные, обитые панелями красного дерева апартаменты, полные портретов суровых предшественников. Я заглянул внутрь из приемной, подождал, пока из кабинета выйдет группа женщин. Половина из них были в мундирах вспомогательного женского корпуса ВВС и корпуса медсестер: цокая высокими каблуками, деловито шурша длинными юбками и прижимая к груди пюпитры, дамы проследовали к выходу. Персонал разведки подвергался антиаллергенным инъекциям и онковакцинации. И все же некоторые женщины терли покрасневшие глаза, с явным облегчением покидая продымленную комнату.
– Ну, входи, старина, – донесся из-за огромного стола голос адмирала. – Садись на скамью.
– Сэр.
Я автоматически кивнул секретарше, внушительной мисс Пласт – ее карие глаза были так не похожи на глаза Лауры, – и вошел внутрь, закрыв за собой тяжелую дверь. Старик указал мне на кресло мундштуком трубки.
Лаура…
– Итак, Флеминг… – слова Старика вернули меня к делу. – Вас ждет срочное задание.
Откинувшись на жесткую спинку, я приготовился к худшему.
– Не пора ли вам, – его крупные пальцы барабанили по кожаному верху пресс-папье, – вернуться обратно «в поле»?
Нет. Слишком рано.
Отчасти мне было уже довольно всего этого: лечения сном в темной палате бирмингемского госпиталя, где меня по самые жабры накачали морфием и Бог знает, чем еще; а потом – бесконечных тренировок в продуваемом ветрами Ретленде, где я перенастраивал собственные нервы в опустевших классах бывшей школы. Я тоже преподавал там: старый моряк, блохастый и израненный помойный кот, цинично излагающий подробности своего жестокого бытия зеленым новичкам, которые относились ко мне с преувеличенным почтением.
Это понятно: в их глазах светилась присущая молодости тайная уверенность в собственном бессмертии и непреклонная убежденность в том, что вопли в объятиях заплечных дел мастеров из гестапо и изломанный труп, брошенный вниз лицом на вонючую мостовую, не имеют никакого отношения к их собственному будущему, а взяты из чужого завтра.
– Вы посылаете меня на оккупированную территорию?
Часть моей души желала вернуться: есть нечто волнующее в пребывании на краю бездны. Однако, так сказать, в целом мое «я» хотело Лауру: мир мой сделался теперь иным.
– А куда же еще? – он нахмурился. – Мы сумеем начать эту операцию, лишь поставив во главе ее агента определенного типа. То есть вас, Флеминг.
– Благодарю, сэр. – Я воспринял его слова как комплимент.
– Вы знакомы с нановирусами. Словом, – он метнул в меня взгляд из-под густых белых бровей, – наши кузены, которые за морем, собирают лучшие мозги – не одних янки, а всех, кому удалось бежать из Европы – для работы над одной исследовательской программой. В случае удачи их Бруклинский проект положит конец войне в мгновение ока.
Я поежился. По коже пробежал холодок.
– Тебе не понравились мои слова. – При внешней грубоватости Старик умел ощущать настроение собеседника едва ли не на уровне телепатии. – Стратегические аспекты не подлежат оглашению.
Чем больше ты думаешь о долгосрочных эффектах, тем скорее твой палец дрогнет на спусковом крючке в самый неожиданный момент. Чересчур глубокая подготовка опасна.
– Дело в том, – высеченное из гранита лицо пересекла улыбка, – что резонанс ты ощутишь достаточно быстро, поэтому я говорю тебе об этом сейчас.
Такое проявление заботы с его стороны меня просто встревожило. Кроме того, теперь я должен был думать и о Лауре.
– Так что же произошло с этим проектом? – спросил я у Старика.
– Пока ничего. Однако подобная программа существует и у наци. И если они опередят нас, мир окажется под сапогом Адольфа, не успеешь ты и глазом моргнуть. Так что мы должны поспешить, чтобы не дать им такой возможности.
– Так точно, сэр.
И эти три чеканных слова стали моей присягой на верность: командованию, будущему, решениям, которые навсегда преобразили мою жизнь.
В моем кармане лежал пропуск, позволявший мне проходить любой контрольно-пропускной пункт Союзников даже в том случае, если в документах было прописано имя Генриха Гиммлера и я при этом вопил во всю глотку куплет нацистского гимна «Хорст Вессель». Я воспользовался этим пропуском, приняв приветствие старшины, вытянувшегося передо мной в струнку.
Дождавшись мгновения, когда створки противовоздушной двери, сделанные из толстой шкуры меганосорога, приотворились, я проскользнул в дверь, застучав каблуками по хитиновым ступеням, ведущим в Тактический Бункер.
На обсервационном балконе уже стоял посетитель. Я узнал адмирала Квинна, а он меня – нет. Посмотрев мне в лицо, он осторожно кивнул – именно так, как положено старшему офицеру здороваться с облаченным в штатское служакой из Уайтхолла.
Открыв пачку сигарет, он протянул ее мне.
– Нет, спасибо, сэр.
– Потрясающее зрелище. – Он закрыл пачку, и она исчезла в недрах темного, украшенного позументами мундира. – Вам не кажется?
– Как всегда.
Под нами тонула в тенях уходившая вдаль на две мили пещера, свод которой поддерживали массивные колонны, а пространство между ними повсюду пересекали темные блестящие волокна, образовывавшие Черную Сеть. Внизу, под нашими ногами, казавшиеся совсем ничтожными в окружении этого хитросплетения, сновали крошечные, облаченные в мундиры фигурки штабистов из Стратегического командования, державшие в руках свои планшеты, словно талисманы. У некоторых на плечах сидели сине-алые вестовые транспопугаи, готовые исполнить поручение. Однако внимание вошедшего сюда человека, в первую очередь, привлекала сама Сеть.
Черные тросы толщиной в колонну Нельсона чередовались с зарослями достигавших толщины моей руки канатов, разделявшихся на миллионы едва заметных черных, как сама ночь, нитей; их провисшие контуры складывались в трехмерный лабиринт, сложность которого не была подвластна обыкновенному рассудку.
И по нитям этим ползала одновременно во всех мыслимых направлениях та единственная армия, которая могла помешать Гитлеру уничтожить Европу: черные микропауки и их более крупные, размером с древесный лист, товарки, чьи раздутые брюшки готовились раскрыться, выпуская мириады отпрысков. И каждое маленькое паукообразное благодаря импринтингу уже несло в себе определенные правила поведения: соединяя миллионы особей, сообщество это образовывало призрачный, бестелесный гештальт Черной Сети – пара-разум, не ведающий усталости и страха, однако обладающий аналитическими способностями, которые однажды способны принести нам победу.
– Простите, адмирал.
Собственные шаги по хитиновому трапу показались мне странно гулкими – я спустился к дисплею Северо-Атлантического театра. На широкой настольной карте были отмечены пути следования жизненно важных для нас караванов, составленных из левиафанов класса Либерти… Американская помощь, которая – да благословит Господь наших братьев – избавляла Британию от голода.
Однако мы лишь отчасти могли контролировать перемещение эскадр вражеских подводных истребителей-акул, нападавших на торговые суда под серыми неспокойными волнами, что слишком часто заставляло прибегать к помощи конвоев из боевых касаток, составлявших костяк Флота Его Величества.
Потом я подумал о захваченных врасплох у причалов Перл-Харбора колоссальных бегемотах-авианосцах янки, с немыслимым визгом сгоравших в атаке японских гидр, под сокрушительными языками пламени драконов, поднявшихся с воздушных носителей Ямамото. Не одни мы пострадали в этой войне.
Однако всякие военные соображения оставили мой ум, едва только я заметил возле стола эту элегантную фигурку: прикусив губу, она передвигала длинной указкой крошечную модель каравана в ее новое расчетное положение.
Лаура…
Имя ее прозвучало в моей памяти молитвенным вздохом.
А потом она оторвалась от карты, улыбнулась и помахала мне рукой.
Крошечная, сложенная из кирпичей и побеленная кабинка оказалась безупречно опрятной – ни колечек, оставленных на столе горячим стаканом, ни треснувшей чашки. Толстые, пропущенные под потолком паропроводы испускали тепло, время от времени оттуда доносился стук – словно кто-то собирался выбраться наружу. Длинный шнур от чайника висел на крючках над плакатом ПАУКИ ВРАГА ОКРУЖАЮТ НАС. Тугие кресла и потертый диван придавали помещению вид школьного холла, памятного по дням невинной юности.
Все это было до 38 года…
Лаура прикоснулась к моему плечу.
– Что с тобой?
– Легкий приступ малярии, – назвал я привычную отговорку… но это была Лаура. – Если честно, припомнилось кое-что довольно скверное.
Ноябрь: холодный и свежий ветер, дующий по Фидрихштрассе…
Даже теперь он преследовал меня.
И лучи утреннего солнца ложатся на усыпанную битым хрусталем мостовую.
– Старик снова посылает тебя во внешний мир, – не спросила, а констатировала она.
– А какое задание выпало тебе, дорогая?
– В настоящее время я готовлю техническую поддержку поездки одного человека на американский юго-запад.
– В самом деле?
Мне было предназначено встретить тебя, моя любимая.
– Ах, да. – Она передала мне чашку на аляповатом блюдце в цветочек. – А ты слышал об Альберте Эйнштейне?
– Да. Он прославился…
– Идея проекта принадлежит ему.
– Прости?
– Он убедил Рузвельта. Подписал открытое письмо вместе с несколькими коллегами из Принстона и еще Бог весть откуда. Бруклинский проект вырос из этого письма.
– Я не знал этого.
– Этот Эйнштейн – настоящий гений. Все знают его специальную теорию многообразия…
– Структура ДНК, – произнес я. – Эволюция на основе репликаторов. И миграции генов.
Лаура, сидевшая словно натянутая струна, с чашкой чая в руке, кивнула, будто это было известно всем. Над нашими головами вновь звякнула паровая труба.
– Дело в том, – она посмотрела вверх, ожидая, пока утихнет шум, – что появление его специальной теории было неизбежным. Но общая теория множеств представляет собой плод мысли гения, опередившего свое время.
– Если бы он не родился… Или если бы он не был евреем, то мог бы стать наци.
– Не надо говорить такие вещи. – Лаура поежилась.
Чай в моей чашке остыл, и я поставил ее на паркетный пол.
– Прости.
Она прикоснулась к моей руке:
– Как нам повезло, что мы встретились. Это не предполагалось… Мой мир, лишенный Лауры, навсегда остался бы пустым и блеклым.
– Может быть, у SOE[4] и не было таких планов – в отличие от Провидения.
Снаружи прозвучали шаги. Мы подождали, однако человек миновал дверь. Лаура прикоснулась к моей щеке. Я нагнулся к ней, и мы поцеловались.
Через неделю я стоял на краю оранжево-розовой пустыни под безоблачным лазурным небом и добела раскаленным солнцем. Жар воздушной топки палил меня, стискивая в своем невидимом кулаке.
Дорога, стрелой пролегавшая по пескам, исчезала за невысоким гребнем. За моей спиной прямые рельсы – не надо забывать, где я нахожусь – сверкали серебром под воздушным маревом. Уменьшавшийся в размерах поезд, растворяясь в дрожащем воздухе, пыхтел, пожалуй, слишком глухо для столь сухой атмосферы. Я проводил его взглядом.
А потом оказался в одиночестве посреди безводного и бесконечного ландшафта, совершенно не предназначенного для жизни.
У ног стоял потрепанный чемоданчик, побывавший со мной на Дальнем Востоке и в оккупированной Европе, хотя никакие наклейки на нем не свидетельствовали о путешествиях. Шерстяной костюм, идеальный для английской весны, отягощал плечи; пальто, оставшееся сложенным на чемодане, и вовсе казалось нелепым.
Как и эта явка, устроенная вдалеке от города и от глаз предположительно наводнявшей его «пятой колонны». Едва ли я мог выглядеть подозрительнее… если бы только здесь нашелся агент, способный следить за мной, пока жара и обезвоживание не свалили меня.
Я распустил галстук.
Сбоку от меня горизонт прятался за фиолетовыми горами. Интересно, не найдется ли снега на их вершинах? От мысли о тающей в сложенных ладонях льдинке невозможно было оторваться. Много ближе передо мной, подняв руки вверх, застыли, словно застигнутые врасплох на месте преступления, сотни кактусов сагуаро, похожие на зеленые заглавные буквы «пси».
Линейка Брейтуэйта щелкнула меня по костяшкам пальцев, когда я запнулся на спряжении греческого глагола…
Проклятые школьные дни. Как изгнать вас из памяти?
Прекрати ныть…
В Африке тысячи солдат пребывали сейчас в гораздо худших условиях. По крайней мере, здесь можно было не опасаться, что из-за горизонта вот-вот вынырнут тирекс-танки Роммеля, начиненные тяжелым оружием…
Вот.
Вдалеке, над полосой смешанного с щебенкой асфальта показалось облачко пыли.
Я ожидал на солнцепеке и был безоружен. Если приближались неведомые мне враги, они просто не могли знать меня в лицо; когда они окажутся вблизи, отсутствие оружия убедит их в том, что меня нечего опасаться. Ну а я всегда мог положиться на собственные руки.
Ребром ладони по гортани жандарма. И он валится, хрипя, прижимая руки к горлу, выкатив глаза от нехватки воздуха…
Скверное воспоминание. Однако я не мог избежать убийства и успел убраться до того, как прибыли офицеры из ваффен СС: те самые, которых вызвал… – уверен, что это было именно так, – которых вызвал жандарм. В темном переулке, под проливным дождем…
Соберись.
Ну же. Немедленно.
Оливковый джип-раптор уже заметно приблизился, так что стало видно водителя: белая рубашка, широкий алый галстук полощется на ветру. Я невольно глотнул, позавидовав этому парню.
Взбрыкнув короткими сильными ногами, джипо притормозил, подняв облачко мелкого оранжевого песка. Что-то блеснуло – смотри в оба, – однако это было не оружие: левую руку водителю заменял стальной крюк.
– Залезай, приятель.
Я выровнял дыхание, готовясь перейти к действиям.
– Становится холодно, – заметил я непринужденно, – декабрь на дворе.
– Ага, правильно. Ну, садись что ли? Я ждал.
– Ладно… Бывает и до минус семи. – Ястребиное лицо нахмурилось. – Или до девяти? А ведь пришлось учить и латынь.
Пароль и отзыв составляли случайные цифры, никакой прямолинейности – и упомянутый мной декабрь можно было понимать неоднозначно, а отзыв предусматривал разницу в три единицы. Там, откуда я приехал, к таким вещам относились серьезно.
Забросив чемодан и пальто на заднее сиденье, я сел на пассажирское место и протянул руку.
– Приветствую вас.
– Разрешите представиться. Мое имя – Феликс. Феликс Лейхтнер, хотя я подумываю о том, чтобы сменить фамилию. Но мой старик будет кипятиться.
– Можно вообразить. Я…
– Твое имя мне известно. Держись.
Он повернул ключ, и джипо с урчанием ожил. Затем Феликс резко развернул его по невозможной дуге – я успел заметить крохотный бурый силуэт следившей за нами земляной белки – и вдавил в пол педаль акселератора. Мембраны приборной доски засветились красными огоньками, когда мы рванули с места по пустынной дороге… Ветер бил в лицо, позади клубилось облако пыли, а перед нами, насколько хватало глаз, простирались оранжевые пески, раскаленные и величественные, и пустыня эта умела убивать столь же уверенно, как и град посланных солдатами вермахта пуль.
Какой необъятный простор.
Над головой в глубинах лазурного неба кружил одинокий орел. Если откажет джипо, скоро ли явятся мерзкие стервятники? Повсюду дышал жаром песчаник; поодаль пестрели слоями скалы, где зелень мяты чередовалась с сахарно-белыми и черными прослойками.
Захочет ли Лаура перебраться сюда после войны, чтобы жить здесь со мной? Представьте себе сложенный из сырца домик возле крохотного, затерявшегося в пустыне городка. И чем я буду зарабатывать на жизнь? Созданием пейзажей штата Нью-Мексико?
Вдруг посреди бескрайнего простора перед нами возник контрольно-пропускной пункт.
Мы проскочили под карамельным полосатым шлагбаумом, прежде чем тот полностью поднялся – Феликс успел при этом небрежно козырнуть часовым, не отрывая протеза от руля, – и вылетели на Мейн-стрит: широкую пыльную колею между рядами деревянных беленых домов. Их нехитрая внешность была исполнена особого обаяния, как и любые казармы в любой точке земного шара.
Однако стоящие лагерем солдаты не живут в отдельных домах, возле которых суетятся стройные жены в тонких хлопковых платьицах…
– Смотри-ка повнимательнее на дорогу, известковая душа.
– Но за рулем – ты.
– Однако кто из нас уставился на миссис Теллер? Сомневаюсь, что ты захочешь ступить на эту землю не с той ноги, мой друг.
Я покачал головой.
– Мне это не грозит.
– Я слышал о тебе другое, – Феликс резко остановил джипо. – Впрочем, тебе же лучше. А это… – заменявший ему руку стальной крюк блеснул в воздухе, – это дом, наш милый дом.
Два скверно обитых кресла накалялись под солнцем в чересчур жаркой лоджии. Мы повернули их друг к другу, и я извлек из чемодана баллончик с инсектицидом (ни один москитомикрофон не выдержит обрызгивания аэрозолем), чтобы Феликс мог дать мне указания.
– Во-первых, у Оппенгеймеров сегодня очередная вечеринка. Оппи тебе понравится. Еще будут марсиане…
– Не понял… – инструктаж принял несколько неожиданный оборот.
– Дружеское прозвище. Группа венгерских ученых: Вигнер, Сцилард, Теллер, фон Карман. Ждут Джонни фон Неймана из Принстона.
– Не слышал о нем.
– Забавный парень. Жену зовут Кларой, особа малость сварливая. Сам он по своей специализации представляет собой нечто вроде вашего Тьюринга. По-моему, они даже встречались.
Я пожал плечами, но внутренне поднапрягся. Тянет из меня информацию?
– Ну, поехали дальше, приятель, – Феликс вздохнул. – Ваши генетики из Блетчли-Парк вносят основной вклад в войну, а ты обладаешь нужным уровнем допуска, чтобы быть в курсе. Если бы не англичане, мы так ничего и не узнали бы про геномы и нервные узлы нацистских коммуникацион-пауков.
Я чуточку расслабился:
– Я не знал уровня твоего допуска, старый фрукт. Феликс посмотрел на меня с недоверием:
– Надеюсь, это не оскорбление?
– Боже мой, конечно же, нет. Вот что, а нельзя ли нам перебраться туда, где подают кофе?
– Конечно, можно. – И когда мы встали, он добавил: – А я думал, что вы, англичашки – известковые души, пьете один только чай, старина… старый фрукт.
Я покачал головой и в глубине души пожелал, чтобы Феликс не оставлял меня одного среди ученых мужей и их малость сварливых супруг. Лучше коротать дни, обмениваясь шуточками насчет янки и нас, известковых душ, чем иметь дело с ведущими мозгами военной науки.
Впрочем, Лаура… Ее-то общества мне не хватало больше всего.
Но если нам удастся пережить этот кошмар и создать желанное для нас обоих будущее, овчинка окажется стоящей выделки.
Тайны и тайны кругом.
Даже в длинной общей столовой мы разговаривали только на самые невинные темы, обоснованно полагая, что галдеж и стук ложек не смогут укрыть наших слов. Феликс заметил тот интерес, с которым я проводил взглядом пробежавший мимо нас взвод.
Ребята были как на подбор – стройные и сухие, а мне следовало держать соответствующую физическую форму. После того как меня перекинут в Европу, загар может вызвать подозрения; впрочем, меланин-реверсоры ликвидируют последствия пребывания на пустынном солнце.
Мы возвратились в мое временное пристанище, и Феликс проинструктировал меня в вопросах безопасности.
– Ядром, – сказал он, садясь, – станет группа так называемых Воздушных рейнджеров.
– Но…
– Они отобраны из лучших людей Донована и следят за учеными и ходом исследований пристальнее, чем предполагают интеллектуалы.
– Возможно, я не интеллектуал, – процитировал я девиз артиллеристов Королевского флота, – однако умею поднимать тяжести.
– Именно так. Их труд легко недооценить.
Итак, оперативники из OSS[5] здесь. Весьма интересно.
– А не могу ли я потренироваться с ними? Мне необходимо поддерживать форму.
Утренние пробежки вокруг Гайд-парка и вечерние занятия в индийском клубе позволяли мне кое-как перебиваться в Лондоне. Однако мне нужно было больше, а тренировочная часть в Ретленде осталась на другом краю света.
– Если они отыщут для тебя подходящее обмундирование… Кстати, встают они очень рано.
– Хорошо. Остальное время можно будет отвести мозговой деятельности.
– Ты не знаешь и половины всего. Дик Фейнман – сущий маг, в буквальном и переносном смысле этого слова. День-другой он сможет уделять тебе час или два, но тебе самому придется по-настоящему потрудиться.
– Хорошо… А что это за человек?
– Кто, Дик? Изрядный шутник и весельчак. Вскрыл сейф командира базы и оставил поздравительную открытку с приколотым к ней письмом на французском языке.
Я потер лоб тыльной стороной ладони. Разница в часовых поясах, долгий перелет через океан на птерадроне фирмы «Де Хэвилленд»[6], а потом продолжительное путешествие на поезде. Серьезное испытание.
– Жена Фейнмана сейчас находится в санатории возле городка. По всей видимости, умирает. Так что все его шутовство – попытка скрыть отчаяние.
Я моргнул и отвернулся. Лаура… мне не хватает тебя.
– Поразившую ее бактерию подкорректировали инженеры Сопротивления. Дик ненавидит нацистов больше, чем кто бы то ни было.
Я промолчал, однако забрало мое было опущено, и Феликс ощутил вибрацию.
– Впрочем, – в ястребиной улыбке не было веселья, – можешь дать Дику подзаработать.
«Чаттануга Чу-Чу» вырывалась из радио, пока мы ввинчивались в собравшуюся на вечеринку компанию. Ориентируясь по фотографиям из личных дел – мне разрешили ознакомиться с ними, и Феликс висел надо мной все время, пока я читал, – я узнавал их: вот Оппенгеймер, вот Вигнер, а вот и Теллер.
В сторонке стройный и остроумный Фейнман веселил кучку жен своих коллег каким-то фокусом. Впрочем, гипнотизировали дам скорее его искрящиеся глаза, чем ловкость рук.
– А сам он никакой опасности не представляет? – пробормотал я.
– Возможно, и нет. – Феликс поглядел в сторону буфета.
Он понял меня. Представителю «пятой колонны» незачем выставляться в столь подозрительном виде: зачем совершать двойной обман? Однако шизоидное поведение нередко среди академиков…
Природная паранойя – смягчающее обстоятельство.
Симпатичная женщина предложила нам выпить. Ее ослепительная улыбка, адресованная сухому лицу Феликса, мгновенно окаменела, когда он прикоснулся к бокалу своим стальным крюком.
– Отличный хрусталь.
– Гм, спасибо… – и она отошла. Я поглядел на Феликса:
– Это было несколько жестоко.
– Зато откровенно. – Он слега пожал плечами. – К тому же смущает далеко не всех.
– А как ты им объясняешь свое…
– Обычное ранение… подхватил сильнейшую аллергию – и все. Я кивнул. Персонал OSS настолько накачивали антивирусными
препаратами, что тела их отвергали любую обработку клон-факторами.
– Ну, Фред… – Перед нами возникла еще одна улыбающаяся женщина, смутить которую было просто немыслимо. Она воспользовалась именем-прикрытием Феликса с иронией, словно зная, что оно не является подлинным.
