Текст книги "Торжествующий мертвец"

Автор книги: Джон Меткалф

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

После обеда я вновь вместе с Вэньоном направился в салон, где он предложил мне сесть у камина.

– Как вы, конечно, заметили, – начал он, предугадав один, хотя и не самый важный, из мучивших меня вопросов, – Марсель и Августина уехали. Их весьма любезно увезла от меня тетя, моя двоюродная сестра. Она сочла здешнюю атмосферу неподходящей для детей... Мой бог, как она права!.. После этих слов мое доброе расположение духа сразу исчезло. Я взорвался:

– А мой сын, сударь, что с ним? Он не обедал с нами. Где он сейчас? Сейчас, в эту минуту он в безопасности?... Когда он появился здесь и почему? Пока вы мне ничего не сказали. Есть человек, существо, Рауль, который...

– Ах, это!.. – Вэньон нервно или презрительно остановил меня жестом руки, – не произносите это имя слишком громко. Для меня – одно беспокойство. А для многих других, чьи чувства надо уважать, это имя означает даже кое-что похуже. Это...

После паузы он продолжил:

– Пока вы здесь, вы должны услышать об этой... этой глупости. Во всяком случае, я вполне могу подготовить и предупредить вас, наконец, ведь фактически об этом я и писал вам. Или о том, что советовал больше не направлять ко мне вашего мальчика. Когда я сообщил, что стал жертвой преследования, то, будучи возбужденным, сильно преувеличивал и...

– Но, – прервал его я, – не понимаю, как... – я заколебался, опасаясь, что на самый важный вопрос можно не получить ответа. – Он, оно сейчас здесь?

Вэньон с осторожностью взглянул на меня.

– Оно, если мы будем этим словом называть бабушкину сказку, сейчас не здесь или не проявляет активности. В общем, сейчас оно не здесь...

Через минуту он продолжил мрачным голосом:

– Что касается понимания... Есть вещи, воздействие которых можно почувствовать, но понять полностью нельзя. Остается лишь их реальность. Как я уже говорил вам, эта... ерунда, право же, полнейшая ерунда сейчас не с нами. Но ваш мальчик, ваш мальчик явился вчера поздно ночью и искал его. Он старается, он делает все возможное, чтобы вернуть его...

Нет слов, чтобы описать недоумение, вызванное этими словами. Что я должен был подумать? Вэньон издевательски говорил о Рауле как о беспокоящей, но сравнительно неопасной болезни или как о вредителе растений. Так он мог бы говорить о скарлатине или картофельном жучке. И все же за его словами я различал реальный и неисчезающий страх.

Явно волнуясь, он резко встал.

– Такого рода назойливое приставание не было совершенно не изучено, как утверждали некоторые авторы, эти шарлатаны, по крайней мере, два века или больше назад...

Он подошел к нижним полкам, провел пальцем по массивным томам и выдвинул один из них

– Но дело... – сказал он и поставил том на место. – Это здесь... и должным образом зафиксировано, хотя и под туманным названием. Они назвали эти нелепости и породившие их мысли безымянными. Вот так просто: Безымянные.

Он нерешительно сел на свое место.

– Я, я даю честное слово, когда впервые встретился с вами и до последнего момента, это безымянное не беспокоило нас или, во всяком случае... Не отрицаю, что это или выдумка об этом беспокоила нас в прошлом, но потом отстало. Конечно, существовал чисто теоретический риск, о котором я мог бы предупредить вас заранее...

Во мне клокотал гнев.

– Да, – с горечью заявил я, – "выдумка" это или нет, сумасшедшие мы или в своем уме – в любом случае вы могли предупредить. Вы обязаны были предупредить меня!

– Но вы бы просто посмеялись над этим. Вы бы хохотали над этой историей и надо мной.

– Да какое это бы имело значение, если бы я и посмеялся?! – Я почти кричал, будучи не в силах больше сдерживать нетерпение. Я вынужден был ждать, мучиться неизвестностью всю дорогу от станции до замка и во время обеда. Я не смел спросить о том, что смертельно мучило меня. А теперь, когда я смог, наконец, потребовать ответа, меня кормят отговорками.

Вэньон молчал и кивал головой. Я был полностью уверен, что он и сейчас кое-что скрывает.

– Безымянное – что это такое? – настаивал я. – Я говорю об этом конкретном существе... Мы все время ходим вокруг да около и совершенно не могу понять, что же такое то, о чем вы говорите мне, если вы действительно об этом говорите. Так что это? Я должен знать! И что бы это ни было, вы, конечно, могли предотвратить встречу Дэни с ним. Он сказал мне, что это было кем-то, с кем он подружился в деревне. Звучало так, будто бы с бродягой, но...

Я выдохся. С побледневшим от моих обвинений лицом Вэньон вертел в руках бокал с бренди. Такой же нетронутый бокал стоял передо мной.

Внезапно он поднял свой и осушил. На его лице был почти болезненный восторг.

– Вот! Это, вы говорите это!... Оно увядает и крепнет, отказывается быть мертвым, неожиданно возникает, приходит и уходит. Как утверждают, это причиняло мучения трем поколениям моей семьи. Распространяются слухи, что это периодически подпитывает себя за наш счет и обязано своим существованием и живучестью своим жертвам. Все это – ха, ха! – содержится в некой книге... О, мы не одиноки в своем несчастье. Вы можете услышать: какая прекрасная старинная семья, но... у них есть безымянное... Что касается этого конкретного примера, то есть человеческой формы, которую вы видели, она ест, пьет и спит, как другие люди, пока существует. Мой бог, она даже поправляла мою ограду, покупало мыло, чай и соль в лавке, пока я не заподозрил ее и не разоблачил... Но потом, после разоблачения говорят, чтобы существовать, она должна иметь чью-то привязанность. И субъект ее привязанности должен быть молодым. А когда ее жертва, ее малыш умирает, паразит переключается на других детей, ближайших родственников. Это существо любвеобильно и прожорливо.

– Черт побери, что за история! Какой бред! какая глупость! Как это смешно, фантастично, невероятно!

Голос его гремел так, как бывает, если человек испытывает чувство глубокой ненависти или сильного ужаса. В этот миг раздался стук в дверь. Сначала тихий, потом громче. Вошел Дорло, взгляд его выражал недовольство.

– Господин должен знать, что такие крики, которые слышны даже на кухне, очень вредны. Советую вам, идите спать. Возможно, во сне вы сможете забыть о наших бедах.

Вэньон спокойно принял упрек и, я полагаю, воспользовался удобным предлогом, чтобы избежать новых вопросов. Он сказал мне:

– Дорло прав. И если вы не возражаете, я покину вас. За последнее время здоровье мое пошатнулось... Дорло подаст все, что вы пожелаете. Но сначала... – он повернулся к Дорло, – где молодой господин? В своей комнате и... он спокоен?

– Да, в своей комнате. Но если исходить из реальности, его комната не совсем спокойная. В ней опять слышатся шумы, хотя и не такие громкие.

От этих слов у меня опять защемило сердце, хотя ничего нового я не услышал. Но в моем сознании шалости полтергейста были связаны с Раулем. И их продолжение удручало меня.

– Спокойной ночи... – пожелал Вэньон.

Я смертельно устал, но все-таки еще немного задержался в библиотеке.

В самом деле, чему я мог верить, а чему – нет? Ясно, что последние рассуждения моего хозяина нужно отбросить как мрачную и отвратительную чепуху. Но потом я сам столкнулся с тем, что явно противоречило этому утешительному выводу.

Когда попивая бренди, я анализировал сказанное Вэньоном, мой взгляд упал на том, который он начал снимать с полки, и потому слегка выдвинутый из ряда книг. Я взял его в руки.

Называлась книга банально: "Легенды древности".

Я пробежал глазами одну-две случайно открытые страницы и остановился на словах: "...то есть мертвые восторжествуют над живыми".

Меня охватил холодок удивления, вызванного не внезапностью, а мрачным подтверждением. Я поспешил поставить книгу на место. "Мертвые восторжествуют над живыми", – так было написано. Дальше читать я не хотел. Ведь это было окончанием того отрывка, что приснился мне несколько недель назад, когда я видел свою жену, державшую книгу перед отсутствующим лицом...

Не знаю, чему я был обязан своим оптимизмом. Покидая Англию, я рассчитывал скоро вернуться вместе с сыном. Конечно, я имел законное право заставить его ехать домой. Но если он все же оттолкнет меня, и окажет физическое сопротивление, возникнут затруднения. Задача окажется, мягко говоря, трудновыполнимой. Утром после моего приезда, и даже весь следующий день, еще я пытался поговорить с ним. Но либо его комната была на запоре, либо никто не отвечал. Когда же я замечал его на ступеньках лестницы или внизу, он улепетывал от меня.

– Где он кушает? – спрашивал я, поскольку он не появлялся за нашим столом. Оказалось, что периодически он делает набеги на кладовую и уносит свою добычу в поле. Ни Вэньон, ни его домочадцы не контролировали действия Дэни. Но даже если бы и так, я все равно не мог доверить им контроль от своего имени. Что касается слуг, они вели себя отчужденно. Их полнейшая скрытность свидетельствовала о том, что им, очевидно, запретили сплетничать со мной. Как хотелось, чтобы Годерих сейчас был здесь! Но не мог же он по моему сигналу бросить своих пациентов, да и к тому же услуги Годериха отнюдь не были подарком.

Как я и предполагал, Дэни удалось отплыть их Бриксхема на рыболовном судне. Утверждать, что он приехал с моего разрешения, он не мог и, конечно, знал, что я буду его преследовать. Но сомневаюсь, что, кроме безрассудной решимости во что бы то ни стало воссоединиться с Раулем, у Дэни был конкретный план действий. Он старался избегать Вэньона и, как я понял, встречался только с Дорло. А вот, в свою очередь, обо всем докладывал хозяину.

Вот такая веселая история... В полицию Винчестера я отправил телеграмму, где дал понять, что в некоторой степени удовлетворен их ошибкой.

К сожалению Сэньон не оказывал мне почти никакой помощи. Либо он был действительно болен, либо делал вид, что не желает принимать участие в моей "травле". Ой никогда не завтракал со мной, а после обеда извинялся и сразу же уходил. После того разговора в первый вечер он не сказал мне ничего серьезного по поводу нашей общей проблемы.

Предоставленный самому себе, я бесцельно бродил по имению и ближайшим деревням, изредка здороваясь с встречными крестьянами. Но чаще всего я никого не встречал, так как выбирал безлюдные тропы. Осенние дни были пасмурными. И когда проглядывало солнышко, я гулял дольше, направляясь к плоской вершине, возвышавшейся над скалистой грядой на севере.

Однажды после полудня – это было на четвертый или пятый день моего пребывания – я направился как раз в ту сторону. Было около трех часов. Я шел, не обращая особого внимания на то, куда иду. Просто брел, отягощенный мрачными думами, пищи для которых было предостаточно.

Да, положение казалось фантастическим. Неточное описание ситуации могло бы вызвать недоверие. Но ведь вся эта история была реальной. То есть я знал: все, что видел своими глазами происходило на самом деле. Что касается остального – грубых полупрезрительных высказываний Вэньона, на этот счет у меня были суждения. Вэньон болен. Его недуг отразился и на печальном состоянии его гибнущего имения. Замок стал ветхим. Персонал либо разбежался, либо был уволен. Остался лишь неуклюжий парень. Почему, например, ушел пользовавшийся доверием Флебар? Мое сердце наполнилось тревожным предчувствием. Не мог ли Вэньон – дьявольское предположение поразило меня – не мог ли он в первый раз пригласить Дэни в замок или заполучить его любым другим путем, чтобы обезопасить своих детей? Не было ли все это продиктовано стремлением вызвать и развить чудовищную близость между Раулем и моим сыном?.. Однако я отверг столь страшное предположение как слишком надуманное. Очевидно, мое воображение зашло слишком далеко, если я допустил такую мысль...

Внезапно я очнулся от своих мрачных дум и огляделся вокруг. Местность была мне знакома и пустынна. Маленькая полуразрушенная церквушка или часовня около кладбища усиливала атмосферу пустынности. Без всякой цели, не из праздного любопытства, а просто так, в силу душевного опустошения я набрел на кладбище и пошел вдоль могил. Невдалеке я заметил человека направлявшегося ко мне,

Около кладбищенской стены я замедлил шаги. Земля для новых захоронений здесь на использовалась, а могилы были неухоженными, заросли ежевикой и обычной густой травой. То здесь, то там мелькали даты захоронений: 1830, 1813, 1770... Внезапно меня привлекла одна надпись. В верхней части крупного камня, так же, как другие, поросшего лишайником, покосившегося от непогоды, было выбито "Приваче". Ниже можно было разглядеть: Рауль. Умер в 1873.

Я услышал шаги. Это был тот самый человек, которого я видел на дороге. Он был, возможно, мелким торговцем или фермером. На меня и могилу посмотрел хмуро, с явным неодобрением.

Дернув головой, он спросил:

– Месье, очевидно, знает, чья это могила?

В замешательстве я пробормотал:

– Да, я... знаю. Нет, я не могу... Я хочу сказать, что это имя одного известного мне человека.

Человек сделал шаг назад, перекрестился и холодно произнес:

– Ладно... надеюсь, месье известно, что это нехорошее имя... Будьте здоровы, сударь.

После этого он стал медленно удаляться. Подчиняясь внезапному импульсу, я догнал его.

– Почему, кто, кто это был? – спросил я. – Он был преступником или...

Голос у меня дрожал. Человек внимательно посмотрел на меня, и мне показалось, что нас прошило током.

– Нет, месье. При жизни он не был преступником, но... Он замолчал, потом пальцем указал на дату. – Это, месье, год его смерти. Здесь, на камне. Вроде все правильно. Мой отец был сельским старостой и все об этом помнил. Да я сам видел запись о его смерти в журнале церковного прихода. Больше ничего сказать вам не могу, кроме того, что он умер почти восемьдесят лет назад, в 1873 году...

Он вновь перекрестился и ушел. На этот раз я не стал его останавливать. Я был просто в панике. Казалось бы, мой разговор должен был подготовить меня к новому удару. Но я склонен был рассматривать большую часть его суждений как бред сумасшедшего. К тому же он вероятно сожалел о сказанном. Теперь же история, поведанная другим человеком, приобрела новое содержание и вес. Меня охватило леденящее душу дыхание беды, способное лишить разума и психического равновесия. Рауль, если это был он... умер восемьдесят лет назад... Что же заставило этого рассудительного гражданина так подозрительно и осуждающе говорить со мной?

Подождав, пока он не скроется из вида, я поспешил в замок.

В тот же вечер я получил согласие Вэньона просить Годериха в ближайшее время приехать сюда и присоединиться ко мне. Шесть дней я провел здесь без всякой пользы. Сын упорно продолжал избегать меня и как можно больше времени проводить вне дома. Я даже не знал конкретно, где и когда он ест. До бесконечности продолжаться так не могло. Его необходимо было как-то увезти. Но я сомневался в том, что смогу сам притащить его домой. Другой путь – обратиться за помощью к полиции – французской или британской. Свое послание Годериху я составил в весьма решительных выражениях и отправив его, почувствовал некоторое облегчение.

Меня терзали тревожные мысли, а находка этой могилы оставила ужасный след. Странное поведение незнакомого человека, заговорившего со мной, его подозрительные и испуганные взглядами, необъяснимая сдержанность все это повергло меня в полную растерянность и настоящий страх.

Тем временем Дэни я видел лишь мельком. Вэньон, предупредивший меня, что Денис будет стараться вновь оказаться с ним, предложил свое содействие нашему примирению. Но я на это не надеялся. Он совершенно не знал, чей мальчик занимается весь день, спит ли он в прежней комнате, хотя я был уверен в этом, когда ест, купается или меняет одежду. Что касается чистых сорочек, носков и нижнего белья, то их я привел и передал Дорло. Потом узнал, что все это используется. В целом же, Дэни вел здесь жизнь полубродяги. Замок он использовал лишь как базу или штаб-квартиру, откуда делал набеги на сельские районы.

Между тем на следующее утро я узнал кое-какие новости о своем сыне. Правда они были не утешительными, но все же более подробными, чем прежние сообщения. Дорло сказал, что в последнее время Дэни подолгу находится в восточном крыле замка, около башни. На мой вопрос, что он там делает, Дорло пожал плечами. – Кто знает. Я видел, как он читал и резал ножом дерево...

– Сейчас он там?

– Нет, месье. Это было вчера и позавчера. А сегодня утром он ушел.

Этот разговор состоялся во время моего завтрака, который я всегда проводил в одиночестве. Мой хозяин предпочитал, чтобы ему приносили еду в спальню. После завтрака я написал короткое письмо моей верной Дженни, с которой пару дней назад говорил по телефону. Она сообщила, что дома все в порядке, что она и Клара надеются, что мы оба очень скоро вернемся.

Чтобы отправить письмо, я пошел на почту. Проходя через подворотню, я был поражен запущенностью замка. Он выглядел так, будто страдал смертельной и быстро прогрессирующей болезнью. Да, болезнь подкосила и тех, кто здесь проживал, подумал я. Полковник Хэпгуд не был исключением! Пусть я был здесь лишь временным жильцом, гостем, но, направляясь за границу, чувствовал: что-то нехорошее, присущее этому дому, обязательно коснется и меня. Местные крестьяне воспринимали меня неприязненно. Для них я был носителем чего-то страшного, угрожающего. Когда накануне в небольшом почтовом отделении в трех километрах от Фоана я отправлял письмо Годериху, почтовая служащая смотрела на меня исподлобья недобрым взглядом. Всюду, где я бывал, чувствовалась настороженная враждебность. Это выражалось в настороженных и мрачных взглядах окружающих. При виде меня, они крестились, отвечали уклончиво. Даже дети старались не встречаться со мной, переходили на другую сторону дороги.

Сотню раз пытался я узнать правду об этом фантастическом деле. Вся эта деревенщина, в том числе и Вэньон, пребывали в плену жалких предрассудков. Я криво усмехнулся. Да, это было забавно! – Я ведь тоже, как и те, над кем я смеялся, находился в плену чудовищного мифа.

Меня злило, что я не знал, чему верить. Все и вся словно сговорились водить меня за нос. Я, отец Дэни, был благодарен за информацию о нем, полученную из вторых рук, от самодовольного слуги, каким был Дорло. В последствии я много раз боролся с искушением расспросить этого парня более подробно, но совесть не позволяла мне допрашивать хозяина. Ну и сам хозяин, Вэньон, после своей первой тирады полностью замкнулся и молчал, как рыба.

Я чувствовал, что не выдержу этой зловещей, сводящей с ума таинственности. Нужно потребовать у кого-то, все равно у кого, раскрыть мне тайну. И посмотреть, что он ответит. Или узнать хотя бы, какого характера будет ответ. Поэтому, когда я отправлял письмо Дженни, я попросил служащую почты назвать какое-нибудь официальное лицо, мэра или школьного учителя, с которым я смог бы посоветоваться по личному делу.

Женщина обошлась со мной довольно сурово. После глубокомысленной паузы она заявила: – Мэр болен; есть Буадиель-сторож, он участвовал в сопротивлении, но он тоже болен. Или аптекарь Танви. Он, – добавила женщина, – очень умный и чрезвычайно ответственный человек, был квартирмейстером в армии... И еще есть, конечно, кюре, отец Пюиндизон.

Отказавшись от прекрасного Танви, я избрал кюре. Правильный выбор! Странно, что я не подумал об этом раньше. Найти священника не составило труда. Он только что вернулся с мессы и вежливо пригласил меня в свою обитель.

Я кое-как поведал ему о своем деле, включая находку могилы, и спросил, не был ли Рауль, которого так безрассудно обожал мой сын, внуком умершего.

Лицо кюре омрачилось. Последний вопрос вызвал у него неудовольствие и замешательство. Стало ясно, что все обо мне он знал заранее.

– Честно говоря, месье, на это трудно ответить. В наших местах много суеверий и... У того, чью могилу вы видели в Сэнт Орвэне потомков не было. Он служил, кажется, дворецким в замке Вэньон, где и скончался. Было это восемьдесят лет назад, и...

– Да, да, – сказал я, – ну, а тот другой малый, которого встретил мой сын... Кто он?

Добрый кюре мрачно взглянул на меня. Это был пожилой человек с красноватым лицом. Его глаза, обычно угрожающие, сейчас были полны тревоги.

– Месье, – укоризненно проговорил он, – вы пришли вот так и просите... О чем? Подтверждать сомнение, которое заранее внушили вам, или опровергнуть его. Я могу сказать лишь то, что знаю: Приваче умер в 1873 году. Остальное – суеверие...

– И это суеверие...

Он слегка пожал плечами. Моя настырность смущала его.

– Очевидно, суеверие, которое по вашему настоянию я должен назвать, заключается в том, что умерший в 1873 году Приваче и тот, к которому по вашим словам мальчик имеет влечение, – одно и то же... Это смешно... Я уже сказал все, что могу...

Его отношение ко мне, по-прежнему вежливое, начало приобретать, некоторую холодность. Я понял, что опять потерпел поражение. Все эти люди, которых я пытался заставить открыть мне правду, просто смеялись этим нелепым мифам. Но на самом деле в душе они боялись его!

Неудовлетворенный и разочарованный я поблагодарил кюре и удалился.

В замке я находился уже целую неделю. Абсолютно безрезультатную неделю!

Каждый день я стремился использовать любой шанс, чтобы уговорить моего мальчика. Но все напрасно. Что делать? Тащить домой как пленника и тем самым заставить его ненавидеть себя еще больше? Возможно, если потребуется. Но сначала нужно попытаться уговорить его. Дэни был словно дикое существо, очарованное и восторженное. И не было никакой пользы, думал я, загонять его в ловушку, и свяжешь бедное тело, а дух его от тебя ускользнет. Я хотел завлечь его в ловушку, но завлечь всего и сделать это с любовью. Оковы и наручники – неподходящие для этого инструменты.

Но если он не поедет со мной добровольно, то мне останется лишь применить силу. Необходимость уже назрела, поэтому-то я и обратился к Годериху. Его дружеское участие в сопровождении мальчика, будет, конечно, менее унизительным, чем полицейский эскорт.

Вэньон в этом деле был совершенно бесполезен. Нынешнее болезненное состояние его нервной системы было все равно что пассивное и негласное сопротивление моим усилиям. Почему после взрыва эмоций по поводу безымянных он замолчал? Кюре хоть что-то рассказал мне. Но почему сам Вэньон не мог сообщить мне тоже самое, или даже больше?

Я подошел к окну комнаты, где мы завтракали, и взглянул на осенние поля. Отсюда они выглядели коричневыми или желтыми квадратами, беспорядочно тянувшимися к затуманенным холмам. Вдруг на одном из полей, я увидел Дэни. Но он не двигался. И тогда я вспомнил, что это всего лишь пугало, почему-то оставленное на стерне.

Сегодня Годерих должен получить мое письмо. И когда он приедет, мы проведем наш военный совет. Как рад я буду его трезвому подходу к делу и здравому мышлению. У меня же все мысли перепутались, а оскорбленный рассудок все время наталкивался на каменную стену противоречий. Настоящий парадокс! С одной стороны, здесь, как везде, была середина двадцатого века с поездами, почтой, газетами и радио, а также изредка пролетавшими самолетами. А с другой стороны, здесь вполне уживались темные суеверия, замшелая мифология и причудливый анахронизм фантастического ужаса. Два мира – взаимосвязанные и несовместимые, но каждый из них существовал.

Без всякой цели я направился к своей комнате, миновал ее и пошел по коридорам. Я нередко в одиночестве, миновал ее и пошел по коридорам. Я нередко в одиночестве бродил по извилистым лестницам замка, проходил мимо выцветших гобеленов, феодальных знамен, посещал гулкие залы. На сей раз непреднамеренно, но с беспокойством я шел в восточное крыло, к башне.

Мой поход не дал мне новой информации. Кроме одной. В комнате, расположенной под комнатой-убежищем, я обнаружил несколько деревянных обрубков и щепок. Очевидно, как мне говорил Дорло, их строгал Дэни. На ум пришло предположение, возникшее у меня после беседы к кюре. Рауль, говорил кюре, умер в замке. И Дэни когда-то, говоря о комнате в башне, упомянул, что там кто-то умер.

Был ли Рауль этим кем-то и не в башне ли он умер? Возможно, так оно и было.

Остальную часть утра и послеполуденного времени я бесцельно шатался, испытывая сильное беспокойство. Я с нетерпением ждал ответа Годериха.

Посещение восточного крыла и возникшая после этого догадка о Рауле сильно обеспокоили меня. Однако была и другая причина для тревоги. Мне казалось, что в течение дня что-то произошло или я что-то заметил. Но что это было, я так и не мог понять. Некоторое время тревога не исчезала. Я продолжал мучительно думать: что же это такое? Наконец, прекратил.

Вновь забрел в библиотеку и снял с полки том "Легенд". Мне было неприятно, но я хотел внимательно прочитать то место.

Мне удалось найти нужный раздел. Он был довольно обширным и назывался весьма просто – Оверн. Его содержание было довольно мистическим, слишком таинственным и напыщенным. Поэтому я не все смог понять.

Сожалея о слабом знании французского, я с трудом разбирал: "...исключительная жизнестойкость... давая возможность вышеупомянутым безымянным извлекать жизненную силу... (здесь одну или две строчки я не понял)... таким образом восстанавливать себя вблизи источника питания, как ядра или фокуса и... (снова строчки незнакомых мне слов)... или другой обычный предмет, чтобы быть похожим на человека. Но горе всем тем, кто решится на это, ребенку или женщине, если не будет обеспечен необходимый..." Далее несколько предложений описательного характера: "...их главная слабость в запястьях и... Больше всего они радуются желтому и отвергают некоторые оттенки серовато-голубого, поэтому удаляя их..."

Недовольный своим переводом я оставил открытый том у себя на коленях и задумался. То, что мне удалось перевести, немного успокоило меня, поскольку казалось полнейшей чепухой и глупостью. Я был рад и даже благодарен этой мысли: все это было чепухой. Полнейшей, законченной глупостью. И я мог смеяться над ней. Как я только... Но мой недолгий восторг исчез: Дэни, вспомнил я. Все же Дэни... Это была беда. Чепуха все это или нет – один вопрос. А вот состояние моего мальчика – весьма реальное дело.

Неожиданно вошел Вэньон. В последние дни из-за его болезни, мы почти не встречались. Лицо у него было недовольным.

– Здравствуйте, – буркнул он. – Сожалею, что вы не можете заняться чем-то лучшим. От этого вы мало сможете получить...

К моему изумлению он схватил книгу и швырнул ее на полку.

Да, Вэньон был очень трудным человеком, но именно сейчас из-за столь незначительного случая я сильно поссорился с ним. Конечно, нервы у нас были предельно напряжены, но нужна была как раз такая искра для взрыва эмоций.

Я вскочил.

– Хотя бы из вежливости, месье, вы могли бы не хватать книгу с моих колен, я ее читал!

Он смотрел на меня полными слез глазами.

– Это моя книга. Это моя книга, – по-детски повторял он, – и я делаю с ней, черт возьми, что захочу. Проклятье! Я сожгу ее! Вы что, против того, что если захочу, я сожгу всю свою собственность, включая замок? И если кто-нибудь будет продолжать шастать – я говорю шастать – по моему очаровательному замку, когда я буду его жечь, то пусть он тоже сгорит, его шея и волосы, вместе с замком, если не...

Он пошатнулся и прижал руку к груди:

– Извините меня... Я вел себя так, что вы подумали обо мне как, как о французском паяце. Но некоторые вещи в этом обществе не такие, какими они должны быть... Большая, удивительно большая большая муха залетела в мою спальню и не давала мне спать. И у меня, как и у ваших безымянных, разболелись запястья и...

Он сходит с ума? Или прикидывается сумасшедшим? Мои безымянные! Я ненавидел его всей душой. И особенно потому, что ему в такой отвратительной форме удалось помешать моим действиям.

– Эта ваша тварь, чем бы она ни была, – сам испугавшись, кричал я, это ваше безымянное напало на моего сына и почему-то вы больше не говорите о...

– Он умер здесь? В верхней комнате башни или под ней...

Вэньон смотрел на меня, как бы не понимая, а затем с жалостью.

– Мой бедный друг, – медленно проговорил он. – Мой бедный друг, все это слишком тяжело для вас. И вы, вы сходите с ума. Боже мой, сил моих больше нет.

Он подошел смешным танцующим шагом и просто ошарашил меня, щелкнув двумя пальцами у меня под носом.

– Повторяю, месье. Повторяю с огромным сожалением: вы совершенно не в своем уме!

Я отпрянул от него, слишком потрясенный, чтобы обидеться на его язвительные слова и оскорбительные жесты. И именно в этот миг, как и во время предыдущего похожего случая, в дверном проеме возникла массивная фигура Дорло.

– Успокойтесь, сударь, – призвал он, – успокойтесь! Плохая погода действует на нервы, но так поддаваться своим эмоциям нельзя. Да. О, господи! – И он тихонько добавил: – Так продолжаться больше не может.

Вэньон смотрел на меня широко открытыми глазами.

– Извините меня, – пробормотал он, – извините...

В нем промелькнуло странное выражение злости и какого-то ужаса, когда он повернулся и нетвердым шагом последовал за Дорло.

Около минуты я не двигался. Вся сцена была невероятной, перед моими глазами вновь промелькнуло все случившееся. Наконец, изумленный я вышел из дома.

На улице я пришел в себя. Внезапное эмоциональное нарушение прошло. Я выдохся. Как будто я с кем-то боролся. Но моя тревога усилилась. Это кошмар, думал я, кошмар. Вот почему у него каждый оказывается сумасшедшим и вы сами ведете себя как сумасшедший. Но я приду в себя – очевидно, когда приедет Годерих...

Воздух, как сказал Дорло, тяжелый и душный. Погода стояла мягкая, но появилась явная тенденция к изменению давления. В какую сторону – я не знал.

Вокруг меня лениво простирались поля. Слишком лениво, подумалось мне. Словно тайком замышляя собраться на коварное колдовство. Прямоугольники полей были украшены в цвета охры, беж и серовато-коричневые оттенки. Они собирались к невозмутимо застывшему предгорью, погруженному в таинственный сон. Пересекая один из прямоугольников, я заметил, что пугало, которое я видел из окна, немного изменило свое местоположение.

Вэньон... О, господи! Безымянные... Его, если хотите, а не мои! Пусть он им радуется. О, Боги! Кто выдумал эти привидения, нелепые отвратительные существа, если не... Я посмотрел на серое неприветливое небо и поежился. Нет, я не был, как бы это выразиться, очарован этим пристанищем дьявола, этим зловещим районом Франции двенадцатого или тринадцатого века, где вместо сохранения добрых старинных обычаев внезапно оживают предрассудки и непристойная мифология, сводящие с ума всех, кто думал о них. Если только...

Мои беспорядочные мысли оборвались. Я еще раз с содроганием взглянул на небо. Все вокруг – холмы, спящие поля, пока я шел, не отставали от меня. Я почувствовал: что-то постепенно назревает... У меня разболелась голова, появилось необъяснимое гнетущее чувство. С того места, где я остановился, замок был ясно виден. Он находился примерно в километре от меня. Но часть его скрывалась за горизонтом, другую закрывали деревья. Если тревога усилится, я смогу быстро вернуться туда.