Текст книги "Сатурналии"
Автор книги: Джон Робертс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]
Глава 6
Дом покойного Метелла Целера стоял в нижней части Эсквилинского холма, в районе, который каким-то образом избежал самых страшных пожаров, периодически испепелявших город. То было относительно скромное здание, принадлежавшее нашей семье в течение нескольких поколений, и поэтому сохранившее вид, общепринятый до Пунических войн, когда даже самые великие семьи едва возвышались над богатыми фермерами.
Гермес сопровождал меня со смешанными чувствами тревоги и предвкушения. Клодия пугала его, как и всех остальных. Но она также принадлежала к тому новому поколению римлян, которые стремились любить предметы красоты ради их самих, а не ради их ценности, как добычу. Поэтому она окружила себя красивыми вещами, включая рабов. Клодию привыкли видеть на невольничьих рынках, где она всегда покупала новых красавцев, отбраковывая тех, кто миновал расцвет своей миловидности. Это было одной из многих ее скандальных привычек. Большинство благовоспитанных людей, в том числе члены моей семьи, притворялись, что никогда не покупали рабов, а пользуются только теми, которые родились в их доме. Когда им требовалось купить слуг на рынке, они предусмотрительно посылали за ними управляющих. Но Клодия была не из таких. Ей нравилось самой осматривать поголовье, собственноручно изучать зубы, бить кулаком, чтобы проверить дыхание, мять мускулы, испытывая их упругость.
– Попытайся сделать так, чтобы тебя не поймали занимающимся с девушками чем-нибудь неподобающим, – предупредил я Гермеса.
– Конечно, нет, господин, – явно неискренне ответил тот. – Но вы ведь хотите, чтобы я выудил у них информацию, так?
– Прекрати пускать слюни. Да, я хочу знать, известно ли рабам что-нибудь о смерти Целера и приходили ли к Клодии какие-нибудь необычные посетители. Я знаю, что у нее бывают странные субъекты всех мастей, но мы ищем женщину-ведьму или шарлатанов – людей, которые вполне могут торговать ядами.
Надежда на это была порядком притянута за уши. Для женщины Клодия много где путешествовала и могла найти экзотические яды практически где угодно. Как раз такого рода покупка была вполне по ней. Но оставался шанс, что она открыто приобрела яд прямо здесь, в Риме. Преступники-аристократы вроде этой женщины часто принимали мало предосторожностей, чтобы скрыть улики своих преступлений. Они считали, что находятся выше подозрений или, по крайней мере, выше судебного преследования.
Как только дверь дома открылась, я понял, что меня ждет интересный вечер. В прошлом Клодии разрешалось предаваться своим пристрастиям только в пределах ее собственных апартаментов, а остальная часть дома был типично скучным, консервативным жилищем Метеллов. Но это правило улетучилось вместе с дымом от погребального костра Целера.
Янитор, открывший нам дверь, смахивал на одну из греческих статуй атлетов-эфебов: сплошные гладкие мускулы, идеальная кожа и густые кудрявые локоны. Не считая шевелюры на голове, он был полностью безволосым – неестественная черта внешности, характерная для высокородной женщины, но редко встречавшаяся среди мужчин, кроме египетских рабов, а этот юноша явно был не египтянином. Единственной уступкой скромности, которую позволила ему Клодия, был просвечивающий мешочек для гениталий, висящий на тонком шнурке, повязанном вокруг бедер. Кроме мешочка, слугу прикрывал лишь позолоченный, изукрашенный драгоценностями ошейник, за который он был прикован к косяку.
– Добро пожаловать, сенатор, – сказал этот мальчик, показывая в улыбке идеальные белые зубы. – Моя госпожа и ее гости в триклинии.
Мы миновали атриум с примыкающими к нему комнатами и нишей для родовых масок умерших, и вышли в перистиль. Обычно подобное помещение находилось под открытым небом, но над этим для защиты от холодного ветра был натянут искусно сделанный навес, украшенный золотистыми звездами. В бассейне под навесом красовалась изящная скульптура танцующего фавна, а в воде под ним резвился толстый декоративный карп. На бронзовых цепях между колоннами висели красивые чеканные лампы из Кампании.
Куда ни посмотри, я видел замечательные произведения искусства и тонкую работу мастеров. Я также заметил, что Клодия не потрудилась выложить полы мозаикой по новой моде. В этом не было большого смысла, поскольку она не собиралась тут оставаться. Все ее сокровища можно было собрать и увезти с собой.
– Деций!
Ко мне подошла хозяйка дома. Платье окутывало ее тело, как окрашенный воздух. В ту пору ей было около тридцати трех лет, и она все еще оставалась одной из самых красивых женщин Рима. Тело ее не было отмечено следами деторождения, поэтому она предпочитала почти прозрачные косские платья. Легкую ткань для них ткали на острове Кос, и цензоры все время пытались запретить ее в Городе, или, по крайней мере, не позволить носить ее респектабельным женщинам. Но уважение Клодии к общественной морали было минимальным. Ее молодое лицо портил только намек на суровость вокруг рта и глаз. В отличие от многих других женщин, она умеренно пользовалась косметикой.
– Как я рада тебя видеть! – вскричала Клодия, беря мои руки в свои. – Я слишком долго с тобой не встречалась! Фауста рассказала мне всё о тех захватывающих делах в Александрии. Похоже, там замечательный суд.
Фауста была лучшей подругой Клодии, хотя ей вскоре предстояло выйти замуж за Милона, смертельного врага Публия Клодия. Такова политика.
– Я уверен, что принцесса Береника примет тебя, как королеву, если ты решишь нанести ей визит, – заверил я.
Береника была даже более чокнутой, чем большинство членов египетской царской семьи.
– Пойдем, познакомься с другими моими гостями, – поманила меня за собой хозяйка. – Некоторых из них ты знаешь.
– Веди, – сказал я. – Но нынче вечером я должен улучить время, чтобы поговорить с тобой наедине.
– Знаю, – с таинственным видом прошептала Клодия. Она наслаждалась заговорами. – Но ты не должен упоминать об этом за ужином. О, Деций, я так рада, что вы с моим братом покончили со своими глупыми ссорами!
Тут она слегка хватила через край – это было слишком даже для Клодии. Но, с другой стороны, эта женщина ни в чем не знала умеренности, даже в неискренности.
– А теперь пойдем со мной. – Она взяла меня под руку, и мы вошли в триклиний, который открывался в крытую часть перистиля.
Здесь произошли кое-какие изменения. Клодия не любила уютной интимности обычных обеденных залов, поэтому убрала пару внутренних стен и объединила три комнаты в одну. Насколько я помнил план дома, она пожертвовала спальней Целера и кабинетом, чтобы расширить свой триклиний. Кушеток и подушек было столько, сколько я никогда не видел в Риме даже в доме Лукулла.
– Что ж, Клодия, – сказал я, – зала не такая величественная, как во дворце Птолемея, но почти такая же.
Хозяйка дома улыбнулась, принимая это как истинный комплимент.
– Разве не великолепно? В комнате почти нет мебели, которую цензоры не запрещали бы то в одно, то в другое время.
– Законы против роскоши никогда не срабатывают, – сказал я. – Люди, которые принимают такие законы, – единственные, кто могут позволить себе их нарушить.
Это не совсем соответствовало истине, потому что богатые вольноотпущенники, которым был закрыт путь к высоким должностям, все больше становились неотъемлемой частью Города.
Некоторые из гостей восхищались настенной живописью. Она, по крайней мере, не являлась запрещенной роскошью и была призвана сгладить эффект объединения трех комнат в одну. Такой стиль живописи только-только начал входить в моду: черный фон с декоративными колоннами, нарисованными через равные промежутки. Колонны выглядели странно тонкими и длинными, как будто их вытянули. Здесь и там вдоль колонн красовались маленькие помосты с растениями в горшках и чашами с фруктами, такими же вытянутыми. Колонны увенчивались странными украшениями – грудами шаров или висящими шишками. Наверное, рисунки задумывались причудливыми, но меня такой стиль слегка дезориентировал: я как будто видел то, что смутно мелькало у меня в памяти и никак не вспоминалось до конца.
– Деций, ты встречался с трибуном Публием Ватинием? – Клодия подвела меня к высокому, с военной выправкой человеку – похоже, из тех, что любят выполнять самые чудовищные приказы своего начальства.
– Всегда счастлив познакомиться с еще одним Цецилием Метеллом, – сказал он.
Вездесущность моей семьи была поговоркой в Риме.
– Это из-за трибуна Ватиния Цезарь получил в Галлии чрезвычайные полномочия[24]24
Трибун Ватиний выдвинул законопроект, согласно которому Цезарь получал в управление Цизальпийскую Галлию и Иллирию на пять лет. Потом к этим провинциям добавилась Трансальпийская Галлия.
[Закрыть], – выпалила Клодия.
Если она что-то и любила больше роскоши – так это политическую власть.
– Крайне необычный способ справиться с галльской ситуацией, – сказал я.
– Эту реформу следовало провести давным-давно, – заявил Ватиний.
– Реформу? Ты имеешь в виду, что мы должны ожидать такого и в будущем?
– Конечно. Нам надо прекратить притворяться, будто мы живем в дни наших предков. У нас громадная империя, раскинувшаяся по всему миру, а мы пытаемся управлять ею так, будто Рим – это все еще маленький италийский полис. То, что мы каждый год меняем должностных лиц, – абсурдно! Стоит человеку изучить свои задачи и территорию, которой он должен управлять, как ему приходится сдавать полномочия.
– Кто бы хотел задержаться дольше одного года на такой должности, как квестор или эдил? – возразил я.
Мой новый знакомый засмеялся.
– Совершенно верно. Нет, я говорю о должностях, которые предполагают империй[25]25
Империй – право на верховную власть.
[Закрыть]: претор и консул. А особенно – пропретор и проконсул. Управлять провинцией в течение года в ту пору, когда наши владения находились всего в нескольких днях марша от Рима – это одно, но теперь – совершенно другое. У тебя могут уйти недели, если не месяцы, лишь на то, чтобы добраться до твоей провинции. И как раз тогда, когда ты там освоился, пора возвращаться домой.
– Обычно можно получить приказ остаться еще на год-другой, – сказал я.
– Но ты никогда не знаешь, получишь ли такой приказ! – с огромным жаром возразил Публий Ватиний. – И если ты захочешь снова баллотироваться на эту должность, тебе придется бросить все и поспешить обратно в Рим, даже если у тебя там сейчас в разгаре война. Новый способ лучше. Цезарь отправляется в Галлию, зная, что у него в запасе пять лет на то, чтобы разобраться в тамошней ситуации и привести ее к удовлетворительному финалу. К тому же у него есть империй над обеими Галлиями и Иллирией, поэтому, если он обратит варваров в бегство, они не смогут просто улизнуть за границу, туда, где ему придется координировать свои действия с другим проконсулом.
Таково было одно из правил: промагистрат[26]26
Промагистрат – должностное лицо, избиравшееся сначала сенатом и народом, а впоследствии назначавшееся сенатом или императором для несения вне Рима консульских, преторских или квесторских обязанностей (проконсулы, пропреторы, проквесторы).
[Закрыть] обладал империем лишь в границах назначенной ему провинции. Если он пытался воспользоваться своей властью за ее пределами, то рисковал быть обвиненным в измене.
– Тщательно продуманная стратегия, – признал я.
– Поверь, отныне она будет единственной стратегией, – убежденно ответил Ватиний. – И еще нам понадобятся законы, чтобы разрешить действующему промагистрату баллотироваться на должность заочно. Если легат может руководить провинцией или армией в отсутствие магистрата, почему нет того, кто мог бы руководить чужой избирательной кампанией дома?
Он рассуждал вполне резонно. Правда заключалась в том, что наша древняя система республиканского правления стала ужасно неуклюжей и громоздкой. Она была нацелена на то, чтобы помешать опасному сосредоточению слишком большого могущества в руках одного человека. Но каким бы благоразумным ни было решение проблемы, предложенное Ватинием (а я не сомневался, что это решение Цезаря, а не его), мне все еще была ненавистна мысль о том, чтобы дать кому-то столько власти на столь долгое время. Спустя пять лет, особенно если Цезарь станет побеждать в битвах, все легионы в Галлии будут принадлежать только ему, и никому другому. Не то чтобы в этом было что-то новое. Легионы Помпея были его легионами, а не легионами Рима.
– О, ты, наверное, знаком с эдилом Кальпурнией Бестией, – сказала Клодия.
– Мы разговаривали только нынче утром, – сообщил Бестия. – Нашел предсказательницу, Деций?
Его мясистое умное лицо сморщилось в улыбке, когда он взял мою руку.
– Предсказательница? – переспросила хозяйка дома, взглянув на меня и приподняв бровь. – Деций, ты изменился. Что случилось с твоим знаменитым скептицизмом?
– Так влияет на людей Египет, – ответил я. – Он связывает тебя с потусторонними делами.
– Пойдем, Деций, – потянула меня за руку Клодия. – Если ты собираешься мне лгать, ты можешь напиться и делать это убедительно.
Она подвела меня к столу, уставленному кубками, взяла один из них и протянула его мне.
– Итак, с кем ты не знаком?
Пока хозяйка рассматривала комнату, я поставил кубок и взял другой. Повинуясь ее жесту, к нам подошла крошечная, потрясающе роскошная юная девушка.
– Деций, ты знаком с Фульвией? Они с моим братом собираются пожениться, – представила мне ее Клодия.
– Да, я познакомился с ней здесь года два назад, – ответил я. – Ты красивее, чем когда-либо, Фульвия, если такое вообще возможно. Но я ожидал, что к этому времени ты уже будешь замужем.
Девушка и вправду была потрясающей. У нее были светлые, почти белые волосы, по последней моде поднятые на макушку и скрепленные черепаховым гребнем и серебряными шпильками.
– Клодий собирается отпраздновать нашу свадьбу после того, как вступит в должность, – рассказала она. Я помнил этот мягкий, вызывающий трепет голос. – Он собирается задать грандиозный праздник для всего простого люда, с играми, с бесплатной раздачей еды и масла, и заплатить за всеобщее посещение бань в течение целого месяца.
– Похоже, будет замечательная пирушка, – сказал я, пытаясь подсчитать, во сколько все это обойдется.
– Он нанял больше ста гладиаторов, которые явятся из Капуи в Рим, чтобы сразиться с другой труппой из школы Статилия, – добавила Фульвия с недевичьим наслаждением.
– Мунера[27]27
Мунера (или мунус) – бой гладиаторов, часто проводился по время похорон. Отсюда название «мунера», что означало «долг» (перед покойным).
[Закрыть] на свадьбе? – ошеломленно спросил я.
– О, официально мунера будет в честь нашего покойного отца, чтобы все осталось в рамках закона, – объяснила Клодия, – и она состоится в специально отведенный для нее день, но все будут знать, что это – часть свадебных торжеств.
– Что завоюет Клодию бесконечную популярность, – сказал я и подумал: «О да, что с того, что старикан умер почти двадцать лет назад! Никогда не поздно провести погребальные игры».
– Он уже самый популярный человек в Риме, – мурлыкнула хозяйка дома. – А это, в придачу к его вступлению в должность, сделает его чуть ли не царем Рима.
Именно это мне и хотелось услышать. Да, следующий год определенно будет подходящим для того, чтобы держаться как можно дальше от Рима. Если, конечно, я переживу нынешний год…
Я уже собирался отпустить какое-то необдуманное замечание насчет ежегодного принесения в жертву Царя Дураков, но меня спасло появление еще одного гостя – то был не кто иной, как Марк Лициний Красс Богач, третий из Большой Тройки после Цезаря и Помпея, чьи богатства были больше, чем у остальных двух и у прочего мира, вместе взятых. Я преувеличиваю, но он все же был ужасно богат.
Клодия подтащила его к нам.
– Когда ты вернулся, Марк? – ликующе вскричала она. Еще один вернувшийся. – Когда я послала в твой дом приглашение, я и вправду не ожидала, что ты там окажешься. Как мне повезло, что ты там был!
Она не побеспокоилась представить этого гостя. Все знали, кто такой Красс, а если он не был знаком с тобой, ты, вероятно, и не стоил того, чтобы тебя знать.
– Моя дорогая, ты же знаешь, что я пробежал бы всю дорогу от Кампании, чтобы посетить одно из твоих сборищ, – сказал Марк, ухмыляясь и демонстрируя несколько новых глубоких морщин на лице. Вообще-то он выглядел крайне усталым. – Я вернулся в Город прошлой ночью и приказал своим рабам связать меня, если я когда-нибудь заговорю о том, чтобы снова его покинуть.
– Так ты был в Кампании, Марк Лициний? – спросил я.
– Убрался с Родоса, а, Деций Цецилий? Тебе повезло. Да, я бо́льшую часть года организовывал новую колонию в Капуе, и более скучной, более тягостной работы у меня никогда не бывало. Сенат сформировал судейскую коллегию для наблюдения за расселением ветеранов Помпея и бедняков Цезаря на новых землях в соответствии с новым аграрным законом, и меня назначили ее главой. Когда Гай Косконий умер прошлым летом, Сенат попросил Цицерона его заменить, но у того хватило мозгов отказаться.
– Ох, но это такая важная работа, Марк! – сказала Клодия. – Самая большая и самая важная задача, стоявшая перед правительством после войн с Карфагеном. Неудивительно, что Сенат захотел, чтобы ты, и никто другой, был там главным.
Я никогда не удостаивался от Клодии такой лести.
Красс пожал плечами.
– Это работа чиновника, но ее требовалось выполнить.
Его слова были прямыми и полными здравого смысла, но я видел, как после слов хозяйки дома он начал лучиться самодовольством.
Клодия метнулась прочь, чтобы заняться новым гостем, и Фульвия поспешила за ней, временно оставив меня с Крассом.
– Может, задача и требовала напряженных усилий, – сказал я ему, – но я чувствую облегчение при известии, что она выполнена. Дело слишком затянулось.
– Главным образом из-за покойного мужа нашей хозяйки, – проворчал Марк Лициний, взяв со стола кубок. – Хотя я не сказал бы этого под его собственной крышей.
– Он был упрямым человеком, – признал я. – Но не он один мешал Помпею.
– В прошлом году – почти один.
– Все было настолько плохо?
– А ты не слышал? Но, полагаю, бо́льшую часть информации ты получил от своей семьи. Они, наверное, избавили тебя от смущающих деталей. Сперва Целер повздорил с ростовщиками, продолжая поддерживать смягчение Лукуллом азиатских долгов[28]28
Лукулл, придя в ужас от бесчеловечности и жадности римских сборщиков податей и ростовщиков, запретил всем ростовщикам брать больше 12 процентов в год. Накопившиеся к этому времени проценты он объявил недействительными и так благоразумно организовал уплату азиатскими городами всей наложенной на них дани, что они смогли выплатить долг в течение четырех лет.
[Закрыть]. Он сражался зубами и когтями против перехода Клодия в сословие плебеев. Их свара стала крайне отвратительной и личной, особенно из-за того, что они были родственниками по браку. Потом, в довершение всего этого, он напал на трибуна Флавия из-за еще одного аграрного закона, предоставляющего землю воинам Помпея. Атака стала такой открыто агрессивной, что Флавий обвинил его в нарушении неприкосновенности трибунов и потащил в тюрьму!
– В тюрьму! Действительного консула!
Это было ненормально даже для нашей политической жизни.
– Ну, всего на час-другой. Было много споров относительно того, что важнее – неприкосновенность трибунов или конституционная неприкосновенность консулов. Вызвали Цезаря, чтобы тот, как верховный понтифик, рассудил это дело.
– Неслыханно, – пробормотал я в свою чашу с вином. – Должно быть, люди выстроились в очередь, чтобы его отравить.
– А? Что ты сказал, Деций?
Но нас прервала Клодия, тащившая за собой свою последнюю находку. То был красивейший молодой человек, который показался мне смутно знакомым. Он слегка раскраснелся от вина, и у него была такая же ослепительная улыбка, как у Милона.
– Иногда, – объявила хозяйка дома, – я приглашаю кого-нибудь только потому, что он родовитый и красивый. Это Марк Антоний, сын Антония Кретика и племянник Гибриды.
– Приветствую вас всех, – сказал мальчик, жестикулируя, как хорошо обученный актер, и держась удивительно уверенно для такого юного создания.
Вот теперь я его вспомнил.
– Не встречались ли мы во время триумфа Лукулла? – спросил я.
– В самом деле? Тогда я вдвойне польщен, что снова вижу вас, сенатор, – ответил юноша.
– Деций Метелл, – назвала ему мое имя Клодия.
– А, знаменитый Деций Метелл!
Я видел, что Марк Антоний понятия не имеет, кто я такой, но он был одним из тех редких людей, которые способны заставить тебя относиться к ним хорошо, даже когда они тебе грубят.
– Получил на следующий год пост военного трибуна, да, Антоний? – спросил Красс.
– Да, и присоединюсь к людям Бальбы в Азии, – кивнул молодой человек. – Хотел бы я присоединиться к Цезарю в Галлии, но все остальные кандидаты были старше меня, и все они шумно требовали Галлии.
– У тебя еще будет шанс, – заверил его Марк Лициний. – В Галлии предстоит долгая война.
Объявили, что ужин подан, и все мы заняли места на ложах. Гермес взял мою тогу и сандалии и поспешил вверх по лестнице – в то помещение, куда на время отослали всех рабов, не прислуживающих в триклинии или на кухне. За ужином, как это принято, присутствовали девять человек, хотя Клодия никогда не считала себя обязанной соблюдать старинные обычаи. Наверное, это было простое совпадение. Я уже назвал шесть гостей, кроме себя самого, и больше не пытался вспомнить, кто такие остальные два. Паразиты[29]29
Паразит (парасит) – греч. «сотрапезник». Так в Древней Греции называли тех, кто помогал при отправлении различных культов и имел право участвовать в общих трапезах. В Древнем Риме паразитами стали называть обедневших свободных граждан, которые зарабатывали бесплатное угощение, развлекая хозяина дома и его гостей.
[Закрыть], наверное. Скорее всего, поэты. Клодия питала пристрастие к поэтам.
Я разместился на правом ложе, с хозяйкой слева и Ватинием справа от меня. Как старший по положению, Красс занял почетное «консульское место» на правом центральном ложе, с Бестией и одним из поэтов. На еще одном ложе возлежали Антоний, Фульвия и другой поэт. Клодия и Фульвия плюхнулись на ложа прямо рядом с мужчинами, презрев еще один обычай. На сей раз я это одобрил. Я в любой момент предпочел бы делить ложе с красивой женщиной, а не с уродливым мужчиной. Да хоть с красивым, если уж на то пошло.
Еда была замечательной. У Клодии вкус лучше, чем у большинства, и, хотя угощение было щедрым и включало редкие яства и специи, она никогда не предавалась вульгарной расточительности, за которую презирали нуворишей. Подавали лучшие вина, и никто как будто не рухнул замертво, хлебнув яда.
Другое дело – прислуживавшие нам рабы. Как и янитор, они были необычайно красивы и так же, как он, едва одеты – только кое-где драгоценные украшения и особо любимые Клодией драгоценные ошейники. Была в них дополнительная экзотическая утонченность: все они принадлежали к разным расам и народам. Вино подавал мальчик-араб с громадными карими глазами, полотенца приносила смуглая девушка-азиатка, а кушанья нарезал мускулистый галл, обращавшийся с парой изогнутых ножей с неописуемым проворством. Главные блюда разносили на тарелках южане, демонстрируя различные оттенки еще более темной кожи: яйца принес бледно-коричневый мавританин, рыбу – чуть более темный нумидиец, мясо – темно-коричневый нубиец, а сладости – черный, как сажа, эфиоп.
Музыку же, напротив, играл маленький ансамбль альбиносов – их необычная кожа походила на полированный мрамор с голубыми прожилками, а ниспадающие каскадом волосы напоминали морскую пену. В отличие от остальных, они носили полупрозрачные повязки на глазах, позволявшие кое-как видеть. Я предположил, что причина этой странности в том, что Клодии не нравились их красные глаза.
В такой компании разговоры, естественно, велись о политике, войне и международных отношениях. Это не было одним из артистических сборищ Клодии, поэтому два паразита вели себя тихо, благодарные за бесплатное угощение и за блестящее общество выдающихся вышестоящих лиц.
Пока мы насыщались, беседа оставалась легкой, но, перейдя к послеобеденному вину, мы вернулись к тому, что по-настоящему заботило всех. Мы обсудили законы близящегося к концу года, особенно поразительное количество новых законов, протащенных Цезарем (большинство из них были отличными, и их давно следовало бы принять, хотя мне и было больно в этом признаваться).
Красс, с чьим мнением все считались, отбарабанил их, нарочито отсчитывая на пальцах, как торговка рыбой, вычисляющая стоимость корзины с кефалью. У этого человека была великолепная память, и он, как истинный политик, ухватывал относительную значимость всего и вся.
– Первый и самый важный принятый им закон – аграрный: на государственные деньги следует купить государственные земли в Кампании и распределить их среди двадцати тысяч ветеранов Помпея и нескольких тысяч городских бедняков, чтобы уменьшить чрезмерное население города. Сенат отказывался это сделать. Деций, тебе стоило бы слышать, как вопил Катон!
– Ничего удивительного, – сказал я. – Мы назвали те земли «общественными», но сенаторские семьи в течение поколений брали их в аренду почти бесплатно.
– Включая твою семью, Деций, – вставила Клодия.
– Включая мою, – признал я.
– Ну, – продолжал Красс, – Катон бранился и бушевал с пеной у рта почти целый день, пока Цезарь не пригрозил его арестовать.
– Катон – скучный человек, – сказал Антоний.
Фульвия придвинулась к нему ближе, чем это показалось бы приличным в любом другом доме.
– Так и есть, – согласился Марк Лициний. – Как бы то ни было, на следующий день собралась такая толпа, что народное собрание пришлось провести перед храмом Кастора, и Цезарь зачитал свой новый закон со ступеней. Помпей и я, само собой, поддерживали его, занимаясь лишь тем, что добавляли немного столь нужного веса стороне Цезаря в сложившейся расстановке сил. Потом Бибул бросил в бой своих ручных трибунов: Анчария, Фанния и Домиция Кальвина, чтобы те наложили вето. Толпа вырвала фасции у ликторов Бибула, переломала прутья и избила ими трибунов. Как трибуны могут заявлять, что они представители народа, если сам народ восстает против них? Во всяком случае, именно тогда Бибул помчался к себе домой и сказал, что наблюдает за знамениями. Он даже заявил, что собирается весь остаток года посвятить очищению от пороков, поэтому нельзя вести никакие официальные дела!
Это вызвало общий смех.
– Какая архаичная чепуха! – прокомментировал Ватиний.
– Кроме того, – вставил Бестия, – Цезарь – верховный понтифик, и ему принадлежит последнее слово в вопросах, касающихся религии. Но, полагаю, Бибул решил, что попытка – не пытка. То было единственное оружие, которым он располагал.
– В результате, – продолжал Красс, – Цезарь не только получил свой закон, принятый народным собранием на чрезвычайном заседании; он, к тому же, заставил весь Сенат утвердить этот закон и дать клятву его поддерживать.
От такой откровенной наглости захватывало дух. Это было куда радикальнее, чем выглядело в раздраженных сообщениях, которые я получал из-за моря.
– Поклялись все, кроме Целера, насколько я понимаю? – спросил я.
– Целер, Фавоний и неизменно стойкий Катон продержались дольше остальных, – ответил Ватиний. – Но, в конце концов, поклялись вместе со всеми.
– Кто такой Фавоний? – заинтересовался я.
– Мы называем его «Обезьяной Катона», – сказал Бестия. – Потому что он верен, как пес, но не обладает тем чувством собственного достоинства, каким обладает пес.
Еще один общий взрыв смеха.
Внезапно я понял, что Антоний и Фульвия расположили свою одежду, подушки и покрывала таким образом, чтобы нельзя было видеть их рук. Лицо мальчика было краснее, чем когда-либо, и похоже, он думал вовсе не о политике.
– То было последнее значительное сопротивление Цезарю. – Красс снова начал быстро, один за другим, загибать пальцы. – Он простил часть азиатских налогов, чтобы помочь налогоплательщикам, и подтвердил распоряжения Помпея насчет управления Азией[30]30
Помпей присоединил Сирию к Риму в качестве провинции и сделал Иудею зависимым от Рима царством во главе с этнархом (правителем области).
[Закрыть]. Тем самым были решены три самых больших вопроса. – Марк Лициний загнул следующий палец, а потом еще один. – Подтверждена абсолютная неприкосновенность магистрата при исполнении служебных обязанностей – этот закон доставит проблемы Цицерону… Принят закон о наказании за прелюбодеяние…
– Для Цезаря это чудесный образец юридической беспристрастности, – сказала Клодия.
Снова смех.
– …закон, защищающий отдельных граждан от публичного или частного насилия; закон, запрещающий любому лицу, которое незаконно поднимает руку на граждан, занимать должности; закон, касающийся взяточников-судей; несколько законов, направленных против тех, кто уклоняется от уплаты налогов; законы против порчи монет; законы против святотатства; законы против коррумпированных государственных контрактов; законы против подкупа на выборах; и, наконец, закон о бухгалтерском отчете каждого промагистрата на период его управления за границей, предоставляемом Сенату: один отчет следует подать в Риме, а другой – в провинции, и любую разницу в этих двух отчетах следует возместить из личного имущества губернатора.
– Не забудь про Acta Diuma, – сказала Клодия. – Согласно его указу, будет вестись ежедневная запись всех сенатских дебатов и дел, и ее будут обнародовать на следующее утро.
– И, – с удовлетворением проговорил Красс, – он протащил каждый из этих законов через головы сенаторов, адресуясь напрямую ко всем народным собраниям…
Поразительный обход всех обычаев!
– Судя по твоему рассказу, – перебил я, – Цезарь действует вовсе не как консул, а как своего рода супертрибун!
– Практически так и есть, – согласился Публий Ватиний. – И это было необходимо. Большинство тех законов обсуждались в Сенате годами, но впустую, потому что Сенат превратился в непримиримую группу своекорыстных людишек, которые всегда будут игнорировать интересы государства в угоду своим собственным.
Все это ввергло меня в глубокое уныние. Такой высокомерный, амбициозный демагог, как Юлий Цезарь, принял огромный, справедливый и просвещенный свод законов, в то время как люди моего класса вели себя, словно тупоумные восточные царьки.
– Какое участие принимал во всем этом Цицерон? – спросил я.
– Он с аристократами, как обычно, – ответил Лициний. – Цицерон все глубже и глубже увязает в неприятностях, но не хочет смотреть правде в глаза. Мы дали ему все шансы действовать заодно с нами, и тогда ему нечего было бы бояться, но он не верит, что ему вообще грозит опасность. Он думает, что народ любит его! Мы с Помпеем можем с ним мириться, а Цезарь по-настоящему восхищается им, но Цицерон полностью погряз в иллюзиях и думает, что мы ему не нужны.
– Какая напрасная трата прекрасного таланта, – сказала Клодия. – Несколько лет назад я думала, что Цицерон – восходящая звезда римской политики. Это самый блестящий ум, какой я когда-либо встречала. А ведь он явился сюда извне, без всякого багажа семейной истории в Риме и множества бесполезных политических связей… – Помолчав, она вздохнула. – Он мог бы получить целый мир, а в итоге хочет только одного – чтобы его принимали за какого-то псевдоаристократа.
Вино текло, разговор стал свободнее и фривольнее, и я принимал в нем участие, но все время размышлял об одном непреложном факте: у Квинта Цецилия Метелла Целера имелись враги.
Спустя некоторое время мы встали с лож, постанывая, с полными животами. Некоторые вышли в перистиль, чтобы слегка растрясти ужин, потому что в доме не было сада как такового. Антоний с Фульвией куда-то ускользнули. Два паразита льстиво поблагодарили хозяйку и ушли. Такие люди, если они хорошо владеют искусством жить за чужой счет и удачно выбирать время, способны проникнуть на два бесплатных ужина за один вечер.
Теперь я понял, что Рим, как и я сам, застыл в коротком промежутке между потрясениями консульства Цезаря и того консульства, которое еще грядет. Так часто бывало в конце года, когда покидающие должность консулы готовились отправиться в свои провинции, а недавно назначенные выбирали себе служащих и, в большинстве случаев, брали взятки еще до вступления в должность. Именно в это время весь народ празднует Сатурналии, вручает подарки, отдает долги и отметает прочь старый год, меняя его на новый. Потом будут вскинуты щиты, обнажены мечи и повсюду начнутся битвы. И грядущий год наверняка будет хуже предыдущего.
