Текст книги "Детство Иисуса"

Автор книги: Джон Максвелл Кутзее

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Глава 9

– Как продвигаются занятия музыкой? – спрашивает он у мальчика. – Тебе нравится?

– Угу. Знаешь, что? Когда Фидель вырастет, он собирается купить себе малюсенькую скрипочку, – показывает, какую: всего-навсего две ширины ладони, – и клоунский костюм, и будет играть на скрипке в цирке. Можно мы пойдем в цирк?

– Когда цирк приедет в город, пойдем – все вместе. Можем позвать Альваро и, может, Эухенио.

Мальчик надувает губы.

– Не хочу, чтоб Эухенио с нами шел. Он про меня говорит нехорошо.

– Он сказал всего лишь, что в тебе дьявол, а это просто так говорится. Он имел в виду, что в тебе есть искра, которая помогает тебе в шахматах. Бесенок.

– Мне он не нравится.

– Ладно, Эухенио не позовем. А чему ты учишься на уроках музыки, кроме гамм?

– Пению. Хочешь, спою?

– Конечно. Я не знал, что Элена учит пению. Одни сюрпризы с ней.

Они едут в автобусе в пригород. Хотя рядом еще несколько пассажиров, мальчик не стесняется петь. Чистым детским голосом он выводит:

 
Wer reitet so spät durch Nacht und Wind?
Es ist der Vater mit seinem Kind;
Er hat den Knaben wohl in dem Arm,
Er faßt ihn sicher, er hält ihn warm[1]1
  Кто скачет, кто мчится под хладною мглой? Ездок запоздалый, с ним сын молодой. К отцу, весь издрогнув, малютка приник; Обняв, его держит и греет старик. (Пер. с нем. В. А. Жуковского.) – Здесь и далее прим. переводчика.


[Закрыть].
 

– Все. Это по-английски. Можно я выучу английский? Не хочу больше говорить на испанском. Терпеть не могу испанский.

– Ты очень хорошо говоришь по-испански. И поешь красиво. Может, станешь певцом, когда вырастешь.

– Нет. Я буду фокусником в цирке. Что означает «wer reitet so»?

– Не знаю. Я ж не говорю по-английски.

– Можно мне в школу?

– Придется тебе немного подождать – до следующего дня рождения. Тогда пойдешь в школу вместе с Фиделем.

Они сходят на остановке с вывеской «Terminal», откуда автобус едет обратно. На карте, которую он взял на автобусной станции, показаны маршруты и дороги в холмы; он собирается идти по вьющейся тропинке, ведущей к озеру, рядом с которым на карте поставлена звездочка, означающая живописный вид.

Они сходят с автобуса последними, и по тропе, кроме них, никто не гуляет. Места вокруг пустынны. Хотя с виду земля здесь плодородна и обильно зеленеет, нигде нет и следа человеческого жилья.

– Как здесь мирно, за городом! – говорит он мальчику, хотя, по правде сказать, эта пустота кажется ему скорее заброшенной, нежели мирной. Лучше б здесь были животные – коровы, овцы или свиньи, занятые своими делами, – он мог показать их мальчику. Да хоть бы кролики.

Время от времени они видят летящих птиц, но так далеко и высоко в небе, что не различить, что это за птицы.

– Я устал, – объявляет мальчик.

Он всматривается в карту. Они на полпути к озеру, прикидывает он.

– Я тебя понесу немного, – говорит он, – пока к тебе не вернутся силы. – Он закидывает мальчика на плечи. – Пой, как только увидишь озеро. Оттуда поступает вода, которую мы пьем. Пой, когда увидишь. Вообще-то давай пой, если увидишь любую воду. Или местных жителей.

Они идут дальше. Но либо он неверно понял карту, либо сама карта с ошибкой: после того как тропа резко забирает в гору, а потом так же круто спускается, она внезапно заканчивается у кирпичной стены и ржавых ворот, затянутых плющом. Рядом с воротами – побитая погодой табличка, нарисованная краской. Он раздвигает плющ.

– «La Residencia», – читает он.

– Что такое резиденция? – спрашивает мальчик.

– Резиденция – это дом, большой дом. Но вот эта резиденция может оказаться просто развалиной.

– Можно посмотреть?

Они дергают ворота, но те не поддаются. Только они собираются уходить, как ветерок едва доносит до них смех. Они идут на звук, проламываясь сквозь густой подлесок, и добираются до места, где кирпичная стена сменяется высоким забором из проволочной сетки. По ту сторону забора – теннисный корт, а на корте – трое игроков: двое мужчин и женщина. Они одеты в белое, на мужчинах – рубашки и брюки, на женщине – длинная юбка, блузка с поднятым воротом и кепка с зеленым козырьком.

Мужчины высокие, широкоплечие, узкобедрые; похоже, они братья, может, даже близнецы. Женщина играет вместе с одним против другого. Все трое – опытные игроки, это сразу видно: умелые и легконогие. Играющий в одиночку особенно хорош – он без усилий справляется с двоими.

– Что они делают? – спрашивает мальчик.

– Это игра, – отвечает он вполголоса. – Называется теннис. Тут нужно постараться послать мяч так, чтобы противник его не отбил. Как забить гол в футболе.

Мяч стукает в забор. Двинувшись за ним, женщина замечает их.

– Здравствуйте, – говорит она и улыбается мальчику.

Что-то шевелится у него внутри. Кто эта женщина? Ее улыбка, голос, повадки – что-то в них смутно знакомо.

– Доброе утро, – говорит он, горло пересохло.

– Давай быстрее! – кричит ее партнер. – Играем!

Больше никаких слов. Более того, когда ее партнер подходит через минуту, чтобы забрать мяч, он взглядывает на них сердито, словно давая понять, что им здесь не рады – даже просто как зрителям.

– Я пить хочу, – шепчет мальчик.

Он протягивает ему фляжку с водой, прихваченную из дома.

– А больше у нас ничего нет?

– А чего ты хочешь – нектара? – шипит он в ответ и сразу жалеет о своем раздражении. Он достает из сумки апельсин и проковыривает дырку в кожуре. Мальчик жадно сосет.

– Так лучше? – спрашивает он.

Мальчик кивает.

– Мы пойдем к Резиденции?

– Это и есть Резиденция. Теннисный корт, видимо, – ее часть.

– Можно мы войдем?

– Можно попробовать.

Они оставляют игроков позади и ныряют в подлесок, идут вдоль забора, пока не добираются до проселочной дороги, которая приводит их к железным воротам. За решеткой, сквозь деревья, им немножко видно величественное здание из темного камня.

Ворота хоть и закрыты, но не заперты. Они проскальзывают внутрь и идут по аллее по щиколотку в опавших листьях. Знак со стрелкой указывает на арочный вход, он ведет во внутренний двор, в центре которого стоит мраморная статуя – женщина, больше чем в натуральную величину, или, быть может, ангел в ниспадающем одеянии, смотрит на горизонт, в руках – горящий факел.

– Добрый день, сударь, – раздается голос. – Чем могу помочь?

Говорящий – пожилой мужчина, морщинистое лицо, спина согбенна. На нем черная поношенная форма; он появился из маленького кабинета или сторожки у входа.

– Да. Мы только что приехали из города. Можно ли поговорить с одним из жильцов этого дома – с дамой, которая играет в теннис на корте за зданием?

– Желает ли помянутая дама говорить с вами, сударь?

– Думаю, да. Мне нужно обсудить с ней одно важное дело. Семейное дело. Но мы можем подождать, пока закончится игра.

– Как зовут даму?

– Этого я не могу вам сказать, потому что не знаю. Но могу описать ее. Я бы сказал, ей примерно тридцать, среднего роста, темноволосая, волосы убирает от лица. С ней двое молодых людей. Она вся в белом.

– В «Ла Резиденсии» несколько дам с такой общей внешностью, сударь, и некоторые из них играют в теннис. Теннис – довольно распространенное развлечение.

Мальчик дергает его за рукав.

– Скажи ему про собаку, – шепчет он.

– Про собаку?

Мальчик кивает.

– С ними была собака.

– Мой юный друг утверждает, что с ними была собака, – повторяет он. Сам он никакой собаки не запомнил.

– А! – говорит привратник. Он уходит в свое обиталище и тянет за собой стеклянную дверь. В неярком свете они видят, что он роется в бумагах. Потом снимает трубку, набирает номер, слушает, кладет трубку, возвращается.

– Простите, сударь, никто не отвечает.

– Потому что она сейчас на теннисном корте. Можно мы просто пойдем на корт?

– Простите, сударь, но это не позволено. Наши владения – не для посетителей.

– Тогда можно мы подождем здесь, пока она не закончит играть?

– Можно.

– Можно нам погулять по саду, пока мы ждем?

– Можно.

Они углубляются в заросший сад.

– Кто эта дама? – спрашивает мальчик.

– Ты ее не узнал?

Мальчик качает головой.

– Ты не почувствовал странное шевеление в груди, когда она с нами заговорила, когда поздоровалась, – сердце не екнуло, словно ты ее уже когда-то видел, в другом месте?

Мальчик с сомнением качает головой.

– Я спрашиваю, потому что эта дама, вероятно, – как раз та, которую мы ищем. По крайней мере, у меня такое чувство.

– Она будет моей мамой?

– Я точно не знаю. Надо ее спросить.

Они завершают круг по саду. Вернувшись к домику привратника, он стучит в стекло.

– Вас не затруднит позвонить даме еще раз? – просит он.

Привратник набирает номер. На сей раз есть ответ.

– Вас ждет у ворот некий господин, – слышит он, говорит привратник. – Да… да… – Привратник поворачивается к ним. – Вы сказали, семейное дело, верно, сударь?

– Да, семейное.

– А имя?

– Имя не имеет значения.

Привратник закрывает дверь и возобновляет разговор. Наконец он появляется.

– Дама встретится с вами, сударь, – говорит он. – Однако есть некоторая трудность. Дети в «Ла Резиденсию» не допускаются. Боюсь, вашему мальчику придется подождать здесь.

– Странно. Почему дети не допущены?

– Никаких детей в «Ла Резиденсии», сударь. Таково правило. Я их не устанавливаю, а только применяю. Ему придется остаться здесь, пока вы будете наносить семейный визит.

– Побудешь с этим господином? – спрашивает он мальчика. – Я вернусь как можно скорее.

– Не хочу, – говорит мальчик. – Я хочу с тобой.

– Я понимаю. Но, уверен, как только дама услышит, что ты ждешь здесь, она захочет выйти и увидеть тебя. Ты готов принести большую жертву и остаться здесь с этим господином, ненадолго?

– Ты вернешься? Честно?

– Конечно.

Мальчик молчит, прячет взгляд.

– Вы не могли бы сделать исключение в нашем случае? – спрашивает он привратника. – Он будет вести себя очень тихо, никого не потревожит.

– Простите, сударь, никаких исключений. Что бы с нами стало, делай мы исключения? Вскоре все бы стали исключением, и тогда не осталось бы правил, верно?

– Можешь поиграть в саду, – говорит он мальчику. Привратнику: – Можно ему поиграть в саду, да?

– Разумеется.

– Иди и влезь на дерево, – говорит он мальчику. – Тут много деревьев, самое то – полазать. Я вернусь, не успеешь глазом моргнуть.

Следуя указаниям привратника, он пересекает двор, минует вторые ворота и стучит в дверь со словом «Una» на ней. Нет ответа. Он входит.

Он в фойе. Стены обклеены белыми обоями с узором из светло-зеленых лир и лилий. Скрытые лампы озаряют все белым светом, снизу вверх. Диван из белого кожзаменителя и два кресла. На столике у двери – полдесятка бутылок и бокалы всех мыслимых форм.

Он присаживается, ждет. Минуты идут. Он встает и заглядывает в коридор. Никаких признаков жизни. От нечего делать он рассматривает бутылки. Сливочный херес, сухой херес. Вермут. Содержание алкоголя по объему – 4 %. «Обливедо». Где этот Обливедо?

И тут вдруг – она, все еще в теннисном облачении, плотнее, чем показалась на корте, почти дебелая. Вносит тарелку, ставит ее на столик. Не приветствуя его, усаживается на диван, закидывает под длинной юбкой ногу на ногу.

– Вы хотели меня видеть? – говорит она.

– Да. – Сердце у него торопится. – Спасибо, что пришли. Меня зовут Симон. Вы меня не знаете, и я не имею значения. Я пришел от имени другого человека, с предложением.

– Присядете? – говорит она. – Еды? Бокал хереса?

Дрожкой рукой он наливает бокал хереса и берет хлипкий треугольный сэндвич. Огурец. Он усаживается напротив нее, выпивает сладкий напиток. Тот сразу ударяет ему в голову. Напряжение растет, слова спешат.

– Я привел сюда кое-кого. Ребенок, которого вы видели на корте. Он ждет снаружи. Привратник не разрешил ему войти. Потому что он ребенок. Вы сходите со мной к нему?

– Вы привели познакомить со мной ребенка?

– Да. – Он встает и наливает себе еще бокал этого освободительного хереса. – Простите, должно быть, это смущает – незнакомец, прибывший без приглашения. Но я передать вам не могу, до чего это важно. Мы…

Дверь внезапно распахивается, и вот перед ними мальчик, запыхался, сопит.

– Иди сюда, – подзывает он мальчика. – Ты узнаешь даму? – Он поворачивается к ней. Лицо ее тревожно застывает. – Можно, он возьмет вас за руку? – И, обращаясь к мальчику: – Иди, возьми даму за руку.

Мальчик совершенно замирает.

Тут на сцене появляется очевидно расстроенный привратник.

– Простите, сударь, – говорит он, – но это против правил, и я вас предупреждал. Я вынужден просить вас уйти.

Он поворачивается к женщине за поддержкой. Разумеется, она не обязана подчиняться привратнику и его правилам. Но она ни словом не возражает.

– Смилостивьтесь, – говорит он привратнику. – Мы прибыли издалека. Может, давайте все пойдем в сад? Это все равно будет против правил?

– Нет, сударь. Но имейте в виду: ровно в пять ворота закроются.

Он обращается к женщине:

– Мы можем выйти в сад? Прошу вас! Дайте мне возможность объясниться.

Он молча ведет ребенка за руку, и все трое проходят через двор в заросший сад.

– Когда-то, похоже, это было великолепное имение, – отмечает он, стараясь разрядить обстановку, пытаясь изобразить разумного взрослого. – Какая жалость, что сад запущен.

– У нас всего один полностью занятый садовник. Он не справляется.

– А вы? Вы здесь давно живете?

– Сколько-то. Вот по этой дорожке мы придем к пруду с золотыми рыбками. Вашему сыну может понравиться.

– Вообще-то я ему не отец. Я за ним присматриваю. Вроде как хранитель. На время.

– Где его родители?

– Его родители… Вот поэтому я сегодня здесь. У мальчика нет родителей – в обычном смысле. На судне по пути сюда произошла ошибка. Письмо, которое могло бы все объяснить, куда-то подевалось. В результате родители потерялись или, точнее сказать, он потерялся. Они с матерью оказались разлучены, и мы пытаемся ее найти. Его отец – отдельная история.

Они добрались к обетованному пруду, в котором и впрямь золотые рыбки, и маленькие, и большие. Мальчик встает на колени у края и пытается приманить их листом осоки.

– Позвольте мне уточнить, – говорит он тихо и быстро. – У мальчика нет матери. Мы ищем ее с тех пор, как сошли на берег. Не подумаете ли вы его взять?

– Взять его?

– Да, быть ему матерью. Быть его матерью. Вы возьмете его в сыновья?

– Я не понимаю. Вернее, не понимаю совсем. Вы предлагаете мне усыновить вашего мальчика?

– Не усыновить. Быть его матерью, настоящей матерью. У нас у всех по одной матери, у каждого. Вы будете ему одной-единственной матерью?

До сего момента она слушала внимательно. Теперь же начинает озираться несколько испуганно, словно надеясь, что кто-нибудь – привратник, кто-то из ее партнеров по теннису, кто угодно – придет ей на помощь.

– А что с настоящей матерью? – спрашивает она. – Где она? Жива ли?

Он думал, что ребенок слишком занят золотыми рыбками и не слушает. Однако тот вдруг встревает:

– Она не умерла!

– Тогда где же она?

Ребенок молчит. Молчит и он сам. Потом произносит:

– Пожалуйста, верьте мне – просто примите на веру, – тут все непросто. Мальчик без матери. Что это означает, я не могу вам объяснить, потому что не могу объяснить даже себе. И тем не менее я обещаю вам, если вы просто скажете «да», без задней мысли и без дальнейшей, все вам станет ясно – ясно как день. По крайней мере, я в это верю. Так вот: примете ли вы этого ребенка как своего?

Она смотрит на запястье, где нет часов.

– Поздновато, – говорит она. – Братья будут меня ждать. – Она поворачивается и быстро идет обратно по тропе к резиденции, юбка шуршит по траве.

Он бежит за ней.

– Пожалуйста! – говорит он. – Еще миг. Вот. Давайте я запишу вам его имя. Его зовут Давид. Он значится под этим именем, он его получил в лагере. Вот где мы живем, сразу за городом, в Восточной деревне. Пожалуйста, подумайте. – Он сует бумажку ей в руку. Она уходит.

– Она меня не хочет? – спрашивает ребенок.

– Хочет, конечно. Ты такой красивый, умный мальчик, кто ж тебя не захочет? Но ей сначала надо привыкнуть к этой мысли. Мы заронили семя ей в ум. Теперь нужно набраться терпения и дать ему вырасти. Поскольку вы друг другу нравитесь, оно наверняка прорастет и расцветет. Тебе нравится эта дама, правда? Ты же видишь, какая она добрая, – добрая и кроткая.

Мальчик молчит.

Когда они добираются до конечной остановки автобуса, уже почти темно. В автобусе мальчик засыпает у него на руках; его, спящего, приходится нести от остановки до квартиры.

Посреди ночи он просыпается от глубокого сна. Мальчик стоит у его кровати, слезы ручьем льются у него по лицу.

– Я есть хочу! – хныкает он.

Он встает, разогревает молоко, мажет маслом кусок хлеба.

– Мы будем там жить? – спрашивает мальчик с набитым ртом.

– В «Ла Резиденсии»? Вряд ли. Мне там нечего делать. Я стану как те пчелы, что болтаются по улью и ждут времени еды. Но это мы можем обсудить утром. Уйма времени.

– Я не хочу там жить. Я хочу жить здесь, с тобой.

– Никто не заставляет тебя жить, где тебе не хочется. А теперь пошли спать.

Он сидит с ребенком, гладит его тихонько, пока тот не засыпает. Я хочу жить с тобой. А что, если это желание горестно воплотится? Хватит ли его на то, чтобы быть ребенку и отцом, и матерью, вырастить его во благе, работая все время в порту?

Он молча клянет себя. Что ж он не объяснил свое дело спокойнее, разумнее! Нет, конечно, он должен вести себя как сумасшедший, набрасываться на бедную женщину со своими просьбами и запросами. Возьмите ребенка! Будьте ему одной-единственной матерью! Лучше б он нашел способ сунуть ребенка ей в руки, тело к телу, плоть к плоти. Тогда воспоминания, что залегают глубже любой мысли, могли бы пробудиться, и все бы обошлось. Но увы, он, этот великий миг, оказался для нее слишком внезапным, как и для него самого. Он явился ему, как звезда, и он его упустил.

Глава 10

Оказывается, не все потеряно. После полудня мальчик взбегает по лестнице в большом возбуждении.

– Они здесь, они здесь! – кричит он.

– Кто здесь?

– Дама из Резиденции! Дама, которая будет моей мамой! Она приехала на машине.

На даме, прибывшей к их двери, – довольно официальное темно-синее платье, забавная шляпка с броской золотой булавкой и – он глазам своим не верит – белые перчатки, словно она приехала навестить адвоката; и приехала она не одна. С ней высокий, мускулистый молодой человек, который так умело играл против двух противников на корте.

– Мой брат Диего, – объясняет она.

Диего кивает ему, но не произносит ни слова.

– Пожалуйста, присаживайтесь, – говорит он гостям. – Если вы не против – на кровать… Мы пока не купили мебель. Могу я предложить вам стакан воды? Нет?

Дама из «Ла Резиденсии» устраивается на кровати плечом к плечу с братом; она нервно щиплет перчатки, откашливается.

– Будьте любезны повторить, что вы сказали вчера, – говорит она. – Начните с начала, с самого начала.

– Если я начну с самого начала, мы тут останемся на весь день, – отвечает он, пытаясь говорить так, чтобы это прозвучало легко, так, чтобы, главное, это прозвучало здравомысляще. – Позвольте мне сказать вот что. Мы, Давид и я, прибыли сюда, как и все, ради новой жизни, нового начала. Я хочу для Давида – и сам он хочет для себя – нормальной жизни, как у любого другого малыша. Но – разумно предположить – чтобы вести нормальную жизнь, ему нужна мать, ему нужно родиться у матери, так сказать. Я прав, верно? – говорит он, повернувшись к мальчику. – Ты же этого хочешь. Ты хочешь себе свою маму.

Мальчик энергично кивает.

– Я всегда был уверен – не спрашивайте, почему, – что я узнаю мать Давида, как только увижу: и вот я увидел вас и знаю, что был прав. Неслучайно мы пришли к «Ла Резиденсии». Какая-то рука вела нас.

Он видит, что крепкий орешек – это Диего: не женщина, чьего имени он не знает и не хочет спрашивать, а Диего. Женщина бы не приехала сюда, если бы не была готова поддаться.

– Какая-то незримая рука, – повторяет он. – Поистине.

В него впивается взгляд Диего. «Врун!» – говорит этот взгляд.

Он глубоко вдыхает.

– Вы, я вижу, сомневаетесь. «Как этот ребенок, которого я прежде никогда не видела, может быть моим?» – спрашиваете вы себя. Молю вас: отставьте сомнения, слушайте, что говорит вам сердце. Посмотрите на него. Посмотрите на мальчика. Что говорит вам сердце?

Женщина не дает ответа, совсем не смотрит на мальчика, а поворачивается к брату, словно говоря: «Видишь? Как я тебе и говорила. Ты слышишь это невероятное, это безумное предложение? Что мне делать?»

Брат заговаривает низким голосом:

– Есть тут где нам с вами поговорить один на один?

– Конечно. Пойдемте на улицу.

Он ведет Диего вниз, через двор, через газон, к лавке в тени дерева.

– Садитесь, – говорит он. Диего не внемлет приглашению. Он садится сам. – Чем могу?

Диего ставит ногу на скамью и склоняется к нему.

– Во‑первых, кто вы такой и что вам надо от моей сестры?

– Кто я такой, не имеет значения. Я не важен. Я своего рода слуга. Я присматриваю за ребенком. И мне от вашей сестры ничего не надо. Мне нужна мать ребенка. Есть разница.

– Кто этот ребенок? Почему вы его подобрали? Он ваш внук? Где его родители?

– Он мне не внук и не сын. Мы с ним не родня. Нас свело вместе случайно, на судне, когда он потерял документы, которые вез на себе. Но почему это все имеет значение? Мы все прибываем сюда, все мы – вы, я, ваша сестра, мальчик – очищенными от прошлого. Мальчик оказался под моей опекой. Может, это не та судьба, которую я себе выбрал, но я ее принимаю. Со временем он стал на меня полагаться. Мы сблизились. Но я не могу быть ему всем на свете. Я не могу быть ему матерью… Ваша сестра – простите, не знаю ее имени – его мать, его природная мать. Я не могу объяснить, как это происходит, но это так, вот так просто. И в глубине души она это знает. С чего бы ей иначе ехать сюда? Снаружи она, может, спокойна, но внутри, я вижу, она в восторге, это великий дар, дар ребенка.

– Детям в «Ла Резиденсию» нельзя.

– Никто не посмеет разлучить мать с ее ребенком, не важно, что там говорит свод правил. Да и вашей сестре не обязательно жить в «Ла Резиденсии». Она может забрать эту квартиру. Она – ее. Я ее отдам. Найду себе другое место, где жить.

Склонившись вперед, словно желая говорить доверительно, Диего внезапно бьет его по голове. Ошарашенный, он пытается заслониться – и получает второй удар. Они не сильные, но сотрясают его.

– Зачем вы это делаете? – восклицает он, вставая.

– Я не дурак! – сквозь зубы цедит Диего. – Ты думаешь, я дурак? – И вновь он грозно заносит руку.

– Ни секунды я не считаю вас дураком. – Нужно успокоить этого молодого человека, он, разумеется, досадует – кто бы не досадовал? – на это дикое вмешательство в свою жизнь. – Это необычайная история, понимаю. Но задумайтесь о ребенке. Его нужды превыше всего.

Его призыв не имеет действия: Диего жжет его тем же яростным взглядом. Он разыгрывает последнюю карту.

– Ну же, Диего, – говорит он, – загляните к себе в сердце! Если в нем есть благая воля, конечно же вы не станете отлучать дитя от матери!

– Не тебе сомневаться в моей благой воле, – говорит Диего.

– Тогда докажите! Идем со мной, покажите ребенку, на какую благую волю вы способны. Идем! – Он встает и берет Диего за руку.

Их встречает странное зрелище. Сестра Диего стоит на коленях на кровати спиной к ним, подмяв под себя мальчика – тот лежит навзничь под ней – платье задралось и слегка оголило крупные, даже тяжелые бедра.

– Где паучок, где паучок?.. – воркует она высоким, тоненьким голосом. Пальцы скользят по груди ребенка к его ремню, она щекочет его, а он извивается от беспомощного смеха.

– Мы вернулись, – оглашает он громко. Она скатывается с кровати, лицо горит.

– Мы с Инес играем, – говорит мальчик.

Инес! Вот оно, имя! И в имени – суть!

– Инес! – говорит брат и сухо манит ее за собой. Разгладив платье, она торопится за ним. Из коридора доносится яростный шепот.

Инес возвращается, брат – за ней.

– Мы хотим, чтобы вы проговорили все это еще раз, – говорит она.

– Вы хотите, чтобы я повторил свое предложение?

– Да.

– Хорошо. Я предлагаю вам стать матерью Давида. Я никак на него не претендую (он претендует на меня, но это другое дело). Я подпишу любые бумаги, какие вы мне предложите, чтобы это подтвердить. Вы и он сможете жить вместе как мать и дитя. Это может случиться сразу же, как только пожелаете.

Диего в отчаянии фыркает.

– Это все чепуха! – восклицает он. – Ты не можешь быть матерью этого ребенка, у него уже есть мать, мать, у которой он родился! Без разрешения его матери ты не можешь его усыновить. Послушай меня!

Они с Инес обмениваются безмолвными взглядами.

– Я хочу его, – говорит она, обращаясь не к нему, а к брату. – Я хочу его, – повторяет она. – Но мы не можем остаться в «Ла Резиденсии».

– Как я уже сказал вашему брату, вы можете переехать сюда. Хоть сегодня. Я тут же уйду. Это будет ваш новый дом.

– Я не хочу, чтобы ты уходил.

– Я буду недалеко, мой мальчик. Я пойду к Элене и Фиделю. Вы с мамой сможете навещать меня, когда захотите.

– Хочу, чтобы ты остался здесь, – говорит мальчик.

– Это очень приятно, но я не хочу вставать между тобой и твоей мамой. Отныне вы с ней будете вместе. Будете семьей. Я не могу быть частью этой семьи. Но я буду помощником – слугой и помощником. Даю слово. – Он обращается к Инес: – Договорились?

– Да. – Теперь, приняв решение, Инес делается вполне властной. – Мы вернемся завтра. Привезем собаку. Ваши соседи не будут возражать против собаки?

– Не посмеют.

К прибытию Инес и ее брата на следующее утро он успевает подмести, отмыть плитку, сменить белье; его собственные пожитки сложены и готовы к отбытию.

Диего возглавляет процессию, неся большой чемодан на плече. Он бросает его на кровать.

– Это еще не все, – зловеще объявляет он. Так и есть: еще сундук, даже больше чемодана, и стопка постельного белья, в которой есть и обширное пуховое покрывало.

Он, Симон, с отбытием не тянет.

– Веди себя хорошо, – говорит он мальчику. – Он не ест огурцы, – говорит он Инес. – И не выключайте свет, когда он засыпает – он не любит спать в темноте.

Она никак не показывает, что услышала.

– Тут холодно, – говорит она, потирая ладони. – Тут всегда так холодно?

– Я куплю электрический камин. Привезу завтра-послезавтра. – Он протягивает Диего руку, тот неохотно ее пожимает. Затем он забирает свой узел и уходит, не оборачиваясь.

Он объявил, что поживет у Элены, хотя на самом деле не собирался. Он направляется в порт, в выходной день пустынный, и складывает пожитки в сарай рядом со Вторым причалом, где работники хранят свою одежду. Потом возвращается пешком в Кварталы и стучит в дверь к Элене.

– Привет, – выкликает он, – мы можем потолковать?

За чаем он описывает ей новое положение дел.

– Я уверен, Давид расцветет – теперь есть мать, чтобы за ним присматривать. Нехорошо это, если б я растил его в одиночку. Нельзя, чтоб ребенок так быстро становился маленьким мужчиной. Ребенку нужно детство, правда?

– Я ушам своим не верю, – отвечает Элена. – Ребенок – не цыпленок, которого можно сунуть под крыло какой-то чужой курице, чтоб она его растила. Как ты мог отдать Давида кому-то, кого никогда прежде не видел, какой-то женщине, которая, может, действует по мимолетному капризу и потеряет интерес к концу недели и захочет его вернуть?

– Пожалуйста, Элена, не суди эту Инес, пока ты с ней не познакомилась. Не каприз у нее – напротив, я верю, что ее влечет сила мощнее ее самой. Я рассчитываю на тебя, на твою помощь, помощь ей. Она на неведомой земле – у нее нет опыта материнства.

– Я твою Инес не сужу. Если она попросит помощи, я ее окажу. Но она не мать твоему мальчику, и тебе стоит перестать ее так называть.

– Элена, она мать ему. Я прибыл в эти края, не имея при себе ничего, кроме неколебимой убежденности: я узнаю мать мальчика, как только ее увижу. И, увидев Инес, я понял, что это она.

– Последовал интуиции?

– Больше того. Убежденности.

– Убежденность, интуиция, заблуждение – какая разница, если оно не подвергается сомнению? Тебе не пришло в голову, что если б мы все жили по интуиции, мир бы погряз в хаосе?

– Я не понимаю, из чего это следует. И что плохого в некотором хаосе время от времени, если из него происходит хорошее?

Элена пожимает плечами.

– Я не хочу ввязываться в этот спор. Твой сын сегодня пропустил занятие. И это не впервые. Если он собирается бросить музыку, пожалуйста, поставь меня в известность.

– Это дальше не мне решать. И, повторяю, он мне не сын, я ему не отец.

– Правда? Ты все отказываешься от этого, но поди знай. Больше ничего не скажу. Где ты собираешься ночевать? В лоне свежеобретенной семьи?

– Нет.

– Хочешь спать здесь?

Он поднимается из-за стола.

– Спасибо, но я все устроил иначе.

С учетом голубей, что гнездятся в желобе под крышей и беспрестанно возятся и воркуют, он в ту ночь спит довольно неплохо – на постели из мешков, в своем маленьком укрытии. За работу берется без завтрака, но трудится весь день и в конце чувствует себя хорошо, хоть и слегка эфемерно, слегка призрачно.

Альваро спрашивает про мальчика, и его так трогает забота Альваро, что он на миг раздумывает, не рассказать ли ему благую весть, новость, что нашлась мать мальчика. Но потом, вспомнив отклик Элены на эту же новость, осекается и врет: учительница забрала Давида на большой музыкальный конкурс.

– Музыкальный конкурс? – говорит Альваро с сомнением. – Это какой же? И где проходит?

– Понятия не имею, – отвечает он и меняет тему.

Жалко будет, кажется ему, если мальчик потеряет связь с Альваро и никогда больше не увидит своего друга Эль Рея, тягловую лошадь. Он надеется, когда связь между ними укрепится, Инес позволит мальчику навещать порт. Прошлое – под плащаницей облаков забвения, и он уже не уверен, правда ли его воспоминания или же просто истории, которые он сочиняет; однако он уверен, что будь он ребенком, ему понравилось бы, если б ему разрешили отправиться утром в компании взрослых мужчин и целый день помогать им грузить и разгружать большие корабли. Пайка действительности ребенку только на пользу, думается ему, – если только пайка эта не слишком внезапна и не слишком велика.

Он собирается зайти в «Наранхас» за провиантом, но слишком поздно: когда приходит к лавке, она уже закрыта. Голодный и одинокий, он вновь стучит в дверь Элены. Дверь открывает Фидель в пижаме.

– Привет, малыш Фидель, – говорит он, – можно я войду?

Элена сидит за столом, шьет. Она не здоровается, даже не поднимает взгляд от работы.

– Привет, – говорит он. – Что-то не так? Что-то случилось?

Она качает головой.

– Давид больше не может сюда приходить, – говорит Фидель. – Новая дама говорит, что ему нельзя.

– Новая дама, – говорит Элена, – объявила, что твоему сыну не разрешается играть с Фиделем.

– Почему?

Она жмет плечами.

– Дай ей время обжиться, – говорит он. – Ей внове быть матерью. Вполне ожидаемо, что она поначалу ведет себя несколько чудаковато.

– Чудаковато?

– Чудаковато в суждениях. Чрезмерно осторожно.

– Например, запрещает Давиду играть с друзьями?