Текст книги "Звонок мертвецу. Убийство по-джентельменски"

Автор книги: Джон Ле Карре

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 23 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

– Все равно здесь не все ясно.

Пауза.

– Джордж, я отправил Феликса Тавернера в министерство, чтобы он провел там необходимую работу. С одной стороны, там все хуже, чем мы опасались, но зато намного лучше – с другой.

– То есть?

– Тавернер добыл регистрационные книги за последние два года. И выписал все дела, которые попадали в распоряжение Феннана. Если досье запрашивал он сам, там еще сохранились подписанные им формы.

– Я весь внимание.

– Феликс заметил, что три или четыре папки с делами обычно выдавались Феннану в пятницу после обеда, а возвращались обратно только в понедельник утром. Похоже, на выходные он брал материалы домой.

– О Боже!

– Да, но вот ведь что действительно странно, Джордж. За последние шесть месяцев – то есть фактически со времени своего повышения и перевода в другой отдел – он уносил домой в основном дела без грифа «секретно», которые едва ли для кого-то могли представлять интерес.

– Но ведь именно в последние месяцы он получил доступ к действительно секретной информации, – сказал Смайли. – И мог выносить из министерства практически все, что угодно.

– Знаю, но он этого не делал. Если взглянуть пристальнее, то может даже показаться, что он так поступал намеренно. Домой он забирал совсем пустяковые досье, почти не связанные с его повседневной работой. Его бывшие коллеги ломают над этим головы и не могут понять. Он иногда брал с собой материалы, вообще не относившиеся к деятельности его отдела.

– И незасекреченные?

– В том-то и дело. Не представлявшие никакого интереса для любой иностранной разведки.

– А как было прежде, до его нового назначения? Что он увозил домой тогда?

– Вполне ожидаемые вещи – документы, необходимые ему для работы, меморандумы и прочее.

– Секретные?

– Одни были засекречены, другие – нет. Все подряд.

– Но ничего необычного? Чего-то, что выходило бы за пределы его компетенции?

– Абсолютно ничего. Можно сказать, у него под рукой были настоящие сокровища, но он словно не замечал их. Вот уж рассеянность так рассеянность!

– Еще какая! Если он открыто записал фамилию своего куратора в ежедневнике.

– И делай из этого какие угодно выводы, но на четвертое января он запросил свое начальство предоставить ему внеурочный выходной. На тот день, накануне которого погиб. Это было нечто действительно необычное. Он жить не мог без работы, как говорят все, кто его знал.

– И что предпринял Мастон, получив эти сведения? – спросил Смайли после паузы.

– Сейчас он просматривает документы и задает мне глупейшие вопросы каждые две минуты. У меня такое чувство, что он совершенно растерялся, оказавшись в мире реальных фактов.

– О, не волнуйся за него, Питер. Этот все утрамбует до уровня своего понимания.

– Он уже пытается утверждать, что все дело Феннана построено на показаниях женщины, страдающей нервным расстройством.

– Спасибо за звонок, Питер.

– До скорого, старина. И будь осторожен.

Смайли положил трубку, гадая, куда запропастился Мендель. На столике в холле лежала вечерняя газета. В глаза бросился заголовок: «Новый погром. Еврейская общественность протестует». В репортаже речь шла об убийстве еврейского торговца в Дюссельдорфе. Он открыл дверь гостиной, но Менделя там не оказалось. И только взглянув в окно, он увидел его: Мендель в рабочей шляпе яростно корчевал киркой пни. Смайли некоторое время наблюдал за ним, а потом отправился в спальню отдохнуть. Однако стоило ему добраться до верха лестницы, как внизу опять зазвонил телефон.

– Прости, что снова приходится беспокоить тебя, Джордж, но речь идет о Мундте.

– Что с ним такое?

– Улетел вчера вечером в Берлин рейсом компании «Би-и-эй». Воспользовался паспортом на другое имя, но стюардессы легко опознали его. Боюсь, мы его упустили. Жаль.

Смайли лишь на секунду положил трубку, а потом набрал номер «Уоллистон 2944». Долго раздавались гудки, прежде чем он услышал голос Эльзы Феннан:

– Алло!.. Алло!.. Слушаю вас.

Он плавно дал отбой. Она была жива.

Почему же, черт возьми, именно сейчас? Почему Мундт сбежал домой сейчас, через пять недель после убийства Феннана, через три после смерти Скарра, и почему он устранил такую несущественную угрозу, как Скарр, но оставил в живых Эльзу Феннан – издерганную, озлобленную, готовую в любой момент сорваться, пренебречь собственными интересами и выложить все властям? Какое воздействие оказала на эту женщину та жуткая ночь? Как мог Дитер продолжать доверять Эльзе, которую с ним больше практически ничто не связывало? Теперь, когда уже даже доброе имя ее мужа невозможно стало защитить, она в любой момент могла поддаться импульсивному желанию отомстить и явиться с повинной. Ясно, что между «самоубийством» Феннана и гибелью его жены должно было пройти какое-то время. Но какая же новая информация, какая угроза заставила Мундта бежать из страны вчера вечером? Безжалостный и продуманный план уничтожения свидетелей и сохранения в тайне предательства Феннана остался незавершенным. Так что же произошло вчера, о чем стало известно Мундту? Или время его бегства выбрано случайно и не имеет отношения к делу? Смайли отказывался в это верить. Если Мундт не побоялся задержаться в Англии после двух убийств и покушения на Смайли, то сделал он это не по своей воле и должен был дождаться какого-то события или просто возможности свободно сбежать. Он не задержался бы здесь ни на день дольше, чем был вынужден. И тем не менее что он делал после убийства Скарра? Прятался в потайной комнате, полностью изолированный от внешнего мира? Так почему же улетел на родину так внезапно?

А Феннан? Что это за шпион, который снабжает своих хозяев бессмысленными данными, имея доступ к подлинным жемчужинам секретной информации? Быть может, он передумал? Потерял мотивацию? Тогда почему ничего не сказал жене, для которой его предательство было источником бесконечных терзаний? Она была бы несказанно рада такой перемене. Впрочем, создавалось впечатление, что Феннан и прежде не отбирал особо секретных материалов, а приносил домой все подряд, что лежало в данный момент на его рабочем столе. Хотя смена приоритетов, ослабление мотивации легко объясняли попытку назначить свидание Смайли, как и подозрения Дитера, что Феннан переметнулся. И кто же все-таки написал злополучное анонимное письмо?

Пока концы с концами не сходились. Все казалось лишенным смысла. Начиная с личности самого Феннана – умницы, краснобая, обаятельного человека, которому обман дался так легко и профессионально, что он сумел внушить Смайли подлинную симпатию. Тогда как же мог столь искушенный агент совершить детскую ошибку, записав данные Дитера в свой ежедневник? И продемонстрировал полнейшую неопытность в отборе материалов для иностранной разведки?

Смайли поднялся наверх, чтобы упаковать те немногие личные вещи, которые Мендель привез ему с Байуотер-стрит. Все было кончено.

Глава 14
Дрезденская группа

Смайли остановился на верхней ступени перед дверью и поставил чемодан рядом с собой, выуживая из кармана ключ от американского замка. Открыв дверь, он вспомнил, как на пороге выросла фигура Мундта, смотревшего на него бледно-голубыми глазами, хладнокровными и оценивающими. Было странно думать, что Мундт – ученик Дитера. Мундт действовал с прямолинейностью тренированного наемника – умелый, целеустремленный, но узколобый. В его тактике не присутствовало ничего своего: во всем он оставался лишь жалкой тенью своего наставника. Создавалось впечатление, что все блестящие трюки и приемы Дитера включили в некий учебник, который Мундт не поленился выучить наизусть, но от себя добавил лишь грубой соли жестокости.

Смайли намеренно не оставил адреса для пересылки почты, и корреспонденция грудой валялась на коврике у двери. Он собрал ее, положил на столик в прихожей, а потом начал по очереди заглядывать в комнаты с необъяснимым чувством удивления и растерянности. Собственный дом казался чужим: холодным и сырым. Переходя из комнаты в комнату, он впервые начал ощущать, насколько пустой стала его жизнь.

Поискал спички, чтобы разжечь газовый камин, но так и не нашел. Потом сел в кресло в гостиной и стал взглядом пробегать по книжным полкам, где стояли сувениры, привезенные из многочисленных поездок. Когда Энн его бросила, первым порывом Смайли было как можно скорее избавиться от всех следов ее пребывания. Даже ее книги отправились на свалку. Но с течением времени он стал чуть терпимее и позволил некоторым вещицам, связывавшим их жизни, остаться на своих местах: в основном это были свадебные подарки от друзей, которые слишком много для него значили, чтобы так просто от них отделаться. Среди них уцелели набросок Ватто, презентованный Питером Гилламом, и группа из трех статуэток дрезденского фарфора от Стида-Эспри.

Он поднялся и подошел к угловому буфету, где стояли статуэтки. Ему всегда нравилась изящная красота этих фигурок в стиле рококо: маленькая куртизанка в костюме пастушки, которая вроде бы протягивала руки в сторону одного влюбленного в нее мужчины, но ее миниатюрное личико было повернуто так, что одновременно одаривало взглядом второго. Причем, глядя на это хрупкое совершенство, он неизменно чувствовал собственную непривлекательность, как это происходило в начале его ухаживаний за Энн, закончившихся свадьбой, так поразившей светское общество. Хотя возникало и другое чувство, дарившее ему порой утешение и понимание, что требовать верности от Энн так же бесполезно, как и от этой ветреной пастушки под стеклянным колпаком. Стид-Эспри купил эту группу в Дрездене еще до войны. Сам он считал ее одной из лучших вещей в своей коллекции фарфора, но все же преподнес им в подарок. Вероятно, старый мудрец предвидел, что в один прекрасный день Смайли понадобится философия именно того толка, которую можно было почерпнуть из созерцания фигурок.

Дрезден – любимый немецкий город Смайли. Ему нравились архитектура, прихотливое смешение Средневековья и классицизма. Он чем-то напоминал Оксфорд – вероятно, своими куполами, башнями и шпилями, чуть позеленевшими медными кровлями, блестевшими под горячими лучами солнца. Название города означало «поселение лесных жителей», и именно здесь король Богемии Венцеслав собирал менестрелей и поэтов, щедро одаривая их деньгами и привилегиями. Смайли вспомнил свою последнюю поездку туда, когда он навещал университетского коллегу, профессора философии, с которым познакомился в Англии. Именно в тот приезд он случайно заметил Дитера Фрея, ковылявшего по тюремному двору. Он живо помнил его и сейчас: высокого, озлобленного, чудовищно неузнаваемого с обритой головой, – Дитер даже в тот момент казался слишком крупной фигурой, чтобы быть узником небольшой тюрьмы. А еще он вспомнил, что в Дрездене родилась Эльза Феннан. Он просматривал досье на нее, хранившееся в МИДе: Эльза, в девичестве Фрейманн, родилась в Дрездене в 1917 году, родители – граждане Германии; образование получила тоже в Дрездене; находилась в заключении с 1938 по 1945 год. Он пытался представить ее в семейном кругу ортодоксальных евреев, вынужденных жить во враждебной среде и выносить нападки. «Я мечтала о длинных золотистых локонах, но меня обрили наголо». И только сейчас с тошнотворной ясностью он понял, почему она красила волосы. Она ведь могла стать похожей на эту пастушку – хорошенькой и полногрудой. Но голод изуродовал ее тело, сделав его навечно кривым и тощим, как скелет маленькой птички.

Он мог вообразить себе ее в ту ночь, когда она стояла над телом только что убитого мужа; почти слышал, как сквозь сухие рыдания она объясняет, почему Феннан встречался в парке со Смайли; и Мундта, нисколько не пристыженного и не смущенного, а лишь пытавшегося вновь заставить ее пойти против собственной воли, продолжить участие в заговоре, в ужасных преступлениях. И преуспевшего, принудившего ее позвонить в театр и даже написать то предсмертное письмо-фальшивку, а потом бросившего наедине с новой мучительной болью накануне расследования, которое не могло не последовать. Во-первых, это представлялось Смайли чем-то совершенно бесчеловечным, а во-вторых, его не покидала мысль, как сильно рисковал Мундт, поступая подобным образом.

Впрочем, она, конечно же, показала себя в прошлом весьма надежным союзником, хладнокровным и, по иронии судьбы, более искушенным в технике шпионажа, чем сам Феннан. И, Бог свидетель, для женщины, прошедшей ночью через такие испытания, она отменно сыграла свою роль при их первой встрече следующим утром.

Вот так, стоя и глядя на красавицу пастушку, навсегда застывшую между двумя воздыхателями, Смайли вдруг совершенно неожиданно понял, что у дела Феннана существует совершенно иная разгадка, при которой складывались воедино все обстоятельства и детали, объяснялись все столь очевидные противоречия в характере и поведении Феннана. Причем это понимание пришло поначалу в виде чистейшего логического заключения, за которым пока не стояли живые люди. Смайли просто двигал личностями, как картонными фрагментами мозаики, поворачивая их то так, то эдак, чтобы они вписывались в уже обрисовавшийся каркас из известных фактов, пока в какой-то момент все не сложилось в четкую картину и в ту же секунду перестало быть всего лишь игрой ума.

У Смайли участилось сердцебиение, когда он со все возраставшим изумлением пересказывал себе заново эту историю, реконструируя отдельные сцены и события в свете только что сделанного открытия. Теперь он знал, почему Мундт в тот день покинул Англию, почему Феннан отбирал так мало ценных материалов для Дитера, заказал звонок на 8.30 утра и почему его жена не пала жертвой Мундта, систематически и беспощадно уничтожавшего свидетелей. Он понял наконец, кто был автором анонимного письма. Увидел, какого дурака свалял сам, поддавшись эмоциям и направив не в ту сторону силу своего интеллекта.

Он подошел к телефону и набрал номер Менделя. Поговорив с ним, позвонил Питеру Гилламу. Затем надел пальто, шляпу и направился к расположенной за углом Слоун-сквер. В газетном киоске рядом с универмагом «Питер Джонс» он купил открытку с изображением Вестминстерского аббатства. Спустившись в метро, поехал на север и вышел в районе Хайгейта. В расположенном там почтамте купил марку и написал на открытке адрес Эльзы Феннан несколько неуклюжими печатными буквами, какие более характерны для жителей континентальной Европы. На пространстве, отведенном для текста, угловатым почерком вывел: «Жаль, что тебя здесь нет». Опустив открытку в ящик, отметил для себя время отправления. Потом вернулся на Слоун-сквер. Это было пока все, что он мог сделать.

В ту ночь он спал крепко, поднялся рано утром – была суббота – и отправился в соседний магазин за круассанами и кофе в зернах. Сварив себе побольше кофе, взял свежий номер «Таймс» и уселся на кухне завтракать. Ощущал он себя на удивление спокойно и, когда зазвонил телефон, сначала аккуратно сложил газету и только потом поднялся наверх, чтобы снять трубку.

– Джордж? Это Питер! – Голос звучал возбужденно, с нотками триумфа. – Джордж, она клюнула. Клянусь, она взяла наживку!

– Как это было?

– Почту доставили в восемь тридцать пять. А в девять тридцать она уже вышла из дома, причем явно торопилась. На станции села в поезд, отправлявшийся в девять пятьдесят две на вокзал Виктория. Я посадил Менделя в ее поезд, а сам помчался вслед на машине, но только к их прибытию в Лондон немного опоздал.

– Как ты сможешь теперь снова связаться с Менделем?

– Я дал ему телефон отеля «Гроувенор», где сейчас и нахожусь. Он позвонит мне при первой же возможности, и тогда я присоединюсь к нему, где бы он ни находился.

– Питер, я надеюсь, вы действуете максимально осторожно.

– Осторожнее некуда, старина. Мне кажется, она потеряла голову от страха. Мчится, как гончая.

Смайли дал отбой. Снова взялся за «Таймс», открыв на этот раз театральную страницу. Он должен быть прав… Должен…

После завтрака утро тянулось мучительно медленно. Он подолгу стоял у окна, сунув руки в карманы и наблюдая сначала, как длинноногие девушки из Кенсингтона отправлялись на прогулку в сопровождении симпатичных молодых людей в модных голубых пуловерах, а потом, как соседи, прилежно вымыв машины перед домами, сбились в группу, чтобы обсудить все те же автомобили, и наконец дружной толпой двинулись к ближайшему пабу пропустить по первой пинте пива в эти выходные.

Когда ожидание уже грозило перерасти в пытку, в дверь позвонили. В прихожую ввалились Мендель и Гиллам, улыбающиеся, довольные собой и зверски голодные.

– Рыбка на крючке. Осталось подсечь и подставить сачок, – заявил Гиллам. – Но пусть Мендель рассказывает. Он проделал все основную работу. Я лишь немного помог.

Мендель изложил события точно и в хронологическом порядке, глядя в пол перед собой и слегка склонив голову.

– Она села в поезд девять пятьдесят две до Виктории. В вагоне я держался от нее на расстоянии и приблизился только после того, как она миновала контрольный барьер и вышла в город. Затем взяла такси до Хаммерсмита.

– Такси? – перебил Смайли. – Она, должно быть, действительно слегка не в себе.

– Так и есть. Для женщины у нее походка вообще достаточно быстрая, а по платформе на вокзале она вообще чуть ли не бежала. Вышла на Бродвее и направилась к театру «Шеридана». Подергала дверь кассы, но там было закрыто. Немного пометалась в растерянности, но увидела кафе в сотне ярдов ниже по улице. Заказала кофе, причем расплатилась сразу. Через сорок минут вернулась к театру. Касса уже работала, и я шмыгнул вслед за ней, чтобы оказаться следующим в очереди. Она купила два билета на четверг в самом конце партера, ряд Т, места двадцать семь и двадцать восемь. Выйдя из театра, она вложила один билет в конверт, запечатала и бросила в почтовый ящик. Адреса я не разглядел, но марка была шестипенсовая, а это значит, что письмо отправилось за границу.

Смайли сидел совершенно неподвижно и слушал.

– Интересно… – сказал он. – Интересно, придет ли он.

– Я присоединился к Менделю у «Шеридана», – дополнил рассказ Гиллам. – Пока она сидела в кафе, Мендель успел позвонить мне. А уже потом последовал за ней в кассу.

– Я и сам был не прочь выпить кофейку, – продолжал Мендель. – Гиллам нашел меня в кафе. Я его там оставил, пока ходил в кассу. Все было сделано чисто, и волноваться нет причин. Она на нервах, это точно, но ни о чем не подозревает.

– Что она сделала после?

– Вернулась на вокзал Виктория, где мы ее и оставили. Какое-то время все молчали.

– Каковы будут наши дальнейшие действия? – спросил Мендель после паузы.

Смайли по привычке сморгнул и серьезно посмотрел Менделю прямо в глаза.

– Купим билеты в «Шеридан» на четверг.

Они уехали, и Смайли снова остался один. Только теперь у него дошли руки разобрать почту, пришедшую за время его вынужденного отсутствия. Циркуляры, каталоги от «Блэкуэллса», счета и обычная груда скидочных талонов на мыло, купонов на замороженный зеленый горошек, бланки от футбольных букмекеров и несколько частных писем все еще лежали в прихожей. Он отнес все это в гостиную, устроился в кресле и начал с того, что стал вскрывать личные письма. Одно из них оказалось от Мастона, и он прочитал его с чувством, близким к смущению.

Мой дорогой Джордж!

С огромным сожалением узнал я от Гиллама о Вашем несчастном случае и хотел бы прежде всего выразить надежду, что к настоящему времени Вы уже полностью оправились.

Быть может, Вы помните, как в момент рабочей горячки написали на мое имя заявление об уходе как раз перед тем, как с Вами произошло несчастье, и считаю своим долгом проинформировать Вас, что, конечно же, не принял его всерьез. Порой, когда события развиваются слишком стремительно, люди, бывает, склонны терять ощущение перспективы. Но такие старые бойцы, как мы с Вами, Джордж, не так-то легко теряют головы, верно? Поэтому я с нетерпением жду Вашего возвращения в строй, как только Вы окончательно встанете на ноги, а до тех пор я и все мы продолжаем считать Вас нашим опытным и верным соратником.

Отложив листок в сторону, Смайли взялся за следующее письмо. Лишь в первое мгновение он не узнал почерк, всего лишь мгновение с недоумением смотрел на швейцарскую марку и конверт из бювара в дорогом отеле. Внезапно он почувствовал приступ легкой дурноты, перед глазами все поплыло, а пальцам словно не хватало сил, чтобы вскрыть письмо. Что ей еще понадобилось? Если деньги, он отдаст все, что у него есть. Это его сбережения, он волен распоряжаться ими по своему усмотрению, и если ему доставит удовольствие выбросить их на нужды Энн, то так он и поступит. Ничего больше он дать ей не мог – она давно все забрала сама. Украла его смелость, его любовь, его человеческое участие и увезла в шкатулке для драгоценностей, чтобы играть ими небрежно где-нибудь под жарким кубинским солнцем, трясти перед глазами нового возлюбленного, сравнивать с такими же безделушками, которые ей, возможно, успели с тех пор преподнести другие.

Джордж, милый!

Я хочу сделать тебе предложение, которое не принял бы ни один истинный джентльмен. Хочу вернуться к тебе.

До конца месяца я остановилась в отеле «Бор-о-лак» в Цюрихе. Дай мне знать о своем решении.

Энн

Смайли снова взял конверт и посмотрел на данные отправителя: мадам Хуан Альвида. Все правильно. Ни один джентльмен не принял бы такого предложения. Никакая любовь не пережила бы дня отъезда Энн с этим сахариновым латиноамериканцем, улыбавшимся, как надрезанный апельсин.

Смайли однажды видел сюжет в новостях о том, как Альвида выиграл какую-то гонку в Монте-Карло. И запомнил, что отвратительнее всего выглядели волосы у него на руках. В защитных очках, перепачканный моторным маслом, с нелепым лавровым венком на шее, он походил на человекообразную обезьяну, которая только что слезла с дерева. На нем была белая тенниска с короткими рукавами, каким-то чудом не испачканная во время гонки, и на фоне ее белизны эти его смуглые руки примата выглядели еще более отталкивающе.

Это было в стиле Энн. «Дай мне знать». Проверь, сможешь ли вернуть свою жизнь и начать жить снова. Я утомила своего любовника, мой любовник смертельно мне надоел, так позволь же снова ворваться в твой мир: в моем мне скучно. «Я хочу вернуться к тебе»… Я хочу, я хочу…

Смайли встал и с письмом в руке снова подошел к фарфоровой группе. Несколько минут он стоял, любуясь маленькой пастушкой. Она была так красива!