Текст книги "Следы в ночи. Инспектор Уэст и дорожные катастрофы. Вынужденная оборона"

Автор книги: Джон Кризи

Соавторы: Станислас-Андре Стееман,Урсула Куртисс
сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 28 страниц)

– Да разве Юдифь ревнива! Ведь она чуть не каждую неделю знакомила Иуду с молодыми красивыми женщинами.

– Ах, да это лишь для того, чтобы выжить других, которых она считала куда опаснее. Любовницы приходят и уходят, а жена остается. Юди всегда, во всем своем поведении, вдохновлялась этой аксиомой. К тому же, ей очень нравилось строить из себя жертву.

У Рэнэ тоже были свои собственные источники сведений. Только пересказываемые ею слухи отличались меньшим правдоподобием:

– Говорят, что фаянсовые статуэтки эпохи династии Минг исчезли из витрин.

– Говорят, что полиция нашла на халате убитого женский волос.

– Говорят, что камердинер Тоэн уже год как не получал зарплату.

Эти «доклады» представлялись в условном наклонении в предположительной форме и, пусть даже неравная, представлялась ему предпочтительнее бездействия, в коем он пребывал. Ему казалось странным и даже тревожным, что его оставляют в покое. Может быть, на каком-нибудь из допросов он сможет узнать какими данными действительно располагает правосудие…

Среда прошла без особых происшествий.

В этот день Иуда Вейль отправился в последний путь. Ноэль хитро сослался на недомогание и остался в постели. Бэль, вроде, обману не поверила, но и не стала настаивать на том, чтобы он сопровождал ее. За всю свою жизнь Ноэль ни разу не шел за катафалком. Даже на улице обходил похоронное бюро.

Четверг оказался самым обычным днем. Бэль, соблазненная теплой позднеосенней погодой, подумывала о том, чтобы поехать в выходной на природу…

И, наконец, в пятницу утром, когда Бэль куда-то вышла, а Ноэль пытался обмануть свое нетерпение раскладыванием пасьянса, железные ступеньки наружной лестницы задрожали от чьих-то шагов.

Шаги медленно и грузно поднимались.

Ноэль едва успел собрать карты и принять подобающую позу.

В стекло двери уже стучали.

Он обернулся, отдавая себе отчет в собственной бледности.

За остекленной дверью, заслоняя дневной свет, стоял какой-то мужчина с огромным поднятым кулаком в шелковой перчатке.

Глава 7

Ноэль открыл неспешно, с деланным удивлением, смешанным с некоторой подозрительностью…

Мужчина тотчас снял котелок. Весил он кило сто и явно запыхался от короткого восхождения.

– Месье Ноэль Мартэн? – осведомился он глуховатым голосом, мало соответствующим его внешности.

– Он самый.

– Онорэ Мария, комиссар по судебным делам. Буду признателен, если сделаете милость и предоставите мне возможность с вами побеседовать.

Ноэль кончил тянуть створку двери к себе:

– Охотно. Хотя и не понимаю…

Незнакомец не удостоил его ответом. Без спроса прошел на середину мастерской, где неподвижно застыл, свесив руки и сжимая шляпу пальцами в перчатках.

– Может, присядете?

– Благодарю.

Толстяк, наверное, на своем веку уже подвергся неоднократным злоключениям, вселившим в него предубеждение относительно выносливости стульев и кресел, поскольку остановил свой выбор на ларе, в котором Бэль хранила старую одежду.

Он уселся на него с таким видом, будто бы его надолго приговорили никуда оттуда не двигаться. Ноэль остался стоять, устремив на него вопросительный взгляд.

Самообладание не покинуло его. Он оставался в высшей степени хладнокровен и не боялся ничего, кроме неожиданного возвращения Бэль.

Но комиссар, вроде бы, вовсе не торопился начинать разговор. Он медленно переводил дух, тяжело дышал, и Ноэль заподозрил его в том, что он играет комедию для того, чтобы его встревожить.

И ничуть не ошибался. Испытывать нервы своих собеседников долгим молчанием было правилом комиссара Марии.

– Может быть, – заговорил он, наконец, – вы догадываетесь о цели моего визита?

Сведя тем самым на нет «хотя я и не понимаю», только что высказанное хозяином дома.

Ноэль решил сражаться с толстяком его собственным оружием: он лишь с сомнением покачал головой.

Комиссару пришлось возобновить разговор, что он и сделал с сожалением:

– За последние дни вы, вероятно, узнали из газет, что промышленник Иуда Вейль, проживавший в доме 42 по авеню Семирамиды, был убит в ночь с пятницы на субботу… Не ошибаюсь?

– Вовсе нет, – признал Ноэль.

Комиссар вытащил из карманов блокнотик с загнутыми углами и карандаш, грифель которого был защищен колпачком. Он осторожно снял перчатки, смочил языком кончик карандаша и записал это «вовсе нет».

– Мне говорили, что мадам Мартэн и вы сами были близки месье Вейлю?

– Да. Его смерть нас потрясла.

– И удивила, не правда ли?

Ноэль согласно кивнул.

– Давно ли вы дружите с потерпевшим?

– С год.

– Предполагаю, что вы виделись часто?

– В среднем раз-два в неделю.

– С мадемуазель Джоан Вейль знакомы?

– Конечно.

– А с личным секретарем месье Вейля, Абдоном Шамбром?

– Да.

Комиссар долго обдумывал эти ответы. Все его внимание было сосредоточено на блокнотике.

– Как вы думаете, месье и мадам Вейль были дружной парой?

– Безусловно.

– Тем не менее, месье Вейлю приписывают много похождений. А еще говорят, что мадам Вейль испытывала от этого много горя.

Ноэль с горечью подумал, что обычный преступник усмотрел бы в этом случай направить подозрения в ложном направлении. Но он и не собирался спасать свою шкуру путем обвинения кого-то другого.

– Столько разного рассказывают! – произнес он, пожав плечами.

– А вы сами никогда не присутствовали при какой-нибудь ссоре, скандале?

Ноэль весь напрягся.

– Чего вы от меня ждете, комиссар! Чтобы я стал вашим стукачом?

Толстяк медленно поднял голову. Его разноцветные глазки (один голубой, а другой серый) впервые взглянули на собеседника:

– Ничуть. У нас свои осведомители есть, записные. Однако позвольте вам заметить, что вы лучше выполните долг дружбы, отвечая мне без обиняков, чем замыкаясь в молчании, которое может лишь все запутать.

– Вы правы, – признался Ноэль после некоторого молчания. – Ладно, выскажу вам мое мнение в двух словах. Вы ошибаетесь, подозревая Юдифь Вейль в том, что она могла совершить преступление из ревности. Она, само собой, страдала от неверности мужа, но это-то и составляло смысл ее жизни.

Комиссар не записал этот ответ, но манера, с которой он его выслушал, позволила заключить, что нескоро его забудет.

– Благодарю за искренность. Поговорим-ка о мадемуазель Вейль. Она когда-нибудь пускалась с вами в откровения?

– Конечно. Но отнюдь не для того, чтобы я это повторял.

Комиссар вздохнул.

– Я, должно быть, плохо выразился! Мадемуазель Вейль уже взрослая, впору замуж. Я хотел лишь спросить, не знаете ли, может поговаривала о каком-нибудь молодом человеке?

Роман между Джоан и Абдоном был всем известным секретом. Ноэль решил не делать вид, что ему ничего об этом неизвестно. К тому же, он знал от Бэль, что полиция прекрасно о сем осведомлена.

– Мне сказали, что месье Вейль был против пассии своей дочери.

– Да как это возможно? Он даже не был в курсе.

– Предположим, что он что-то пронюхал. Он бы воспротивился?

– Вероятно.

– Был бы рад услышать ваше мнение об этом месье Шамбре. Он вам внушает доверие?

– Нет. Ни доверия, ни симпатии. Сразу же добавлю, что не думаю, что он способен на преступление.

– Неужели? А почему?

– Потому что не сможет! У него нет ни требуемого хладнокровия, ни решимости.

– Погодите-ка, месье Мартэн. Я – ювелир, золотых дел мастер, как мы говорим в шутку у нас на Набережной Ювелиров,[7] и могу вас заверить, что редко убивают хладнокровно. Хладнокровие требуется потом, когда к виновному звонят в дверь, когда ему приходится отвечать на вопросы, лгать, притворяться, придумывать правдоподобную историю, пытаться провести полицию… Скажите-ка… Говорят, что между мадемуазель Вейль и ее отцом был постоянный конфликт?

– Да, ее независимость ущемляла его домашнюю деспотию. Джоан считала, что отец не имеет никакого права вмешиваться в ее личную жизнь. Упрекала его в жесткости к Юдифь, в том, что он всегда противился ее собственной эмансипации путем труда… Конечно же, всего этого недостаточно, чтобы толкнуть на преступление девушку ее круга!

– Даже если эта девушка находится под полным влиянием совершенно беспардонного человека?

– Даже! Вы что, сомневаетесь, что удар Вейлю нанес мужчина?

Ноэль надеялся получить таким образом хоть какие-нибудь сведения о ходе расследования, но был жестоко разочарован. Комиссар снова, вроде бы, был поглощен лишь своим блокнотиком.

– Вы сказали, что ходили к Вейлям в среднем два раза в неделю?

– Да.

– А случалось, что мадам Мартэн бывала у них без вас?

– Конечно.

– И, при этом, месье Вейль иногда был дома один?

– Наверное, да.

– Но, принимая во внимание его репутацию, вам никогда не приходило в голову, что он мог…

– Приударить за моей женой? Послушайте, комиссар, мы же не в прошлом веке! К тому же, Вейль всегда рассыпался в любезностях, вовсе не ожидая моего отсутствия или чтобы я отвернулся.

– И вы не… Вы не возражали?

– Нет. Такого рода ухаживания представляют реальную опасность лишь когда пытаешься им помешать. Они поддерживают в женщине стремление нравиться, но при этом не дают ее супругу утратить бдительность и погрязнуть в обманчивом чувстве безопасности.

– Большинство мужей вовсе так не считают.

– Ну и зря! Без двух-трех таких Вейлей ладной супружеской жизни получиться не может.

Ноэль мысленно закончил: «…и без двух-трех Рэнэ!» Защищая Бэль, развивая ее турнире в честь своей прекрасной дамы. Если бы ему сейчас доказали, что он пришел к преступлению именно в силу своего попустительства, он бы безгранично удивился.

Комиссар, вроде бы, собрался уходить. Стал уже вставать, но тут передумал:

– Хочу задать вам еще один вопросик…

«Ну, вот оно!» – подумал Ноэль.

– Не придавайте ему большого значения. Для меня он тоже маловажен. Но я обязан спросить вас, как и всех близких потерпевшего, где вы были и что вы делали в прошлую пятницу вечером?

– Иными словами, вы требуете, чтобы я сообщил мое алиби?

Но комиссар счел, что уже сказал все, что надо. Вновь одним щелчком раскрыл блокнотик и ждал, держа карандаш на весу.

Ноэль ошибки не совершил и заговорил не сразу. Якобы погрузился в глубокое раздумье:

– Постойте-ка… В пятницу… в пятницу? Легли мы, должно быть, в девять… Нет, в тот день мою жену неожиданно вызвали к больной матери.

Толстяк жестом прервал речь своего собеседника:

– Получается, что вы и мадам Мартэн не были вместе в тот вечер?

– Точно так. Она села на поезд в Пон-де-л’Иль в 18.10 и вернулась лишь на следующий день после обеда.

– Можете указать мне фамилию и адрес больной?

– Безусловно. Моя жена – урожденная Гарзу. Ее мать живет в Пон-де-л’Иле, на улице Май, дом 7.

Говоря это, Ноэль стремился обрести спокойствие ума, коего далеко не испытывал. Он-то ожидал, что его станут расспрашивать о его собственном распорядке времени, и вовсе не предполагал, что полиция заинтересуется делами и поступками Бэль. Не смогут ли они через нее добраться до него?

– А вы сами, месье Мартэн, дома оставались?

– Нет, мне было скучно. Сходил в кино.

Толстяк, наверное, ожидал совсем другого, потому что его карандаш строптиво застыл.

– На последний сеанс, конечно? – спросил он, наконец. – На девятичасовой?

– В 9 или в полдевятого, уж и не помню!

– И в какое кино?

– В «Ампир», на Биржевой площади.

– «Ампир»? Я и сам, кажется, совсем недавно там был. Американскую музыкальную комедию смотрели, а?

От этой шитой белыми нитками хитрости Ноэля прямо внутренний смех разобрал. «Так что, подозреваешь? – подумал он. – Ну ладно, я тебя сейчас еще как побалую!»

– Боюсь, что вы ошибаетесь. Наоборот, я смотрел фильм ужасов, который почему-то назывался «Голубой кот». Его жалкий герой, некто Иалмар Ползиг, получивший во время Первой мировой войны деньги за измену, ценой чьей-то крови построил себе на вершине горы Мармарос замок, начиненный всякими ловушками и орудиями пыток, «самую большую могильную яму в мире». Ладно, я уж опущу подробности. Ну, само собой, Ползиг играет в шахматы и является главным жрецом Сатаны. Один из его близких друзей, у которого он похитил дочь или жену, не помню точно, по имени Витус Вердегаст, нормальное такое имечко, в конечном счете отправляет его в ад. Сущий Эдгар По, пересмотренный Голливудом.

Это объяснение вроде бы прикончило комиссара. Он рассовал по карманам блокнот и карандаш и с трудом поднялся, на сей раз окончательно.

– Полагаю, что мадам Мартэн не скоро вернется?

Ноэль удивленно поднял бровь:

– Да, не скоро. А что, моих показаний вам недостаточно?

– Мне и ее показания тоже требуются. Но это не к спеху. Я могу еще раз вернуться.

– Она мне сказала, что собирается снова съездить к матери, завтра или послезавтра. Как правило, ее можно застать сразу после обеда.

Комиссар направился к двери. Проходя мимо мольберта с портретом Рэнэ, он остановился.

– Мадам д’Юмэн, не так ли?

Ноэль выразил удивление:

– Вы знаете Рэнэ?

– Вчера с ней впервые познакомился: надо было задать ей несколько вопросов, как и вам. Очаровательная молодая женщина, не правда ли? Общение с ней, наверное, особо укрепляет супружеское согласие в семьях ее подруг?

Ноэль так не ожидал замечания в этом роду, что у него прямо дух захватило, и он не ответил на «до свиданья» комиссара. Он глядел, как тот осторожно спускается по лестнице, останавливается, чтобы застегнуть перчатки, высоко поднимает шляпу, приветствуя проходившую через двор мадам Эльяс, хозяйку магазина игрушек:

– Добрый день, мадам.

– Добрый день, месье комиссар.

Через секунду Ноэль кубарем слетел по лестнице:

– Одну минутку, мадам Эльяс! Хочу только спросить: вы знаете мужчину, который только что отсюда вышел?

– Ну, конечно, месье Ноэль. Он расследует дело авеню Семирамиды, говорят.

– Когда вы с ним впервые встретились?

– Вчера после обеда. Хотел с вами поговорить, да вас дома не было.

– Он вас допрашивал?

– Не совсем. Спросил только: «Не знаете ли, был ли дома месье Мартэн вечером в прошлую пятницу?»

– И что вы ему ответили?

– Что могу поклясться, что вы никуда не выходили, потому что свет горел и радио было слышно, когда я через двор проходила. Ничего в этом нет плохого, месье Мартэн?

Нет, конечно!

– Знаю я этих полицейских! В таких делах всегда неплохо, когда есть кто-то, кто может дать свидетельство в вашу пользу.

– Это так, само собой. Спасибо большое, мадам Эльяс.

Ноэль с досадой подумал, что вот придумал себе нескладное алиби, а ведь единственного показания домовладелицы наверняка хватило бы, чтобы отвести от него малейшее подозрение.

Глава 8

Суббота оказалась днем визитов…

Около десяти утра, когда еще не вполне проснувшийся Ноэль слонялся по мастерской, кто-то постучал в стекло двери.

Это была Юдифь Вейль в строгом черном костюме.

Ноэль был так удивлен, увидев ее совершенно обычной, как всегда, что, здороваясь, не смог скрыть своего смущения.

Он уже собирался старательно объяснить ей, почему не пошел на похороны Иуды, но она остановила его жестом затянутой в перчатку руки, и направилась к мольберту.

– Над чем вы работаете?

Ноэль находился с Юдифь Вейль в довольно странных отношениях. Она относилась и к нему, и к Бэль в некоторой степени по-матерински. Но однажды, к его величайшему удивлению, она притянула его к себе и поцеловала в губы, хотя то обстоятельство, что они три недели до этого не виделись, вовсе не объясняло такого бурного проявления нежных чувств. «Венгерский обычай!» – со смехом сказала Юдифь. Но и по многим другим признакам: ее постоянному интересу к его работе, какой-то детской зависти, заставлявшей ее непрестанно критиковать его модели, осторожным советам насчет его здоровья, некоторой жесткости, с коей она подчас упрекала Бэль за то, что та не всегда подчиняется прихотям мужа, Ноэль чувствовал, что нравится ей, что ее влечет к нему нечто куда более сильное, чем простой каприз. Что позволяло Бэль на его «твой Иуда» парировать «твоя Юдифь». А это тоже затрагивало его самолюбие, внушало ему весьма удобный способ мщения: он много раз ловил себя на том, что думает, глядя на Юдифь: «Если б я только захотел…»

– Да это ведь Рэнэ!

Он понял, что она не хочет говорить об умершем, не желает, чтобы он проявлял жалость. Глаза ее были красны от слез. Поспешно наложенная краска местами стерлась, пудра кое-где осыпалась. Даже траур Юдифь Вейль был очень личным, своеобразным: не желая жульничать, она впервые пошла на то, чтобы показать всем и каждому свой истинный возраст.

Ноэль почувствовал, что должен что-то сказать:

– Надеюсь, что смогу показать ее выражение зверька-лакомки. Боюсь только, что трудно будет выразить иронию рта, жесткий подбородок…

Даже в присутствии Юдифи он не испытывал ни малейших угрызений совести. Да, конечно, он убил Вейля собственными руками. Но собаке – собачья смерть. Было просто невозможно вообразить Иуду Вейля в счастливой старости в окружении родных и близких. Да и мучениям Юдифи наступил конец…

– Вам не кажется, что платье малость слишком широко?

– Нет, это нарочно. Вот только руки пока еще не очень-то живые. Напишу их в последнюю очередь, я их хорошо знаю.

– Бэль дома?

– Ага, одевается.

– Не видели еще Джоан после…

– Нет.

Ее голос стал таким, что почти превратился в шепот:

– Сегодня утром она пела в ванне…

– Здравствуйте, Юди! Извините, что заставила ждать, но я была в одной комбинации.

Кого-нибудь другого этот естественный тон обманул бы. Но Ноэля не проведешь. Неожиданное появление Юдифи наверняка привело Бэль в такое же замешательство, как и его самого.

– Не извиняйтесь, милочка. Просто захотела проведать вас по дороге.

Юдифь выражалась с обычной четкостью. Но не смогла удержаться и добавила тем же тихим, будто виноватым, голосом, которым произнесла имя Джоан:

– Дом теперь такой… такой большой…

– Ноэль!

Ноэль сразу же понял, что его ожидает.

– У тебя же ведь свидание с твоим приятелем Симмонсом? Уже начало одиннадцатого. Надо бы тебе поторапливаться.

Всякий раз, когда Бэль хотелось остаться наедине с какой-либо подругой, которой присутствие Ноэля помешало бы разоткровенничаться, она ненароком вспоминала о существовании какого-нибудь Симмонса или Бербана.

– Ну, пойду одеваться, – сказал Ноэль.

Он даже рад был оставить обеих женщин наедине, рад, что не придется разыгрывать перед ними комедию. Он скрылся в ванной и закрыл за собой дверь, но гул их голосов продолжал доноситься до него.

Сначала он не вслушивался, весь поглощенный бритьем. Только машинально пытался определить, кому принадлежит та или иная реплика, словно драматург: Юдифь… Бэль… Юдифь… Пауза… Юдифь…

Но фразы помимо воли проникали в его сознание и понемногу пробуждали в нем интерес:

– Конечно, он всегда ухитрялся ранить меня, унизить. Но ведь я и сама виновата! Первое время я старалась не показывать ему, какая я есть на самом деле: уязвимая, ревнивая. Боялась, что если он увидит мою явную слабость, то совершенно поработит меня. Ну он и стал перебарщивать, усилил натиск. Может, был обижен на меня за мое внешнее безразличие? Словно палач, испытывающий степень выносливости жертвы, каждый день придумывал он новые узы, новые оковы. А когда, наконец, я стала кричать, было уже слишком поздно. Слишком поздно для нас обоих. Он вошел во вкус мучать меня. А я вошла во вкус страдать.

Смутившись, словно перед внезапно обнажившейся раной, Ноэль принялся поднимать ненужный шум лишь для того, чтобы не возникло соблазна продолжать слушать разговор. Но слова и обрывки фраз вскоре вновь стали проникать в его мозг:

– …он непрестанно доказывал мне нелепость, смехотворность, бесполезность этого… но не мог по-другому, да и я не могла…

Он невольно снова стал прислушиваться:

– Говорили, что он стремится лишь к наживе. Но я знаю сотни жалких неудачников, у которых он покупал их мазню и загромождал ею наш чердак. Говорили, что он жесток, безжалостен. А я знаю, что он выплачивал небольшую ренту своим по совести побежденным противникам. Противился, конечно, брачным планам Джоан, но вовсе не из спеси, а потому, что считал Абдона расчетливым охотником за приданым.

«Значит, – подумал Ноэль, – вопреки тому, что предполагали знакомые, Иуде Вейлю было все известно об интрижке его дочери с секретарем».

– Говорили, что он притворный, неискренний. Но он умел быть до жестокости откровенным.

Юдифь словно печальную молитву читала, нечто вроде надгробного слова, как бы защищала покойника, да при этом еще и оправдывалась:

– Меня упрекали в том, что я служила ему… сводней. Но он, как и я, любил окружать себя юными, новыми созданиями. Для него это было самое главное: щебетание, бесконечная беготня взад и вперед, хлопанье дверьми, стук высоких каблуков по паркету комнат. Бедный Иуда! Соблазн был велик, и я должна была лучше понимать его…

Жалость Ноэля начала сменяться возрастающим негодованием. Он никогда бы не подумал, что Юдифь, такая сильная, такая с виду уверенная в себе, способна на подобную бесхарактерность, на такое слабоволие. Но, может быть, если б ему самому пришлось говорить о мертвой Бэль, он тоже высказал бы такую же снисходительность, так же отпустил бы грехи?

Внезапно он решил выйти из ванной и отправиться на свое «свидание». Так он больше ничего не услышит.

Он принялся бродить по кварталу, медленно слоняться от витрины к витрине, словно человек, которому некуда спешить. Витрины цветочных и книжных магазинов всегда задерживали его куда больше, чем какие-либо другие. Да и кондитерских тоже. Напоминали ему то счастливое время, когда он бежал в школу и карманы раздувались от развесных мармеладок и блестящих леденцов.

Он снова попытался на ходу рассмотреть положение Бэль и свое собственное, их положение относительно друг друга. По крайней мере, три вопроса властно требовали ответа:

Во-первых, узнала ли Бэль в вечер убийства мужчину, кинувшегося к ней, когда она выходила от Вейля?

Если да, то она точно знала, что Ноэль виновен. Если нет, то испытывает лишь смутные подозрения.

Во-вторых, был ли Иуда счастливым соперником Ноэля, или же, пойдя к нему, Бэль хотела удовлетворить каприз, простое любопытство?

Эти две возможности пришли Ноэлю в голову лишь совсем недавно, а то бы он не убил! Пришлось дождаться возобновления совместной жизни, чтобы его обуяли сомнения на этот счет. Бэль, конечно, была мало чувствительна. Безусловно, она прекрасно могла солгать Рэнэ в день своего возвращения, когда заявила, что не читала газет. Однако оставалось еще безразличие, с коим встретила она известие о смерти Иуды, а это ничуть не соответствовало реакции влюбленной женщины.

В-третьих, если Бэль узнает правду, усмотрит ли она в поступке Ноэля основание для того, чтобы больше любить мужа, или же сразу возненавидит его?

Этот вопрос влек за собой еще один, который Ноэль не желал себе задавать, не зная как его решить. Он заключался в следующем: «Предположим, что я получу неоспоримое доказательство измены Бэль. В какой степени это повлияет на мои чувства к ней?»

Ведь если когда-нибудь выяснится, что Бэль ничем не запятнана, Ноэлю придется сразу же отказаться от малейшей надежды на оправдание, потому что тогда он окажется автором беспричинного преступления, совершенного в приступе слепого гнева.

Кто-то схватил его за руку и веселый голос шепнул ему на ухо:

– Если это для блондинки, я бы выбрал ту черную кружевную ночную рубашку.

Ноэль отвернулся от галантерейной лавки, перед витриной которой он стоял, погрузившись в раздумья, и узнал Виктора Гаррика, репортера газеты «Событие».

Они немного поболтали о том, о сем. Потом Ноэль без особого убеждения предложил:

– Может, пропустим стаканчик?

Гаррик помотал головой:

– Да что ты! С этим делом авеню Семирамиды ни на что времени нет. Сплошные воспроизведения обстоятельств преступления, допросы и прочая ерунда. Ах, уверяю тебя, далеко им еще до поимки парня, который его кокнул!

Кровь быстрее потекла в венах Ноэля. Лицо вспыхнуло, возможно не столько по причине внезапного ощущения безнаказанности, сколько из-за прилива гордости:

– Думаешь?

– Уверен, что какой-нибудь обманутый муж или любовник, взял да и пришел в бешенство. Вот знать бы только кто!

– И все же, полиция, небось, уже сделала интересные открытия?

– Прямо потрясающие! Сам посуди: следы грязи от чьих-то шагов на ковре кабинета, светлый каштановый женский волос, прилипший к халату жертвы и надушенный батистовый платочек.

Ноэль испытал новое волнение. То, что нашли следы, оставленные, конечно же, им, отнюдь его не обеспокоило. Даже если они позволят установить размер обуви ночного посетителя, это ничуть не сузит поле поисков. Но две последние находки, светлый каштановый волос и надушенный платочек, были намного более компрометирующими. Кто его знает, может по ним полиции удастся опознать молодую женщину, бывшую в гостях у убитого?

– Вот уже два дня, – продолжал Гаррик, – как полицейские эксперты силятся определить состав и марку духов. Два дня, а ведь первый попавшийся парикмахерский подмастерье сразу же определил бы!

В тридцати метрах от них остановился автобус. Репортер хлопнул Ноэля по плечу:

– Пока, старик! На днях увидимся!

– Пока… – машинально ответил Ноэль. – Кстати, а что это за…

– Что? – крикнул Гаррик на бегу.

– Что это за духи?

Но автобус уже тронулся. Репортер ускорил бег, вскочил на площадку, помахал оттуда рукой и прокричал что-то неразборчивое.

Ноэль пошел обратно домой. Ему ничуть не нужно было подтверждения Гаррика. Он и так знал, что загадочные духи назывались «Каштановый цвет» от Рама.

Поднимаясь по лестнице в мастерскую, он заметил, что дверь ее открыта и уловил смутный шум голосов. Юдифь, верно, еще не ушла.

«Ну и что, что прерву ее излияния! – подумал он. – Не слоняться же мне целый день по улицам!»

По мере того, как он поднимался, произносимые фразы слышались четче:

– Он был тщеславен, как павлин. Больницы и богадельни получали от него помощь только если брали на себя обязательство выбить его имя на той или иной мемориальной доске. Наш чердак прямо лопается от картин, купленных за гроши. Всякий раз, когда Иуде ловким давлением на торговцев картинами удавалось поднять цену на какую-нибудь из них, ее вытаскивали из забвения и выставляли. Было безумием надеяться в разговоре получить от него прямой, искренний ответ…

Это была Джоан. На ней, как и на мачехе, был черный костюмчик, но в отличие от последней, она была куда свежее, куда живее, чем при жизни Иуды.

– Здравствуйте, Джоан! – сказал он, протягивая ей руку. – Примите мои самые искренние соболезнования.

– Благодарю! Вы пришли как раз вовремя, чтобы освободить Бэль. Я уже с полчаса как буквально отупляю ее своими признаниями.

– В самом деле?

– Хотела взять с собой Абдона, но он так занят приведением в порядок бумаг Иуды, что я кажусь себе уже покинутой супругой!

При чужих Джоан всегда называла отца по имени, будто отказывала ему во всех отцовских правах.

По тому, как Бэль нахмурила брови, Ноэль понял, что его место снова в ванной или на кухне. Он, конечно, мог бы и воспротивиться, но, если хорошенько подумать, пусть уж лучше Бэль размышляет о судьбе кого-то, чем о его, или о своей собственной. Возможно, что так она узнает какие-нибудь ценные сведения.

В общем, укрылся в ванной комнате. Философски уселся на край ванны. Джоан говорила теперь так тихо, что он долго ничего не понимал. Вдруг ее голос поднялся на несколько тонов, задрожал от плохо сдерживаемого гнева:

– Он уже двадцать лет, как водил машину. Дорога была прямая, ровная, ну словно бильярд. Солнце в глаза не светило, ехал на скорости шестьдесят. Тормоза работали нормально, прокола никакого. Так что тогда?..

– Джоан!

Бэль, вроде, раздиралась между изумлением и негодованием:

– Я точно знаю, что Иуда страстно любил Элен!

– Деньги он тоже страстно любил. Абдон мне рассказал, что накануне катастрофы он чуть не обанкротился, ста тысяч не хватало…, а мама оставила ему десять миллионов.

– Вы не хотите все же сказать, что…

Наступило долгое молчание.

– Нет, – хрипло ответила Джоан. – Я веду себя гнусно.

Этой ночью Ноэлю снилось, что он находится в кабинете Иуды Вейля, в двух шагах от трупа, и что все выпадает из его карманов: перочинный ножик, связка ключей, сигареты. Он наклонялся, чтобы подобрать, но все снова падало. Пуговицы его пальто отрывались одна за другой, закатывались под мебель, и ему не удавалось их отыскать. Из невидимой раны сочились капельки крови и падали на ковер алыми звездочками. Подошвы его ботинок, словно пропитанные чернилами, оставляли за ним четко очерченные несмываемые следы. В конце концов, он попытался поджечь дом, чтобы уничтожить доказательства преступления, но ветер задувал спички.

Ощущение собственного бессилия было настолько мучительным, что он внезапно проснулся. Вокруг все было спокойно. Бэль и Ванда спали сном праведников.

Он с облегчением снова уронил голову на подушку. Достаточно было открыть глаза, чтобы все предметы, потерянные у Вейля, чудом вернулись на места. Все, кроме одного некоего волоса и одного платочка.

Но Ноэль быстро успокоился. Светло-каштановый оттенок – вовсе не компрометирующий, и тысячи женщин душатся «Каштановым цветом» от Рама.

Оставался платок!

Ноэль встал и на цыпочках открыл ящики Бэль. Он подверг их тщательному обыску, но они содержали лишь нелепые газовые или кружевные платки, ничуть не подходившие на их бедного родственника, найденного на месте преступления.

Или у Бэль никогда не было батистовых платочков…

Или, прекрасно зная, где она потеряла один из них, Бэль уничтожила могущий ее выдать разрозненный комплект.