Текст книги "Смерть травы"

Автор книги: Джон Кристофер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 11 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Смерть травы
Джон Кристофер

ПРОЛОГ

Долгую семейную размолвку, как порой случается, примирила смерть.

Когда в начале лета 1933 года Хильда Кастэнс овдовела, она в первый раз за тридцать лет замужества написала отцу.

Настроения их были созвучны – Хильда тосковала по родным холмам Уэстморленда, устав от мрачного Лондона, а одинокий старик мечтал перед смертью увидеть единственную дочь и незнакомых внуков.

Мальчиков на похоронах не было. В свой маленький домик в Ричмонде они приехали, когда начались летние каникулы в школе, а уже на следующее утро вместе с матерью отправлялись в дорогу.

В поезде Джон – младший из братьев – спросил:

– А почему мы раньше никогда не ездили к дедушке? Ты с ним поссорилась, да, мама?

Хильда задумчиво смотрела в окно. Тусклые унылые предместья Лондона колыхались в раскаленном воздухе душного летнего дня.

– Трудно понять, почему так бывает, – неопределенно сказала она. – Начинаются раздоры, потом наступает отчужденность, молчание, и никто не хочет нарушить его первым.

Теперь, когда прошло столько лет, Хильда уже без волнения вспоминала о той буре чувств, в которую она окунулась после тихой беззаботной девичьей жизни в долине. Тогда, ослепленная обидой, она была уверена, что никогда не пожалеет о своем поступке; какое бы несчастье не ожидало ее в чужих краях. Но судьба подарила ей счастливое замужество и замечательных детей. Она даже удивлялась, как могла раньше, в детстве, не замечать грязи, нищеты и убожества их жизни в долине. Конечно, отец был прав. Он все прекрасно понимал.

– А кто начал ссору? – спросил Джон.

«Почему двум людям так трудно понять друг друга?» – с горечью подумала Хильда. Они с отцом были очень похожи, и кто знает – может, все было бы иначе, если бы не ее гордость.

– Теперь это уже не важно.

Дэвид отложил номер «Бойз Оун Пейпер». Будучи на целый год старше своего брата, он не намного обогнал Джона в росте. Внешне мальчики были очень похожи, и их даже часто принимали за близнецов. Другое дело – характер. Медлительный в движениях и в мыслях, Дэвид всегда отличался практической хозяйской жилкой. Джон вечно витал в облаках.

– Мамочка, а какая она – долина? – спросил Джон.

– Долина? Она прекрасна. Она… Нет, пусть для вас это будет сюрпризом. Ее невозможно описать словами.

– Ну, пожалуйста, мамочка, – канючил Джон.

– Мы ведь увидим ее из поезда? – глубокомысленно изрек Дэвид.

Хильда рассмеялась.

– Из поезда? Мы не увидим даже ее начала. От Стейвли еще почти час езды.

– Такая большая? – удивился Джон. – И вся окружена холмами, да?

Она улыбнулась.

– Увидите.

В Стейвли их встретил Джесс Хиллен, сосед старого Беверли. Погрузив вещи в машину, они отправились в путь. День уже близился к концу, и лучи заходящего солнца рассыпались из-за холмов, окружавших Слепой Джилл.

Долина напоминала глубокую тарелку с высокими краями – голые скалы и поросшие вереском холмы взмывали вверх, точно хотели дотянуться до неба. Роскошная красота долины казалась еще великолепнее в столь унылом однообразном окружении. Теплый летний ветерок ласкал пшеничные колоски, вдали ярко вырисовывалась сочная зелень пастбища.

Вход в долину едва ли мог быть еще уже. Слева, ярдах в десяти от дороги, высилась скала. Справа, у самой обочины, пенилась Лепе. Дальний берег реки закрывал другой путь в долину.

Хильда повернулась к сыновьям.

– Ну как?

– С ума сойти! – воскликнул Джон. – Река… Откуда она взялась?

– Это Лепе. Тридцать пять миль в длину и двадцать пять из них – под землей, как говорят. Во всяком случае, вытекает она в долине действительно из-под земли.

– И, наверно, глубокая?

– Да. И течение очень быстрое. Так что купаться здесь нельзя. Ее даже специально обнесли проволокой, чтобы ненароком не свалилась какая-нибудь корова.

– Мне кажется, такая река должна зимой выходить из берегов, – заметил Дэвид.

– Да, так всегда и было, – кивнула Хильда. – А сейчас, Джесс?

– Прошлой зимой нас отрезало на целый месяц, – сказал Джесс. – Но теперь это не так страшно, ведь у нас есть радио.

– Ужас какой, – воскликнул Джон. – Совсем-совсем отрезаны? А нельзя было забраться на холмы?

Джесс усмехнулся.

– Пытались тут некоторые. Но по скалам не очень-то поднимешься. Так что лучше сидеть дома, когда Лепе разливается.

Хильда взглянула на старшего сына. Дэвид пристально всматривался в долину, утонувшую в вечерних сумерках. Виднелась только ферма Хилленов, дом Беверли стоял повыше.

– Ну и что ты об этом думаешь, Дэвид?

С трудом оторвавшись от чарующего зрелища, мальчик повернулся к матери и, глядя ей прямо в глаза, сказал:

– Я бы хотел здесь жить. Всегда.

В то лето мальчикам было настоящее раздолье в их затеях. Во всей долине – полмили шириной и около трех – в длину – было только две фермы да диковинная река, вытекавшая прямо из южной скалы.

Несколько раз братья забирались на скалу и, стоя на вершине, смотрели на косматые холмы, густо поросшие вереском. Внизу зеленела крошечная долина. Джон упивался высотой, одиночеством и… властью. Фермерские дома сверху выглядели игрушечными. Казалось, можно было наклониться и поднять их с земли. Утопающая в зелени долина напоминала чудесный оазис среди пустынных гор.

Дэвиду не нравились эти восхождения, и после третьего раза он отказался от новых подъемов – в долине ему было интереснее. Большую часть времени братья проводили порознь. Пока Джон бродил по окрестностям долины, Дэвид оставался на ферме, к великой радости деда.

На исходе второй недели теплым пасмурным днем дед с внуком отправились к реке. На ходу старик то и дело срывал пшеничные колоски и внимательно изучал их, держа на вытянутых руках – он страдал дальнозоркостью. Мальчик наблюдал за ним.

– Похоже, будет отменный урожай, – сказал Беверли, – если, конечно, глаза меня не подводят.

Рядом бурлила река.

– А мы еще будем здесь, когда созреет урожай? – спросил Дэвид.

– Не знаю. Может, и будете. А ты сам-то хочешь?

– Очень, дедушка!

Они замолчали, лишь грохот волн тревожил тишину. Старик задумчиво смотрел на долину. Полтора столетия возделывал ее род Беверли.

– Почему бы нам не узнать друг друга получше? – сказал он, повернувшись к внуку. – Скажи, ты хотел бы стать фермером в долине, когда вырастешь?

– Больше всего на свете.

– Тогда все это будет твоим. земле нужен только один хозяин, а твой брат, как мне кажется, не в восторге от такой жизни.

– Джон хочет стать инженером.

– Наверно, нельзя так говорить, но я не представляю, какая другая жизнь может доставлять столько радости. Это очень хорошая земля. Развернешь собственное дело. Не жизнь, а сказка. На Верхнем Лугу с древности сохранилось несколько каменных плит. Под землей. Говорят, когда-то долина служила крепостью. Тебе, конечно, вряд ли придется обороняться здесь против пуль и аэропланов. Но знаешь, всякий раз, когда я выхожу из долины, у меня возникает странное чувство. Будто невидимая дверь затворяется за спиной.

– Я тоже почувствовал, – сказал Дэвид.

– Мой дед, – продолжал Беверли, – настоял, чтобы его похоронили здесь. Они были против. Черт бы их подрал! Каждый человек имеет право быть похороненным в своей собственной земле.

Он посмотрел на зеленые всходы пшеницы.

– Только смерть может разлучить меня с долиной.

На следующий день, вдоволь насладившись вершинами холмов, Джон спускался в долину.

Бурлящий стремительный речной поток стискивал южные склоны. Вдруг Джон заметил в скале расщелину. «Вот здорово! Это наверняка пещера», – подумал он, и решил во что бы то ни стало добраться до нее. Мальчик спускался быстро, ловко, но осторожно. Смышленый и юркий, Джон вовсе не был безрассудно храбрым.

Вот, наконец, и трещина. До темного водоворота реки – футов пятнадцать. Правда, Джона ждало разочарование – никакой пещеры не было, трещина да и только. Прямо над кромкой воды нависал большой камень, что-то вроде выступа. «А что если попробовать забраться туда и посидеть, свесив ноги в воду? – вдруг подумал Джон, – Конечно, не так интересно, как пещера, но все-таки – какое-никакое, а приключение».

Джон осторожно опустился на четвереньки, и стал ползком подбираться к краю выступа. Внизу рычала и грохотала река. Когда он был почти у цели, оказалось, что камень – весьма ненадежная опора, слишком мало места. Но – не отступать же на полдороге? Джон решил: «Опущу в воду только одну ногу». Он скорчился в неудобной позе, чтобы расстегнуть сандалию и вдруг… Нога скользнула по мокрому камню, Джон судорожно попытался удержаться, но схватиться было не за что. Он сорвался вниз, и свирепые, холодные даже в разгар лета воды Лепе захлестнули его.

Джон неплохо плавал, но бороться с неистовым потоком было бессмысленно. Течение волокло его вниз, к глубинам канала. Этот канал река промыла за сотни лет до того, как Беверли, да и вообще кто-либо, поселились на ее берегах. Волны вертели мальчика, точно камешек. Джон не чувствовал ничего, кроме величественного могущества реки и своего прерывистого пульса. Внезапно он увидел, что тьма вокруг ослабевает, уступая солнечным лучам. Свет пробивался сквозь воду – стремительную, но уже не столь глубокую. Сделав отчаянное усилие, Джон вынырнул и, судорожно вздохнув, увидел, что находится почти на середине реки. Долина кончилась. Отсюда течение немного успокаивалось, и Джон, собрав последние силы, поплыл к берегу. «Надо же, как далеко унесло, – подумал он, – и как быстро». Вдруг мальчик услышал скрип повозки, а чуть погодя – голос деда.

– Эй, Джон! Купаешься?

Ноги мальчика, наконец, коснулись дна, и он медленно, спотыкаясь, побрел к берегу.

– Ты весь дрожишь, парень! Что, сорвался? – спросил Беверли, помогая внуку забраться в двуколку.

Запинаясь и едва дыша от усталости, Джон рассказал, что с ним случилось. Старик выслушал, не перебивая.

– Похоже, ты в рубашке родился, – сказал он, когда мальчик закончил. – Тут и любой взрослый не справился бы. Так говоришь, ты почувствовал дно еще на глубине? Когда-то мой отец рассказывал об этой отмели на середине Лепе, но никто не пытался это проверить.

Он взглянул на мальчика – Джон трясся, как в лихорадке.

– Заболтался я совсем! Тебе же надо вернуться домой в сухой одежде. Давай-ка, Ручеек!

Старик немного сердился, и Джон торопливо проговорил:

– Дедушка, ты ведь не скажешь маме, правда? Пожалуйста!

– Как же не сказать? Она и сама увидит. Ты промок до костей.

– Я высохну… на солнце.

– Высохнешь, только не на этой неделе. Погоди-ка… Ты не хочешь, чтобы мама узнала о твоих подвигах? Боишься, заругает?

– Да.

Их глаза встретились.

– Ну хорошо, парень, – сказал дед. – Есть один выход. Поедем-ка мы с тобой на ферму Хилленов. Должен же ты где-нибудь высушиться. Идет?

– Да, – ответил Джон. – Я согласен. Спасибо, дедушка.

Колеса повозки скрипели по каменистой дороге.

– Ты ведь хочешь стать инженером? – первым нарушил молчание старик.

– Да, дедушка, – сказал Джон, с трудом отрывая зачарованный взгляд от могучего течения реки.

– А фермером, значит, не хочешь?

– Не особенно, – осторожно произнес Джон.

– Думаю, не хочешь, – спокойно сказал старик.

Он хотел что-то добавить, но передумал. Только почти у самой фермы Беверли наконец снова заговорил:

– Я рад. Больше всего на свете я люблю эту землю. Но есть одна вещь, которой она не стоит. Самая прекрасная земля в мире может стать бесплодной, когда в ней посеяна вражда между братьями.

Он остановил пони и крикнул Джесса Хиллена.

1

Четверть века спустя братья стояли на берегу Лепе. Дэвид поднял трость и показал на склон холма:

– Вон они!

Проследив за взглядом брата, Джон засмеялся.

– Дэви, как обычно, задает темп, но бьюсь об заклад, что выносливость Мэри победит, и она будет Первой-На-Вершине.

– Не забывай, что она года на два старше.

– Ты – плохой дядя – слишком явно благоволишь к племяннику.

Оба усмехнулись.

– Мэри – славная девчушка, – сказал Дэвид, но Дэви… просто, Дэви есть Дэви.

– Тебе бы жениться и завести своих собственных.

– Мне никогда не хватает времени на ухаживания.

– Я думал, вы тут, в деревне, совмещаете это с посадкой капусты, – заметил Джон.

– Я не выращиваю капусту. Сейчас нет смысла заниматься чем-либо другим, кроме пшеницы и картофеля. Я делаю только то, чего хочет правительство.

Джон взглянул на него с изумлением:

– Мне нравится твоя искренность, начинающий фермер. Ну, а что с твоими коровами?

– Думаю, с молочным стадом придется расстаться. Коровы занимают больше земли, чем того стоят.

Джон покачал головой.

– Не могу представить долину без них.

– Это устаревшая иллюзия горожанина, будто бы деревня не меняется. Она меняется больше, чем город. Изменения в городе сводятся лишь к замене зданий, которые становятся еще выше и еще уродливее, вот и все. Деревня же всегда меняется фундаментально.

– Можем поспорить, – возразил Джон. – В конце концов…

– Анна идет, – перебил его Дэвид и добавил, когда Анна была совсем близко.

– И ты еще спрашиваешь, почему я никак не женюсь?

Анна положила руки им на плечи.

– Что мне нравится в долине, – сказала она, – так это высокий класс деревенских комплиментов. Дэвид, ты действительно хочешь знать, почему ты не женишься?

– Он говорит, что у него не хватает времени, – сказал Джон.

– Ты просто гибрид, – объявила Анна, – в тебе достаточно от фермера, чтобы считать жену своей собственностью, но, будучи новомодным типом с университетским образованием, ты с изяществом испытываешь от этого чувство неловкости.

– И как же по-твоему я буду обращаться со своей женой? – спросил Дэвид, – впрягу ее в плуг, если сломается трактор?

– Все зависит от жены, сможет ли она с тобой справиться.

– Скорее всего, она сама впряжет тебя в плуг, – засмеялся Джон.

– Тебе придется подыскать мне такую милашку. У тебя ведь есть приятельницы, способные справиться с Уэстморлендской твердыней?

– Слушай, – сказала Анна, – сколько уже было таких попыток?

– Брось! Они все были либо плоскогрудые дивы в очках, с грязными ногтями и «Нью Стэйтмэн» подмышкой, либо особы в твидовых костюмчиках нелепых цветов, нейлоновых чулках и туфлях на высоких каблуках.

– А как насчет Нормы?

– Норме, – ответил Дэвид, – очень хотелось понаблюдать за случкой жеребца и кобылы. Она, вероятно, считала это чрезвычайно интересным и полезным опытом.

– Ну что же тут плохого для фермерской жены?

– Не знаю, – сухо ответил Дэвид. – Но это шокировало старого Джесса. Наши понятия о приличиях отличаются от общепринятых, хотя, может, они и смешны.

– Я как раз об этом и говорила, – сказала Анна, – ты еще недостаточно цивилизован и всю жизнь проживешь холостяком.

Дэвид усмехнулся:

– Хотелось бы знать, можно ли надеяться, что Дэви когда-нибудь спасет меня от окончательной деградации?

– Дэви собирается стать архитектором, – сказал Джон. – Ты бы видел чудовище, которое я сейчас помогаю ему строить.

– Дэви сделает так, как сочтет нужным, – заметила Анна. – А пока, мне кажется, он готовится стать альпинистом. А Мэри? О ней вы забыли?

– Не представляю Мэри архитектором, – сказал Джон.

– Мэри выйдет замуж, – добавил Дэвид, – как любая женщина, которая чего-нибудь стоит.

Анна изучающе посмотрела на них:

– Вы оба настоящие дикари. По-моему, все мужчины такие. Только у Дэвида налет цивилизованности почти совсем облупился.

– Что плохого в том, если я считаю замужество само собой разумеющимся для женщины? – спросил Дэвид.

– Я не удивлюсь, если Дэви тоже женится, – сказала Анна.

– В университете я знал одну девушку из Ланкашира. Она сбежала от своего отца в четырнадцать лет, и ей было совершенно все равно, куда бежать. Училась она лучше всех нас, но, так и не закончив курс, вышла замуж за американского летчика и уехала с ним в Детройт.

– И поэтому, – заметила Анна, – теперь вы не представляете для своих дочерей иной судьбы, кроме неизбежного замужества за американским летчиком из Детройта.

Дэвид улыбнулся:

– Что-то вроде этого.

Анна сердито взглянула на него, но удержалась от комментариев. Некоторое время они молча шли вдоль берега реки. Стоял теплый майский день. По лазурному небесному пастбищу неспешно брели облака. В долине всегда как-то по-особенному ощущалось небо, словно обрамленное окружающими ее холмами.

– Какая мирная, спокойная земля! – воскликнула Анна. – Тебе повезло, Дэвид!

– Оставайтесь, – предложил он. – Нам нужны лишние руки – ведь Люк болеет.

– Мое чудовище зовет меня, – сказал Джон. – Да и дети не станут делать задание на каникулы, пока они здесь. Боюсь, нам придется вернуться в Лондон в воскресенье, как намечали.

– Такие богатства вокруг! Посмотрите на все это, а потом вспомните о несчастных китайцах.

– Ты слышал какие-нибудь новости перед отъездом?

– Увеличилось количество судов с зерном из Америки.

– А что слышно из Пекина?

– Официальных сообщений нет. Но похоже, Пекин в огне. А в Гонконге пришлось отражать атаки на границе.

– Очень благородно, – насмешливо произнес Джон. – Вы когда-нибудь видели старые фильмы о кроличьей чуме в Австралии? Изгороди с колючей проволокой в десять футов высотой, и кролики – сотни, тысячи кроликов. Сгрудившись возле заграждения, они давят на него, напрыгивая друг на друга, пока в конце концов, не перелезут через изгородь, или она сама не рухнет под их тяжестью. То же самое сейчас творится в Гонконге. Только, давя друг друга, через изгородь перелезают не кролики, а человеческие существа.

– По-твоему, это также плохо? – спросил Дэвид.

– Намного хуже. Кролики движимы только слепым инстинктом голода. А люди обладают разумом, поэтому, чтобы остановить их, придется приложить гораздо больше усилий. Я думаю, патронов для ружей у них предостаточно, но, если бы даже их было мало, ничего бы не изменилось.

– Думаешь, Гонконг падет?

– Уверен. Давление будет расти до тех пор, пока не уничтожит его. Людей можно расстреливать с воздуха из пулемета, бомбить, поливать напалмом, но на месте каждого убитого тут же окажется сотня из глубинки.

– Напалм! – воскликнула Анна. – Нет!

– А что же еще? Для эвакуации всего Гонконга нет кораблей.

– Но ведь в Гонконге нет достаточного количества продуктов, и, если они действительно захватили его, им придется вернуться, не солоно хлебавши.

– Верно. Но что это меняет? Люди умирают от голода. В таком положении человек способен на убийство из-за куска хлеба.

– А Индия? – спросил Дэвид, – Бирма и вся остальная Азия?

– Бог знает. В конце концов, они получили какое-никакое предупреждение на примере Китая.

– Как же они надеются сохранить это в тайне? – спросила Анна.

Джон пожал плечами.

– Они отменили голод с помощью закона – помнишь? И потом, в начале все выглядит просто. Вирус был изолирован в течение месяца, когда уже поразил рисовые поля. Ему даже придумали изящное название – вирус Чанг-Ли. Все, что от них требовалось, – найти способ уничтожить вирус, сохранив растение, либо вывести вирусоустойчивую породу. И, наконец, они просто не ожидали, что вирус начнет распространяться так быстро.

– Но когда урожай уже был уничтожен?

– Они боролись с голодом – честь им и хвала – в надежде продержаться до весеннего урожая. К тому же, они были убеждены, что к тому времени справятся с вирусом.

– Американцы считают, что смогут решить эту проблему.

– Им удастся спасти остальную часть Дальнего Востока. Спасать Китай уже слишком поздно – отсюда и Гонконг.

Анна смотрела на склон холма. Маленькие фигурки по-прежнему карабкались к вершине.

– Дети умирают от голода, – сказала она, – ведь наверняка можно что-нибудь сделать?

– Что? – спросил Джон. – Мы отправляем продукты, но это капля в море.

– И мы спокойно разговариваем, смеемся, шутим на плодородной мирной земле, – сказала она, – когда творится такой кошмар.

– Что мы можем сделать, дорогая моя, – ответил Дэвид. – И раньше было достаточно людей, умирающих каждую минуту. Смерть есть смерть – случается ли это с одним человеком или с сотней тысяч.

– Наверно, ты прав, – задумчиво проговорила Анна.

– Нам еще повезло, – сказал Дэвид. – Вирус мог уничтожить и пшеницу.

– Но тогда результат был бы менее плачевным, – возразил Джон. – Мы ведь не зависим от пшеницы, как китайцы, да и вообще все азиаты – от риса.

– Ничего утешительного. Наверняка – нормированный хлеб.

– Нормированный хлеб! – воскликнула Анна. – А в Китае миллионы борются за горстку зерна.

Наступило молчание. В безоблачном небе сияло солнце. Слышалась звонкая песня дрозда.

– Бедняги, – сказал Дэвид.

– Как-то в поезде я видел одного парня, – заметил Джон. – Так он с явным удовольствием разглагольствовал, дескать, китаезы получили то, что заслужили, мол, так им, коммунистам, и надо. Если бы не дети, я бы поделился с ним своим мнением по этому поводу.

– А разве мы намного лучше? – спросила Анна. – Мы чувствуем сожаление только сейчас, а в остальное время забываем о них и продолжаем как ни в чем ни бывало заниматься своими делами.

– Нам ничего другого не остается, – сказал Дэвид. – Тот парень в поезде – я не думаю, что он постоянно злорадствует. Так же и мы. Не так плохо, пока мы понимаем, как нам повезло.

– Разве?

Легкий ветерок раннего лета донес слабый крик. Они взглянули на вершину холма. На фоне неба вырисовывалась человеческая фигурка. Через несколько минут рядом появилась еще одна.

Джон улыбнулся.

– Мэри первая. Выносливость победила.

– Ты имеешь ввиду возраст, – сказал Дэвид. – Давайте покажем, что мы видим их.

Они помахали руками, и два крошечных пятнышка замахали им в ответ.

– Мне кажется, Мэри решила стать врачом, – сказала Анна, когда они продолжили свою прогулку.

– Ну что же, разумная идея, – заметил Дэвид. – Она может выйти замуж за другого врача и организовать совместную практику.

– В Детройте, да? – усмехнулся Джон.

– Это одно из полезных занятий, по мнению Дэвида, – сказала Анна. – Так же, как и хорошая кухарка.

Дэвид ткнул тростью в ямку.

– Когда живешь среди простых вещей, – сказал он, – всегда больше ценишь их. Я разделяю полезные занятия по степени важности на первые, вторые и третьи. А уж потом можно взяться и за небоскребы.

– Но если у тебя не будет инженеров, способных соорудить достаточно вместительное приспособление, чтобы втиснуть туда министерство сельского хозяйства, куда же вы, фермеры, тогда денетесь?

Дэвид не ответил на насмешку. Они дошли до места, где справа от тропинки начиналась болотистая земля. Дэвид наклонился и выдернул несколько стебельков – они легко поддались.

– Ядовитые сорняки? – спросила Анна.

Дэвид покачал головой.

– Oryzoides рода Leersia семейства Oryzae.

– Пожалуйста, без своих ботанических заморочек, – сказал Джон. – Это ничего не значит для меня.

– Очень редкая для Британии трава, – продолжал Дэвид. – Весьма необычная для здешних мест, изредка ее можно найти в южных графствах – Хэмпшире, Сари и так далее.

– Похоже, листья гниют, – сказала Анна.

– И корни – тоже, – добавил Дэвид, – Oryzae включает два вида – Leersia и Oryza.

– Звучит, как имена прогрессивных женщин, – усмехнулся Джон.

– Oryza sativa, – сказал Дэвид, – это рис.

– Рис! – воскликнула Анна. – Тогда…

– Трава риса, – кивнул Дэвид.

Он достал длинное лезвие и срезал травинку, сплошь испещренную темно-зелеными с коричневой серединкой пятнышками неправильной формы. Последний дюйм стебелька уже разлагался.

– Вот это и есть вирус Чанг-Ли, – объявил Дэвид.

– Здесь, в Англии? – удивился Джон.

– Да, на нашей славной зеленой земле, – ответил Дэвид. – Я знал, что он достигнет Leersia, но не ожидал, что так скоро.

Анна зачарованно смотрела на грязную гниющую траву.

– Слава Богу, что у него избирательный вкус, – сказал Дэвид. – Эта чертова штуковина прошла пол-мира, чтобы прицепиться к маленькому пучку травы – может, единственному на несколько сотен таких же во всей Англии.

– Да, – произнес Джон. – А ведь пшеница – тоже трава, правда?

– И пшеница, – ответил Дэвид, – и рожь, и овес, и ячмень, не говоря уже о корме для скота. Так что, все может обернуться гораздо хуже, чем сейчас у китайцев.

– Для нас, – не выдержала Анна, – ты ведь это имеешь ввиду? А о них мы опять забыли. И через пять минут найдем какой-нибудь новый предлог, чтобы вовсе не вспоминать.

Дэвид смял траву в руке и бросил в реку.

– Ничего другого мы сделать не можем, – сказал он.