Текст книги "В диких условиях"

Автор книги: Джон Кракауэр

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Глава третья. Властелин собственной судьбы

Мне хотелось движения, а не спокойного течения жизни. Мне хотелось волнений, опасностей и самопожертвования для испытания новых ощущений. Во мне был избыток силы, не находивший места в нашей тихой жизни.

Лев Толстой

«Семейное счастье»

СТРОКИ, ПОДЧЕРКНУТЫЕ В ОДНОЙ ИЗ НАЙДЕННЫХ РЯДОМ С ТЕЛОМ КРИСА МАККЭНДЛЕССА КНИГ

Не стоит отрицать… что возможность вольно бродить по свету всегда окрыляла. Она ассоциировалась у нас с побегом от своей биографии, притеснений, законов и докучливых обязательств, с абсолютной свободой, и все дороги, конечно, вели на Запад.

Уоллас Стегнер

«Американский Запад как жизненное пространство»

Расположенный в Южной Дакоте городок Картаге с населением в 274 души представляет собой небольшое сонное скопление обшитых вагонкой домиков с аккуратными палисадниками, и кирпичных магазинных фасадов, робко возвышающихся над бескрайними просторами дрейфующих по течению времени северных равнин. Строгие ряды стройных тополей укрывают тенью сеть улиц, тишину которых изредка нарушают проезжающие автомобили. В городке всего один продуктовый магазинчик, один банк, одна бензоколонка и один-единственный бар с названием «Кабаре», в котором, потягивая коктейль и пожевывая сладкую сигару, Уэйн Уэстерберг и поделился со мной своими воспоминаниями о странноватом молодом человеке, известном ему под именем Алекс.

Фанерованные стены «Кабаре» увешаны оленьими рогами, рекламными постерами пива «Old Milwakee» и аляповатыми картинами с охотничьими сценками. От групп по-шахтерски чумазых фермеров, одетых в рабочие комбинезоны и сетчатые бейсболки, к потолку бара поднимаются струйки сигаретного дыма. Перекидываясь короткими, сухими фразами, они жалуются друг другу на переменчивую погоду и беспокоятся, что на подсолнуховых полях еще слишком сыро, чтобы начинать уборку, а в телевизоре над их головами беззвучно мелькают образы глумливо усмехающегося кандидата в президенты Росса Перо. Через восемь дней страна выберет своим президентом Билла Клинтона. С момента обнаружения тела Криса Маккэндлесса на Аляске минуло уже почти два месяца.

«Точно такую выпивку Алекс всегда и брал, – хмуро произносит Уэстерберг, раскручивая лед в своем стакане с коктейлем «Белый русский». – Садился тут, у края стойки, и рассказывал всякие чудеса о своих путешествиях. Говорить мог часами. Многие тут в городе к старине Алексу крепко привязались. А вообще странно, что с ним такое приключилось».

Уэстерберг оказался энергичным и подвижным мужчиной с широченными плечами и черной козлиной бородкой. У него было два элеватора, один прямо в Картаге, а другой – в нескольких километрах от городка, но каждое лето он собирал спецбригаду комбайнеров и вместе с волной урожая поднимался на север, от Техаса в направлении канадской границы. Осенью 1990 года он завершал сезон в северной части Монтаны сбором ячменя для пивных гигантов «Coors» и «Anheuser-Busch». Десятого сентября, на выезде из городка Кат-Банк, где он покупал запчасти для поломавшегося комбайна, Уэстерберг остановился и подобрал автостопщика, приветливого парнишку, назвавшегося Алексом Маккэндлессом.

Маккэндлесс был невелик ростом, но крепок и жилист, как странствующий сезонный рабочий. Но больше всего Уэстерберга поразили его темные глаза. Чувственный взгляд юноши выдавал присутствие каких-то экзотических кровей (возможно, среди его предков были греки или индейцы чиппева) и был настолько беззащитен, что Уэстербергу сразу захотелось взять парнишку под свое крыло. Как подумалось Уэстербергу, он обладал той нежной красотой, по которой сходят с ума женщины. Лицо парня отличалось странной пластичностью: бесстрастное и непроницаемое в один момент, оно могло в следующую же секунду внезапно расплыться в широченной улыбке. Улыбаясь, парень практически переставал быть похож на себя и демонстрировал крупные, лошадиные зубы. Мальчишка был немного близорук и носил очки в тонкой стальной оправе. Судя по всему, он был голоден.

Минут через десять после их знакомства Уэстерберг сделал остановку в городке Этридж, чтобы передать посылку своему приятелю. «Он угостил нас пивом, – рассказывает Уэстерберг, – и спросил у парня, когда тот в последний раз чего-нибудь ел. Алекс признался, что, наверно, пару дней назад. Сказал, что у него вроде как вышли все деньги». Услышав эти слова, жена хозяина дома уговорила их задержаться и приготовила Алексу плотный ужин. Умяв его за считаные минуты, парень уснул прямо за столом.

Маккэндлесс сказал Уэстербергу, что хочет добраться до Сако-Хот-Спрингс, расположенного в 380 километрах на восток по автостраде № 2. Об этом местечке он узнал от каких-то «резиновых» (так называют бродяг, передвигающихся по стране «на резиновом ходу», то есть на собственных автомобилях, в отличие от «кожаных», не имеющих своего транспортного средства и поэтому вынужденных путешествовать автостопом или «на кожаном ходу», то есть на своих двоих). Уэстерберг ответил, что сможет подкинуть Алекса всего километров на пятнадцать, потому что потом ему нужно будет свернуть с трассы на север к Санберсту, где он в данный момент убирал урожай и жил в трейлере рядом с полем, на котором работал. Когда Уэстерберг остановился, чтобы высадить Маккэндлесса, было уже пол-одиннадцатого ночи, а на улице лило как из ведра. «Господи, – сказал Уэстерберг, – мне совесть не позволяет отпустить тебя под этот чертов ливень. Спальник, я вижу, у тебя есть… так, может, поедем со мной в Санберст, переночуешь у меня в вагончике?»

Маккэндлесс прожил у Уэстерберга трое суток, и каждый день, когда работники его бригады выводили свои неуклюжие машины бороздить океаны ячменных полей, выходил трудиться вместе с ними. Когда их дорожки, наконец, разошлись, Уэстерберг сказал Алексу, чтобы он заглянул к нему в Картаге, если будет искать работу.

«Не прошло и пары недель, как Алекс приехал в город», – вспоминает Уэстерберг. Он устроил его на свой элеватор и сдал недорогую комнату в одном из двух принадлежащих ему домов.

«За многие годы я не раз брал на работу автостопщиков, – говорит Уэстерберг. – В большинстве случаев ничего толкового из этого не выходило, потому что трудиться они не очень-то хотели. Но с Алексом все было совсем по-другому. Более работящего человека я в жизни не видывал. Чего ему ни поручи, он все сделает. Выгребал гнилое зерно и дохлых крыс из бункера элеватора, брался за самую грязную работу, после которой вообще не знаешь, на кого будешь похож. И никогда не бросал ничего на полпути. Если начал что-то делать, то уж до конца. Это у него было вроде как такое моральное правило. Порядочный был до невозможности. И планку для себя ставил очень высоко».

«Сразу стало понятно, что человек он умный и образованный, – вспоминает Уэстерберг, допивая третий по счету коктейль. – Много читал. Умными словами говорил. Мне кажется, что и в беду он попал отчасти оттого, что слишком уж много думал. Иногда он прямо голову был готов себе сломать, стараясь понять этот мир, разобраться, почему люди столько зла друг другу делают. Я ему пару раз попытался втолковать, что не стоит так уж глубоко во всем этом ковыряться, но Алекс на каждом вопросе просто зацикливался и к следующему не мог перейти, пока не найдет абсолютно верный ответ на предыдущий».

В какой-то момент Уэстербергу на глаза попалась налоговая декларация парня, и он узнал, что по-настоящему его зовут не Алекс, а Крис. «Он так и не объяснил, почему поменял имя, – говорит Уэстерберг. – Из его рассказов было ясно, что он по какой-то причине не ладит со своими родными, но я в чужие дела лезть не люблю и поэтому никаких допросов ему не устраивал».

Если Маккэндлесс и чувствовал отчужденность от своих родителей, братьев и сестер, то новую семью он нашел в Уэстерберге и его работниках, в большинстве своем живших в доме Уэстерберга в паре кварталов от центра Картаге. Это был простой двухэтажный особняк викторианского стиля с большим тополем на переднем дворе. Жили четыре или пять его обитателей весело и бесшабашно. Они по очереди готовили еду, вместе ходили выпивать в бар и вместе ухлестывали за девушками (правда, без особого успеха).

Маккэндлесс быстро прикипел к Картаге. Ему нравилось безвременье города, плебейские добродетели и непритязательность манер его жителей. Городок был тихой заводью, неподвластной течению жизни, своеобразным убежищем для неприкаянных, и это как нельзя больше его устраивало. И с Картаге, и с Уэйном Уэстербергом в ту осень у него завязались особые отношения, которые он сохранил до конца жизни.

Уэстерберга в Картаге еще совсем ребенком привезли приемные родители. Теперь, на четвертом десятке, он превратился в самого настоящего «человека эпохи Возрождения»: он был и фермером, и сварщиком, и бизнесменом, и станочником, и мастером-механиком, и лицензированным пилотом, и программистом, а еще чинил всяческую электронику и игровые приставки. Однако незадолго до встречи с Маккэндлессом из-за одного из этих талантов у него начались неприятности с законом.

Уэстерберга втянули в аферу по изготовлению и продаже «пиратских» ресиверов, при помощи которых люди могли бесплатно смотреть спутниковое телевидение. Узнавшие об этой схеме фэбээровцы устроили «контрольную закупку», и Уэстерберг попал под арест. Раскаявшийся Уэйн признал свою вину по одному эпизоду, чтобы избежать более серьезного наказания, и 10 октября 1990 года, то есть через пару недель после приезда Маккэндлесса в Картаге, был вынужден отправиться на четырехмесячную отсидку в тюрьме Сиу-Фоллс. Когда Уэстерберг угодил в каталажку, элеватор встал, и лишившийся работы Маккэндлесс покинул город и вернулся к кочевой жизни. Это произошло 23 октября, гораздо раньше, чем могло бы быть при другом раскладе.

Тем не менее, привязанность Маккэндлесса с Картаге не ослабела. Перед тем как уйти из городка, он подарил Уэстербергу книгу, которой очень дорожил, «Войну и мир» Толстого 1942 года издания. На титульном листе книги он написал: «Уэйну Уэстербергу от Александра. Октябрь 1990. Слушай Пьера». (В последней фразе он имел в виду одного из главных героев книги и альтер-эго самого Толстого, незаконнорожденного альтруиста и правдоискателя Пьера Безухова.) Маккэндлесс не терял связи с Уэстербергом и позднее. Странствуя по американскому Западу, он каждый месяц-два звонил или писал в Картаге. Он договорился, чтобы всю его корреспонденцию пересылали на адрес Уэстерберга, а почти всем, кого встречал в ходе своих странствий, стал представляться выходцем из Южной Дакоты.

В действительности Маккэндлесс вырос в штате Виргиния, в комфортабельном пригороде Аннандейла, населенном самыми сливками среднего класса. Его отец Уолт был известным в своей области инженером. В 1960—70-х он работал на NASA и «Hughes Aircraft» и занимался конструированием суперсовременных радиолокационных систем для космических челноков и другими громкими аэрокосмическими проектами. В 1978 году он открыл собственный бизнес, основав небольшую консалтинговую фирму «User Systems, Incorporated», которая со временем выросла во вполне успешное и прибыльное предприятие. Его партнером по бизнесу была мать Криса, которую звали Билли. Кроме Криса, в семье было еще семь детей: младшая сестра Карин, с которой Крис был особенно близок, и шесть сводных братьев и сестер от первого брака Уолта.

В мае 1990 года Крис закончил в Атланте Университет Эмори. Во время учебы он был колумнистом и редактором студенческой газеты «The Emory Wheel», а также продемонстрировал большие успехи в изучении истории и антропологии, что подтверждалось очень высоким средним баллом по этим предметам. Ему предложили вступить в братство «Фи Бета Каппа», но он отказался, твердо заявив, что титулы и регалии не имеют для него никакого смысла.

Два последних года учебы он оплачивал из сорока тысяч долларов, оставленных ему в наследство другом семьи. К моменту окончания университета от этой суммы еще оставалось больше двадцати четырех тысяч, и родители думали, что он потратит их на учебу в юридическом колледже. «Мы совершенно не представляли, что у него на уме», – признается его отец. А еще, вылетая в Атланту на церемонию вручения дипломов, Уолт, Билли и Карин (впрочем, как и все остальные знавшие Криса люди) не представляли, что он в самом скором времени пожертвует все эти деньги Американскому отделению Оксфордского комитета помощи голодающим.

Церемония состоялась в субботу 12 мая. Семья досидела до конца длиннющей речи министра труда Элизабет Доул, а потом Билли нащелкала фотографий Криса, с усмешкой шагающего через сцену за своим дипломом.

Назавтра страна праздновала День Матери. Крис вручил Билли коробку конфет, цветы и открытку с сентиментальным поздравлением. Она была удивлена и очень растрогана этим первым за последние два с лишним года знаком внимания. Ведь пару лет назад Крис заявил родителям, что с этого момента он из принципиальных соображений перестает дарить и принимать любые подарки. Мало того, совсем недавно он хорошенько отчитал Уолта с Билли, когда те сказали, что хотят купить ему в честь окончания университета новую машину, а также готовы заплатить за юридический колледж, если у него на счету не хватит денег.

Он сказал, что у него и так отличная машина: горячо любимый «Датсун Б210» 1982 года выпуска, накатавший уже около 200 тысяч километров, немного помятый, но вполне надежный и исправный с точки зрения механики.

«Я поверить не могу, что они попытаются всучить мне новую машину, – жаловался он позднее в письме к Карин, – или подумают, что я позволю им заплатить за учебу в юридическом, если я вообще буду в него поступать… Я им миллион раз говорил, что у меня самая лучшая машина на свете, что я на этой машине объездил всю страну от Майами до Аляски и за все эти тысячи миль она ни разу меня не подвела, что я эту машину не променяю ни на какую другую, потому что бесконечно к ней привязан… но они все мои слова пропускают мимо ушей и считают, что я и впрямь соглашусь принять от них новую! В будущем мне надо вести себя осторожнее и ни в коем случае не принимать от них никаких подарков, а то они вообразят, что могут купить таким образом мое уважение».

Крис купил этот подержанный «Датсун» еще в старших классах школы. В последующие годы он взял за правило в свободное от занятий время уезжать на нем в длинные одиночные путешествия. О намерении точно так же провести наступающее лето он походя упомянул в разговоре с родителями и в тот уик-энд, когда они приехали на выпускную церемонию. Если дословно, то он сказал так: «Я собираюсь на некоторое время исчезнуть».

Ни отец, ни мать в тот момент особого значения его словам не придали, хотя Уолт и сделал слабую попытку вразумить сына, сказав: «Ты только перед отъездом к нам обязательно загляни». Крис улыбнулся, еле заметно кивнув головой, и родители, сочтя это обещанием до конца лета навестить их в Аннандейле, попрощались с ним и отправились домой.

Ближе к концу июня еще остававшийся в Атланте Крис отправил родителям последний отчет о полученных за сданные работы оценках: «пятерка» за «Апартеид и южноафриканское общество» и «Историю антропологической мысли», «пять с минусом» за «Современную политику Африки» и «Продуктовый кризис в Африке». К университетским документам была приложена короткая записка:

Высылаю вам копию последней академической выписки. Если говорить об оценках, то все сложилось хорошо, и средний балл у меня в результате получился высокий.

Спасибо за фотографии, бритвенный набор и открытку из Парижа. Похоже, вам поездка понравилась. Наверно, было интересно.

Я отдал другу Ллойду фотографию с вручения дипломов, и он говорит спасибо, потому что у него самого не было. Больше тут ничего интересного не происходит, только стало уже очень жарко и душно. Всем от меня привет.

После этого никто из родных Криса никаких вестей от него больше уже не получит.

Весь этот последний год Крис жил в Атланте не в студенческом городке, а в съемной комнате, больше похожей на монашескую келью, в которой не было практически ничего, кроме тонкого матраса на полу, стола и заменявших стулья молочных ящиков. Идеальным порядком и безупречной чистотой его комната не уступала военной казарме. А еще там не было телефона, и поэтому у Билли с Уолтом не было никакой возможности с ним связаться.

Наступил август 1990 года, и родители Криса, не получавшие от него никаких новостей после письма с оценками, решили съездить к нему в Атланту. Оказавшись у его дома, они увидели, что комната, в которой он жил, пустует, а в окне вывешена табличка «Сдается». Управляющий сказал, что Крис съехал еще в конце июня. Уолт с Билли вернулись домой и обнаружили, что все отправленные ими за это лето сыну письма вернулись одним пакетом. «Крис оставил в почтовом отделении инструкции повременить с возвратом писем до первого августа, очевидно, для того чтобы у нас не возникло никаких подозрений, – говорит Билли. – Все это нас очень сильно обеспокоило».

Но к этому моменту Криса и след простыл. Пятью неделями раньше он загрузил пожитки в свою маленькую машину и отправился на запад, просто куда глаза глядят. Это путешествие должно было стать для него одиссеей в самом полном смысле этого слова, эпическим приключением, в результате которого должна была измениться вся его жизнь. С его точки зрения, все четыре предшествующих года он потратил на исполнение абсурдного и тягостного долга – получение диплома. А теперь он, наконец, сбросил с себя этот груз и вырвался из душного мира своих родителей и сверстников, мира абстрактных понятий, стабильности и материального достатка, мира, в котором он чувствовал себя безнадежно оторванным от первобытного пульса существования.

Отправившись из Атланты на запад, он хотел открыть для себя совершенно новую жизнь, жизнь, в которой он сможет с головой окунуться в настоящую, нефильтрованную реальность. Чтобы символически оформить свой полный разрыв с прошлой жизнью, он даже поменял имя. Он перестал называться Крисом Маккэндлессом и стал Александром Супербродягой, властелином собственной судьбы.

Глава четвертая. Очень страшный день

Пустыня – это место озарений, среда генетически и психологически чуждая человеку, скупая на ощущения, абстрактная с эстетической точки зрения, исторически враждебная… Ее четкие рельефы провоцируют на поиск ассоциаций. Разум оказывается в осаде света и простора, кинестетичееской новизны ветров, состоящих из сухого и горячего воздуха. Небо пустыни величественно и ужасно, оно окружает тебя со всех сторон. В другой природной среде край неба над горизонтом либо чем-то изломан, либо чем-то перекрыт; здесь же небо, включая находящийся над головой купол, несоизмеримо больше того неба, которое высится над холмами и лесами… В полностью открытом взгляду небе облака кажутся более массивными и иногда отражают своей вогнутой нижней частью выпуклость поверхности земли. Угловатость пустынных пейзажей придает особую архитектурную монументальность не только земле, но и облакам в небе…

Именно в пустыню уходят пророки и отшельники; через пустыню бредут паломники и изгои. Здесь основатели великих религий познавали целительную и духовную ценность уединения, уединения не для того, чтобы убежать от реальности, а для того, чтобы найти эту реальность.

Пол Шепард.

«Человек в ландшафте: исторический обзор эстетики природы»

Дикий медвежий мак, или Arctomecon californica, произрастает на нашей планете только в одном месте, в самом глухом уголке пустыни Мохаве. В конце весны он ненадолго распускается нежными золотыми цветками, но все остальное время года остается невзрачным и неприметным растением, жмущимся к пересохшей земле. Arctomecon californica настолько редок, что официально занесен в список растений, находящихся на грани полного исчезновения. В октябре 1990 года, через три с лишним месяца после отъезда Маккэндлесса из Атланты, рейнджер Управления национальных парков по имени Бад Уолш получил задание отправиться на задворки Национальной зоны отдыха переписывать эти растения, чтобы федеральное правительство могло лучше понять, сколько их остается в дикой природе.

Arctomecon californica растет только на селенитовой почве, участки которой в изобилии встречаются на южном берегу озера Мид, потому именно сюда и приехал выполнять это ботаническое исследование Уолш со своей командой рейнджеров. Они свернули с шоссе на Темпл-Бар, преодолели три километра бездорожья по руслу Детритовой балки, а потом, оставив джипы на берегу озера, принялись карабкаться по осыпающемуся известняковому склону на крутой восточный берег балки. Спустя несколько минут, когда они были уже почти наверху, один из рейнджеров остановился перевести дух и бросил взгляд обратно на дно балки. «Ребята! – крикнул он. – Посмотрите-ка вниз! Что это там за ерунда такая?»

На краю пересохшего русла, в зарослях лебеды неподалеку от того места, где они оставили свои машины, виднелся какой-то крупный предмет, накрытый серым брезентовым полотнищем. Сняв брезент, рейнджеры обнаружили под ним старый желтый «Датсун» без регистрационных номеров. На лобовом стекле машины была прилеплена записка следующего содержания: «Эта рухлядь мне больше ни к чему. Если сможете вывезти ее отсюда, то берите себе».

Двери были не заперты. Пол салона был покрыт грязью, очевидно принесенной недавним паводком. Заглянув в машину, Уолш увидел в ней гитару от «Gianini», кастрюлю с горстью мелочи на 4 доллара 93 цента, мяч, мусорный мешок, забитый старой одеждой, рыболовные снасти, новехонькую электробритву, губную гармошку, набор проводов для «прикуривания» и десятикилограммовую упаковку риса. В бардачке нашлись и ключи от машины.

Рейнджеры осмотрели ближайшие окрестности, как сказал Уолш, в поисках «чего-нибудь подозрительного», а потом отправились по своим делам. Через пять дней к брошенному автомобилю вернулся другой рейнджер. Он без особого труда завел машину от аккумулятора своего джипа, сел за руль и перегнал «Датсун» на ремонтную базу Управления национальных парков в Темпл-Бар. «Всю дорогу он легко шел под сотню, – вспоминает Уолш. – Сказал, что машина как часики работала». В попытке найти владельца, рейнджеры подготовили ориентировку и телетайпом разослали ее по полицейским участкам, а также пробили VIN-код машины по базам данных Юго-Западного региона, чтобы посмотреть, не фигурировал ли автомобиль в каких-нибудь криминальных сводках. Никаких результатов все эти действия не принесли.

Со временем рейнджерам удалось установить по серийным номерам машины ее первого владельца – прокатную контору «Hertz». Представители «Hertz» сказали, что откатавший положенный срок «Датсун» много лет назад был продан частному лицу и что требовать его возврата они не собираются. «Ух ты! Здорово! – подумал, как ему помнится, в тот момент Уолш. – Халявный подарок от автомобильных богов… такая машина отлично подойдет для подпольной работы агентов отдела по борьбе с наркоторговлей. В результате так оно и вышло. Три следующих года Управление национальных парков использовало «Датсун» для «контрольных закупок» наркотиков, в результате которых в предельно криминализованной зоне отдыха национального парка были произведены многочисленные аресты. В частности, при помощи этой машины «накрыли» владельца точки оптовой торговли амфетаминами на стоянке жилых трейлеров неподалеку от Буллхэд-Сити.

«Старик и до сих пор бегает на славу, – с гордостью говорит Уолш через два с половиной года после того, как впервые увидел его на дне балки. – Брызни в него бензина на несколько баксов, и ему на весь день хватит. Реально надежная машинка. Я все это время нет-нет да гадал, почему это за ней хозяин не возвращается».

Хозяином «Датсуна», понятное дело, был Крис Маккэндлесс. Вырулив из Атланты, он направил его на запад и 6 июля, охваченный головокружительной эйфорией, прибыл в Национальную зону отдыха Лейк-Мид. Игнорируя знаки, строго запрещающие въезжать на территорию охранной зоны, Маккэндлесс свернул с дороги, найдя место, где она пересекала широкий овраг с песчаным дном. Проехав по этому пересохшему руслу около трех километров, он добрался до южного берега озера. Температура воздуха чуть-чуть недотягивала до пятидесяти по Цельсию. Впереди до самого горизонта расстилалась подрагивающая в расплавленном воздухе безлюдная пустыня. Найдя крошечный кусок тени около зарослей тамариска, Маккэндлесс поставил палатку в окружении кактусов и колючих кустарников и принялся вкушать долгожданную новообретенную свободу, наблюдая за забавной возней ошейниковых игуан.

Взяв начало у озера, Детритовая балка уходит на семьдесят пять километров в горы к северу от Кингмена и служит водоотводом для большого участка здешней территории. Почти весь год в ней сухо, как в меловом карьере. Но в летние месяцы раскаленный воздух поднимается от потрескавшейся почвы, словно пузырьки со дна кипящего чайника, и вздымается в небеса турбулентными вихревыми потоками. Эти потоки нередко создают на высоте девяти-десяти километров над пустыней Мохаве заряды мускулистых кучевых облаков. Через два дня после того, как Маккэндлесс разбил свой лагерь на берегу озера Мид, на дневное небо внезапно накатила необыкновенно плотная стена грозовых туч, и на землю обрушился мощнейший ливень, захвативший почти всю Детритовую долину.

Лагерь Маккэндлесса располагался на краю балки, на несколько метров выше дна основного русла, и поэтому у парня хватило времени собрать палатку и вещи, чтобы их не унесло валом хлынувшей с предгорий мутной коричневой воды. Машину, однако, убрать было некуда, потому что единственный путь отступления, то есть та самая дорога, по которой он и въехал в балку, теперь превратилась в бурлящую, полноводную реку. К счастью, водный поток был слишком слаб, чтобы унести с собой машину или даже причинить ей более или менее серьезные повреждения. Тем не менее, вода залила двигатель. Сразу после потопа Маккэндлесс предпринял несколько нетерпеливых попыток завести машину, но в результате только посадил аккумулятор.

С разряженным аккумулятором никакой возможности завести «Датсун» у него не было. Вернуть машину на шоссе теперь было можно, только выбравшись из балки пешком и сообщив о произошедшем местным властям. Но, обратись он к рейнджерам, ему неизбежно пришлось бы ответить на множество очень неудобных вопросов: почему он проигнорировал запрещающие знаки и зачем вообще заехал в Детритовую долину? В курсе ли он, что регистрация автомобиля истекла еще два года назад и по какой-то причине не была продлена? Знает ли он, что и водительские права у него просрочены, а машина не застрахована?

Правдивые ответы на все эти вопросы вряд ли были бы встречены рейнджерами с пониманием. Конечно, Маккэндлесс мог бы попытаться объяснить им, что он подчиняется только законам другого, высшего порядка, что, будучи современным адептом учения Генри Дэвида Торо, он безоговорочно принял принципы, изложенные в его эссе «О гражданском неповиновении», и, следовательно, считает своим моральным долгом пренебрегать законами государства, но вероятность того, что среди представителей федеральных властей найдутся люди, разделяющие такую точку зрения, была близка к нулю. Ему наверняка придется заполнять горы официальных бумажек и платить всякие штрафы. Мало того, не было сомнений, что обо всем случившемся обязательно сообщат его родителям. Но избежать всех этих досадных неприятностей способ все-таки был: он мог просто бросить «Датсун» и продолжить одиссею на своих двоих. Именно так он и решил поступить.

Такой поворот событий нисколько не обескуражил Маккэндлесса. Наоборот, он принял потоп с восторгом, увидев в нем повод избавиться от ненужного багажа. Он снял с машины номерные знаки штата Виргиния, спрятал их, а потом, как мог, укрыл «Датсун» куском брезента. Свой мощный «винчестер» для оленьей охоты и еще несколько вещей, которые могли еще пригодиться и за которыми он мог когда-нибудь вернуться, он закопал немного в стороне. А потом он сделал символический жест, которым вполне могли бы гордиться и Торо, и Толстой. Он выложил на песок все оставшиеся у него бумажные деньги (получилась жалкая стопочка долларовых банкнот, пятерок и двадцаток) и предал их огню. Через считанные мгновения казначейские билеты на сумму в сто двадцать три доллара обратились в дым и пепел.

Нам о сожжении денег и прочих последовавших далее событиях известно из его иллюстрированного фотографиями дневника, который позднее, перед отъездом на Аляску, он оставит на хранение у Уэйна Уэстерберга. Хотя тональность этого дневника, написанного от третьего лица в чрезмерно напыщенном от застенчивости стиле, нередко скатывалась в мелодраму, имеющиеся у нас свидетельства указывают на то, что Маккэндлесс никогда не искажал факты. Его кредо было – говорить только правду, и он относился к этому делу предельно серьезно.

Десятого июля, загрузив остаток своих вещей в рюкзак, Маккэндлесс отправился в пеший поход вокруг озера Мид. Решение это, как он признался в своем дневнике, оказалось «огромной ошибкой… В разгар июля здешняя жара способна довести до полного безумия». Схватив тепловой удар, он все-таки смог привлечь внимание туристов с проходившей недалеко от берега яхты, и те подбросили его до причала в Коллвилл-Бэй у западной оконечности озера, где он снова вышел на дорогу и поднял большой палец.

Следующие два месяца очарованный величием и мощью местных ландшафтов, Маккэндлесс скитался по Западу, время от времени щекоча себе нервы мелкими стычками с законом и периодически наслаждаясь компанией случайных попутчиков такой же бродяжьей породы. Отдавшись на волю случая, он добрался автостопом до озера Тахо, забрел в Сьерра-Неваду и целую неделю шел пешком на север по шоссе Пасифик-Крест, пока не оставил горы за спиной и не оказался на очередной мощеной дороге.

В конце июля Крис подсел в машину к человеку, назвавшемуся Эрни-Психом, и тот предложил ему подработать на своем ранчо в северной Калифорнии, которое, как свидетельствуют сделанные там фотографии, состояло из некрашеного, покосившегося домишки с козами и курами, окруженного огромными кучами драных матрасов, поломанных телевизоров, магазинных тележек, древних бытовых электроприборов и прочего мусора. Проработав там одиннадцать дней в компании еще шести таких же бродяг, Маккэндлесс понял, что платить Эрни никому из них не собирается, украл из захламленного двора красный десятискоростной велосипед и, докатив на нем до Чико, бросил его на автостоянке около торгового центра. После этого он вернулся к кочевой жизни автостопщика и двинул на север и на запад через Ред-Блафф, Уивервилл и Уиллоу-Крик.