Текст книги "Все мертвые обретут покой"

Автор книги: Джон Коннолли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 31 страниц)

Глава 27

– Вы не ошиблись, вам точно нужно сюда? – таксист никак не мог поверить, что я верно назвал адрес.

У таксиста, мужчины необъятных размеров, пот градом катился по лицу и по висящим сосульками волосам. Преодолев барханы жирных складок его шеи, капли терялись за замызганным воротником рубашки. Казалось, он заполнял своей могучей фигурой всю переднюю часть салона. Дверца выглядела чересчур маленькой для такого гиганта. Создавалось впечатление, что он так долго безвылазно просидел в автомобиле, что успел раздаться до непомерной величины, не дающей ему выбраться наружу. Машина стала его домом, крепостью, и чудовищные габариты давали серьезные основания полагать, что она же окажется со временем и его гробницей.

– Да, мне сюда и нужно.

– Это беспокойное местечко.

– Все нормально, не беспокойтесь. У меня крутые друзья.

Винный склад фирмы «Манчино» находился в одном ряду с другими строениями подобного рода, тянущимися вдоль длинной плохо освещенной улицы к западу от Северного Бульвара. Это было здание из красного кирпича с полустертым названием на стене под самой крышей. Все окна закрывали белые щиты. Никаких ламп на стенах не оказалось, и пространство между воротами и зданием скрывала непроглядная тьма.

Через улицу находился вход на обширный двор, занятый складскими помещениями и железнодорожными контейнерами. То здесь то там валялись поддоны и поблескивали лужи с вонючей застоявшейся водой. В мутном свете грязных прожекторов я заметил невероятно худющего пса, целиком поглощенного какой-то добычей, которой ему посчастливилось разжиться.

Как только я вышел из такси, в переулке рядом со складом коротко мигнули фары. Несколькими секундами позже, когда такси уже отъезжало, из черного «шевроле» вышли Эйнджел с Луисом: первый нес увесистую на вид спортивную сумку, а второй был как всегда безупречен и неотразим в черной кожаной куртке, черном костюме и водолазке также черного цвета.

Эйнджел подошел ближе и недовольно скривился. Неудивительно: мой костюм после встречи с Хайамзом был порван и вымазан в грязи. Кроме того, рана открылась и начала кровоточить, поэтому манжет рубашки стал бордовым от крови. Все тело ныло, и я порядочно устал от смертей, которых уже досыта насмотрелся.

– Видок у тебя что надо, – поприветствовал меня Эйнджел. – Где у нас танцульки?

– А вот там, – я перевел взгляд на здание склада. – Я ничего не пропустил?

– Здесь – ничего. Между прочим, Луис только что от дома Ферреры.

– Около часа назад на вертолете прибыл Бобби Сциорра, – вступил в разговор Луис. – Думается мне, у них с Пили сейчас идет задушевная беседа.

Я кивнул и сказал:

– Идемте.

Склад был обнесен высокой кирпичной стеной, увенчанной колючей проволокой и битым стеклом. Стена у входа поворачивала внутрь, и ворота, также с проволокой поверху, слегка вдавались в глубь двора. Сплошные створки соединяла цепь, скрепленная замком. Луис с независимым видом прохаживался поодаль, а Эйнджел тем временем достал из сумки небольшую дрель, сделанную на заказ. Он вставил бур в скважину замка и нажал на спуск. Тишину ночи прорезал тонкий пронзительный свист, и, как по команде, все собаки в округе откликнулись раздраженным лаем.

– Черт возьми, Эйнджел, – зашипел Луис, – у тебя в этой штуке свисток, что ли?

Эйнджел не удостоил его ответа, и через несколько мгновений замок раскрылся.

Как только мы оказались во дворе, Эйнджел осторожно снял замок и навесил его с внутренней стороны. Он также соединил створки цепью, так что со стороны все выглядело как надо, хотя кое-кому могло показаться странным, что замок с цепью висят со стороны двора.

Винный склад был построен в тридцатые годы, но и тогда, несмотря на действовавший еще сухой закон, он мог использоваться по прямому назначению. Массивные боковые двери справа и слева были наглухо закрыты, так что оставался один вход: через дверь с фасада. Заваренным оказался даже запасный выход. Двор окутывала тьма, поскольку дежурное освещение не работало, а свет уличных фонарей сюда не проникал.

С карманным фонариком во рту Эйнджел, вооруженный набором отмычек, колдовал над замком. Не прошло и минуты, как мы оказались в здании и зажгли большие фонари. Непосредственно у дверей стояла будка охранника или сторожа, сохранившаяся со времен, когда склад действовал. Пустые полки тянулись вдоль стен, а кроме того, через все помещения тянулся еще один стеллаж, так что с каждой стороны имелся проход. Полки состояли из ячеек, в каждой из которых могла поместиться бутылка с вином. Пол был вымощен камнем. Здесь посетители могли ознакомиться с ассортиментом. В подвале хранились ящики. В дальнем конце зала, на возвышении, находилась конторка, к которой вела лесенка в три ступени. Рядом с нею более широкая лестница уходила вниз.

Кабина грузового лифта старого образца стояла незапертой. Эйнджел вошел внутрь и нажал на рычаг. Кабина послушно опустилась на несколько футов. Он вернул платформу лифта на прежний уровень, вышел и посмотрел на меня, удивленно подняв брови.

Мы стали спускаться. Лестница состояла из четырех маршей, что соответствовало двум этажам, но между наземным этажом и подвалами промежуточного уровня не было. У основания лестницы мы уперлись в запертую деревянную дверь. Через окно в ней можно было разглядеть в свете фонарей своды подвала. Я предоставил Эйнджелу заняться замком: для него это было плевое дело. Мы переступили порог, и я заметил, что Эйнджелу не по себе. Спортивная сумка словно вдруг потяжелела в его руках.

– Хочешь, я понесу ее? – предложил Луис.

– Когда я состарюсь, будешь кормить меня через трубочку, – отшутился Эйнджел. В прохладном подвале его прошиб пот, и он торопливо слизнул капли, выступившие над верхней губой.

– Да, я тебя практически уже через трубочку и кормлю, – негромко заметил идущий сзади Луис.

От дверей в глубь подвала шли округлые ниши, напоминающие пещерки. В каждой от пола до потолка вертикально располагались решетки. В центре имелась калитка. В этих нишах некогда хранилось вино. Как видно, ими не пользовались очень давно: мусор и старая упаковка покрывали пол. В одной из ниш, лучи наших фонарей наткнулись на часть пола со снятым покрытием. Справа в ближайшей к нам нише вместо цементных плит виднелась земля. Дверца в нее была приоткрыта.

Среди каменных стен наши шаги отдавались гулким эхом. Внутри ниши мы увидели чистый, без мусора пол, а там, где отсутствовал цемент, земля лежала ровным слоем. На зеленом металлическом столе в углу имелось по две прорези с каждой стороны, куда были продеты кожаные ремни. В другом углу стояла большая бобина полиэтиленовой пленки.

По стенам в два ряда располагались пустые полки, за исключением одной, у дальней стены, где лежал какой-то сверток, плотно завернутый в пленку. Я подошел поближе и посветил на него фонарем: сквозь пленку стала заметна хлопчатобумажная ткань брюк и рубашка в зеленую клетку. Я прошелся лучом по всему свертку и увидел маленькие башмачки, и копну волос, а еще бесцветное лицо с растрескавшейся и лопнувшей кожей и раскрытые глаза с помутневшей роговицей. Запах разложения несколько приглушенный пленкой, тем не менее, ощущался сильно. По описанию я узнал одежду и понял, что нашел Эвана Бейнса, малыша, пропавшего во время праздника в имении Бартонов.

– Боже милостивый! – ахнул Эйнджел. Луис промолчал.

Я подошел ближе и присмотрелся к пальцам и лицу. Если не считать последствий разложения, тело осталось неповрежденным, одежду мальчика, по всей видимости, также не трогали. Перед смертью Эвана Бейнса не подвергали мучениям, однако на виске кожа сильнее изменила цвет, и в ухе виднелась засохшая кровь.

Пальцы левой руки были развернуты к груди, а правой – сжаты в кулачок.

– Эйнджел, иди сюда с сумкой.

Он встал рядом, и в глазах его отражались гнев и горечь отчаяния.

– Это Эван Бейнс, – объяснил я. – Маски принес?

Он молча наклонился к сумке и достал две пылезащитных маски и флакон лосьона «после бритья». Сбрызнув обе маски, Эйнджел протянул одну мне, а вторую надел сам. Затем он подал мне пару синтетических перчаток. Луис стоял поодаль, но маску не надел. Эйнджел направил свет на тело в пленке.

Я достал перочинный нож и прорезал у правой руки ребенка. Зашипел, вырываясь наружу, скопившийся газ и усилился смрадный дух. От него не могли полностью защитить даже маски.

Я нажал на кулачок мальчика обратной стороной ножа: лопнувшая кожа обнажила ноготь.

– Черт, держи фонарь ровно, – прошипел я сквозь зубы. В кулаке у мальчика что-то голубело.

Я ковырнул на этот раз решительнее. Мне необходим был ответ. Я должен был узнать, что произошло в этом подвале. Наконец, мне удалось высвободить голубой кусочек, и он упал на пол. Я поднял с пола и разглядел, освещая фонариком, свою находку. Это был осколок фарфора голубого цвета.

Пока я рассматривал осколок, Эйнджел посветил по дальним углам и вышел из отсека. Потом сверху послышался звук бура, вскрывающего замок, и вслед за ним голос Эйнджела, зовущего нас к себе. Поднявшись по лестнице, мы вошли в открытую Эйнджелом комнатушку. Размером не больше туалетной, она находилась непосредственно над отсеком, где лежал мальчик. На полке один на другом стояли три видеомагнитофона. Тонкий кабель змеей полз к отверстию в основании стены и пропадал в полу склада. На одном из магнитофонов продолжался отсчет секунд, пока Эйнджел не выключил его.

– В углу подвала есть очень маленькое отверстие не больше ногтя, но для объектива видеокамеры как раз подойдет, – начал объяснять Эйнджел. – Если не знать, куда смотреть, то его и не заметишь. Кабель, мне думается, пропущен по вентиляционной системе. Кто-то чрезвычайно любопытный очень интересовался всем, что здесь делается.

Но любопытство проявлял не тот, кто занимался детьми в подвале. Съемка непосредственно в отсеке отличалась бы значительно лучшим качеством. Такая таинственность имела смысл только в том случае, если наблюдатель не желал, чтобы его заметили. В комнатушке отсутствовал монитор, следовательно, автор затеи, он или она, хотел смотреть записи, устроившись поудобнее у себя дома, или существовало другое объяснение: тот, кто забирал кассеты, не мог предварительно просмотреть и отсортировать материал. Я знал немало типов, способных подрядиться на такую работенку, да Эйнджелу была известна такая публика. Но одно имя сразу же пришло на ум: Пили Пилар.

Мы вернулись в подвал, и я принялся разрыхлять землю в злосчастном отсеке принесенной Эйнджелом складной лопаткой. Долго мне трудиться не пришлось. Очень скоро лопата наткнулась на что-то мягкое. Я копнул глубже и стал отгребать землю. Эйнджел помогал мне маленькой совковой лопатой. Сквозь обнажившуюся пленку я с трудом рассмотрел сморщенную побуревшую кожу. Когда мы соскребли с пленки грязь, скрюченное тело ребенка стало видно отчетливее. Оно находилось в позе эмбриона, а голова скрывалась под левой рукой. Разложение не мешало заметить сломанные пальцы. А вот чтобы определить, мальчик это или девочка, тело пришлось бы перевернуть.

Эйнджел медленно обвел взглядом пол подвала, и я без труда понял его мысли, поскольку думал о том же: едва ли дело ограничивалось одним трупом. Выкопанное нами тело находилось очень близко к поверхности, а значит, под ним могли оказаться и другие. Этим подвалом пользовались очень-очень давно.

В отсек беззвучно проскользнул Луис, прижимая палец к губам. Правой рукой он медленно показал наверх. Мы замерли, затаив дыхание, прислушиваясь к едва слышным шагам: кто-то крадучись спускался к нам по лестнице. Эйнджел отступил за стеллажи и погасил фонарь. Луис растворился в темноте еще раньше. Я собирался занять место у двери и полез за пистолетом, но в этот момент пучок света ударил мне в лицо.

– Стой, – раздался тихий голос Бобби Сциорры, и мне ничего не оставалось, как медленно опустить руку.

Он двигался с удивительной быстротой. Бобби приближался из темноты к открытой дверце отсека, не отводя от меня луч фонаря. В правой руке его глянцево поблескивал ствол автомата специального образца, о котором мне рассказывал Коул после убийства Олли Уоттса. Бобби остановился в нескольких шагах от меня и ослепительно улыбнулся.

– Ты – покойник, – сказал он, – как и все дети в нише за твоей спиной. Я хотел тебя прикончить еще в том доме, но Старик велел не трогать тебя, за исключением случая, когда у меня не будет другого выбора. Теперь как раз такой случай представился.

– Продолжаешь подбирать за Феррерой дерьмо? – заметил я. – Но от такой работы следовало бы отказаться даже тебе.

– У всех свои слабости, – повел плечом Сциорра. – Санни любит подглядывать. Да, очень любит наблюдать, а что ему еще остается, если его член ни на что не годится. Он больной, и на всем этом подвинутый, но папочка его любит. А теперь папаше нужно, чтобы все дерьмо было убрано.

Так вот оно что. Значит, Санни Феррера записывал муки этих детей. Это он наблюдал, как Аделейд Модин на пару с Хайамзом медленно отнимала у них жизнь. Бесстрастный глазок кинокамеры записывал все это на пленку, в то время как крики несчастных эхом отдавались в каменном мешке подвала. А потом кошмарные сцены представали перед ним на экране в гостиной. Должно быть, он знал имена убийц, снова и снова наблюдал их за чудовищным занятием, но не пожелал положить конец преступлениям, потому что испытывал удовольствие от того, что видел.

– А как Старик обо всем узнал? – спросил я, но мог бы и не спрашивать. Я догадался, что находилось в машине, когда Пили ее разбил. Я полагал, что понял это, но, как оказалось, заблуждался, как уже бывало не раз.

В углу ниши раздался шорох, а за ним последовало легкое движение. Бобби повернулся на звук с кошачьей быстротой. Пучок света стал шире, он отступил и на мгновение перевел оружие с меня в угол.

В свете фонаря показалась наклоненная голова Эйнджела. Он посмотрел на Бобби и усмехнулся. В глазах Сциорры появилось недоумение, но в следующее мгновение он раскрыл рот, сознавая смысл произошедшего. Бобби хотел было повернуться, чтобы успеть перехватить Луиса, но тьма вокруг него вдруг ожила, и глаза Сциорры широко раскрылись. Он понял, но слишком поздно, что смерть добралась и до него.

В луче блеснула кожа Луиса, и белыми показались глаза. Его левая рука накрепко припечаталась к челюсти Сциорры. Бобби весь напрягся и застыл с выражением боли и страха в глазах. Он поднялся на цыпочки, раскинув руки в стороны, несколько раз сильно рванулся, потом сразу обмяк всем телом, словно из него выпустили воздух, но голова осталась в прежнем положении, широко раскрытые глаза остекленели. Луис вытащил длинный нож с тонким лезвием, которым проткнул Сциорру, и оттолкнул от себя тело. Бобби рухнул к моим ногам. Мелкие судороги несколько раз прошлись по его телу, и он затих. Мне в нос ударил запах его опорожненного мочевого пузыря.

Эйнджел появился из темноты за моей спиной.

– Я этого гада ползучего всегда ненавидел, – Эйнджел удовлетворенно смотрел на крошечную дырку у основания черепа мертвого головореза.

– Да и мне он таким нравится гораздо больше, – добавил Луис и посмотрел на меня. – Куда его девать?

– Оставь здесь. Дай мне его ключи.

Луис обшарил карманы Сциорры и бросил мне связку ключей.

– Он из посвященных. С этим могут быть проблемы?

– Не знаю. Постараюсь уладить дело. Держитесь поблизости. Через некоторое время я позвоню Коулу. Когда услышите сирены, сразу же уезжайте.

Эйнджел наклонился и осторожно отверткой поднял с пола оружие Сциорры.

– А это мы тоже здесь оставим? – спросил он. – Ты прав, это серьезная штука.

– Да, ствол тоже останется, – откликнулся я. Очевидно, это оружие связывало Олли Уоттса, Коннелла Хайамза и семейство Феррера. Оно было связующим звеном между серией убийств детей, совершавшихся на протяжении тридцати лет, и династией мафиози, существующей в два раза дольше.

Переступив через труп Сциорры, я выбежал со склада. Его черный «шевроле» стоял во дворе багажником к зданию. Ворота были закрыты. Машина очень напоминала ту, из которой пристрелили убийцу толстяка Олли. Я открыл ворота и выехал со двора склада «Манчино», потом оставил позади и Куинс, это скопище складов и кладбищ. Иногда они становились и тем и другим.

Глава 28

Итак, я приближался к определенного рода финалу. Вскоре мне предстояло стать свидетелем завершения череды преступлений, продолжавшихся на протяжении трех десятилетий. И сколько же молодых жизней оборвалось за этот срок! Их с лихвой хватило бы, чтобы заполнить подземелья заброшенного склада. Но независимо от того, во что это выльется, одного объяснения произошедшего недостаточно. Делу будет положен конец, но это не станет решением проблемы.

Я спрашивал себя, сколько раз в год безупречно одетый и с дорогим дорожным саквояжем адвокат Хайамз отправлялся в Нью-Йорк, чтобы загубить еще одну детскую жизнь. Он заказывал билет на поезд либо мило улыбался девушке-регистратору в аэропорту, а может, проезжал в своем роскошном, пахнущем натуральной кожей «кадиллаке» мимо дежурной при въезде на платную дорогу – неужели ничего в его лице не заставило всех этих людей повнимательнее присмотреться к вежливому, степенному мужчине с аккуратно подстриженной седой шевелюрой, одетому в строгий классического покроя костюм?

А еще у меня не шла из головы женщина, погибшая в огне пожара много-много лет назад. Совершенно очевидно, что сгорела тогда не Аделейд Модин.

Мне вспомнилось, как в разговоре со мной Хайамз сказал, что вернулся в Хейвен накануне дня, когда нашли ее тело. Выстроить теперь логическую цепь событий не составляло труда: вслед за паническим звонком Аделейд Модин последовал выбор подходящей жертвы из картотеки доктора Хайамза, затем совершилась подмена карточки с записями зубного врача; далее у тела было оставлено известное всем украшение и портмоне, а потом появились первые языки пламени и запах горящего мяса.

Сама же Аделейд Модин исчезла, чтобы затаиться в укромном уголке, дожидаясь благоприятного момента, и, появившись под новой личиной, продолжать убивать. Как коварная арахна, она караулила свою добычу среди хитросплетений своей паутины, а, когда та забредала в ее сети, Аделейд Модин набрасывалась на нее, и жертва оказывалась в полиэтиленовом коконе. Тридцать долгих лет она творила, что хотела, не зная преград и искусно пользуясь двумя лицами. Одно было знакомо всем окружающим, другое открывалось только беззащитным детям. Она была тем чудовищем, что мерещится во тьме малышам, когда весь мир объят ночным сном.

Теперь черты ее лица проступали отчетливее. И мне подумалось, что я понимаю, почему Санни Ферреру преследовал собственный отец, почему в Хейвен за мной отправился Бобби Сциорра и что вынудило толстяка Олли Уоттса удариться в бега, а в итоге распрощаться с жизнью посреди улицы, купающейся в лучах летнего солнца.

* * *

Уличные фонари мелькали за окном, как вспышки выстрелов. Я чувствовал набившуюся под ногтя землю. Меня неудержимо тянуло заехать на автозаправочную станцию и как следует вымыть руки, и не только вымыть, а скоблить их щеткой до крови, пока не сойдут все пропитанные духом смерти слои грязи, которые, как казалось, успели въесться в мою кожу за последние сутки. Я с усилием проглотил горечь во рту и заставил себя сосредоточиться на дороге, огоньках подфарников едущей впереди машины, и раз или два взгляд мой скользнул по россыпям звезд на темном бархате неба.

Ворота во владения Ферреры оказались открыты, не было видно и федералов, наблюдавших за домом в начале недели. На машине Сциорры я подъехал к дому и остановил ее в тени деревьев. Зверски болело плечо, и от частых приступов тошноты, которые едва удавалось сдерживать, меня постоянно бросало в пот.

Сквозь приоткрытую дверь мне было видно, как в доме ходят люди. Под окном, обхватив голову руками, сидел мужчина в темном, рядом лежал автомат. Он заметил меня, когда я подошел к нему вплотную.

– Ты не Бобби, – заключил он.

– Бобби мертв, – пояснил я.

Он кивнул, как будто ждал такого поворота дела. Поднявшись, он обыскал меня и взял пистолет. Внутри по углам, переговариваясь вполголоса, стояли вооруженные охранники. В доме царила похоронная атмосфера и ощущалось недавно пережитое потрясение. Я последовал за провожатым в кабинет Старика. Он впустил меня, а сам отступил в сторону, наблюдая за мной.

На полу виднелась кровь и какая-то серая масса, бордовое пятно расплылось по толстому персидскому ковру. Кровь покрывала и коричневые брюки старика. Санни лежал на полу, головой на коленях отца. Старик левой рукой гладил длинные, начавшие редеть волосы сына, а в правой, безвольно повисшей руке он держал пистолет. Раскрытые остекленевшие глаза Санни отражали свет лампы.

Я предположил про себя, что старик застрелил Санни, держа на коленях голову сына, когда тот на коленях умолял о... о чем он мог молить отца? О помощи, времени исправиться или прощении? Разжиревший, погрязший в пороках Санни с толстыми застывшими губами мертвый вызывал не меньше отвращения, чем живой. Старик выглядел суровым и непреклонным, но когда он поднял на меня глаза, они были полны вины и отчаяния. Я видел человека, вместе с сыном убившего и самого себя.

– Убирайся, – тихо, но отчетливо произнес старик, но взгляд его был теперь устремлен не на меня. Через раскрытую дверь в сад порыв легкого ветерка занес опавшие лепестки и листья – верный символ близкого конца. В проеме двери появилась фигура охранника, и я узнал одного из людей Ферреры – немолодого человека, которого видел в прошлый раз, имя его было мне неизвестно. Старик Стефано подрагивающей рукой навел на него пистолет.

– Вон! – гаркнул он, и охранник послушно исчез, инстинктивно прикрыв дверь. Но своенравный ветер снова распахнул ее и принялся хозяйничать в комнате. Феррера несколько мгновений продолжал целиться в дверь сада, затем рука его дрогнула и упала. Он возобновил прерванное появлением охранника занятие: снова стал гладить волосы сына с бессмысленной, успокаивающей размеренностью, с какой животное в неволе обходит свою территорию.

– Он – мой сын, – заговорил старик, не глядя на меня, а обращаясь взглядом одновременно и к прошлому, которое минуло, и к будущему, которого уже не будет. – Он мой сын, но с ним что-то не ладно. Он болен. У него не в порядке с головой и внутри что-то не так.

Мне нечего было сказать, и я молчал.

– Зачем ты пришел? – спросил старик. – Всему конец. Мой сын мертв.

– Мертвых много. Дети... – старик болезненно поморщился – ...Олли Уоттс...

Он медленно покачал головой, взгляд его оставался неподвижным.

– Чертов Олли Уоттс. Какого дьявола он сбежал? Мы сразу все узнали, когда он удрал. Санни узнал.

– Что вы узнали?

Мне подумалось, появись я в комнате несколькими минутами позднее, и старик отдал бы приказ немедленно меня убрать, а может, пристрелил бы собственноручно. Но сейчас у него возникло желание использовать меня как своего рода жилетку. Он решил открыться мне, облегчить душу, чтобы больше никогда не говорить об этом.

– Мы узнали, что он заглянул в машину. Не следовало этого делать. Ему надо было уйти и все.

– И что же он увидел? Что лежало в машине? Кассеты? Снимки?

Старик крепко зажмурился, но это не помогло ему скрыться. От увиденного в уголках глаз выступили слезы и покатились по щекам. – Нет, нет, нет, хуже, – шептали сухие губы.

– Там были пленки, – наконец, выговорил он. – И ребенок. В багажнике машины лежал ребенок. Мой мальчик, мой Санни, это он убил ребенка.

Он повернулся ко мне. От прежней неподвижности в лице не осталось и следа. Все мускулы пришли в движение: казалось, голова его пыталась освободиться от виденной им чудовищной картины. Этот не знающий жалости человек, сам убивший и замучивший многих и отдававший приказы другим убивать и мучить, – он обнаружил в своем сыне нечто настолько темное, чему даже он не нашел названия. В этом зловещем, беспросветном мраке лежали убитые дети. Это было черное сердце всего, что есть мертвого.

Санни уже не мог удовлетвориться одним наблюдением. Он видел власть этих людей, то удовольствие, которое они испытывали, медленно отбирая жизнь у детей. И ему тоже захотелось все это испытать.

Я велел Бобби привести его ко мне, но он сбежал, как только узнал о происшествии с Пили, – старик посуровел. – Тогда я приказал Бобби убить их всех, всех оставшихся, всех до одного. – Внезапно лицо его побагровело от ярости. Казалось, он снова видит перед собой Бобби Сциорру и отдает ему приказы. – Уничтожь записи. Найди детей, найди, где они, и спрячь так, чтобы никто их не смог отыскать. Хоть на дне морском, но спрячь. Я хочу, чтобы от всего этого не осталось и следа, как будто ничего не было. Ничего и никогда, – в этот момент он снова вернулся к реальности и вспомнил, что совершил, по крайней мере, мне так показалось, потому что рука его снова стала гладить волосы Санни.

– А затем являешься ты со своими вопросами о той девушке. Откуда она могла обо всем узнать? Я нацелил тебя на ее поиски, чтобы ты уехал отсюда, подальше от Санни.

Но у Санни на мой счет имелись свои планы. Он отправил мне вдогонку наемных убийц, а они опростоволосились. Их неудача заставила старика Ферреру перейти к активным действиям. Если бы женщина, покушавшаяся на мою жизнь, выжила и дала показания, Санни могли бы припереть к стене. Такой исход совсем не устраивал старика, и он послал Сциорру уладить дело, и Бобби уладил – своим излюбленным способом.

– Но почему Сциорра убил Хайамза?

– Кого?

– В Виргинии Сциорра убил адвоката, человека, пытавшегося убить меня. Зачем он это сделал?

Взгляд Ферреры стал подозрительным, и ствол пистолета нацелился на меня.

– На тебе есть «жучок»? – я покачал головой и рывком распахнул рубашку на груди. Пистолет снова опустился.

– Бобби видел его на пленке и узнал. Вот так он и вышел на тебя. Бобби проезжал через город, а тот человек направлялся в противоположную сторону. Бобби узнал его по пленкам, что это именно он... – Феррера умолк, тяжело ворочая языком. Казалось, У него пересохло во рту, и Старик пытается его смочить, чтобы продолжить разговор. – Все следы следовало уничтожить, все, до единого.

– Но не меня?

– Возможно, ему нужно было бы при случае убить и тебя, и неважно, как на это посмотрели бы твои друзья-полицейские.

– Да, не стоило ему упускать шанс. Теперь он мертв.

– Это ты его убил? – прищурился Феррера.

– Да.

– Бобби был посвященным. Тебе известно, что это означает?

– А вам известно, что сделал ваш сын?

Он помолчал: чудовищная тяжесть злодеяний сына прошлась по нему девятым валом. Но, когда к нему вернулась способность говорить, в его тоне отчетливо чувствовалось едва сдерживаемое бешенство. Мне стало ясно, что наше рандеву близится к концу.

– Кто ты есть, чтобы судить моего сына? – заговорил Феррера. – Если ты потерял ребенка, значит тебе дано право выступать в роли святого покровителя мертвых детей? Ни черта подобного! Я похоронил двух сыновей, а вот теперь убил последнего. Ты не судья мне и не судья моему сыну, – дуло пистолета снова смотрело мне в голову.

– Всему конец, – заключил он.

– Нет, – возразил я. – Кто еще был на пленке?

Глаза его сверкнули. Упоминание о видеозаписях подействовали на него как пощечина.

– Там еще была женщина. Я велел Бобби найти ее и убить.

– И что же?

– Он теперь мертв.

– У вас есть пленки?

– Нет, их все сожгли.

Он умолк, снова возвращаясь к действительности, от которой его на короткое время отвлекли мои вопросы. Старика опять окружала реальность совершенного, где на нем лежала ответственность за сына, его преступления и смерть.

– Убирайся, – проговорил он. – Если снова попадешься мне на глаза, ты покойник.

Никто не пытался меня остановить. Пистолет ждал меня на маленьком столике у входной двери, ключи от машины Бобби Сциорры позвякивали в кармане. Отъезжая, я бросил взгляд в зеркало на дом Ферреры. Он выглядел таким тихим и мирным, как будто в нем никогда не происходило ничего особенного.