Текст книги "Карасёнки-Поросёнки"
Автор книги: Джон Китс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 6 страниц)
ОБЕЩАНИЕ ДЛИННОГО ЛЕТА
Возле дома, где жили Жорик, Капа, здоровенный третьеклассник Вовка Семякин, добрейший Бузька, зловредная бабушка Бабарыкина и ещё два подъезда людей, лежала лужа. Она была такая большая, что не просыхала даже зимой. Иногда в средине лета, если не было дождя, а солнце шпарило, как угорелое, она исчезала. Но такое случалось редко, потому что только солнце принималось шпарить, как из-под земли начинал бить фонтан. Это прорывало питьевую трубу, которую так часто чинили, что она привыкла и не обращала внимания.
Пока воды фонтана наполняли лужу, краны шипели и всасывали в себя воздух, а зловредная бабушка Бабарыкина бегала вокруг песочницы с пустым чайником и кричала, что будет жаловаться куда надо или пусть они сами пододеяльники стирают.
Капин папа называл это круговоротом воды в природе.
* * *
Взрослые боролись с лужей, как могли. Во время особо сильных разливов папа Жорика, Поликарп Николаевич, вызывал с работы самосвал. Бравый самосвальщик, похожий на боцмана дальнего плавания, ездил по воде с задранным кузовом и посыпал её острыми камушками с кондитерским названием «щебёнка». Из-под огромных колёс выскакивали мутные волны. Поликарп Николаевич, похожий на сухопутного адмирала, стоял на берегу и командовал. Ему помогал Бузька, который лаял на самосвал, зато мешал Семякин, который путался под ногами и пачкал кремовые брюки адмирала бузькиным поводком.
Когда самосвал уплывал, лужа становилась мельче, но шире. Одним боком она наезжала на клумбу, а другим – на край детской площадки, где словно рваные пиратские паруса шуршали пододеяльники зловредной бабушки Бабарыкиной.
– Ёлы-палы! Да кто ж так делает? – волновался с другого берега сантехник Ерёмушкин, маленький и колючий, как ёжик. – Лужу насыпью не возьмёшь. Лужа – это ж…
На этом месте Ерёмушкин щёлкал пальцами и выстреливал научным словом:
– Лужа – это ж гидротехническое сооружение! Понимать надо!
– И что ты предлагаешь, профессор? – мрачно спрашивал Поликарп Николаевич, рассматривая грязное пятно на кремовой штанине. – Мост построить или тучи палкой разогнать?
– Зачем палкой? – не сдавался колючий Ерёмушкин. – Надо выдать населению лопаты и быстренько прорыть канаву в соседний двор. А там пусть думают дальше…
– Ага, так она туда и потечёт, – встревал в разговор пенсионер государственного значения по фамилии Кошкис, а по дедушке грек. – У них двор выше. От них в нашу лужу вода, наоборот, стекает.
Грек по дедушке знал, что говорил. До пенсии Кошкис строил рисовые каналы в городе Скадовске, потому что рис, в отличие от манной каши, не растёт, пока его не воткнут в воду.
– Как это не потечёт? – ощетинивался сантехник Ерёмушкин, у которого каждый день что-то текло. – Глубже надо рыть – и потечёт аж со свистом!
С высоты своего балкона полугрек Кошкис метал презрительные взгляды в маленького Ерёмушкина и грозно шевелил усами, ясно давая понять, что не собирается опускаться до споров с санитарными техниками, которые ни бельмеса не смыслят в инженерном деле.
Но сильнее всех с лужей боролась дворничиха тётя Маша. Раз в неделю, а то и чаще, она запрыгивала в чёрные резиновые сапоги и начинала яростно подметать воду. Перед тётей Машей лужа неохотно расступалась, но за её спиной сливалась снова, как металлический киборг-убийца из фильма «Терминатор-2». Многие жильцы этот фильм видели, поэтому старались обходить лужу стороной.
* * *
Зато простой народ лужи не боялся. Простой народ лужу любил и даже ею гордился. Конечно, за гаражами была большая яма, в которой водились утопленники. Но в том-то и дело, что яма считалась общей, а лужа была своя собственная. Не лужа, а мечта! Такой даже у Толика Гусева, по прозвищу Гусь, не было. Поэтому Гусь часто приходил в их двор на морские бои. В морском бою, если кто не знает, надо посильней лупить палкой по воде и кричать: «О-па! о-па! о-па!» Победителем считался тот, кто в конце оказывался самым мокрым. Его называли «морской волк». Один раз самым мокрым волком оказался Вовка Семякин, но ему не засчитали, потому что он бил по воде лёжа.
Когда Гусев уходил, оставляя на асфальте растопыренные гусиные следы, лужу занимали мирные люди. В жаркие дни они ходили по ней босиком, специально не сгибая коленок, чтобы волна получалась выше. Или запускали наперегонки кораблики. Их делали из спичечных коробков, старых мыльниц, ореховых скорлупок, а Капа как-то даже смастерила парусник из пластмассовой туфельки куклы Насти. Обычно первым к финишу приходил кораблик Жорика, потому что вместо паруса у него был моторчик на батарейке. Но не всегда Жорику везло. Иногда батарейка у него кончалась и приходилось толкать кораблик палкой, потому что по правилам руками было нельзя. Кораблик изо всех сил увёртывался, а Жорик злился и кричал на весь двор, пока из подъезда не выбегала бабушка Лиза с новой батарейкой.
Но самым интересным было переехать лужу на велосипеде. Только без педалей. Для этого надо было разогнаться на сухом, а потом, растопырив ноги, въехать в лужу и дотянуть до другого берега. Думаете, легко? А вот и нет! Лужа-то была длинней удава из мультфильма «Тридцать восемь попугаев». У Жорика получалось часто, а у Капы – ни разу. Наверное, потому что она не умела кричать, как реактивный самолёт. Даже когда её разгоняло полдвора, всё равно велосипед останавливался на самом глубоком месте. Немного постояв, он начинал заваливаться набок. И как Капа ни цеплялась за руль, он всё равно заваливался и заваливался, пока не сваливал её в воду. Народ от смеха просто падал на землю и дрыгал ногами, а Капа выжимала красный бант и говорила:
– Ничего не больно, курица довольна!
* * *
Осенью в луже плавали жёлтые листья, и она становилась печальной. Когда заряжали дожди, её лицо покрывалось оспинками, а в мокрых глазах совсем не отражалось небо.
С приходом зимы лужа хорошела. Она лежала, отороченная по краям белым бархатом, и дышала паром, словно густой чай, налитый в белое блюдце. Снежинки растворялись в ней, как сахарная крупа, но всё равно падали и падали, будто хотели укутать её пушистым одеялом. Сантехник Ерёмушкин обзывал снежинки научным словом «метрологические осадки», хотя всем известно, что в метро снега не бывает.
– Вот, дождались метрологических осадков! – гремел сантехник Ерёмушкин, буравя колючим глазом балкон пенсионера Кошкиса. – А я предупреждал – канаву надо рыть! А они – «не потечёт, не потечёт»… Академики грецкие! У меня всё потечёт, было бы откуда! Только теперь копать поздно: по вечной мерзлоте много не накопаешь…
На этом месте Ерёмушкин пинал сапогом сугроб и отправлялся на поиски какого-нибудь поломанного крана. Лужа провожала колючего сантехника понимающим взглядом.
* * *
В январе, когда ударяли настоящие морозы, воду прихватывал ледок. С каждым днём он становился прочнее, но до дна никогда не доставал. Отчаянный народ с разгону пробегал по остывающей луже, холодея от громкого треска, который летел вдогонку. Но это было неправильно, потому что лёд покрывался чёрными водяными дырками и приходилось ждать, пока они затянутся.
Правильно было ходить по луже в лыжах. Капе и Жорику это страшно нравилось. Если идти осторожно, то лёд не проваливался, а гнулся, как картон, и хрипло дышал. Там, где он просвечивался, было видно, как в чёрной воде, словно белые медузы, плавают застрявшие куски воздуха и бьются о лёд с обратной стороны.
* * *
В марте снег по краям лужи чернел и скукоживался, как свалявшийся войлок. Из-за туч выползало солнце, и капали с крыш сосульки. После зимней спячки лужа казалась обессилевшей и тусклой.
Но тут прорывало трубу, и, напившись свежей воды, лужа веселела и снова начинала отражать небо. Первые весенние бабушки, которых сантехник Ерёмушкин называл нетрудовыми резервами, слетались на скамейку и испуганно хлопали крыльями.
– Перепад температуры! Вот труба и лопается, – научно успокаивал старушек неугомонный сантехник. – Значит, будем действовать по плану «барбоса». В смысле «молниеносно и беспощадно».
– Не «барбоса», а «Барбаросса», – робко поправляла Ерёмушкина бывшая учительница истории Клавдия Ивановна. – Но, если вы помните, этот план у Гитлера провалился…
– Нам Гитлер не указ! Нам главное – быстренько дождаться лета!
– А что летом? – спрашивала дворничиха тётя Маша.
– А летом берём лопаты и роем канаву соседям. А то я в эту лужу уже вступил по случаю праздника коммунального работника и слабой освещенности подведомственной территории. Чуть воспалением лёгких не заразился. У меня до сих пор в ухе трещит.
– Расскажешь! Знаем, от чего у тебя трещит, – перебивала Ерёмушкина зловредная бабушка Бабарыкина и ехидно добавляла: – Знаем, знаем!
– Знаем, знаем! – радостно подчирикивала скамейка.
– Да чего вы знаете? Может, у меня не ухо, а душа трещит? Целый день воду перекрываешь-перекрываешь, а тут эта лужа поперёк дороги… Прямо сантехнический парадокс какой-то. Эх, да что с вами разговаривать! Одно слово – пенсионный фонд…
Ерёмушкин разворачивался и, сердито шаркая колючими ногами, уходил в соседний двор, где было сухо даже после дождя.
Лужа смотрела ему вслед и расплывалась в улыбке. Только улыбалась она не Ерёмушкину, а маленькому народу, который стоял на берегу и во все глаза глядел на первую весеннюю рябь.
Взрослые проходили мимо, ничего не замечая. Но если бы они хоть на минуту остановились, то обязательно бы увидели, как в луже отражается солнце, обещая длинное лето.
ЗУБ ГЛУПОСТИ
Ночью у Жорика заныл зуб. Он ныл тихо, но мама с бабушкой Лизой всё равно услышали.
– Ты не заболел? – раздался голос у кровати.
– Заболел… Только не я, а зуб, – цепляясь за недосмотренный сон, пробормотал Жорик.
Сквозь щёлку в ресницах он увидел над собой четыре перепуганных глаза. Два из них были мамины, а остальные – бабушкины. Жорик открыл рот, чтобы поздороваться, но не успел, потому что ему сразу начали светить внутрь настольной лампой.
– Десна припухла, – озабоченно сказала мама.
Бабушка охнула и выскочила из комнаты. Через минуту она вернулась с махровым полотенцем и ловко обмотала зуб вместе с ушами.
– Тёплый компресс, – объяснила она. – Утром всё как рукой снимет.
– А теперь – спать! – сказала мама.
«Ага, заснёшь тут! – сердито подумал Жорик. – Лучше б вместо полотенца дали варенья с чаем или с этой, с как её… с ХАВЛОЙ…»
Он так и не вспомнил, как правильно называется халва, потому что уже крепко спал, зарывшись тёплым полотенцем в мягкую подушку.
* * *
Утром зуб прошёл, но левую щёку сильно раздуло. В зеркале Жорик стал похож на хомяка. Хомяк жил в соседнем подъезде на четвёртом этаже в железной клетке, которую подарили Капиной подружке Нюре на Восьмое марта. У хомяка были толстые щёчки, потому что он тащил в рот что попало и назывался «грызун».
– Видали? – во время чая сказал папа Жорика Поликарп Николаевич. – Не ребёнок, а мечта стоматолога! Весь в меня!
Когда у папы болели зубы, он ложился на диван и начинал терпеть, пока за ним не приезжал водитель дядя Костя и не увозил в больницу.
– Медицина полна загадок, – задумчиво говорил папа, когда дядя Костя привозил его обратно.
– Почему? – спрашивали мама и бабушка Лиза.
– Потому что, когда мне вставляют зуб, я плачу́. А когда мне вырывают зуб, я опять плачу́. Вот такая арифметика… Так что, Жорик, запомни: больные зубы едят деньги в сто раз быстрей здоровых.
* * *
Когда под окном забибикала машина, папа надел галстук и скомандовал:
– Свистать всех наверх! Едем к доктору.
От доктора у Жорика в животе ёкнул чай. К доктору ему не хотелось. Ему и хомяком было неплохо. Он скривил нос и начал тереть глаза, чтобы выдавить из себя хотя бы одну слезинку.
– Нет, вы только на него посмотрите! – укоризненно проговорил папа, не переносивший сырости. – А ещё моряк!
«При чём тут моряк?», – удивился Жорик, но потом вспомнил дразнилку «моряк – с печки бряк!» – и слёзы покатились из него сами.
Повеселел он только возле длинной машины, потому что дядя Костя дал ему побибикать целых четыре раза. Машину быстро обступил народ, изо всех сил завидуя Жорику, который сидел за рулём и надувал щёки. Вернее одну, потому что вторая уже была надута.
– Ты куда? – спросила Капа.
– В больницу, зубы рвать, – ответил Жорик, для солидности прибавив к больному зубу ещё парочку здоровых.
– Ух ты! – восторженно загудели люди.
– Страшно? – шёпотом спросила Капа.
– Не-а… Подумаешь, зубы! – бодро ответил Жорик и покраснел.
Он всегда краснел, когда врал, но в машине было темно, и никто не заметил.
* * *
Зато в больнице можно было бояться смело, потому что людей там не было. На дворе стояла середина лета, и все больные вместо больницы лежали на пляже и ели мороженое. Очередь была только в зубной кабинет. Первым в очереди стоял папа, за ним – мама, потом – бабушка, за бабушкой – дядя Костя, а за дядей Костей – Капа. Её взяли с собой как бы на экскурсию, чтобы Жорику было веселее… Только какое тут, скажите, веселье, когда ты стоишь в конце зубной очереди и дрожишь, как хомяк перед холодильником? Чтобы отвлечь Жорика от страшных мыслей, бабушка Лиза с бодрым выражением на лице прочитала стихи, нарисованные на стенке под пузатым малышом с пол-литровой кружкой: «Тот, кто пьёт молоко, будет бегать далеко…»
Жорик терпеть не мог молока, но сейчас он бы с удовольствием выпил пару-тройку вёдер, лишь бы убежать подальше. Да не тут-то было! В коридор из зубного кабинета выплыл толстый доктор в белоснежном халате. Своими размерами он напоминал айсберг, потопивший непотопляемый пароход «Титаник», и Жорик наконец-то понял, почему папа назвал его моряком. От волнения он слизнул с губ солёные морские брызги и незаметно закрыл глаза, чтобы его не сразу заметили.
Доктор-айсберг подплыл поближе и закачался на пятках, осматривая очередь. Похоже, он был удивлён, что к нему прибило волной сразу столько народу.
– Ну, и кто тут у нас первый? – насмотревшись, спросил зубной врач.
– Он! – хором закричала очередь.
Один Жорик не закричал, и сразу стало понятно, что «он» – это он.
– Замечательно! – помрачнел зубник и строго добавил: – Остальным ждать!
Остальные облегчённо вздохнули, а мама виновато прошептала:
– Доктор, у нас зуб…
– Нашли чем удивить! Можно подумать, от вас чего другого дождёшься…
Доктор укоризненно крякнул и, не без усилий оторвав дрожащего пациента от стенки, повёл его в кабинет.
– Не дрожи: ты же моряк, а моряки ничего не боятся!
Услышав про моряка, Жорик затосковал. Ведь если тебя второй раз за одно утро называют моряком, значит, дела совсем плохи.
– Никакой я не моряк, я плавать не умею…
– Тогда будешь космонавтом, им плавать не обязательно. Видишь кресло? В космическом корабле такое же, только хуже. Садись, пока другие не заняли.
Ватными ногами Жорик взобрался на космическое кресло с длинным сиденьем до самого пола. Кресло окружали разные приборы: вентилятор, круглая лампа, какие-то трубочки-проводочки и гранёный стакан на подставке.
– Что это? – спросил Жорик.
– Хороший вопрос! – похвалил доктор. – Действительно, что́? Екатерина Матвеевна, вы нам не объясните?
Из боковой комнаты вышла тётя с обиженным куриным лицом и кривой тарелочкой.
– Как это что? – закудахтала она. – Зубной инструмент. Всё стерильное… Я два раза руки мылом мыла… А если вам опять не нравится…
– Ладно-ладно, – перебил её доктор, – лучше проверьте топливо в баках, а нашему космонавту я сам всё объясню.
Доктор нажал ногой какую-то педаль, и кресло с жужжанием поползло вверх. Потом оно остановилось, и в глаза ударил яркий свет.
– Это космическая фара, чтобы было видно, куда лететь. Открывай рот.
Ночью в Жорика уже светили, и он знал что это не больно. Но когда в руках доктора появилась какая-то блестящая штучка, рот сам собой закрылся и начал испуганно мычать.
– Чудак! Это же специальное космическое зеркало. С ним можно заглянуть за любой угол. Без него в космос – не ходи. Мало ли кто там за углом сидит?
Жорик даже не заметил, как его рот снова открылся и доктор залез туда своим космическим зеркалом и ещё одной палочкой с загнутым остриём. Наверное, это было специальное космическое копьё, чтобы колоть врагов из-за угла.
– Ага! – наконец-то проговорил доктор, вылезая наружу с таким видом, словно нашёл десять рублей. – Ты тут посиди минутку, а я пока скажу пару слов твоей маме…
Чтобы не скучать, Жорик стал смотреть в окно. За окном росла ветка, на которой весело чирикал воробей. «Да… – печально подумал Жорик, – хорошая штука клюв! А с зубами сильно не почирикаешь»
* * *
– Ну и ладно! – оторвал Жорика от печальных мыслей вернувшийся доктор. – Будем рвать!
– Куда?
– Конечно, к звёздам! Екатерина Матвеевна, где наш пульт управления?
Из боковой комнаты снова вышла та же тётя и с грохотом поставила на стеклянный столик новую тарелочку.
– Это пульт? – недоверчиво спросил Жорик.
– Конечно, пульт! – уверенно сказал доктор и начал отдавать быстрые команды. – Рот открыть!.. Дышать носом!.. Смотреть вперёд!.. Включить космическую фару!.. Поехали!
Не успел Жорик испугаться, как за щекой что-то кольнуло, и он услышал радостный голос:
– Всё! Приехали!
– Всё? А я думал, будет долго…
– Зачем долго, если в космосе время идёт быстрее? Зато смотри, что мы оттуда привезли.
Жорик открыл глаза и увидел на большой докторской ладони какую-то маленькую штучку.
– Что это?
– Это твой зуб. Он заболел, но мы его вылечили.
– Значит, теперь вы мне его назад вставите?
– Зачем? Теперь у тебя новый вырастет. И мне кажется, что это будет не простой зуб, а зуб мудрости.
– Такое скажете! – обиженно закудахтала Екатерина Матвеевна. – Зубы мудрости у детей не растут!
– Растут, растут… Просто потихонечку…
– Вот вы доктор, а не знаете! Зубы мудрости растут только у взрослых.
– А, по-моему, у взрослых они как раз и выпадают, – задумчиво проговорил доктор.
Жорик смотрел на него и не узнавал. Вместо холодной ледяной горы перед ним сидел добродушный толстяк, только чуть-чуть грустный и немножко усталый. Доктор молча смотрел в окно на пустую ветку, словно хотел увидеть на ней давно улетевшего воробья. Жорик поёрзал в кресле и спросил:
– А что, мой зуб был зубом глупости?
– Ха-ха! – встрепенулся доктор. – Несомненно, это был самый настоящий зуб глупости, который очень любил конфеты и терпеть не мог зубную пасту…
Поправив на ледяной верхушке белую шапочку, доктор-айсберг распахнул двери и громко закричал: – Встречающие, забирайте своего космонавта.
В кабинет, весело галдя, ворвались встречающие. Жорик сполз с кресла и приветственно помахал им рукой, как и подобает настоящему покорителю космоса.
– Ну? – шёпотом спросила Капа.
– Нормально! – ответил Жорик, чувствуя, как его переполняет смелость…
* * *
После больницы Егора целых два часа морили голодом и жаждой. От этого у него даже опухшая щека обратно спухла. Зато потом мама повела его к киоску с мороженым и купила сразу шесть порций эскимо на палочке. Правда, ему досталась всего одна эскимосина, а остальные роздали народу в песочнице. Это было нечестно: в космос-то он летал сам, а как мороженое – так всем! Поначалу Жорик хотел обидеться, но потом передумал.
И знаете почему? Потому что глупо обижаться, когда в тебе потихонечку начинает прорастать зуб настоящей человеческой мудрости. Тут чем обижаться, лучше побыстрее становиться умным, а то ведь и без зубов можно остаться…
ДРУГ ПАПИНОГО ДЕТСТВА
В воскресенье, когда все пили утренний чай, в дверь громко постучали.
– И чего стучать, когда звонок есть? – пробурчала бабушка Тоня и сильно посмотрела на папу, хотя папа сидел тихонечко, как мышка, и грыз бутерброд с сыром.
– Это Жорик, – догадалась мама. – Пришёл за Капой, а до звонка не достаё…
Она не успела договорить букву «тэ», потому что в двери грохнули так, что в Капиной чашке звякнула ложка.
– Нет, это не Жорик. Это из милиции! – сказал папа и тоже сильно посмотрел на бабушку. – Из отдела по борьбе с домашним терроризмом…
Папа подмигнул маме и пошёл открывать. Капа вместе с блюдцем бросилась за ним. Она подумала, что если милиционеры пришли с овчаркой, можно незаметно скормить им бутерброд с сыром, который никак не хотел скармливаться.
Но это была не милиция. За дверью на одной ноге стоял огромный лысый дядька. Вторую ногу он отвёл назад и мог бы запросто сойти за футболиста перед ударом, если бы не фанерный чемодан, перетянутый бельевой верёвкой, и бидон с помидорами. Бидон был помятым, поэтому Капа сразу его узнала. Это был Витькин Колька из деревни Карасёнки, с которым они ловили карасей, когда ездили к бабушке Капитолине.
– Здоров, Андрюха! – закричал Витькин Колька, ставя ногу на место.
– Коля?! Ты?
– А то кто? Два часа во все двери стучу, пока тебя нашёл.
– Зачем стучать, когда звонок есть? – спросил папа точь-в-точь, как бабушка.
– А чем звонить, когда руки помидорами заняты? Еле доволок… Держи!
Освободившимися руками Витькин Колька соскрёб с себя кирзовые сапоги, измазанные глиной, и поставил их у лестницы.
– Ну ты даёшь! – удивился папа. – Лето же на дворе!
– Лето летом, а в сапогах кости целее.
– Это почему?
– Потому что пар костей не ломит. Тем более, я на курсы трактористов приехал. Классификацию повышать.
– Квалификацию, – поправил гостя папа и специально для Капы объяснил: – Квалификация – это когда ты научишься читать, а классификация – когда расставишь по местам свои игрушки.
– Ну, Андрей Семёнович, ты прям профессор! Хуже нашего председателя. Вроде говоришь словами, а ничего не понятно.
– Коля, ты бы сапоги с площадки забрал, а то утащат.
– Не утащат. Они у меня с секретом. Я их и в Карасёнках завсегда снаружи держу, чтоб внутри запах не портить, – объяснил Витькин Колька и достал из кармана колокольчик размером с большой помидор.
За колокольчиком потянулась леска. Гость ловко обмотал леской сапоги и захлопнул двери. Потом он повесил колокольчик на вешалку и потёр ладони. Раздался скрежет, словно кто-то провёл кирпичом по железной тёрке.
– Во, а это кто тут нас хлебом-сыром встречает! Никак Капитолина Андреевна?
Витькин Колька потрепал Капу кирпичной ладонью по голове и быстро съел бутерброд.
– Вкусно, – похвалил он, – только хлеба мало. Но это ничего: я с собой две буханки прихватил.
– Ты, наверное, есть хочешь? – догадался папа. – А мы как раз завтракаем. Чай пьём…
– Нашли чем завтракать! Организму с утра крепкая еда требуется, чтобы зубы не шатались. Типа – борщ. Борщу никакой карась не страшен!
– Не карась, а кариес, – поправил папа и, посмотрев на Капу, с нажимом добавил: – Кариес – это болезнь такая, которая дырки в зубах прогрызает, если их, конечно, не чистить.
– Правильно, – согласился Витькин Колька. – Я Егорычу раз начистил… Так у него теперь заместо старых дырок новая челюсть. Железная! Он ей гвоздь перекусывает: хрясь – и нету… Ну да ладно, чего мы стоим, как неродные? Наливай!
* * *
Витькин Колька оказался галантным кавалером. Махнув кружку чая, он ткнул пальцем в бабушку и сказал:
– Моя похуже будет. Главное, на том конце деревни живёт, а слышно, как за стенкой. Так что тебе, Андрюха, с тёщей ещё повезло, хотя время, как говорится, своё возьмёт…
От этих слов бабушка Тоня покрылась густым румянцем и сразу помолодела лет на десять. Папа хотел что-то сказать, но не успел, потому что Витькин Колька повернулся к маме и аж присвистнул от восхищения:
– Хорошая! Только чего она у тебя худая, как решето? Вот у меня Катька пудов на шесть тянет, хотя рука, конечно, тяжёлая – сразу не увернёшься…
После этих слов наступила длинная пауза. Первым пришёл в себя папа.
– Знакомьтесь, – сказал он. – Это Николай Викторович из деревни Карасёнки. Друг детства. Приехал на курсы трактористов, помидоры привёз.
– Вот именно, друг с самого детства! – оживился Витькин Колька. – Мы с Андрюхой давали жару! Один раз, было, сарай спичками подожгли. Вся деревня тушила, а он всё равно на свиноферму перекинулся. Председатель за мной полдня с граблями гонялся. А Андрюху сразу поймали, потому как он на кизяке поскользнулся…
– А что такое кизяк? – спросила Капа, потому что на кухне опять стало тихо-тихо.
– Коровья какашка, – охотно объяснил Витькин Колька и быстро допил Капин чай. – Смышлёная девка. Вся в папку. Андрюха у нас в школе самый умный был, не считая поведения.
– Капитолина, иди к себе, – строго сказала красная бабушка. – Нечего тут взрослые разговоры слушать.
– Ну, бабушка… – заканючила Капа.
– Ничего, пускай сидит – ума набирается. Боевая девка! Помнишь, как ты на рыбалке потонула?
– Как потонула? – хором закричали мама и бабушка.
– А так: бульк – и всё! Хорошо, что у меня багор был.
От такого объяснения бабушка из красной стала белой, а мама тихо прошептала:
– Андрюша, но ты ничего про это не рассказывал…
– А чего он расскажет, когда сам на повороте с мотоцикла выпал.
– Ой! – сказала мама.
– Ай! – взмахнула руками бабушка.
– И ничего страшного: он в кустах застрял, хотя мог, конечно, и мимо промазать.
– Так, Коля, хватит воспоминаний! – сказал папа дрогнувшим голосом. – Лучше расскажи, что ты делать собираешься.
– Да я ж тебе уже сто раз говорил: буду экзамен на трактор сдавать. Мы как раз два новых получили, а тракторист один – дед Кондрат. Да и тот спит в оглоблях. Он в том году на Первое мая задрых чуток, а трактор не выключил… Ну и снёс столб вместе с репродуктором и наглядной агитацией.
– Куда снёс? – спросила Капа.
– Известно куда – в клуб! Всю крышу разворотил к свинья́м собачьим. Крыша-то деревянная, а столб-то бетонный. Хорошо хоть не прибил никого до полной смерти, хотя завклуба потом два месяца глазом дёргала.
– Николай Викторович, вы такие жуткие истории рассказываете, что даже страшно слушать, – заёрзала на табуретке бабушка Тоня.
– Почему жуткие? У нас в Карасёнках житуха, наоборот, спокойная. Правда, Андрюха?
– Правда. Особенно когда ты по деревне с вилами бегаешь.
– Тоже сравнил. Я ж эти вилы для равновесья беру. Чтоб не упасть лицом в грязь. А так ни разу никого и не зашиб толком. Это у вас тут пуляют в кого ни попадя. Как новости включишь – так одни покойники. А у нас из бандитов разве что Егорыч. Всё пристаёт, когда три рубля верну? А вот этого не хочешь?
Витькин Колька вынул из кармана кулак, похожий на арбуз, и помахал им перед бабушкиным носом. Бабушка дёрнулась назад, поэтому галантный гость моментально разжал кулак и ухватил её за ворот халата, чтоб, значит, она не упала, хотя бабушка и не собиралась.
– Хлипкая работа, – сказал друг детства, рассматривая оторванный воротник. – Вот мне Катька брезентуху сшила – трактором не отдерёшь!
Витькин Колька рванул рукав куртки, но вместо треска материи раздался какой-то посторонний грохот.
– Да… Тесновато у вас, – озадаченно проговорил друг детства, рассматривая осколки керамической вазы. – Зато у меня хоть на тракторе гуляй. Можете у деда Кондрата спросить. Он мне недавно подпол на летней кухне рыл. Он роет, а я сижу и борщом завтракаю. Красота! И, главное, душа поёт, а организм усиливается!.. Заднюю стенку, правда, чуток зацепил. Так и то под конец, когда заснул малость. А у вас тут и без трактора не развернёшься. Я тебе, Андрюха, как другу скажу, выкинь шкаф – сразу сколько места будет! Да и стол тоже. На кой тебе стол? Чай можно и в руках пить…
– Вот что, Коля, – наконец очнулся папа, – тебе когда на курсы?
– Так ясное дело, в понедельник. Я ж специально на день раньше приехал, чтоб у тебя пожить. Щас осколки соберём и будем Карасёнки вспоминать… Где у вас тут руки помыть, а то они у меня по уши в мазуте. Катька мыло об портянки смылила, а чего даром новое покупать, когда я всё равно к вам приехал?
– Логично! – сказал папа и повёл гостя в ванную.
Через секунду за стенкой раздался звон разбитого стекла.
– Тьфу ты, не при детях будет сказано! Не рассчитал малость… А воняет, хоть уши затыкай! Это чё, от тараканов?
– Коля, это был французский одеколон… Мне его на день рождения сотрудники подарили… Да ладно, не переживай! Если честно, мне самому этот запах не нравился.
* * *
Выйдя из ванной, Витькин Колька пошёл осматривать квартиру. Впереди шагал папа, а по бокам пристроились мама и бабушка, чтобы мешать гостю ломать предметы. От этого Витькин Колька съёжился и перед каждым шагом ощупывал глазами пол, словно сапёр на минном поле. Повеселел он только в Капиной комнате, где всё и так было как после взрыва.
– Вот это по-лю́дски! Молодец, Капитолина! А то у твоих как в музее – плюнуть некуда. Книжки и те под стёклами стоят. А у меня они где хотят, там и валяются: даже, извиняюсь, в уборной. Зато читать можно, без отрыва от производства. Недавно курочка Ряба подвернулась, так до того проняло, что я мышеловку в курятнике поставил. А то, думаю, мыша яйца поколотит, а мне убыток.
Мама, папа и бабушка хором заулыбались, радуясь, что разговор вошёл в спокойную колею…
И тут зазвенел колокольчик.
Витькин Колька подпрыгнул на месте и, сбивая плечами плохо прикреплённые предметы, бросился в коридор. Хлопнула входная дверь, и с площадки стали доноситься очень нехорошие звуки.
– Пустите, что вы делаете? – удивлённо спрашивал придушенный голос.
– Куда сапоги дел, гад? – грозно раздавалось в ответ.
Папа, мама, бабушка и Капа бросились в прихожую и увидели, что на площадке борются два огромных человека. Витькин Колька сжимал горло противника, похожее на бетонный столб, а тот, красный от натуги, пытался ослабить стальную хватку. Капа сразу его узнала. Это был мамин начальник Барбарисович, прозванный так за любовь к леденцам «Барбарис». Похоже, и сейчас за его щекой была конфетка, потому что он всё время шевелил губами, как карась на берегу Карасёнковского ставка, и громко булькал.
– Борис Борисович! – заволновалась мама. – Что случилось?
– Душат… – прохрипел мамин начальник и начал оседать на пол.
– Коля! Отпусти сейчас же! – закричал папа. – Это же Борис Борисович – крупный учёный и друг нашей семьи!
– Сам вижу, что крупный, – озадаченно проговорил Витькин Колька, разжимая хватку. – Только кто ж знал, что он учёный. Как сперва посмотреть – так от бандита не отличишь… И размер ноги подходящий…
– Нечего было сапогами народ дразнить, – примирительно сказал папа. – Ты бы ещё чемодан на площадке оставил.
– Они мимо меня пробежали, – прохрипел Барбарисович, потирая шею. – Я ещё подумал: зачем люди сапоги в руках несут?… Собственно, я к Ирине Георгиевне шёл, поздравить с повышением. Она у нас с понедельника – заведующая лабораторией. Приказ уже подписан… А тут этот – и душить…
– Борис Борисович, он к нам из деревни приехал. Просто ещё не совсем освоился, – быстро заговорила мама.
– Это ничего, – через силу улыбнулся мамин начальник. – А то, когда освоится, всех соседей вам передушит.
– И запросто! – согласился Витькин Колька. – Вы только покажите кого.
