Текст книги "Укротитель времени"

Автор книги: Джон Кейт (Кит) Лаумер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 14 страниц)

Кит Ломер
Укротитель времени

1

Лафайет О'Лири быстро шел по шуршащей гравием дорожке, которая вела к пансиону мадам Макглинт, и обдумывал планы на вечер: во-первых, быстренько перекусить, затем проверить, как продвигается его эксперимент с пластиками, после этого взглянуть на культуру penicillium notatum NRRL 1249B21, а потом… Мысли его вновь вернулись к увесистому фолианту, который он нес под мышкой. Этой книги профессора Ганса Йозефа Шиммеркопфа по месмеризму ему хватит по крайней мере на неделю, чтобы скрасить вечера.

Как только О'Лири ступил на покосившуюся веранду, входная решетчатая дверь с шумом распахнулась, и перед ним выросла квадратная фигура под метр восемьдесят с измочаленной шваброй наперевес.

– Мистер О'Лири! Какой дрянью вы заляпали плитку в моей западной комнате третьего класса?

– Неужели я оставил свои полимеры на огне, миссис Макглинт? Мне показалось, я их выключил…

– Как же, от их паров даже обои поблекли! Не говоря уже о том, сколько электричества набежало! Я занесу это вам в счет, мистер О'Лири!

– Но…

– А это чтение ночи напролет? Жжете лампочки, как будто они у меня казенные! И другим жильцам постоянно мешаете отдыхать – учитесь бог знает чему по своим нечестивым книжкам. – Она с нескрываемой враждебностью посмотрела на том, который О'Лири держал под мышкой.

– Послушайте, миссис Макглинт, – начал О'Лири, наступая на хозяйку, – вчера вечером я обнаружил одну интересную вещь. Я проводил небольшое статистическое исследование, используя шарикоподшипники размером три четверти дюйма, и несколько штук случайно упали. Так вот, все они покатились прямо в северо-западный угол комнаты.

– Так вы мне, небось, еще и линолеум попортили!

– Я знал, что полы с наклоном, но не замечал, что с таким большим. – Лафайет продолжал наступать на хозяйку. – Поэтому я провел соответствующие измерения. Должен сказать, что наклон от стены до стены составляет пять сантиметров. Да будет вам известно, миссис Макглинт, в жилищном кодексе – статья четыре, раздел девятнадцать – очень четко сказано об опасностях, которые могут возникнуть из-за усадки фундамента. Ну, конечно, это должно быть проверено инспектором, дом признают негодным для проживания, а ваши постояльцы найдут себе другое место. Впрочем, здание можно спасти, закачав в фундамент бетон. Сие, конечно, влетит в копеечку, но все-таки это лучше, чем нарушать закон, не так ли, миссис Макглинт?

– Закон? – взвизгнула владелица пансиона. – Жилищный кодекс? Сроду не слыхала такой чепухи…

– Вы сами сообщите или мне это сделать? Я знаю, что вы ужасно заняты, устраивая дела всех и каждого, поэтому…

– Да нет уж, мистер О'Лири, не беспокойтесь.

Миссис Макглинт отступила назад, освобождая проход, и Лафайет вошел в мрачный, пропахший капустой коридор.

– Я знаю, вам надо заниматься вашей наукой, поэтому не буду больше задерживать.

Она повернулась и, пыхтя, поплыла по коридору. О'Лири облегченно вздохнул и стал подниматься по лестнице.

За занавеской, на полке в стенном шкафчике, где раньше хранились швабры и который Лафайет приспособил под кладовку, стояла двухфунтовая банка тянучек, бутылка кетчупа, банка консервированного супа и две банки рыбных консервов.

– Вообще-то я не люблю сардины, – признался он себе, разворачивая тянучку. – Жаль, что они не консервируют консомэ о'бер бланк эрмитаж. Придется довольствоваться простым супом из лапши.

О'Лири поставил разогреваться кастрюлю с супом, достал пиво из маленького холодильника и вскрыл его.

Ожидая, пока согреется суп, Лафайет доел конфету, выпил пиво, потом достал тарелку, налил суп и положил две сардинки на крекер. Приступив к трапезе, О'Лири вновь вернулся к книге. Это был толстый пропыленный том в переплете из поблекшей, когда-то темно-синей, кожи. Тисненые золотом буквы на корешке были едва различимы.

Сдув пыль, О'Лири осторожно раскрыл книгу, старый переплет заскрипел. На титульном листе было написано:

«Месмеризм, теория и практика, или Нераскрытые загадки древних народов. Сочинение господина профессора, доктора Ганса Йозефа Шиммеркопфа, Доктора богословия, Доктора философии, Доктора литературы, Магистра гуманитарных наук, Бакалавра естественных наук. Адъюнкт-профессора психологических наук и натуральной философии. Гомеопатический институт в Вене, 1888 год».

О'Лири быстро перелистал страницы из папиросной бумаги, заполненные мелкими буквами.

Похоже, скучная вещь. В конце концов, это единственная в библиотеке книга по гипнотизму, которую он еще не читал. Все равно заняться больше нечем.

Лафайет посмотрел в узкое окно: сгущающийся желтый свет уходящего дня наводил тоску.

Он мог бы выйти и купить газету, даже погулять по кварталу. Мог бы посидеть в элитном гриль-баре и попить холодного пива. Да мало ли чем мог бы заняться молодой, здоровый, в расцвете счастливой юности чертежник, не обремененный деньгами, чтобы убить вечер в таком городе, как Колби Конерз.

Послышался стук костяшками пальцев, и в дверях появился человек с узким лицом, жидкими волосами и щеточкой усов.

– Привет, Лейф. Как дела? – сказал он, входя в комнату и потирая руки. На нем была яркая рубашка. Белые подтяжки поддерживали брюки, низко сидящие на костлявых бедрах.

– Привет, Спендер, – ответил О'Лири без особого энтузиазма.

– Слушай, Лейф, ты не мог бы одолжить мне пятерку до вторника?

– Я сам на мели. К тому же ты мне и так должен пятерку.

– Э… А что это у тебя за книга? – спросил Спендер, бесцеремонно заглядывая в нее. – Как ты только находишь время, чтобы читать всю эту дребедень? Это, наверное, что-то заумное, да? Ты все-таки какой-то странный, все время как будто учишься.

– У этой книги удивительная история, – сказал О'Лири – Станок, на котором она была напечатана, разбили ломом разъяренные крестьяне. Автора схватили и обработали как оборотня по полной программе – серебряная пуля, осиновый кол в сердце. Вот так-то!

– Бр-р! – Спендер от ужаса передернулся. – Ты что, хочешь стать оборотнем?

– Нет, меня больше интересуют вампиры. Ну, это те, которые превращаются в летучих мышей.

– Слушай, Лейф, не шути этим. Я, знаешь, немного суеверен. Зря ты читаешь такие книжки.

О'Лири задумчиво посмотрел на собеседника и продолжал:

– Все, что мне сейчас нужно, это немного попрактиковаться…

– Ну, с тобой все ясно, – сказал Спендер и скрылся за дверью.

О'Лири покончил с трапезой и вытянулся на скомканной постели. Все было как и прежде. Подтеки на потолке со вчерашнего дня не изменились. На плафоне молочного цвета, прикрывающем висящую на перекрученном шнуре лампочку в шестьдесят ватт, было то же количество дохлых мух. Куст олеандра все так же без конца скребся об оконную сетку. Лафайет раскрыл наугад Шиммеркопфа и стал просматривать убористый текст. В разделах по гипнотизму он не нашел ничего для себя нового, а вот места, посвященные самовнушению, показались ему интересными:

«…это состояние может быть легко вызвано адептом-практиком в искусстве месмерического воздействия (названном впоследствии гипнотизмом) посредством тренированной воли вкупе с концентрацией психических энергий. Совершенное владение этим искусством дает мгновенное облегчение не только при бессоннице, ночных испаринах, ослаблении памяти, дурной желчи, куриной груди, слюнотечении, внутреннем разладе и других недомоганиях плоти и духа, но также одаривает истинной сокровищницей неописуемых наслаждений.

Самая простая часть искусства самовнушения заключается в том, что сцены когда-либо испытанного или воображаемого наслаждения, чрезвычайно высоко ценимые некоторыми людьми, погрязшими в нашей ничтожной и монотонной серой обыденности, могут быть легко вызваны, дабы скрасить свободное время и получить удовольствие.

Это явление подобно гипнотическому состоянию полуосознанности, в которое иногда впадает спящий человек, наполовину проснувшись, но продолжая осязать образы, явившиеся ему во сне, и в то же время наслаждаясь осознанием их иллюзорности. В таком состоянии человек обретает способность ощущать структуру и детали воображаемого предмета так же остро, как мы можем чувствовать поверхность реальной книги, при этом человек все время осознает различие между опытом галлюцинации и опытом реальности…»

О'Лири показалось, что в этом что-то есть. Именно это произошло с ним буквально несколько ночей назад. Он почти почувствовал, как его сознание настроилось на какой-то другой канал экзистенции, будто он появился из полусна на каком-то не своем этаже и шагнул из лифта в странный мир, не полностью другой, но несколько перестроенный, и находился в нем до тех пор, пока возврат сознания не откинул его вновь на знакомый уровень к заляпанным обоям и засевшему в памяти запаху брюссельской капусты, которую когда-то давно варили в пансионе. А вот если бы удалось воздействовать на волю…

О'Лири продолжал читать, выискивая конкретные рекомендации. Через три страницы он наткнулся на следующие строки:

«…возьмите яркий предмет, например хорошо отполированный драгоценный камень, который может с успехом послужить серьезно изучающему эти страницы для концентрации сил…»

Лафайет задумался. У него не то что драгоценных камней – простой стекляшки и то не было. Хотя нет – у него есть перстень. Похоже, это то, что надо.

Лафайет попытался снять тяжелую серебряную печатку, украшавшую средний палец левой руки. Но перстень, который он носил не снимая уже много лет, не поддавался – мешал сустав. Впрочем, это совсем необязательно. Можно пристально смотреть на него и не снимая.

Лежа на спине в сумрачной комнате, Лафайет разглядывал обои со старинным цветочным узором – они до того выцвели, что стали почти белыми. Это, пожалуй, подходящее место для начала. Надо просто представить, что над тобой огромный высокий потолок бледно-золотистого цвета…

О'Лири старался сосредоточиться, шепотом подбадривая себя. Профессор утверждает, что это легко – надо только сфокусировать психические энергии и настроить волю.

Лафайет вздохнул и заморгал, блуждая в полумраке взглядом по заляпанному и отнюдь не золотистому потолку. Он встал и пошел к холодильнику за еще одной банкой пива, которое, впрочем, так и не охладилось. Вернувшись, сел на край кровати, которая под его тяжестью заскрипела. Следовало ожидать, что ничего не выйдет. Этот старый профессор Шиммеркопф – просто шарлатан, вот и все. Разве такие восхитительные вещи, описанные стариком в его книге, могли бы остаться незамеченными в течение всех этих лет.

О'Лири лежал, высоко подложив подушки. И все-таки было бы здорово, если бы все это получилось. Он изменил бы тогда облик своего жалкого жилища, внушил бы себе, что комната в два раза больше, чем она есть на самом деле, из окна видны башни на фоне неба, а вдали – горы. Да, и обязательно музыка; ведь у него абсолютная память. Он может воспроизвести любой музыкальный отрывок, даже если слышал его всего один раз.

Нет, все это чепуха. Спал он на провисшей кровати, тянучки и сардины надоели до чертиков. А с другой стороны – надо же что-то есть? Да и комната, какой бы убогой она ни была, укрывает от дождя и снега, а в холодную погоду можно включить радиатор, который хоть и издает какие-то булькающие и свистящие звуки, но тем не менее делает температуру в комнате вполне терпимой. Мебель тоже не ахти какая, но его устраивает. Кровать есть, есть стол, сколоченный из ящиков из-под апельсинов и выкрашенный белой краской, кухонный шкафчик, овальный тряпичный коврик, который ему отдала мисс Флиндерс из библиотеки. Ах да, есть еще высокий закрытый шкаф в углу. Лафайет еще ни разу не пробовал его открыть. Этот шкаф уже стоял тут, когда О'Лири переехал в пансион. Странно, но он только сейчас подумал об этом. А вот теперь он мог бы открыть его! О'Лири точно знал, что с этим шкафом связано что-то замечательное, но вот что именно – никак не мог вспомнить.

Лафайет стоял перед шкафом, разглядывая темную дверцу. Сквозь потрескавшийся лак слабо проглядывало дерево благородных тонов. Замочная скважина была отделана медью. Вокруг нее виднелись царапины.

– Так, а где же ключ? Постой, постой… – О'Лири пересек комнату и вошел в тускло освещенную кладовку. Он вытащил большой ящик, встал на него и, открыв люк в потолке, выбрался на чердак. Сквозь запыленное окно с трудом проникали лучи заходящего солнца, освещавшие старый коврик на полу и торчавшие изо всех углов окованные медью сундуки. Лафайет попробовал приподнять крышки – все сундуки были закрыты. Он вспомнил, что пришел сюда за ключами, и вскоре нашел их за дверью, на гвозде. О'Лири снял ключи и направился к люку. А собственно, почему бы не воспользоваться лестницей? Ориентируясь по слабо видневшимся белым перилам, Лафайет спустился вниз и прошел по коридору до своей комнаты. Створчатые окна, доходившие до пола, были открыты. Свежий ветерок вздымал белые шторы, тускло просвечивающие на солнце. За ними открывался вид на широкую лужайку, благородные деревья и куда-то ведущую дорожку.

Нет, он все-таки должен отпереть этот шкаф и посмотреть, что там внутри. Лафайет выбрал ключ – большой, медный – и попробовал вставить его в замочную скважину. Слишком велик. Взял другой – тоже большой. Оставался еще один – длинный тонкий ключ из чугуна. Увы, и этот тоже не подошел. Вдруг за этим последним ключом О'Лири обнаружил еще несколько штук, которые вначале не заметил. Он начал по очереди пробовать их – ни один не подходил. Он снова внимательно посмотрел на замочную скважину – темное дерево вокруг нее было покрыто следами неудавшихся попыток.

Он непременно должен открыть этот шкаф! Внутри, разложенные по полкам, его ожидают сокровища, диковинные вещи. Лафайет взял последний ключ, и тот… свободно вошел в скважину. Осторожно повернув его, он услышал слабый щелчок.

Сердце бешено колотилось, разрывая наступившую тишину. Дверца шкафа, слабо мерцая, стала постепенно исчезать. Наконец осталась одна замочная скважина. Он пытался удержать хоть это…

– Мистер О'Лири, сию же минуту откройте дверь! – Голос миссис Макглинт, словно топор, разрубил видение. Лафайет выпрямился; в голове гудело. Он все еще пытался удержать то, что почти ухватил, а теперь потерял уже навсегда.

В дверь так колотили, что она была готова соскочить с петель.

– Немедленно откройте, слышите?

До Лафайета доносились голоса и топот жильцов из соседних номеров. Он дотянулся до шнурка выключателя, зажег верхний свет, подошел к двери и резко ее распахнул.

Перед ним, дрожа жаждой мести, возвышалась громада миссис Макглинт.

– Я слышала голоса и должна знать, с кем вы шептались в темноте, – завизжала она. – Я слышала, как заскрипела кровать, а потом все стихло.

Выпалив это, миссис Макглинт просунула голову в дверь и, оттесняя Лафайета, стала рыскать глазами по комнате.

– Ну, ладно, куда вы ее спрятали?

Лафайет увидел в коридоре Спендера из соседнего номера и миссис Поттс в халате и бигудях. Все сгорали от нетерпения, пытаясь обнаружить хотя бы малейший признак источника переполоха.

– Кого спрятал? – О'Лири ойкнул, когда хозяйка мимоходом задела его своим могучим локтем по ребрам.

Окончательно оттеснив его животом, миссис Макглинт подскочила к кровати на тонких ножках, нагнулась, кого-то выглядывая там, потом резким движением рванула занавеску, отгораживающую кровать.

Бросив укоризненный взгляд на О'Лири, миссис Макглинт поспешила к окну и стала нащупывать крючок, державший оконную сетку.

– Он ее выпустил через окно! – сказала она, тяжело дыша и резко поворачиваясь лицом к Лафайету. – А сам, раз – встал и пошел, как ни в чем не бывало.

– Кого вы тут ищете? Сетку эту уже сто лет не открывали…

– Вы прекрасно знаете, молодой человек, что я сдаю комнаты и на ночь, и на год…

– Ну, Лейф, так ты, оказывается, сюда баб водишь? – перебил хозяйку Спендер, протискиваясь в комнату.

– Баб? – Лафайет усмехнулся. – Нет тут никаких женщин, да и вообще никого нет.

– Ладно! – Миссис Макглинт еще раз окинула взглядом комнату. Лицо ее подергивалось от возбуждения. – Любой на моем месте подумал бы то же самое, – объявила она, решительно тряхнув всеми своими подбородками, – и никто меня не осудит за это!

Первой удалилась, шмыгая носом, миссис Поттс. Спендер заржал и медленно последовал за ней. Проходя мимо О'Лири, миссис Макглинт даже не взглянула на него.

– В приличном доме, – ворчала она, – сидит в темноте, разговаривает сам с собой, один…

Лафайет закрыл дверь. Он чувствовал себя опустошенным и обманутым. Ведь он был так близок к тому, чтобы открыть дверцу шкафа и увидеть, что там внутри, – все обещало нечто необыкновенное.

О'Лири с сожалением посмотрел на пустое место рядом с дверью, где ему пригрезился таинственный шкаф. Лафайету помешали воплотить до конца профессорские рекомендации по самовнушению, но он все, еще ощущал в себе огромную силу, способную вызвать видение.

«Ну, если миссис Макглинт снова не ворвется в самый неподходящий момент… А эти сундуки наверху!» – вспомнил О'Лири с неожиданным волнением. Он даже вскочил, но тут же снова сел. Слабая улыбка пробежала по его лицу.

Господи, ведь это ему тоже привиделось! Наверху, кроме жалкой каморки старика Дендера, ничего нет. Но ведь все выглядело таким реальным! Это были такие же осязаемые вещи, как и те, что окружают тебя, когда ты бодрствуешь, а может быть, даже более реальные. Но это был всего лишь мираж – элементарное стремление уйти от обыденности, выйти через люк в другой мир. К сожалению, это совсем не просто. А шкаф – просто символ, как и закрытая дверь. Они олицетворяют собой все те неизведанные ощущения жизни, которых ему никогда не удавалось достичь. И вся эта возня с ключами

– отражение жизненных разочарований.

И все же этот иной мир – тусклый чердак, забитый реликвиями, закрытый шкаф – таил в себе обещание чего-то сказочного и неизведанного, возможного только в волшебном мире, напоенном ароматом приключений. Но этот удивительный мир никак не давался. А реальная жизнь – это нечто совсем другое: это – встать рано утром, весь день вкалывать, вечером подрабатывать, а потом спать. Вот этим, последним, сейчас и надо бы заняться.

Лафайет лежал без сна. Из-под двери пробивалась узкая полоска света. Слышались слабые ночные шорохи. Уже, должно быть, далеко за полночь. На сон оставалось часов шесть, а там, чуть забрезжит серый рассвет, надо вставать и бежать в литейный цех. Надо заснуть. Хватит попусту тратить время на видения.

О'Лири открыл глаза. На расстоянии одного-двух ярдов он увидел стену – теплую, отливающую красным светом в лучах яркого солнца. О'Лири ясно различал потускневшие, местами потрескавшиеся кирпичи, крошащийся пористый раствор в швах. Часть кирпичей поросла мхом. У подножья стены весело зеленела травка, усеянная какими-то желтыми цветочками размером с нашу незабудку. На лепесток одного из них село маленькое серое насекомое. Оно поводило усиками и заспешило прочь по какому-то важному делу. О'Лири никогда не видел такого жучка, да и таких цветов раньше видеть не приходилось, впрочем, как и такой стены… Куда он попал? Лафайет пытался восстановить в памяти все, что с ним произошло. Так… Сначала он разговаривал с миссис Макглинт, потом читал книгу… Помнил, как в комнату ворвалась хозяйка, потом он лег спать, долго не мог заснуть… Но как же он попал сюда? Да и, собственно, куда – сюда?

Неожиданно О'Лири понял, что с ним произошло: он спал – или наполовину спал, а стена и кирпичи с узором мха – великолепный пример гипнотической иллюзии!

Усилием воли Лафайет отбросил посторонние мысли. Волнение переполняло его. Главное – это сконцентрироваться, – так говорил профессор. Сконцентрировать психические энергии.

Кирпичи становились все зримее и весомее. Лафайет стряхнул блуждающий дымок отвлекающей мысли, устремляя все свое внимание на образ стены, пытаясь удержать его, достроить и поверить в него.

Он знал, что бывают живые сны, и, когда они снятся, все кажется реальным. Но этот сон – само совершенство. Лафайет попробовал раздвинуть границы картины. Увидел дорожку из каменных плит, отделявшую его от стены. Плоские камни серо-коричневого цвета местами расслаивались, и их поверхность была усыпана мелкими чешуйками. Камни глубоко вросли в землю, и между ними пробивалась зеленая травка. О'Лири проследил взглядом дорожку, вьющуюся вдоль стены и уходящую в тень гигантских деревьев. Поразительно, как четко мозг формирует детали. Деревья были без единой погрешности – каждая ветвь, веточка и листик, шероховатость коры – все было как в жизни. Если бы у него под рукой был холст, он мог бы нарисовать это…

А что, если вместо того, чтобы позволять подсознанию поставлять детали, самому их создавать? Например, поместить между деревьями кусты роз. Он сосредоточился, стараясь представить цветы.

Вначале картина не менялась. Затем она начала расплываться, словно вода по промокательной бумаге. Деревья подернулись туманом, превращаясь в сплошную неясную массу. Казалось, туман обволакивает все пространство между ним и едва различимой стеной. В смятении Лафайет пытался ухватиться за ускользающий мираж, напрягая все силы, чтобы сохранить видение. Он снова переключился на кирпичную стену перед собой, которая все уменьшалась, и вот уже остался маленький кусочек кладки не более ярда в диаметре – тонкий и неубедительный. На нем он и сконцентрировал свои силы. Лафайет боролся, шаг за шагом восстанавливая целостность стены. Видимо, эти гипнотические видения очень хрупкие и не выдерживают никакой манипуляции с ними.

Теперь вся стена снова была перед ним. Только, странно, – цветы куда-то исчезли. На их месте появился мощенный булыжником тротуар. В стене образовался проем, заколоченный покоробленными некрашеными досками. Побеленная штукатурка над проемом также была заколочена крест-накрест досками, доходящими до неровной линии карниза, четко вырисовывающейся на фоне вечернего неба. Небо же было залито каким-то неестественным синим светом, сквозь который тускло мерцал молодой месяц.

«Ну что ж, вполне реалистическая картинка, – подумал Лафайет, – правда, несколько мрачноватая. Надо бы чем-то ее оживить. Например, уютной аптекой с веселыми, залитыми неоновым светом окнами и душевной рекламой какого-нибудь потрясающего слабительного. Или чем-нибудь еще, что может внести нотку оживления».

Но теперь он не будет переделывать картину – хватит с него и предыдущей попытки. Он оставит все так, как есть, и будет смотреть, что из этого получится. Лафайет осторожно раздвинул границы видимого. Узкая улочка терялась в темноте, зажатая высокими, нависающими домами. Он отметил отблеск мокрого булыжника, лужу с маслянистыми разводами на поверхности, разбросанный мусор. Оказывается, его подсознанию явно не хватает инстинкта аккуратности. Внезапно что-то резко изменилось. Появилось ощущение разрыва

– как будто кто-то плохо склеил концы кинопленки. О'Лири огляделся вокруг, стараясь обнаружить причину этого сбоя, но ничего не увидел. И все-таки он чувствовал, что произошли какие-то неуловимые изменения, явных признаков не было видно, но картина стала более убедительной.

Он стряхнул легкое ощущение беспокойства. Видение набирало силу, и, пока оно не исчезло, надо насладиться им сполна.

Лафайет видел дом через дорогу – зажатую со всех сторон наполовину деревянную постройку, как и тот, перед которым он стоял. Два окна на первом этаже были сделаны из бутылочных донышек, вставленных в свинцовые полоски. Освещенные изнутри, они переливались янтарным, зеленым и золотым светом. Рядом была низкая широкая дверь на массивных петлях, обитая железом. Над ней на железном стержне в стене висела деревянная вывеска, на которой был грубо нарисован корабль викингов и двуручная секира. Лафайет улыбнулся – для вывески таверны его подсознание воспользовалось рисунком на печатке: секира и дракон. Похоже, что все в этой сцене возвращает его к тому, что он уже видел когда-то или слышал, а может быть, об этом когда-то читал. Вне всякого сомнения, картина была просто потрясающая.

Но что же все-таки изменилось? А, вот что, – запахи. Лафайет принюхался

– пахнуло плесенью, пролитым вином и отбросами. Его окутал густой, насыщенный дух с примесью запаха лошадиного пота.

А как со звуками? О'Лири показалось, что где-то трубили в рог, слышался шум двигателя, скорее всего мотороллера: по такой узкой улочке вряд ли проедет что-нибудь большее.

Откуда-то издалека доносились обрывки громких разговоров и, судя по запаху, стук крышек мусорных баков. На самом деле было тихо. Кроме… – тут Лафайет приставил ладонь к уху… Послышался удаляющийся цокот копыт по булыжной мостовой. Где-то звонил колокол – девять раз. Хлопнула дверь. О'Лири услышал негромкое посвистывание и звук тяжелых шагов. «Люди!» – с удивлением подумал Лафайет. А почему бы и нет? Их так же легко вообразить, как и все остальное. Вот было бы интересно встретиться с созданными им самим людьми лицом к липу, вовлечь их в разговор, при этом могут обнаружиться всевозможные скрытые черты его личности. Интересно, они будут думать о себе, что реально существуют? Вспомнят ли они свое прошлое?

Неожиданно О'Лири почувствовал, что стоит голыми ногами на холодных булыжниках мостовой. Он взглянул на себя – кроме лиловой в желтую крапинку пижамы, на нем ничего не было. Не самый подходящий наряд для встречи. Можно было бы надеть что-нибудь более уместное для городской улицы. О'Лири закрыл глаза, представляя отличное темно-синее полу-пальто с рукавом реглан, традиционный темно-серый костюм строгого покроя, шляпу – для особого шика, ну и, конечно, трость с серебряным набалдашником – последний штрих к портрету человека, собравшегося на прогулку по городу…

Внизу что-то звякнуло. О'Лири оглядел себя. На нем было бордовое бархатное одеяние, замшевые коричневые бриджи, на ногах – доходящие до бедер высокие ботфорты из мягкой глянцевой кожи. Из-за пояса торчала пара пистолетов, украшенных драгоценными камнями. На боку – какая-то вычурной формы шпага с видавшим виды эфесом. Самое удивительное было то, что Лафайет схватился за эфес и наполовину обнажил шпагу. На свету, падавшем из окон напротив, сверкнула сталь клинка.

Ба! Это не совсем то, что Лафайет заказывал, да и вид у него был, словно он собрался на бал-маскарад. Похоже, ему предстоит еще не раз удивиться, постигая искусство самовнушения.

Из темной улицы справа от О'Лири послышался пронзительный испуганный крик, потом поток ругательств. Словно из-под земли перед ним возник босой человек в поношенном белом трико с отвисшим задом. Он вздрогнул, увидев Лафайета, повернулся и помчался в противоположном направлении. О'Лири в изумлении открыл рот. Человек! Несколько странноватый, но все же…

Снова послышались шаги – появился мальчик в деревянных башмаках и кожаном фартуке. На голове у него была шерстяная шапка. Штаны на коленях были изодраны в клочья. Он нес корзину, из которой свешивалась шея ощипанного гуся. Мальчик насвистывал рэгтайм Александра.

Паренек быстро прошел мимо О'Лири, даже не взглянув на него. Звуки его шагов и свист стали удаляться. О'Лири усмехнулся. Похоже, он сварганил какую-то средневековую сценку. Единственным анахронизмом оказалась популярная мелодия. Что ж, это даже как-то успокаивает – оказывается, и его подсознание время от времени допускает ляпы.

Из окон таверны все громче доносились пение и стук глиняной посуды, тянуло запахами: древесного дыма, восковых свечей, пива и жареной дичи. Он ужасно проголодался – под ложечкой сосало. Тянучек и сардин было явно недостаточно.

Теперь послышался какой-то другой звук, сопровождаемый грохотом, как если бы по усыпанному галькой берегу медленно перекатывался валун. Звякнул колокольчик. В поле зрения въехало что-то темное. Подвешенные на передней части фонари отбрасывали длинные бегущие вдоль улицы тени. Из высокой трубы валил дым. Сбоку, где находился массивный поршень громоздкой машины, клубами вырывался пар. Она проехала мимо, глухо стуча по неровным булыжникам своими деревянными колесами, окованными железом. Лафайет успел разглядеть человека с красным лицом, в треуголке, который восседал высоко над котлом, сплошь усеянным заклепками. Паровая машина прогромыхала мимо, мигнув напоследок красным фонарем, болтающимся на задней дверца О'Лири покачал головой – это уже, пожалуй, не из исторической книги. Усмехнувшись, он подтянул ремень.

Дверь таверны «Секира и Дракон» широко распахнулась, выбросив сноп света на булыжную мостовую. В дверях, шатаясь, показался толстяк. Он махнул рукой и неверной походкой заковылял по узкой улочке, издавая бессвязные звуки.

На Лафайета пахнуло теплом, и перед тем, как захлопнулась дверь, он успел увидеть низкие потолки, мерцающий огонь, начищенную до блеска латунную и медную посуду. До него донеслись громкие голоса и глухой стук пивных кружек, когда их с шумом ставили на дощатые столы.

Он продрог и проголодался. А там, внутри, было сытно и тепло, не говоря уже о пиве.

В четыре шага Лафайет пересек улицу. На мгновение остановился, надвинул на лоб французскую треуголку, расправил сбившееся у подбородка кружево, затем решительно толкнул дверь и шагнул в подернутое дымкой нутро таверны «Секира и Дракон».