Текст книги "Сговор остолопов"

Автор книги: Джон Кеннеди Тул

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 28 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

– Я сказала, что ты сядешь на транвай вместе с ранними пташками, – завопила миссис Райлли.

– Звучит уместно.

– А когда вернешься домой, у тебя уже будет работа.

– Фортуна, очевидно, решилась на еще один поворот вниз.

– Чо?

– Ничего.

* * *

Миссис Леви лежала навзничь на моторизованной гимнастической доске, и несколько секций нежно прощупывали ее пышное тело, подтыкая и меся ее мягкую белую плоть, словно любвеобильный булочник. Сцепя под столом руки, она крепко держалась за доску.

– Ох, – тихонько и счастливо стонала она, покусываю ту секцию, что располагалась прямо под носом.

– Выключи эту штуку, – откуда-то из-за нее раздался голос супруга.

– Что? – Миссис Леви подняла голову и мечтательно огляделась. – Что ты здесь делаешь? Я думала, ты задержишься в городе на скачки.

– Я передумал, если ты не возражаешь.

– Конечно же, не возражаю. Делай, что хочешь. Я тебе не указчик. Развлекайся. Какое мне дело?

– Прости меня. Я не хотел отрывать тебя от доски.

– Давай оставим доску в покое, если ты не возражаешь.

– Ох, мне жаль, что ее оскорбил.

– Ты только не впутывай сюда доску. Больше я ничего не говорила. Я просто пытаюсь быть воспитанной. Не я тут все споры начинаю.

– Включи же опять свою проклятую дрянь и заткнись. Я собираюсь принять душ.

– Вот видишь? Ты очень возбуждаешься из-за пустяков. Не вымещай на мне все свои чувства вины.

– Какие еще чувства вины? Что я сделал?

– Ты знаешь, в чем тут дело, Гас. Ты знаешь, как вышвырнул всю свою жизнь на помойку. Все предприятие псу под хвост. Возможность охватить всю страну. Пот и кровь твоего отца достались тебе на блюдечке с голубой каемкой.

– Ф-фу.

– Растущий концерн разваливается.

– Слушай, у меня и так голова раскалывается от того, что я пытался спасти сегодня этот бизнес. Именно поэтому я и не поехал на скачки.

Проборовшись с отцом почти тридцать пять лет, мистер Леви решил, что остаток жизни он проведет необеспокоенным. Но беспокоила его каждый день, проведенный в «Приюте Леви», его же собственная супруга – исключительно тем, что терпеть не могла, когда он не хотел беспокоиться по поводу «Штанов Леви». А не приближаясь к «Штанам Леви» вообще, он беспокоился еще сильнее – о самой компании, поскольку там постоянно что-то шло наперекосяк. Конечно, было бы намного проще и спокойнее, если бы он на самом деле управлял «Штанами Леви» – приходил бы директорствовать на восемь часов в день. Да только от одного имени «Штанов Леви» у него начиналась изжога. Имя было связано с папочкой навеки.

– Что ты там делал, Гас? Подписал пару писем?

– Я кое-кого уволил.

– Правда что ли? Подумаешь. Кого? Какого-нибудь кочегара?

– Помнишь, я рассказывал тебе про жирного чудика – которого принял на работу этот осел Гонзалес?

– О. Этого. – Миссис Леви перекатилась по гимнастической доске.

– Видела бы ты, во что он превратил это место. С потолка серпантин болтается. В конторе кнопками здоровенное распятие присобачил. Только захожу я сегодня, он ко мне бросается и начинает жаловаться, что кто-то из цеховых сшиб на пол его горшки с бобами.

– Горшки с бобами? Он что – решил, что «Штаны Леви» – овощеводческое хозяйство?

– Кто ж знает, что творится в его башке? Теперь он хочет, чтобы я уволил того, кто сшиб его растения, и того второго парня, который изрезал его табличку, как он говорит. Он говорит, что фабричные – банда хулиганья и совершенно его не уважают. Что они к нему лапы тянут. И вот я иду на фабрику искать Палермо, которого, разумеется, на месте нет, – и что же я нахожу? У всех этих рабочих по всему цеху валяются кирпичи и цепи. Они все весьма эмоционально взбудоражены и рассказывают мне, что этот парень Райлли, тот самый жирный неряха, заставил их притащить всю эту дрянь, чтобы напасть на контору и побить Гонзалеса.

– Что?

– Он рассказывал, что им недоплачивают и перегружают работой.

– Мне кажется, он прав, – произнесла миссис Леви. – Не далее как вчера Сьюзан и Сандра написали что-то об этом в своем письме. Их подружки в колледже сказали им, судя по тому, что те рассказывали о своем отце: похоже, он – плантатор, пользующийся рабским трудом. Девочки были очень взволнованы. Я собиралась тебе рассказать, но у меня было столько хлопот в этим новым модельером причесок, что совершенно выскочило из головы. Они хотят, чтобы ты повысил этим бедным людям зарплату, или они больше не вернутся домой.

– За кого эта парочка себя принимает?

– Они принимают себя за твоих дочерей, если ты не помнишь. Им хочется тебя только уважать. Они говорят, что ты должен улучшить условия в «Штанах Леви», если хочешь увидеть их снова.

– Чего это ради их так заинтересовали цветные ни с того ни с сего? Молодые люди уже выдохлись?

– Ну вот, ты опять на девочек нападаешь. Видишь, что я имею в виду? Именно поэтому я тебя тоже больше не могу уважать. Если б одна из твоих дочерей была лошадью, а другая – бейсболистом, ты бы ради них из кожи вон лез.

– Если б одна была лошадью, а другая бейсболистом, нам же было бы лучше, поверь мне. Они могли бы приносить прибыль.

– Прости меня, – сказала миссис Леви, щелчком снова запуская доску, – но я больше не могу этого слушать. Я и так слишком разочарована. Едва ли я смогу заставить себя написать девочкам об этом.

Мистер Леви видел письма своей супруги девочкам: нервные, иррациональные редакционные статьи для промывки мозгов, которые и Патрика Генри [Патрик Генри (1736-1799) – оратор и один из вождей Американской Революции.] выставили бы тори, – после них девочки на каникулах приезжали домой, щетинясь от ненависти к отцу за те тысячи несправедливостей, которые он совершал по отношению к матери. С ним в роли ку-клукс-клановца, сжигающего на костре молодого борца за правду, миссис Леви действительно могла сочинить пламенную листовку. Материал в ее руках был неимоверно хорош.

– Да этот парень – настоящий психопат, – возразил мистер Леви.

– Для тебя и характер – психоз. Цельность натуры – комплекс. Я все это уже слышала.

– Послушай, но, может быть, я бы его и не уволил, если б один из фабричных не сказал мне, что он слышал, его разыскивает полиция. Это все и решило – причем быстро. У меня и так хлопот с компанией предостаточно – и без того, чтобы в ней работал чудик на карандаше у полиции.

– Прекрати, а? Это слишком типично. Для таких, как ты, общественные борцы и идеалисты – всегда битники и преступники. Так ты от них защищаешься. Но спасибо, что сказал мне. Это добавит письму реализма.

– Я всю свою жизнь никогда никого не увольнял, – сказал мистер Леви. – Но я не могу держать у себя человека, которого разыскивает полиция. Это на нас может аукнуться.

– Я тебя умоляю. – Миссис Леви предостерегающе махнула со своей доски. – Этот юный идеалист, должно быть, в настоящий момент где-то сбился с пути. Это разобьет девочкам сердце точно так же, как разбило мне. Я – женщина большого характера, цельности и утонченности. Ты этого никогда не ценил. Меня принижает связь с тобой. Ты все вокруг делаешь такой дешевкой, включая меня. Я очень заскорузла.

– Так я и тебя, значит, погубил, а?

– Я некогда была очень теплой и любящей девушкой с большими надеждами. Девочки это знали. Я думала, ты прославишь «Штаны Леви» на всю страну. – Голова миссис Леви подскакивала вверх и вниз, вверх и вниз. – Посмотри – сейчас это всего лишь убогая компания с несколькими торговыми точками. Твои дочери разочарованы. Я разочарована. Тот молодой человек, которого ты уволил, разочарован.

– Тебе хочется, чтобы я покончил с собой?

– Ты сам свои решения принимаешь. И всегда принимал. Я существовала лишь для твоего удовольствия. Я – просто еще одна старая спортивная машина. Пользуйся мной, когда пожелаешь. Мне все равно.

– Ох, заткнись. Никто больше не хочет тобой ни для чего пользоваться.

– Вот видишь? Ты вечно нападаешь. Сплошная неуверенность, комплексы вины, враждебность. Если б ты гордился собой и тем, как ты относишься к другим, ты был бы приятен. Вот взять мисс Трикси – еще один пример. Посмотри, что ты сделал с нею.

– Я никогда ничего с этой женщиной не делал.

– В этом-то все и дело. Она одинока, испугана.

– Да она почти что мертва.

– С тех пор, как уехали Сьюзан и Сандра, я сама ощущаю комплекс вины. Что я делаю? В чем мой проект? Я – женщина интересов, идеалов. – Миссис Леви вздохнула. – Я чувствую себя такой бесполезной. Ты заточил меня в клетку с сотнями материальных предметов, не удовлетворяющих подлинную меня. – Ее подскакивающие глаза холодно взглянули на супруга. – Привези мне мисс Трикси, и я не стану писать это письмо.

– Что? Я не желаю видеть здесь этот сенильный мешок. А что стало с твоим клубом бриджа? Последний раз, когда ты не стала писать письмо, ты получила новое платье. На этом и смирись. Я куплю тебе вечерний костюм.

– Того, что я поддерживала в этой женщине активность, мало. Ей нужна личная помощь.

– Ты уже сделала ее подопытной свинкой в том заочном курсе, который прошла. Оставь ее в покое, а? Пусть Гонзалес отправит ее на пенсию.

– Сделай так и ты ее убьешь. Тогда она по-настоящему почувствует себя нежеланной. Ты обагришь свои руки в крови.

– Ох, мамочка.

– Когда я думаю о моей мамочке. На пляже в Сан-Хуане, каждую зиму. Загар, бикини. Танцует, купается, хохочет. Поклонники.

– Да у нее же сердечный приступ всякий раз, как ее волна наземь сбивает. Все, что она не проиграет в казино, она тратит на домашнего врача в карибском «Хилтоне».

– Ты не любишь мою мамочку, потому что она тебя раскусила. Она была права. Мне следовало выйти замуж за врача, за кого-нибудь с идеалами. – Миссис Леви печально потряслась на доске. – На самом деле, мне это уже безразлично. Страдание лишь укрепило меня.

– А как бы ты страдала, если бы кто-нибудь повыдергивал провода из этой проклятой гимнастической доски?

– Я тебе уже сказала, – рассердилась миссис Леви. – Не впутывай сюда доску. Твоя враждебность берет верх. Прими мой совет, Гас. Сходи к этому аналитику в корпус Медицинских Искусств – к тому, который помог Ленни вытащить его ювелирный магазин из банкротства. Он излечил Ленни от этого комплекса, который у него завелся: торговать только четками. Ленни теперь клянется именем этого врача. Теперь у него – что-то вроде эксклюзивного соглашения с кучкой монахинь, которые разносят четки примерно в сорок католических школ по всему городу. Деньги потекли рекой. Ленни счастлив. Сестры счастливы. Детишки счастливы.

– Великолепно.

– Ленни завел себе прекрасную линию статуэток и религиозных аксессуаров.

– Готов спорить, что он счастлив.

– Он и счастлив. Ты мог бы стать таким же. Сходи к этому доктору, пока не поздно, Гас. Ради девочек тебе следует помочь. А мне все равно.

– Это я знаю.

– Ты очень запутался в себе. Сандра лично – гораздо счастливее, потому что ее психоанализировали. Ей в колледже какой-то врач помог выпутаться.

– Я в этом не сомневался.

– У Сандры может случиться регресс, если она услышит, как ты поступил с этим юным активистом. Я знаю, что, в конце концов, девочки совсем на тебя ополчатся. В них есть человеческое тепло и сострадание – как было и со мною, пока меня не довели до звероподобного состояния.

– Довели?

– Я тебя умоляю. Ни слова сарказма больше. – Предупредительный жест аквамариновыми ногтями с подскакивающeй и колеблющейся доски. – Мне – мисс Трикси, или девочкам – письмо?

– Получишь свою мисс Трикси, – наконец, решился мистер Леви. – Попробуй тряхнуть ее на этой доске и, может быть, сломаешь ей бедро.

– Не впутывай сюда доску!

СЕМЬ

Корпорация «Райские Киоскеры» располагалась в том помещении, где раньше была автомастерская, – в темном цоколе в остальном пустовавшего торгового здания на улице Пойдрас. Из гаражных ворот, обычно открытых, прохожему в ноздри бил едкий запах кипящих «горячих собак», горчицы, а также – цемента, за много лет пропитавшегося автомобильной смазкой и машинными маслами, капавшими и сливавшимися из «хармонов» и «хапмобилей» [Модель автомобиль детройтской компании «Хапп Мотор», появившаяся на американском рынке в 1908 году.]. Могущественная вонь корпорации «Райские Киоскеры» иногда побуждала ошеломленного и озадаченного гуляку заглянуть сквозь раскрытые ворота во тьму гаража. Внутри взор его падал на целый флот крупных жестяных сосисок, укрепленных на велосипедных колесах. Едва ли такая коллекция автотранспорта выглядела импозантно. Несколько мобильных «горячих собак» несли на себе глубокие вмятины. Полностью изжеванный франкфуртер валялся на боку, одно колесо горизонтально воздето – фатальная жертва дорожной аварии.

Среди полуденных пешеходов, спешивших мимо корпорации «Райские Киоскеры», медленно ковыляла одна солидная фигура. Это был Игнациус. Остановившись перед узким гаражом, он с превеликим чувственным удовольствием втянул в себя испарения Рая, а выпиравшая из его ноздрей щетина анализировала, каталогизировала, категоризировала и классифицировала отчетливые запахи «горячих собак», горчицы и смазки. Вдохнув поглубже, он задался вопросом, не ощущает ли он, к тому же, еще и более нежного запаха – хрупкого аромата булочек для сосисок. Он взглянул на белые перчатки стрелок своих часов с Микки-Маусом и заметил, что пообедал он всего лишь час назад. И все же интригующие ароматы вызывали у него активное слюноотделение.

Он шагнул в гараж и огляделся. В углу старик варил «горячие собаки» в большом коммунальном котле, чьи габариты покрывали газовую плитку, на которой он покоился.

– Прошу прощения, сэр, – окликнул его Игнациус. – Не торгуете ли вы здесь в розницу?

Слезящиеся старческие глазки обратились в сторону крупного посетителя.

– Вам чего?

– Мне бы хотелось купить одну из ваших сосисок. Пахнут они довольно аппетитно. Я просто хотел узнать, нельзя ли у вас купить всего одну.

– Можно.

– Нельзя ли мне выбрать самому? – спросил Игнациус, заглядывая через край в котел. В кипящей воде франкфуртеры бились и шипели, точно искусственно окрашенные и увеличенные кошачьи двуустки. Легкие Игнациуса наполнились пикантным кисловатым благоуханием. – Я сделаю вид, что я – в приличном ресторане, а это – бассейн с омарами.

– Нате вам вот эту вилку. – Старик протянул Игнациусу гнутое изъеденное подобие копья. – Постарайтесь не макать руки в воду. Она как кислота. Смотрите, что с вилкой стало.

– Ого, – сообщил Игнациус старику, откусив от сосиски. – Они довольно крепки. Из каких ингредиентов они состоят?

– Резина, овсянка, требуха. Кто ж его знает? Я сам к ним ни за что бы не притронулся.

– Они любопытным образом привлекательны, – произнес Игнациус, прочищая горло. – Когда я стоял снаружи, то сразу понял, что мои тактильные вибриссы в ноздрях ощутили нечто уникальное.

Игнациус жевал с самозабвенным варварством, изучая тем временем шрам на стариковском носу и прислушиваясь к его насвистыванию.

– Не напев ли Скарлатти [Скорее всего, имеется в виду Джузеппе Доменико Скарлатти (1685-1757), итальянский композитор и виртуозный клавесинист, сын Алессандро Скарлатти (1660-1725), повлиявшего на развитие всей современной оперы.] улавливаю я? – наконец, осведомился он.

– Мне казалось, я свистел «Индюшку в соломе» [Популярная песенка, опубликованная анонимно в 1834 году. На ее авторство претендовали Боб Фаррелл и Джордж Вашингтон Диксон.].

– Я надеялся, что вы окажетесь знакомы с работами Скарлатти. После него музыкантов уже не было, – заметил Игнациус и возобновил яростный штурм длинной «горячей собаки». – С вашей очевидной склонностью к музыке вы должны прикладывать себя к чему-либо достойному.

Пока Игнациус жевал, старик вернулся к своим немузыкальным посвистам. Затем Игнациус произнес:

– Я подозреваю, что вы воображаете «Индюшку в соломе» ценным вкладом в Американу. Так вот – она не он. Это неблагозвучная гнусность.

– Какая разница?

– Великая разница, сэр! – завопил Игнациус. – Преклонение перед такими вещами, как «Индюшка в соломе» – самый корень нашей текущей дилеммы.

– Ты откуда такой взялся, к чертовой матери? Тебе чего надо?

– Каково ваше мнение об обществе, и без того считающем «Индюшку в соломе» одним из столпов своей культуры?

– Это кто так считает?

– Все! Особенно народные фолксингеры и учительницы третьего класса. Чумазые старшеклассники и приготовишки постоянно завывают ее, точно чародеи. – Игнациус рыгнул. – Я убежден в том, что съем еще один из этих пряных деликатесов.

После четвертой сосиски Игнациус провел своим величественным розовым языком по губам и нижней кромке усов и сказал старику:

– Я не могу в последнее время припомнить, чтобы был настолько тотально удовлетворен. Удача улыбнулась мне в том, что я обнаружил это место. Передо мною сейчас расстилается день, чреватый Бог знает какими ужасами. Я в данный момент пребываю безработным и пустился на поиски найма. Вместе с тем, целью мне с таким же успехом мог бы полагаться и Святой Грааль. Я ракетой мечусь по деловому району вот уже неделю. Очевидно, что мне недостает какого-либо особого извращения, искомого нанимателями сегодняшнего дня.

– Непруха, значит, а?

– Ну, по ходу всей недели я ответил лишь на два рекламных объявления. Бывают дни, когда нервы мои совершенно расстраиваются к тому времени, как я достигаю Канальной улицы. Такие дни, как я считаю, не проходят впустую, если мне удается собрать достаточно присутствия духа для того, чтобы забрести в кинематографический театр. В действительности, я просмотрел весь репертуар кинолент, идущих сейчас в центре города, а поскольку все они достаточно оскорбительны для того, чтобы держаться в прокате бессрочно, следующая неделя выглядит в особенности безрадостно.

Старик взглянул на Игнациуса, затем – на массивный котел, газовую плиту и мятые тележки:

– Я могу нанять тебя прям сейчас.

– Благодарю вас, – снисходительно произнес Игнациус. – Тем не менее, здесь работать я бы не смог. Этот гараж до чрезвычайности промозгл, а я подвержен респираторным заболеваниям среди целого спектра остальных.

– Тебе и не придется работать тут, сынок. Я имел в виду – киоскером.

– Что? – взревел Игнациус. – Под дождем и на снегу – целый день?

– Тут не ходит снег.

– Ходит в редких случаях. И, вероятно, снова пойдет, стоит мне только выкатить на улицу одну из этих тележек. Меня, вероятно, отыщут в какой-нибудь канаве, из всех отверстий моего организма будут свисать сосульки, а помойные коты будут лапать меня в тщетных попытках хоть немного согреться в парах моего последнего вздоха. Нет уж, благодарю вас, сэр. Я должен идти. Я подозреваю, что у меня сейчас состоится в некотором роде рандеву.

Игнациус рассеянно взглянул на свои часики и увидел, что они снова остановились.

– Ну хоть ненадолго? – взмолился старик. – Попробуй хоть денек. Ну – что скажешь? Мне очень нужны киоскеры.

– Денек? – недоверчиво переспросил Игнациус. – На денек? Я не могу тратить впустую такой драгоценный день. У меня есть куда пойти и с кем повидаться.

– Хорошо, – твердо произнес старик. – Тогда плати мне доллар, который должен за колбаски.

– Боюсь, им придется остаться за счет заведения. Или гаража – или как вы тут называетесь. У меня не мамаша, а мисс Марпл, и она вчера вечером обнаружила у меня в карманах некоторое количество корешков от билетов в кинематограф и сегодня выделила мне средств только на проезд.

– Я счас полицию позову.

– О, Бог мой!

– Плати давай! Плати, а не то фараонов вызову.

Старик схватил длинную вилку и проворно разместил два ее полусгнивших рога у самого горла Игнациуса.

– Вы проткнете мне импортное кашне, – взвыл Игнациус.

– Давай сюда свои деньги на проезд.

– Но я же не могу идти отсюда до самой Константинопольской улицы пешком.

– Такси поймаешь. А дома у тебя кто-нибудь в состоянии заплатить шоферу, когда доедешь.

– Вы серьезно полагаете, что моя мать мне поверит, если я ей расскажу, что какой-то старик отобрал у меня два последних никеля, угрожая вилкой?

– Меня уж больше никто не ограбит, – рявкнул старик, орошая Игнациуса слюной. – Только так в нашей торговле и бывает. Киоскеры и шестерки с заправок вечно получают. Налеты, гоп-стопы. Никто не уважает торговца «горячими собаками».

– Это заведомая неправда, сэр. Никто не уважает торговцев «горячими собаками» больше, чем я. Они несут одну из наидостойнейших служб нашему обществу. Ограбление торговца «горячими собаками» – символический акт. Кража вызвана не алчностью, а, скорее, желанием принизить киоскера.

– Закрой свою жирную пасть и плати давай.

– Для такого возраста вы довольно непреклонны. И тем не менее, идти пятьдесят кварталов до моего дома пешком я не собираюсь. Уж лучше я приму смерть от ржавой вилки лицом к лицу.

– Ладно, кореш, тогда слушай меня. Предлагаю тебе сделку. Ты идешь на улицу и час толкаешь одну из этих тележек – и после этого расходимся.

– Разве мне не понадобится санкция Департамента Здравоохранения или что-то в этом духе? Я хочу сказать – а вдруг у меня под ногтями что-то весьма изнурительное для человеческого организма? Кстати сказать – вы всех своих киоскеров подобным образом нанимаете? Ваши практики найма едва ли идут в ногу с текущей политикой. Я чувствую себя так, точно меня подпоили и забрили в солдати. Я чересчур опасаюсь осведомляться о том, как у вас имеет место процедура увольнения сотрудников.

– Только попробуй еще раз «горячего собачника» на гоп-стоп взять.

– Вы только что попали в самую точку. Точнее – в две, буквально: в мое горло и в мое кашне. Надеюсь, вы подготовлены к тому, чтобы компенсировать мне за кашне. Таких тут больше нет. Его произвели на маленькой фабрике в Англии, впоследствии уничтоженной «Люфтваффе». В то время ходили слухи, что «Люфтваффе» намеренно разбомбило фабрику, чтобы подорвать британский боевой дух, ибо немцы видели Черчилля в подобном кашне в одной из конфискованных кинохроник. Насколько мне известно, это может быть то же самое кашне, которое носил Черчилль в том конкретном «мувитоне» [Точнее говоря, «Movietone» – метод записи звуковой дорожки непосредственно на пленку, впервые примененный кинокомпанией «Уорнер Бразерс» в 1927 году.]. Сегодня их ценность исчисляется тысячами. Его также можно носить и как шаль. Смотрите.

– Ну что ж, – наконец произнес старик, насмотревшись, как Игнациус делает из кашне кушак, перевязь, плащ, шотландскую юбочку, пращу для сломанной руки и платок на голову, – мне кажется, за час ты много ущерба «Райским Киоскерам» нанести не сможешь.

– Если альтернативами этому служат узилище или пронзенный кадык, я с радостью пойду толкать одну из ваших тележек. Хотя я не могу предсказать, насколько далеко зайду.

– Не пойми меня неправильно, сынок. Я – парень невредный, но всему же есть предел. Я десять лет пытался превратить «Райских Киоскеров» в уважаемое заведение, да только это непросто. Люди на «горячих собачников» свысока поглядывают. Думают, у меня контора для всякой швали. И киоскеров приличных найти – целое дело. А только достойного паренька отыщу, как он выходит, и хулиганье его – на гоп-стоп. Ну почему ж Боженька так туго гайки закручивает?

– Пути Его неисповедимы, – отвечал Игнациус.

– Может, и неисповедимы, да только я все одно никак в толк не возьму.

– Озарение вам помогут принести труды Боэция.

– Я читаю отца Келлера и Билли Грэйма [Уильям Фрэнклин Грэйм (род. 1918) – американский проповедник, выступавший с евангелическими гастролями по всему миру.] в газете каждый божий день.

– О, мой Бог! – поперхнулся слюной Игнациус. – Не удивительно, что вы настолько заблудший.

– Вот. – Старик открыл металлический шкафчик рядом с печкой. – Надень-ка это.

Он вытащил нечто, напоминавшее белый халат, и вручил его Игнациусу.

– Что это? – радостно спросил Игнациус. – Похоже на академическую мантию.

Он натянул одеяние через голову. С халатом поверх куртки он стал вылитым яйцом динозавра, готовым проклюнуться.

– Завяжи на талии поясок.

– Разумеется, не стану. Предполагается, что такие вещи должны свободно течь вокруг человеческой формы, однако именно этот предмет туалета, кажется, предлагает очень мало простора. Вы уверены, что у вас не найдется размера побольше?… По более пристальному осмотру я нахожу, что мантия эта довольно-таки пожелтела в манжетах. Надеюсь, эти пятна на груди – скорее кетчуп, нежели кровь. Последнего владельца этого одеяния, должно быть, закололи громилы.

– Вот, и колпак тоже надень. – Старик протянул Игнациусу небольшой прямоугольник белой бумаги.

– Я определенно не надену бумажный колпак. Тот головной убор, что у меня имеется, совершенно пригоден и гораздо более полезен для здоровья.

– Охотничью шапочку носить нельзя. Это – униформа «Райского Киоскера».

– Я не надену этот бумажный колпак! Я не собираюсь умирать от пневмонии, разыгрывая ради вас этот балаган. Втыкайте свою вилку в мои жизненно важные органы, если пожелаете, но колпак надевать я не стану. Лечше смерть, нежели бесчестье и болезни.

– Ладно, на фиг, – вздохнул старик. – Иди сюда и бери вот эту тележку.

– Уж не думаете ли вы, что я собираюсь показываться на улице с этой мерзостной рухлядью? – неистово вопросил Игнациус, оглаживая халат киоскера по всему своему телу. – Дайте мне вон ту блестящую с белыми обводами на шинах.

– Хорошо, хорошо, – проворчал старик. Он открыл люк небольшого колодца в тележке и вилкой стал медленно переносить сосиски из котла. – Вот я даю тебе дюжину «горячих собак». – Он открыл еще одну крышку в жестяной булке. – Сюда ложу пакет с булочками. Понял? – Он закрыл крышку и отодвинул какую-то дверцу, прорезанную в боку блестящей красной сосиски. – Вот тут есть небольшая канистра жидкого жара, который не дает «горячим собакам» остыть.

– Бог мой! – вымолвил Игнациус с каким-то уважением в голосе. – Да эти тележки – точно какие-то китайские головоломки. Я подозреваю, что непрерывно буду дергать не за те рукоятки.

Старик распахнул еще одну крышку в корме «горячей собаки».

– А тут что у вас? Пулемет?

– Тут горчица и кетчуп.

– Ну что ж, мне следует мужественно провести испытания, хотя я могу продать кому-нибудь и канистру жидкого жара, не успев и отъехать отсюда как следует.

Старик подтащил тележку к воротам гаража и сказал:

– Ладно, кореш, теперь валяй.

– Премного вам благодарен, – ответил Игнациус и выкатил здоровую жестяную сосиску на тротуар. – Я вернусь точно через час.

– Съезжай с тротуара с этой дрянью.

– Я надеюсь, вы не думаете, что я нырну прямо в уличное движение?

– Тебя могут заараестовать, если будешь толкать такую штуку по тротуару.

– Превосходно, – согласился Игнациус. – Если полиция последует за мной, они могут предотвратить ограбление.

Игнациус начал медленно толкать тележку прочь от «Райских Киоскеров» – сквозь густую толпу пешеходов, расступавшуюся перед большой сосиской, будто волны перед форштевнем корабля. Такое времяпрепровождение гораздо лучше свиданий с начальниками отделов кадров, некоторые из коих, припомнил Игнациус, отнеслись к нему за последние несколько дней довольно злонамеренно. Поскольку кинематограф теперь оказывался ему недоступен ввиду нехватки средств, пришлось бы дрейфовать, скучая и бесцельно, по деловому району, пока не настала бы безопасная пора возвращаться домой. Люди на улице разглядывали Игнациуса, но никто ничего не покупал. Пройдя полквартала, он начал зазывать:

– «Горячие собаки»! «Горячие собаки» из Рая!

– Съезжай на улицу, приятель! – крикнул где-то позади старик.

Игнациус свернул за угол и остановил тележку у стены. Открывая по очереди разные крышки, он приготовил «горячую собаку» себе и прожорливо слопал ее. Мать его пребывала всю неделю в буйном настроении: отказывалась покупать ему «Доктора Орешка», ломилась к нему в дверь, когда он пытался писать, грозилась продать дом и переехать в богадельню. Она описывала Игнациусу мужество патрульного Манкузо, который наперекор всему сражался за то, чтобы сохранить себе работу, стремился работать, который выжимал все возможное из своих мучений и ссылки в уборную автостанции. Ситуация с патрульным Манкузо напоминала Игнациусу положение, в котором оказался Боэций, брошенный в тюрьму императором, а потом – казненный. Чтобы умиротворить мамашу и улучшить климат дома, он дал ей «Утешение философией», английский перевод работы, написанной Боэцием в несправедливом заточении, и велел вручить ее патрульному Манкузо, чтобы тот мог читать ее запечатанным в кабинке.

– Книга учит нас принимать то, что мы не в силах изменить. В ней описывается планида справедливого человека в несправедливом обществе. Это – самая основа средневековой мысли. Вне всякого сомнения, она поможет вашему патрульному в его мгновения кризиса, – благосклонно вымолвил Игнациус.

– О как? – спросила миссис Райлли. – Ай, как это мило, Игнациус. Бедненький Анджело так ей обрадывается.

По крайней мере, примерно на один день подарок патрульному Манкузо привнес мир в жизнь на Константинопольской улице.

Покончив с первой «горячей собакой», Игнациус приготовил и потребил еще одну, мысленно созерцая иные милости, могущие отложить необходимость снова идти на работу. Четверть часа спустя, заметив, что запас сосисок в маленьком колодце заметно уменьшился, он решился на сиюминутное воздержание. Медленно он толкнул тележку по улице, выкрикивая снова:

– «Горячие собаки»!

Джордж, ошивавшийся по Каронделет с охапками пачек, обернутых коричневой бумагой, расслышал призыв и подвалил к гаргантюанскому киоскеру.

– Эй, постой-ка. Дай мне вот такую.

Игнациус сурово взглянул на мальчишку, разместившего себя прямо на пути у сосиски. Клапан его запротестовал против прыщей, против недовольной физиономии, казалось, подвешенной на длинных, хорошо смазанных волосах, против сигаретки за ухом, аквамариновой куртки, изысканных сапог, узеньких штанов, промежность которых оскорбительно выпирала в нарушение всяческой теологии и геометрии.

– Прошу прощения, – фыркнул Игнациус, – но у меня осталось лишь несколько франкфуртеров, и я должен их сберечь. Пожалуйста, уйдите с моей дороги.

– Беречь их? Для кого это?

– Не ваше дело, юный лишенец. Вы почему это не в школе? Будьте добры – прекратите досаждать мне. И в любом случае, мелочи у меня нет.

– У меня четвертак завалялся, – растянулись в ухмылке тонкие бледные губы.

– Я не могу продать вам сосиску, сэр. Вам это ясно?

– Да что с тобой такое, дружище?

– Что со мной такое? Что такое с вами? Вы что – настошлько противоестественны, что желаете «горячую собаку» в такую рань? Да мне совесть не позволить вам ее продать. Только взгляните на свой отвратительный цвет лица. Вы – растущий организм, чья система требует насыщения овощами и апельсиновым соком, полезным пшеничным хлебом, шпинатом и тому подобным. Я, к примеру, не стану соучаствовать в развращении малолетнего.

– Чо ты мелешь? Продай мне одну «горячую собаку». Я жрать хочу. Я еще не обедал.