Текст книги "Сговор остолопов"

Автор книги: Джон Кеннеди Тул

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 28 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

ШЕСТЬ

«Прогулочный Трактир Мэтти» располагался на углу в городском районе Кэрроллтон, где, пробежав шесть или семь миль параллельно друг другу, встречаются Проспект Св. Чарлза и река Миссиссиппи и проспект заканчивается. Здесь и образуется этот угол: проспект с его трамвайными рельсами по одну сторону, река с дамбой и железнодорожными путями – по другую. Внутри этого угла лежит отдельный маленький квартал. В воздухе постоянно висит тяжелая надоедливая вонь спиртоводочного завода на реке – запах этот удушает жаркими летними днями, когда ветерок несет его с реки. Квартал этот вырос наобум около века назад и сегодня едва ли выглядит по-городскому. По мере того, как центральные улицы пересекают Проспект Св. Чарльза и углубляются в него, они постепенно сбрасывают асфальт и покрываются гравием. Здесь – просто древнее селение, в котором сохранилось даже несколько амбаров, отчужденный деревенский микрокосм посреди большого города.

«Прогулочный Трактир Мэтти» походил на остальные дома в окр у ге: приземистый, некрашеный, несовершенно вертикальный. «Мэтти» слегка гулял направо, накреняясь к железнодорожным путям и реке. Фасад его был почти неприступен за броней жестяных вывесок с рекламой широкого разнообразия пив, сигарет и шипучих напитков. Даже сетка на двери пропагандировала фирменный хлеб. «Мэтти» был помесью бара и бакалейной лавки, причем бакалейный аспект ограничивался, по большей части, скудной гастрономией, напитками, хлебом и консервами. Рядом со стойкой бара располагался л е дник, в котором охлаждалось несколько фунтов маринованного мяса и колбас. К тому же, никакого Мэтти не существовало и в помине: единственной властью над ограниченным ассортиментом обладал мистер Уотсон – тихий, дубленый, цвета кофе-с-молоком владелец.

– А все оттуда, что профисанального навыка нету, – говорил Джоунз мистеру Уотсону. Джоунз угнездился на верхушке деревянного табурета, согнув под собой ноги наподобие щипцов для льда, готовый подхватить табурет и нагло утащить его прямо перед древним взором мистера Уотсона. – Ежли б я себе разование заимел, то веником бы не шваркал ни по какому полу у старой бляхи.

– Будь хорошим, – смутно отвечал мистер Уотсон. – Хорошо себя поступай с дамой.

– Чё? Ууу-иии. Да ты ващще ничо не рубишь, чувак. Я себе работу надыбал с птицем. Тебе понравится себе работу надыбать с птицем? – Джоунз направил часть дыма на стойку. – Я в смысле, что рад, девка-таки шанец себе оторвала. Она на эту мамку Ли уже сто лет как пашет. И оторваться надо. Но на что спорнем, попрыгай больше бабок нашкуляет, чем я. В-воо!

– Будь паинькой, Джоунз.

– В-во! Эй, да тебе точно мозгу помыли, – ответил Джоунз. – Тебе-то никто, я погляжу, полы не приходит возюкать. Чё так? скажи-ка ты мне.

– И ни в какие передряги не лазь.

– Эй! Ты гришь прям как эта мамка Ли. Вам бы друг друга познакомиться. Она тебя как родная полюбит. Скажет: «Эй, дураша, ты как раз такой негритос, как в старыдобрые время, я такого всю жись искала.» Скажет тебе: «Эй, ты такой милаша, как нащот пол мне воском нашваркать и стенку покрасить? Ты такой дорогусик, как нащот мне тувалет отчистить и башмаки надраить?» А ты будешь: «Да, мэм, есть, мэм. Я себя хорошо поступаю.» Вот и будешь жопу рвать, тока с люстры что не падать, с которой пыль стирал, и ещо какая бляха, подружка ейная придет, да они как начнут цены сравнивать, а Ли возьми да и швырни никель тебе под ноги, и грит: «Эй, мальчонка, чё-то паршиво ты сёдни выступил. Давай-ка нам никель обратно, пока я тут падлицаев не вызвала.» Ууу-ии.

– Так та дама же ж, кажись, сказала, что подлицию вызовет, ежли ты ей сала за шкуру зальешь.

– Тута она меня и цапнула. Э-эй! Я думаю, у этой Ли у самой шуры-муры в падлиции. Она мне гажноденно грит, какой у нее дружбан в ухрястке. Грит, у нее завидение шыкарное, ни один падлицай ноги в дверь не сунет. – Джоунз сгустил над крохотной стойкой грозовую тучку. – Она какие-то макли вьет с этими сиротками, точно говорю. Тока кто-то типа Ли скажет: «Благодарительнось», так сразу знаешь – дело карасином пахнет. А я точно знаю: чё-то не так, потому как ни с того ни с сего Дуректор Сироток и носа не кажет – все потому, что я много чё вынюхивать стал. Еть! Очень хотца нахнокать, чё там как на самом деле. Я уже шибко устал в капкане сидеть за двацать дохларов в неделю, впахивать с попрыгаем на пару, он здоровенный что твой орел. Я чё-то куда-то хочу, чувак. В-во! Я себе кондицанер хочу для воздуха, как-никак цветной телевизар, чтоб сидеть пить чёнть получше пива.

– Еще пива хочешь?

Джоунз взглянул на старика сквозь свои черные очки и ответил:

– И ты пытаисси мне еще пива запарить – бедному цветному парняге, который жопу рвет за двацать дохларов в неделю? Я так думаю, тебе пора мне за так наливать, ты стока бабок огреб за это мариновое мясо с шипучкой, которое бедным цветным народам толкаешь. Ты на эти бабки, что тута огреб, уже пацана свово в колеж услал.

– Он уже у меня учитель в школе, – с гордостью ответил мистер Уотсон, открывая бутылку.

– Ай, красота какая. В-во-о! Я за всю свою жись в школе тока два года просидел. Мамуля моя чужим люд я м бельи стирала, так чё уж там о школе. А я все время шины по улице катал. Я катаю себе, мамуля стирает, никто ничё не учится. Еть! Кто на шиноката смотреть придет, чтоб ему работы дать? И чё в конце? – я себе по найму устоил, с попрыгаем впахиваю, и чальница у меня, наверно, шпанские мухи сироткам торгует. Ууу-иии.

– Ну, если условия в самом деле плохие…

– «В самом деле плохие»? Э-эй! Да я в суверменном рабстве впахиваю. Ежли брошу, так на меня ксиву накатят, что бомж. А ежли застряну, так я себе по найму устроил, и жало получаю, хоть там минималой заплатой и не пахнет.

– Я тебе скажу, чего тут можно сделать, – доверительно произнес мистер Уотсон, перегибаясь через стойку и вручая Джоунзу пиво. Еще один человек, сидевший у бара, весь вытянулся в их сторону: он уже несколько минут молча следил за ходом их беседы. – Ты там себе саботаж чутка попробуй. Тока так этот капкан и переборешь.

– Ты это как это – «саббаташ»?

– Ну, ты ж понимаешь, мужик, – прошептал мистер Уотсон. – Вроде как кухарке не плотют, чтоб хватало, так случайно суп переперчит. Вроде как парнишке на стоянке мозги засуричат, так он юзом по маслу чутка, да и машину об забор треснет.

– В-во! – произнес Джоунз. – Типа как мальчонок в супамаркете работает, так у него вдруг пальцы скользнут – и десяток йиц на полу, а все потому что ему сверху роких не плотют. Э-эй!

– Вот теперь-то понял.

– А вот мы настоящий большой саботаж планируем, – нарушил молчание второй клиент. – У нас там, где я работаю, большая демонсрация будет.

– Во как? – переспросил Джоунз. – Где?

– В «Штанах Леви». У нас такой здоровенный старый белый приходит на фабрику и говорит, что сбросить бы томную бонбу на самую верхушку компании.

– Похоже, народ, что у вас там больше, чем просто сабаташ, – изрек Джоунз. – Похоже, у вас там цельная война.

– Будь паинькой, уважай старших, – посоветовал мистер Уотсон незнакомцу.

Человек захихикал так, что из глаз у него потекли слезы, и сказал:

– Этот челаэк грит, что молится за всех мулаток и крыс во всем мире.

– За крыс? В-во! Да у вас, народ, на руках настоящий дурок, сто перценов.

– Зато он очень шустрый, – примирительно возразил человек. – И такой набожный. Построил себе в конторе большой крест.

– В-во!

– Грит: «Вы, толпа, будете счастливыми все в средний век. Вы, грит, толпа, пушку себе оттопырите, и стрелы, и ядреную бонбу на самою маковку сюда бросите.» – И человек снова рассмеялся. – Нам все равно на этой фабрике больше делать неча. Его завсегда послушать интересно, как начнет усищами хлопать. Он нас на большую демонсрацию поведет, грит, рядом с которой другие демонсрации – как дамский пикник.

– Ага, и похоже, он вас, народы, прямо в каталажку приведет, – сказал Джоунз, укутывая стойку дымом погуще. – Послушать, так ващще чокнутая белая мамка.

– Ну да, он навроде чудной такой, – признал человек. – Только он в самой конторе работает, и управляющий там, мистер Гонзала, парня этого за шустрого держит. Дает ему делать все, чего тот захочет. Даже разрешил на фабрику приходить, когда парню хочется. Куча народу с ним уже демонсрацить хочет. Он нам грит, что у него разрешение есть от самого мистера Леви, чтоб демонсрацию сделать, грит, мистер Леви хочет демонсрацию, чтоб от Гонзалы избавиться. Кто знает? Может, зарплату нам подымут. Этот мистер Гонзала его уже боится.

– А скажи-ка мне, чувак, этот спаситя ваш беломазый, кошак этот – он на кого похож? – с интересом спросил Джоунз.

– Здоровый такой, жирный, у него еще шапочка как на охоту есть, он ее все время носит.

Глаза Джоунза за стеклами очков расширились.

– А эта шапчонка на охоту – зеленая? У него зеленая шапчонка?

– Ага. А ты откуль знаешь?

– В-во! – сказал Джоунз. – Вы, народы, влипли по самое нехочу. Д у рка этого уже падлиция ищет. Он как-то ввечер в «Ночью Тех» зарулил, начал этой девке Дарлине про автобус вешать.

– Нет, ну ты чо гришь, а? – ответил человек. – Он про автобус нам тоже рассказывал, как ехал на том автобусе в самое серце тьмы как-то раз.

– Тот самый и есть. Вы от этого дурка подальше бы. Он с падлицией в розыске. И вашу бедную цветную народную жопу всю в каталашку засодют. В-во!

– Ну, так надо будет его про это спросить, – сказал человек. – Я уж точно не хочу, чтоб меня на демонсрацию пристукник вел.

* * *

Мистер Гонзалес пришел в «Штаны Леви» рано, как обычно. Символически зажег одной спичкой свой маленький обогреватель и сигарету с фильтром – точно два факела, сигнализирующих о начале нового трудового дня. А после этого устремил свой ум на ранние утренние медитации. Вчера мистер Райлли добавил конторе новый штрих – ленты розовато-лилового, серого и рыжего гофрированного серпантина петлями свисали от одной лампочки к другой по всему потолку. Распятие, таблички и серпантин в конторе напоминали управляющему об украшениях на Рождество, и он слегка впадал в сентиментальность. Заглянув в уголок мистера Райлли, он с удовлетворением отметил, что бобовые побеги настолько окрепли, что уже начали виться вниз, оплетая ручки выдвижных ящиков с документами. Мистеру Гонзалесу стало любопытно, как же служащему удается систематизировать документы, не тревожа нежные побеги. Размышляя над этой канцелярской загадкой, он с удивлением увидел, как сам мистер Райлли торпедой врывается в контору.

– Доброе утро, сэр, – отрывисто поздоровался Игнациус: то ли кашне, то ли платок горизонтально трепыхался в его кильватере, будто стяг поставленного под ружье шотландского клана. Дешевая кинокамера болталась у него на плече, а под мышкой он сжимал узел, напоминавший свернутую в рулон простыню.

– Ну, вы сегодня определенно раненько, мистер Райлли.

– Что вы имеете в виду? Я всегда прибываю на работу в это время.

– О, разумеется, – кротко согласился мистер Гонзалес.

– Вы что – считаете, что я пришел сегодня пораньше с какой-то целью?

– Нет. Я…

– Говорите, сэр. Почему вы столь странно подозрительны? Ваши глаза буквально мерцают паранойей.

–  Что, мистер Райлли?

– Вы слышали, что я сказал, – бросил Игнациус и прогромыхал прямиком к двери на фабрику.

Мистер Гонзалес попробовал снова взять себя в руки, однако его встревожило нечто похожее на приветственные вопли, донесшиеся с фабрики. Вероятно, подумал он, кто-то из рабочих стал отцом или выиграл что-нибудь в вещевую лотерею. Пока рабочие не досаждали ему, он был не прочь платить услугой за услугу. Для него они оставались просто частью физического древа «Штанов Леви», никак не связанной с «мозговым центром». Они не принадлежали ему, чтобы о них еще и беспокоиться: рабочие пребывали под пьяным командованием мистера Палермо. Накопив соотвествующую толику мужества, управляющий конторой собирался обратиться к мистеру Райлли в самой что ни на есть учтивой манере с вопросом относительно количества времени, проводимого им на фабрике. Тем не менее, мистер Райлли в последнее время несколько отдалился и стал неприступен, и мистера Гонзалеса ужасала сама мысль о стычке с ним. Ноги его немели, стоило лишь подумать об одной их этих медвежьих лап, опускающейся ему на самую макушку, – быть может, вгоняя его, будто кол, в непредсказуемые полы конторы.

Четверо фабричных рабочих обняли Игнациуса за смитфильдские окорока, служившие ему ляжками, и со значительным усилием вознесли его на раскроечный стол. Поверх плеч носильщиков Игнациус рявкал, куда заносить, будто руководил погрузкой редчайшего и драгоценнейшего груза:

– Выше и правее, вот так! – кричал он сверху вниз. – Выше, выше. Осторожнее. Помедленней. Вы крепко держите?

– Ага, – отвечал один из носильщиков.

– А чувствуется довольно вяло. Прошу вас! Я распадаюсь до состояния тотального беспокойства.

Рабочие с интересом наблюдали, как носильщики пошатываются взад и вперед под тяжестью своей ноши.

– Теперь назад, – нервно вскрикивал Игнациус. – Назад, пока стол прямо подо мной не окажется.

– Не беспокойсь, мистер Эр, – задыхаясь, проговорил один из носильщиков. – Мы метим вас прям на стол.

– Мне очевидно, что нет, – отвечал Игнациус, тараня своей тушей столб. – О, мой Бог! Мое плечо вывихнуто.

Другие рабочие подняли крик.

– Эй, потише там с мистером Эр, – завопил кто-то. – Вы ему там щас бошку раскроите.

– Прошу вас! – вскричал Игнациус. – Помогите кто-нибудь! В следующий же миг я, вероятно, превращусь в кучу обломков.

– Слышь, мистер Эр, – не успевая перевести дух, вымолвил носильщик, – а стол то уже прям за нами.

– Меня, вероятно, вывалят в одну из печей прежде, чем завершится это злоключение. Я подозреваю, что было бы гораздо мудрее обратиться к коллективу на уровне пола.

– Опускайте ноги, мистер Эр. Стол сразу под вами.

– Помедленней, – промолвил Игнациус, вытягивая свой здоровенный большой палец на ноге с великой опаской. – Похоже, так оно и есть. Хорошо. Как только я придам себе устойчивость, можете ослабить свою хватку на моем теле.

В конце концов, Игнациус принял вертикальное положение на длинном столе, прижимая рулон простыни к почечной лоханке, чтобы скрыть от своей аудитории тот факт, что в процессе водружения он пришел в состояние некоторой стимуляции.

– Друзья! – величественно произнес он и воздел ту руку, которой не держал простыню. – Наконец, настал наш день. Я надеюсь, вы не забыли захватить с собой орудия войны. – Из группы, собравшейся вокруг раскроечного стола, не донеслось ни подтверждения, ни отрицания. – Я имею в виду палки, цепи, дубинки и так далее. – Похихикивая хором, рабочие помахали в воздухе какими-то штакетинами, швабрами, велосипедными цепями и кирпичами. – Бог мой! Вы в самом деле собрали довольно солидный и разнообразный арсенал. Ярость нашего штурма может превзойти все мои ожидания. Вместе с тем, чем решительнее удар, тем бесповоротнее результаты. Мой ознакомительный осмотр вашего оружия, следовательно, укрепляет меня в моей вере в окончательный успех нашего сегодняшнего крестового похода. В нашем кильватере мы должны оставить разграбленные и опустошенные «Штаны Леви», на огонь мы должны ответить огнем.

– Чо он сказал? – спросил один рабочий другого.

– Мы должны взять штурмом контору в ближайшее же время, тем самым ошеломив недруга в то время, как чувства его еще находятся под воздействием психических туманов раннего утра.

– Эй, мистер Эр, я, конешно, извиняюсь, – выкрикнул из толпы какой-то человек. – Мне тут сказали, что у вас с подлицией нелады. Это правда?

Волна тревоги и беспокойства разбилась о головы рабочих.

– Что? – завопил Игнациус. – Где услыхали вы подобную клевету? Это совершенно ложно. Какой-то сторонник белого превосходства, какая-то провинциальная деревенщина, возможно, даже сам Гонзалес, без сомнения, распустил этот подлый слух. Как вы смеете, сэр? Все вы должны осознавать, что у нашей цели – много врагов.

Пока рабочие звучно аплодировали ему, Игнациус недоумевал, откуда этому типу стало известно о попытке его ареста монголоидом Манкузо. Возможно, он стоял в толпе, перед универсальным магазином. Патрульный этот – просто ложка дегтя во всеобщей бочке меда. Тем не менее, момент, кажется, удалось спасти.

– Теперь вот это понесем мы с собой в авангарде! – закричал Игнациус поверх последних брызг аплодисментов. Он драматично рванул простыню от пояса, распахивая ее. Среди желтых пятен большими печатными буквами красным карандашом выделялось слово ВПЕРЕД. Под ним замысловатым синим шрифтом значилось: Крестовый Поход за Мавританское Достоинство.

– Интересно, кто спал на этой ветоши, – сказала напряженная женщина с духовными наклонностями, которой было назначено руководить хором. – Боже!

Несколько других предполагавшихся бунтовщиков выказали сходное любопытство в более явных физиологических понятиях.

– Тихо же! – рявкнул Игнациус, громоподобно топнув ногой по столу. – Прошу вас! Две наиболее статных женщины понесут вот это знамя между собой, когда мы маршем вступим в контору.

– Я к этому не притронусь, – заявила в ответ одна женщина.

– Тихо! Все! – яростно выкрикнул Игнациус. – Я начинаю подозревать, что вы, народ, в действительности не заслуживаете подобной цели. Вы очевидно не подготовлены принести ни одной окончательной жертвы.

– А чего это ради мы потащим с собой эту ветхую простыню? – поинтересовался кто-то. – Я думал, у нас тут демонсрация должна быть нащот зарплаты.

– Простыню? Какую простыню? – отвечал Игнациус. – Я держу сейчас перед вами самое наигордое из знамен – отождествление нашей задачи, визуализацию всего, к чему мы стремимся. – Рабочие вгляделись в пятна еще напряженнее. – Если вы желаете просто ворваться в контору, как стадо, то станете участниками не более чем обычного бунта. Одно лишь знамя придает форму и достоверность нашей агитации. В такие вещи вовлечена определенная геометрия, определенный ритуал, который следует соблюдать. Вот – вы, дамы, стоящие вон там, возьмите его за края и размахивайте с честью и гордостью, воздев руки повыше, и так далее.

Две женщины, на которых указал Игнациус, медленно добрели до раскроечного стола, робко взяли знамя щепотками за краешки и растянули между собой, будто хламиду прокаженного.

– Это выглядит даже гораздо внушительнее, чем я себе воображал, – произнес Игнациус.

– Не махай этой штукой передо мной, подруга, – сказал кто-то женщинам, пустив по всей толпе еще одну рябую волну смешочков.

Игнациус щелкнул камерой и нацелил ее на знамя и рабочих.

– Не будете ли вы все любезны помахать еще раз палками и камнями? – Рабочие весело подчинились. Мирна поперхнется эспрессо, когда это увидит. – Теперь немножко неистовее. Яростно грозите оружием. Грознее гримасы. Громче орите. Возможно, некоторые из вас могли бы попрыгать вверх и вниз, если вы не возражаете.

Они с хохотом следовали его инструкциям – то есть, все, кроме тех двух женщин, что угрюмо держали знамя.

В конторе мистер Гонзалес наблюдал, как мисс Трикси врезалась в дверной косяк, совершая свое утреннее проникновение на рабочее место. В то же самое время, он задавался вопросом, что может означать новый буйный всплеск шума, донесшийся с фабрики.

Игнациус снимал сцену перед собой еще минуту или две, а затем проелозил камерой по столбу наверх, к потолку, что, по его мнению, представило бы собой интересный и довольно-таки изысканный прием кинематографии, предполагающий устремленность. Зависть сгрызет пахнущие мускусом жизненно важные органы Мирны. Достигнув верхушки столба, камера задержалась на нескольких квадратных футах проржавевшей изнанки фабричной крыши. Затем Игнациус протянул камеру рабочему и попросил заснять себя. Когда тот навел на него объектив, Игнациус нахмурился и потряс кулаком, тем самым неимоверно развлекши рабочих.

– Ну ладно, – великодушно произнес он, забрав камеру и снова щелкнув выключателем. – Давайте же сдержим на мгновение наши бунтарские инстинкты и распланируем свои стратагемы. Во-первых, две вот эти дамы будут предшествовать нам со знаменем. Непосредственно за знаменем последует хор с какой-либо надлежащей народной или религиозной мелодией. Дама, отвечающая за хор, сама может выбрать напев. Не зная совершенно ничего о ваших народных музыкальных склонностях, я оставляю выбор за вами, хотя мне и хотелось бы, чтобы у нас оказалось достаточно времени для того, чтобы я обучил всех вас красотам какого-нибудь мадригала. Осмелюсь только предложить вам выбирать мелодию помощнее. Оставшаяся часть составит батальон воинов. Я сам последую за всем ансамблем с камерой, чтобы запечатлеть сие знаменательное событие. В какой-либо из будущих дней все мы, вероятно, сможем реализовать какие-то дополнительные поступления за счет проката этого фильма в студенческих организациях, а также иных сходным же образом ужасающих сообществах.

Просьба не забывать еще вот чего. Наш первый подступ будет мирным и благоразумным. Войдя в контору, две дамы поднесут знамя прямо к управляющему. Хор выстроится вокруг распятия. Батальон останется на заднем плане, покуда не потребуется. Поскольку мы имеем дело с самим Гонзалесом, я подозреваю, что батальон будет призван в дело довольно скоро. Если же спектакль этот окажется неспособен пробудить в Гонзалесе эмоций, я скомандую: «В атаку!» Это и станет сигналом к вашему натиску. Есть вопросы?

Кто– то сказал:

– Ну и говно все это, – но Игнациус проигнорировал одинокий голос. Фабрику охватило счастливое затишье – рабочие истосковались по перемене распорядка. Между двух печей с минуту пьяно помаячил мистер Палермо, десятник, и исчез.

– Очевидно, план битвы ясен, – произнес Игнациус, когда вопросов не последовало. – Не будут ли две дамы со знаменем любезны занять свои места вон там, у дверей? Теперь, пожалуйста, хор – соберитесь за ними, а затем – батальон. – Рабочие быстро перестроились, улыбаясь и тыча друг в друга орудиями войны. – Прекрасно! Хор теперь может приступить к пению.

Дама с духовными наклонностями дунула в дудку-камертон и участники хора с вожделением затянули:

Ох, Иисус, иди со мной повсюду,

И я всегда – всегда доволен буду.

– Это в самом деле звучит довольно волнующе, – заметил Игнациус. Следом за этим он вскричал: – Вперед!

Боевой порядок повиновался столь быстро, что, не успел Игнациус вскричать что-либо еще, как знамя уже миновало фабрику и начало подниматься по лестнице в контору.

– Остановитесь! – заорал Игнациус. – Помогите мне кто-нибудь слезть со стола!

 
Иисус, будь же другом навсегда
До самого – до самого конца, о да!
Дай за руку тебя мне взять,
И я почую благодать
Того, что рядом ты идешь
Со мною, несмотря на дождь.
Тебе молитвы возношу,
Не жалуюсь и не прошу,
Когда Иисус со мною.
 

– Стойте! – бешено орал Игнациус, видя, как последние шереги батальона скрываются за дверями. – Вернитесь сюда немедленно.

Двери захлопнулись. Он опустился на четвереньки и подполз к краю стола. Затем перевернулся и через довольно длительный промежуток времени, потраченный на маневрирование конечностями, умудрился сесть на краю стола, свесив ноги. Заметив, что ступни болтаются всего лишь в нескольких дюймах от пола, он решился рискнуть и совершить прыжок. Он уже оттолкнулся от стола и приземлился на пол, когда камера соскользнула у него с плеча и гулко треснулась о цемент. Пленка вывалилась из нее на пол выпотрошенными внутренностями. Игнациус подобрал камеру и щелкнул выключателем, который должен был привести ее в действие, но ничего не произошло.

 
Ты меня выкупишь, Иисусе,
Меня в тюрьму упрячут пусть.
Ох, ох, ты вечно меня ждешь,
Смысл жизни мне даешь.
 

– Что поют эти маньяки? – вопросил Игнациус у опустевшего цеха, фут за футов рассовывая пленку по карманам.

 
Ведь ты меня не заморозишь
И никогда меня не бросишь,
Мне никогда не согрешить,
Мне вечно в выигрыше быть,
Когда Иисус со мною.
 

Игнациус, волоча за собой несмотанную пленку, поспешил к дверям и вошел в контору. Две женщины окаменело предъявляли задник изгаженной простыни смущенному мистер Гонзалесу. Полузакрыв глаза, хор самозабвенно выводил свою мелодию, окончательно в ней погрязнув. Игнациус протолкался сквозь ряда батальона, кротко переминавшегося с ноги на ногу в тылах, прямо к столу управляющего конторы.

Мисс Трикси заметила его и поинтересовалась:

– Что происходит, Глория? Что здесь делают все эти фабричные?

– Бегите отсюда, покуда можете, мисс Трикси, – с великой серьезностью посоветовал он ей.

Ох, Иисус, ты шлешь мне благось,

Когда вокруг нет фараонов – это радось.

– Я тебя не слышу, – возопила мисс Трикси, хватая его за руку. – Это негритянский театр приехал?

– Ступайте трясти своими усохшими частями над отхожим местом, – свирепо заорал на нее Игнациус.

Мисс Трикси зашаркала прочь.

– Ну? – осведомился Игнациус у мистера Гонзалеса, перемещая двух дам таким образом, чтобы управляющему стали видны буквы на лицевой стороне простыни.

– Что это означает? – спросил мистер Гонзалес, прочитав плакат.

– Вы отказываете этим людям в помощи?

– Им – в помощи? – испуганно переспросил управляющий. – О чем вы говорите, мистер Райлли?

– Я говорю о грехе против общества, в котором виновны вы.

– Что? – Нижняя губа мистера Гонзалеса задрожала.

– В атаку! – крикнул Игнациус батальону. – Человек этот совершенно лишен милосердия.

– Да вы ж ему и рот раскрыть не дали, – заметила одна из недовольных женщин, державших простыню. – А ну дайте мистеру Гонзалесу сказать.

– В атаку! В атаку! – снова возопил Игнациус – еще яростнее. Изжелта-небесные глаза его пучились и сверкали.

Кто– то нерешительно крутнул велосипедной цепью над рядом конторских шкафчиков и сшиб на пол горшки с бобами.

– Ну посмотрите, что вы наделали, – сказал Игнациус. – Кто вам приказывал сбивать растения?

– Сами же сказали: «В атаку», – отвечал хозяин велосипедной цепи.

– Немедленно прекратите, – заревел Игнациус рабочему, который с безразличным видом карманным ножиком вспарывал табличку «ОТДЕЛ ИССЛЕДОВАНИЙ И СПРАВОК – И. Ж. РАЙЛЛИ, ХРАНИТЕЛЬ». – Что вы вообще себе думаете?

– Эй, так вы ж сами сказали: «В атаку», – ответило несколько голосов.

 
Ох, недолго мне ждать -
Со мной твоя благодать,
Мне свет твой идет
Всю ночь напролет.
Ох, Иисус, со мной вместе скорбя,
Ты знаешь, что я никогда – никогда не оставлю тебя.
 

– Прекратите это ужасное пение, – закричал Игнациус хору. – Никогда еще столь вопиющее святотатство не касалось моих ушей.

Хор примолк – похоже, они обиделись.

– Я не понимаю, чего вы добиваетесь, – сказал Игнациусу управляющий конторой.

– Ох, да закройте же свою мокрощелку, монголоид.

– Мы возвращаемся на фабрику, – рассерженно объявила Игнациусу напряженная руководительница хора. – Дурной вы человек. Я думаю, падлиция вас дествитно ищет.

– Ага, – согласилось несколько голосов.

– Ну повремените же минутку, – взмолился Игнациус. – Кто-то ведь должен пойти в атаку на Гонзалеса. – Он окинул взглядом батальон воинов. – Человек с кирпичом, подойдите сюда сейчас же и постучите ему немного по голове.

– Никого я ентой штукой бить не буду, – ответил человек с кирпичом. – На вас, наверно, падлиция дело завела в милю длиной.

Две женщины с отвращением бросили на пол простыню и последовали за хором, уже выходившим по одному за дверь.

– Народ, куда же вы? – вскричал им вслед Игнациус, захлебываясь слюной и яростью.

Воины не ответили ничего – лишь выстроились следом за хором и двумя знаменосицами. Игнациус проворно заковылял за отбившимися от строя воинами и схватил одного за руку, но человек шлепнул его, будто комара, и сказал:

– У нас уже и так хлопот полон рот, не хватало только в котолашку загреметь.

– Вернитесь сюда немедленно! Мы еще не закончили. Хватайте мисс Трикси, если хотите, – неистово завопил Игнациус вслед исчезавшему батальону, но процессия молча и решительно спускалась по лестнице в цех. Наконец, за последними крестоносцами за Мавританское Достоинство дверь захлопнулась.

* * *

Патрульный Манкузо посмотрел на часы. Он уже провел в уборной полных восемь часов. Пора было сдать костюм в участок и идти домой. За весь день он никого не арестовал и мало того – похоже, еще и простудился. В кабинке было промозгло и сыро. Он чихнул и попытался открыть дверь, но та не подалась. Он потряс ее, подергал защелку – видимо, заклинило. Он еще с минуту громыхал дверью и толкал ее, а потом заорал:

– Помогите!

* * *

– Игнациус! Так, значит, тебя уволили.

– Я вас умоляю, мамаша. Я приближаюсь к точке надлома. – Игнациус воткнул бутылку «Доктора Орешка» себе под усы и шумно выпил, громоподобно всасывая и глотая жидкость. – Если в данный момент вы планируете обратиться в гарпию, это определенно подтолкнет меня к самому краю.

– Хорошенькая работенка в конторе – и удержать не смог. А ведь у тебя стока образования.

– Меня ненавидели и презирали, – ответил Игнациус, одаряя бурые стены кухни обиженным взглядом. Язык он извлек из горлышка с ощутимым чпоком и слегка рыгнул «Доктором Орешком». – В конечном итоге, во всем виновата только Мирна Минкофф. Вы же знаете, как она порождает повсюду беспорядок.

– Мирна Минкофф? Ты мне только глупства своего не надо, Игнациус. Эта девочка – в Нью-Йорке. Я ж тебя знаю, мальчик. Ты ж там наверняка тяп-ляпов нагородил, в этих «Штанах Леви».

– Мое превосходство повергло их в смятение.

– Дай мне вон ту газету, Игнациус. Поглядим-ка, что в явлениях пишут.

– Правда ли это? – загромыхал Игнациус. – Неужели меня снова вышвырнут в эту бездну? Вы, очевидно, раскатали кеглями все милосердие из своей души. Я должен провести в постели, по меньшей мере, неделю, к тому же – с полным обслуживанием, прежде, чем снова исцелюсь.

– Кстати, постель – что сталось с твоей простынею, мальчик?

– Мне это определенно неведомо. Вероятно, ее украли. Я предупреждал вас о злоумышленниках.

– Ты хочешь сказать, что кто-то взломал в этот дом, чтобы тока стырить твою грязную простыню?

– Если бы вы были лишь чуточку прилежнее со стиркой, описание этой простыни было бы несколько иным.

– Ладно, давай сюда газету, Игнациус.

– Вы в самом деле собираетесь осуществить попытку чтения вслух? Я сомневаюсь, что моя система вынесет такую травму в данный момент. И как бы то ни было, я смотрю на очень интересную статью в колонке науки – о моллюсках.

Миссис Райлли выхватила у сына газету, оставив в его руках две оторванные полоски.

– Мамаша! Не есть ли данное оскорбительное проявление дурных манер один из результатов вашего общения с этими сицилийцами из кегельбана?

– Закрой рот, Игнациус, – ответила мать, маниакально пролистывая газету к разделу объявлений. – Завтра же садишься на транвай по Сент-Чарльзу вместе с ранними пташками.

– А? – рассеянно переспросил Игнациус. Что же написать сейчас Мирне? Пленка, к тому же, кажется, тоже испортилась. Объяснить крушение Крестового Похода в письме – невозможно. – Что сказали вы, о мать моя?