Текст книги "Последний присяжный"

Автор книги: Джон Гришем (Гришэм)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 27 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Глава 13

Окружной прокурор Эрни Гэддис подал ходатайство об увеличении резервного пула кандидатов в присяжные. По словам Бэгги, который день ото дня становился все более квалифицированным экспертом, для отбора присяжных по обычным уголовным делам судебный секретариат рассылает приблизительно сорок повесток. Являются на заседание человек тридцать пять, по меньшей мере пятеро из них оказываются либо слишком старыми, либо слишком больными, чтобы принимать участие в работе жюри. Гэддис обосновывал свое ходатайство тем, что убийство Роды Кассело получает все более широкую огласку и обрастает слухами, а это затрудняет отбор присяжных. Он просил суд разослать минимум сто повесток.

Чего не содержалось в его письменном ходатайстве, но что всем и так было ясно, так это то, что сто человек Пэджитам будет труднее запугать, чем сорок. Люсьен Уилбенкс энергично возражал и требовал отдельных слушаний для решения данного вопроса. Судья Лупас не счел это необходимым и утвердил расширенный пул. Он вынес еще одно необычное решение: засекретить список кандидатов. Бэгги, его собутыльников и вообще всех, кто следил за подготовкой к процессу, решение поразило. Это было нечто неслыханное. Прежде адвокаты и прочие участники процесса получали список кандидатов в присяжные за две недели до начала суда.

Большинство оценило решение судьи как серьезное осложнение для Пэджитов: если они не будут знать, кто входит в кандидатский резерв, как они смогут кого-нибудь подкупить или запугать?

Кроме того, Гэддис попросил, чтобы повестки были разосланы по почте, а не доставлены лично службой шерифа. Лупасу понравилась и эта идея. Ему, судя по всему, был прекрасно известен характер отношений между Пэджитами и нашим шерифом. Неудивительно, что Люсьен Уилбенкс устроил по этому поводу грандиозный скандал. В своей весьма истеричной апелляции он утверждал, что судья Лупас относится к его клиенту предвзято и несправедливо. Читая жалобу, я удивлялся тому, как ему удается разводить демагогию на стольких страницах.

Становилось очевидно, что судья Лупас решительно настроен сделать процесс беспристрастным и оградить его участников от давления. В пятидесятые годы, прежде чем воссесть на судейской скамье, он был окружным прокурором и славился склонностью к обвинительным приговорам. Пэджиты с их наследственной коррумпированностью явно симпатий у него не вызывали. А исходя из собранных доказательств (и публикаций в моей газете, разумеется) виновность Дэнни Пэджита представлялась неопровержимой.

В понедельник пятнадцатого июня в обстановке строгой секретности, секретарь окружного суда разослал по почте повестки сотне зарегистрированных избирателей округа Форд. Одна из них упала в весьма плотно набитый почтовый ящик мисс Калли Раффин. Когда я явился в четверг на традиционный обед, она показала мне ее.

* * *

В 1970 году двадцать шесть процентов населения округа Форд составляли черные, семьдесят четыре процента – белые, всяким «прочим» или тем, кто не мог себя точно идентифицировать, здесь вообще не было места. Даже через шесть лет после бурного лета 1964 года с его массовым движением за предоставление чернокожим гражданам права голоса и через пять лет после официального Акта 1965 года об избирательном праве все еще немногие из них позаботились о том, чтобы внести свое имя в списки избирателей. В выборах, состоявшихся в штате в 1967 году, участвовало почти семьдесят процентов белых граждан, имеющих право голоса, и только двенадцать процентов черных. К кампании регистрации граждан в качестве избирателей в Нижнем городе отнеслись большей частью равнодушно. Одна из причин, видимо, состояла в том, что штат был настолько белым, что ни один черный не имел никаких шансов быть избранным на какую бы то ни было должность. А коли так, к чему суетиться?

Вторая причина была связана с исторически сложившимся унижением чернокожих граждан, коим сопровождалось составление каких бы то ни было списков. Сто лет белые использовали всевозможные уловки, чтобы не допускать черных к любой законной регистрации. Подушный налог, экзамен на грамотность – перечень препятствий был оскорбительным и бесконечным.

Кроме того, черные испытывали недоверие ко всякого рода регистрациям, проводимым среди них белыми. Регистрация могла означать введение новых налогов, усиление контроля, новые формы надзора и вторжения в их частную жизнь. Следствием регистрации мог также стать призыв в ряды присяжных.

По словам Гарри Рекса, который был чуть более надежным источником юридических знаний, чем Бэгги, в округе Форд никогда еще не было черного присяжного. Поскольку имена кандидатов в присяжные черпались из списка избирателей и ниоткуда кроме, даже среди кандидатов черное лицо было редкостью. Но уж если кто и попадал в кандидатский резерв и чудом проходил первый круг отбора, на последующих он неизменно отсеивался. В уголовных процессах обвинение традиционно отводило черных кандидатов, опасаясь, что они будут настроены в пользу обвиняемого. В гражданских – защита отводила их, так как боялась, что они не устоят перед подкупом.

Так или иначе, ни та ни другая теория ни разу не получила в округе Форд шанса быть проверенной.

* * *

Калли и Исав Раффин зарегистрировались в качестве избирателей в 1951 году. Взявшись за руки, супруги проследовали в офис окружного прокурора и попросили, чтобы их внесли в списки избирателей. Секретарша, имевшая на этот счет соответствующие инструкции, вручила им ламинированную карту, в верхней части которой значилось: «Декларация независимости». Текст был написан по-немецки.

Полагая, что мистер и миссис Раффин так же неграмотны, как и большинство черных в округе Форд, секретарша сказала:

– Вы можете это прочесть?

– Это не английский язык, – ответила Калли. – Это немецкий.

– Вы можете это прочесть? – раздраженно повторила секретарша, начиная подозревать, что с этой парой хлопот не оберешься.

– Я могу прочесть это настолько же, насколько и вы, – вежливо заметила Калли.

Секретарша забрала у нее эту карту и вручила другую.

– А это вы можете прочесть?

– Могу, – сказала Калли. – Это «Билль о правах».

– Что говорится в пункте восемь?

Капли не торопясь прочла указанный пункт и ответила:

– Восьмая поправка запрещает налагать чрезмерные штрафы и применять чрезмерно суровые наказания.

Кажется, именно в этот момент – здесь мнения рассказчиков обычно расходились – Исав склонился над столом, спокойно сообщил:

– Мы являемся владельцами недвижимости, – и выложил перед секретаршей купчую на дом. Та внимательно изучила ее. Владельцы собственности при внесении в списки освобождались от каких-либо предварительных условий. Для секретарши это было чересчур. Не зная, что еще предпринять, она рявкнула:

– Так бы и говорили! Налог на регистрацию – два доллара с каждого.

Исав передал ей деньги, и чету Раффин внесли в избирательные списки. Но у Калли было столько хлопот с восемью детьми, что она почти не пользовалась своим правом. В округе Форд, как и почти во всем штате, расовые волнения не утихали, поэтому белые отнюдь не стремились к тому, чтобы вовлекать черных в избирательные кампании.

* * *

Поначалу я не понял, встревожена мисс Калли или приятно взволнована. Думаю, она и сама этого не могла решить. Черная женщина, первой в округе получившая право голоса, могла теперь стать и первой черной присяжной. Она не имела привычки уклоняться от ответственности, но у нее были серьезные сомнения относительно права одного человека судить другого.

– «Не судите, да не судимы будете», – в который уж раз повторила она.

– Но если бы все следовали этой евангельской заповеди, все наше правосудие потерпело бы крах, разве не так? – спросил я.

– Не знаю, – неуверенно произнесла она, глядя в сторону. Мне еще не доводилось видеть мисс Калли такой озабоченной.

Мы ели жареных цыплят с картофельным пюре и подливой. Исаву вырваться на обед, как обычно, не удалось.

– Как я могу справедливо судить человека, если заранее убеждена, что он виновен?

– Просто прежде всего нужно будет внимательно выслушать все показания, – посоветовал я. – Вы человек широко мыслящий, вам это будет нетрудно.

– Но вы же знаете, что он ее убил. Вы почти открыто написали об этом в своей газете. – Ее суровая честность каждый раз приводила меня в смятение.

– Мы лишь сообщили факты, мисс Калли. А если факты свидетельствуют о его виновности, что ж поделаешь?

В тот день беседа часто прерывалась долгими паузами. Мисс Калли была задумчива и почти ничего не ела.

– А как насчет высшей меры? – спросила она. – Они могут потребовать отправить парня в газовую камеру?

– Да, мэм. Такое убийство карается смертной казнью.

– Кто решает, заслуживает ли обвиняемый смерти?

– Жюри присяжных.

– О Боже!

После этого у нее и вовсе пропал аппетит. Мисс Калли поведала мне, что после получения повестки у нее поднялось давление. Пришлось даже обратиться к врачу. Я помог ей перейти в гостиную, уложил на диван и принес стакан воды со льдом. Она настаивала, чтобы я завершил свой обед, что я охотно и проделал в молчании. После того как ей стало получше, мы перешли на веранду и уселись в кресла-качалки, болтая о чем угодно, только не о Дэнни Пэджите и суде над ним.

Я поинтересовался ее итальянским прошлым, и это оказалось неожиданной удачей. Как известно, еще во время нашей первой встречи она упомянула, что, прежде чем выучить английский язык, говорила по-итальянски и что семеро из восьмерых ее детей носят итальянские имена.

Теперь мисс Калли захотелось рассказать одну из своих длинных историй, а я никуда не торопился.

* * *

В 1890 году в связи с возросшим во всем мире спросом на хлопок цены на него резко подскочили. Климатически наилучшим образом приспособленные для этой культуры районы Юга были заинтересованы в расширении производства. Крупнейшие землевладельцы Дельты[7]7
  Дельтой в этих краях называют район плодороднейших земель, расположенный между реками Миссисипи и Язу.


[Закрыть], всеми силами стараясь расширить свои хлопковые плантации, столкнулись, однако, с острой нехваткой рабочих рук. Много трудоспособных черных жителей южных штатов покинули землю, где их предки томились в рабстве, и отправились на Север в поисках более достойной работы и, разумеется, жизни. Те, что остались, понятное дело, не горели желанием возделывать и собирать хлопок за мизерную плату.

И тогда плантаторы решили привезти для этой тяжелой работы трудолюбивых и готовых на все бедных иммигрантов из Европы. Через итальянских агентов по трудоустройству в Нью-Йорке и Новом Орлеане были налажены связи. Плантаторы не скупились на откровенно лживые обещания, и в 1895 году первый корабль, набитый под завязку бедными итальянскими семьями, поднявшись вверх по Миссисипи, прибыл в Дельту. Это были жители Северной Италии, преимущественно из области Эмилия-Романия, из-под Вероны, большей частью малообразованные и почти не говорившие по-английски. Однако и без знания языка они вскоре поняли, что их жестоко обманули. Предоставив убогие жилища в здешнем субтропическом климате, где приходилось пить гнилую воду и бороться с малярией, полчищами москитов и змей, их заставляли выполнять такой объем тяжелой работы, какой никто выдержать не мог. Они были вынуждены занимать деньги у собственных хозяев под немыслимые проценты и покупать продукты и прочие необходимые товары в строго определенных магазинах по бешеным ценам.

Поскольку итальянцы работали добросовестно, спрос на них среди землевладельцев постоянно рос. Хозяева привлекали все больше итальянских агентов, расточали все больше лживых посулов, и поток иммигрантов не иссякал. Кабальная система была отлажена идеально, с итальянцами обращались хуже, чем с большинством черных батраков.

Со временем начали предпринимать кое-какие усилия для того, чтобы изменить положение, – бедные семьи наделялись крохотными участками земли, за что были обязаны отдавать хозяину определенную долю дохода, – но колебания на хлопковом рынке были столь бурными, что подобные меры не могли изменить положения дел. После двадцати лет угнетения и унижения итальянцы рассеялись по стране, эксперимент стал достоянием истории.

Те же итальянцы, которые остались в Дельте, еще несколько десятилетий считались гражданами второго сорта. Их исключали из школ и, поскольку они были католиками, не привечали в церквях. О загородных клубах и говорить не приходилось. Они были «дагос»[8]8
  Даго (dago – англ.) – американская презрительная кличка итальянца, испанца, португальца.


[Закрыть], место коим на самой нижней ступени общественной лестницы. Но, поскольку многие из этих людей трудились в поте лица и откладывали сколько могли, некоторые постепенно накопили денег, чтобы купить землю.

Семья Россети осела неподалеку от Лиленда, штат Миссисипи, в 1902 году. До того они жили в деревне близ Болоньи и имели несчастье попасться на удочку нечистому на руку агенту по трудоустройству, промышлявшему в этом городе. Мистер и миссис Россети привезли с собой четырех дочерей, старшей из которых, Николь, было двенадцать лет. Хоть в первый год семья нередко голодала, голодной смерти им удалось избежать. Приехав без денег, по истечении трех лет кабалы семья оказалась должна хозяину около шести тысяч долларов без надежды когда-нибудь их отдать. И вот, вконец отчаявшись, однажды под покровом ночи, в вагоне для скота, они бежали из Дельты в Мемфис, где их приютила дальняя родственница.

К пятнадцати годам Николь стала удивительной красавицей. Длинные черные волосы, карие глаза – классическая итальянская красота. Она выглядела старше своих лет, поэтому ей удалось, выдав себя за восемнадцатилетнюю, найти работу в магазине одежды. Через три дня хозяин магазина сделал ей предложение: он был готов бросить жену, с которой прожил двадцать лет, и навсегда распрощаться с детьми, если бы Николь согласилась бежать с ним. Девушка ответила отказом. Тогда он предложил мистеру Россети пять тысяч долларов «выкупа». Мистер Россети ответил отказом.

В те времена семьи зажиточных фермеров северного Миссисипи делали покупки и общались в Мемфисе, обычно в районе отеля «Пибоди». Именно там мистер Захария де Жарнетт из Клэнтона случайно встретил Николь Россети. Через две недели они поженились.

Зак де Жарнетт был бездетным вдовцом тридцати одного года от роду и в тот период активно занимался поисками новой жены. А еще он был крупнейшим землевладельцем в округе Форд, где земля, хоть и не столь плодородная, как в Дельте, приносила существенный доход, если ее было достаточно много. Мистер де Жарнетт унаследовал от родителей более четырех тысяч акров. Дед Калии Харрис Раффин когда-то был рабом его деда.

Брак представлял собой своего рода сделку. Николь, разумная не по годам, отчаянно хотела помочь родителям и сестрам, на долю которых выпало столько страданий. Получив шанс, она извлекла из него максимальную выгоду. Прежде чем получить ее согласие на брак, мистер де Жарнетт пообещал не только взять на работу ее отца в качестве управляющего, но и предоставить семье Россети благоустроенное жилье. А также оплатить учебу трех младших сестер Николь. А также выплатить долги, накопившиеся у семьи в Дельте. Мистер де Жарнетт был так влюблен, что согласился бы и на большее.

Итак, первые итальянцы прибыли в округ Форд не в вагоне для скота, а в вагоне первого класса Иллинойской центральной железной дороги. Встречавшие вынесли из поезда их новенькие фирменные чемоданы и погрузили их в два шикарных «Форда-Т» 1904 года выпуска. Всех Россети, сопровождавших мистера де Жарнетта с одного приема на другой, в Клэнтоне встречали с королевскими почестями. А что касается несравненной красоты его юной жены, то о ней в городе только и говорили. Ожидалась торжественная церемония венчания, призванная подкрепить краткую службу, ранее состоявшуюся в Мемфисе, но, поскольку в Клэнтоне не было католической церкви, идея угасала. Молодым предстояло решить проблему религиозного выбора. В тот момент, если бы Николь попросила де Жарнетта принять индуизм, он бы немедленно согласился.

Наконец они обосновались в главной усадьбе на окраине города. Когда Россети впервые объехали владения своего нового родственника и увидели величественное здание довоенной постройки, возведенное еще первым де Жарнеттом, то не смогли удержаться от слез.

Было решено, что семья поселится в нем, пока дом управляющего не отремонтируют и соответствующим образом не оборудуют. Николь вступила в обязанности хозяйки поместья и изо всех сил старалась забеременеть. Ее младшим сестрам наняли частных учителей, и уже через несколько недель девочки бойко лопотали по-английски. Мистер Россети дни напролет проводил с зятем, бывшим всего на несколько лет его моложе, осваиваясь в роли управляющего.

А миссис Россети воцарилась на кухне, где и познакомилась с матерью Калли, Индией.

– И моя бабушка, и моя мать были кухарками у де Жарнеттов, – рассказывала мисс Калли. – Я думала, что такое же будущее ожидает и меня, но случилось по-иному.

– Так у Зака и Николь все же были дети? – спросил я, потягивая не то третий, не то четвертый стакан чая. Чай был горячим, и лед в нем растаял. Рассказ мисс Калли продолжался часа два, и на это время она, к счастью, забыла о повестке и суде над убийцей.

– Нет. И это приводило обоих в отчаяние, потому что они мечтали о детях. Когда я родилась в 1911 году, Николь забрала меня у матери. Она настояла, чтобы мне дали итальянское имя, и поселила у себя в большом доме. Мама не возражала – у нее, помимо меня, была куча детей, к тому же она и сама все дни проводила в доме.

– А ваш отец?

– Он трудился на ферме. Это было хорошее место и для работы, и для жизни. Нам повезло, что о нас заботились де Жарнетты. Они были великодушными и справедливыми людьми. Всегда. Большинству негров так не посчастливилось. В те времена их жизнь полностью зависела от белого хозяина, и, если тот был злым и жестоким, она превращалась в сплошной кошмар. А де Жарнетты были чудесными людьми. И мой отец, и дед, и прадед работали на их земле, и с ними никогда не обращались плохо.

– А Николь?

Мисс Калли просияла улыбкой – впервые за последний час.

– Ее сам Бог мне послал как вторую мать. Она одевала меня в платья, которые покупала в Мемфисе; когда я была малышкой, учила говорить по-итальянски, а в три года научила читать.

– Вы и сейчас можете говорить по-итальянски?

– Нет. Прошло слишком много времени. Она обожала рассказывать мне истории из своего детства, проведенного в Италии, и обещала когда-нибудь повезти туда, показать каналы Венеции, Ватикан, Пизанскую башню. А еще она очень любила петь и пристрастила меня к опере.

– Она была образованной?

– Ее мать получила кое-какое образование в отличие от мистера Россети и позаботилась о том, чтобы ее дочери умели читать и писать. Николь обещала, что я поступлю в колледж где-нибудь на Севере или даже в Европе, где люди гораздо терпимее, чем здесь. В двадцатые годы мысль о негритянке, посещающей колледж, казалась полным безумием.

Повествование разветвлялось в разные стороны. Мне хотелось кое-что записать, но я не прихватил с собой блокнота. История о чернокожей девушке, живущей в довоенном барском доме, разговаривающей по-итальянски и слушающей оперу, для Миссисипи полувековой давности была уникальна.

– Вы работали по дому? – спросил я.

– О да, когда стала постарше. Я была кем-то вроде экономки, но мне не приходилось трудиться так тяжко, как другим. Николь хотела, чтобы я всегда была рядом с ней. Не меньше часа в день мы занимались разговорной практикой на веранде. С одной стороны, она сама хотела избавиться от итальянского акцента, с другой – научить меня правильной дикции. У нас была учительница, прежде она преподавала в городской школе, но уже ушла на пенсию, мисс Такер, старая дева – никогда ее не забуду. Николь каждое утро посылала за ней машину. За чаем мы читали заданные накануне тексты, и мисс Такер исправляла малейшие неточности в нашем произношении. Занимались мы и грамматикой. Она расширяла наш словарь. Николь изводила себя учебой до тех пор, пока не заговорила по-английски безупречно.

– А почему не состоялся колледж?

Мисс Калли внезапно сникла, время рассказа подошло к концу.

– Ах, мистер Трейнор, это очень грустно. Мистер де Жарнетт потерял все в 1920-е годы. Он сделал крупные вложения в железные дороги, пароходство, ценные бумаги, и, лишившись всего едва ли не за одну ночь, застрелился. Но это уже другая история.

– А Николь?

– Она оставалась хозяйкой дома вплоть до Второй мировой войны, а потом вернулась в Мемфис вместе с родителями. В течение многих лет мы каждую неделю обменивались письмами, они до сих пор у меня хранятся. Николь умерла четыре года назад в возрасте семидесяти шести лет. Я плакала целый месяц. Я и сейчас плачу, когда вспоминаю ее. Как я любила эту женщину! – Ее голос становился все тише, и я по опыту знал, что скоро мисс Калли погрузится в дремоту.

Поздним вечером я углубился в архив «Таймс» и нашел в номере от 12 сентября 1930 года статью на первой полосе, посвященную самоубийству Захарии де Жарнетта. Подавленный собственным разорением, он написал новое завещание и прощальную записку своей жене Николь, после чего, чтобы избавить всех от забот, сам отправился в клэнтонское похоронное бюро. Вошел через черный ход с двустволкой в руках, нашел комнату для бальзамирования, сел, снял туфлю, обхватил губами ствол и спустил курок большим пальцем ноги.