Текст книги "Операция "Носорог""

Автор книги: Джон Дэвис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 13 страниц)

Глава третья

Жара, слепящее бело-голубое полуденное небо безоблачно, редколесье буша не очень-то жалует тенью. Сквозь резиновые подметки ощущаем жар каменистой твердой земли, жаркий, сухой, неподвижный воздух обжигает кожу, пышут жаром бурый и серый буш и высокая сухая желтая трава, и до самого края бело-голубого неба нескончаемой чередой ткнутся лиловые бугры и серые гряды скал. Плохая местность для поиска. Следопыты рассыпались цепочкой, поделив участки. В который раз мы потеряли след. Большая стая бабуинов пересекла нам путь и затоптала след носорога. Мы прошли порядочный конец по холмам и оврагам, петляя и кружа, пересекая собственные следы. Этот носорог оказался изрядным бродягой. Каждый знак в книге природы требовал внимания – примятая земля, сдвинутый камешек, растоптанный сухой лист, сломанный прутик на высоте полутора метров, где носорог закусывал на ходу.

Говорить разрешалось только шепотом. Мы шли редкой цепочкой, разбросанной на сотни метров, не видя крайних. Даже яркие рубашки пропали бы из виду, а защитная одежда и подавно. Носильщики остались где-то позади под деревом, ожидая, когда мы что-нибудь обнаружим. Я шел за Беном. Воспаленные глаза на бесстрастном старообразном лице, голова под казенной войлочной шляпой с обвисшими полями чуть наклонена, трубка попыхивает. Сзади на поясе болтается оловянная фляга с водой. Худые черные икры, казенные ботинки, защитные гетры. Я шел за Беном, потому что он был лучший среди следопытов, стараясь учиться у него, совершенствоваться в поиске. Сам я сдался бы давным-давно. Одно дело приметить след, совсем другое – истолковать его. Давность следа я мог определить только в самых очевидных случаях. Увидев сдвинутый камень, я тихонько шлепнул себя по бедру, привлекая внимание Бена, и показал на землю. Его воспаленные глаза небрежно скользнули по камню.

– Зуро, – сказал он. – Вчерашний.

Вчерашний? Нижняя сторона камня вроде бы совсем свежая. При таком солнце след вполне может быть сегодняшним.

– Почему? – спросил я шепотом.

– Зуро, – повторил Бен.

Я шел сбоку от него в десяти метрах, немного отставая, чтобы не наступить на какой-нибудь след, прежде чем он его увидит. Снова знак: распластанный лист и на земле рядом с ним метина от копыта. Я шлепнул себя по бедру. Бен подошел. Глянул и отвернулся, ничего не сказав.

– Зуро? – Я присел, всматриваясь.

Как определить, когда на мертвый сухой лист наступил зверь – сегодня утром или вчера? Да при таком солнце! Пусть маленькая метина от пальца смазана, так ведь земля сухая и твердая. Ну, ладно. Послышался свист цесарки – такой же звук получается, когда человек свистит, приставив палец к губам, и я поднял голову и подумал: «Слава Богу». Свист донесся в долину с севера, сверху. Мы двинулись в ту сторону.

Из зарослей в ста шагах к югу от нас вышли Томпсон и следопыт по имени Ньямби, направляясь туда, откуда прозвучал сигнал. Только бы не Калашака оказался счастливцем. Калашака – рабочий, который нес блокноты, – воображал себя следопытом, хотя смыслил в этом деле не больше моего. Сближаясь, мы шли на свист по высокой жаркой траве. Так и есть – Калашака, и лицо его выражает радость. Ричард и Невин уже подоспели и изучали след.

– Зуро, – презрительно произнес Томпсон.

Калашака повесил голову. Подошел Бен, нагнулся, упершись ладонью в тощее колено, и посмотрел на след. Маленькая царапина на твердой земле.

– Кунене, – сказал Бен. – Утренний.

Томпсон поглядел на него:

– Зуро.

Бен чуть заметно качнул головой.

– Уверен, что вчерашний, определенно, – настаивал Томпсон.

Бен уже шагал дальше, повернувшись спиной к нам, искал продолжения следа. Калашака сиял, довольный собой. Томпсон все еще сидел на корточках, изучая метину.

– Ты уверен, Бен?

Бен только крякнул, стоя к нам спиной в восьми шагах и всматриваясь в землю.

– По-моему, след вчерашний, – сказал Грэм.

Невин ничего не говорил. Я тоже воздержался от высказываний. Только подумал: хоть бы Бен оказался прав. Томпсон выпрямился.

– Думаю, он прав. Бен всегда прав.

Бен, Ньямби и Калашака уже рассыпались цепочкой под знойными лучами солнца по сухому склону в двадцати шагах от нас. Казалось, даже затылок Калашаки сияет. Мы тоже рассыпались и последовали за ним.

Вниз по склону, через глубокую ложбину, вверх по другому склону, вниз к реке, вдоль реки, вверх по холмам, через высохшее русло, опять вверх по холмам, и всю дорогу жара и сушь и твердая земля. Встречались другие следы, но все зуро, вчерашние. Мы видели свежие следы льва и антилоп куду и импала, но все следы носорога, за исключением того, по которому мы шли, были вчерашние. Свежий навоз нам не попадался. Мы много раз теряли след. Нашли место, где носорог отлеживался во время полуденного зноя, – пыльная яма у муравейника под деревом, а на пыли отпечатки кожных складок. Он и вчера тут отлеживался. Дальше след повел нас вверх через холм и вниз через крутой овраг и опять вниз через второе высохшее русло. Не зверь, а непоседа какой-то. Мы уже отшагали километров тридцать с хвостиком, петляя туда-сюда. Томпсон винил во всем бульдозер, который рокотал в двадцати пяти километрах. Звук отдавался в холмах. Одинокий самец обычно не бродит вот так по всей округе. Иное дело – самка с детенышем, которого она оберегает, но самцам это несвойственно. Томпсон был в отвратительном настроении, все его злило: подвыпившие рабочие, бульдозер, местность, пропадающий след.

– Давай-давай, найди его!

От второго пересохшего русла след повел нас по сильно каменистому склону на крутые бугры. Находить метины становилось все труднее, и все они казались старыми. Похоже было, что мы потеряли свежий след и идем по вчерашнему. Вчерашних следов кругом было хоть отбавляй. А местность для преследования очень тяжелая. А тут еще эти бабуины успели побегать взад и вперед.

– Вчерашние, сегодняшние и завтрашние следы, – ворчал Томпсон.

Он вскарабкался на верх бугра, потом спустился широкими шагами.

– Это треклятый бульдозер спугнул его. Наверху слышно, как он тарахтит. Ясное дело, носорог повернул обратно.

Мы пошли назад, пересекая вчерашние, сегодняшние и завтрашние следы и отпечатки ног бабуинов. Надо думать, носорог подался в противоположную сторону от бульдозера, вниз к пересохшему руслу. Рассыпавшись по склону, мы направились к руслу, ища приметы. Осмотрели длинный, неровный, сухой, поросший кустарником берег. Спустились в русло. Никаких следов.

Томпсон остановился, отыскав клочок тени. Посвистал на манер цесарки, и мы все побрели к нему. Бен стоял на береговом уступе и глядел на нас сверху воспаленными глазами.

– А все твое ибаббалаза, проклятое похмелье, из-за этого мы след потеряли, – сказал Томпсон.

Мы все обливались потом.

Бен молчал. Томпсон едва сдерживался. Ему здорово осточертело это бесплодное хождение.

– Твое счастье, что ты работаешь не с нкоси Норманом. Уж он-то задал бы тебе взбучку. У меня слишком доброе сердце.

Бен молчал.

– Что, кисло тебе?

Бен чуть заметно дернул одним плечом, стоя на береговом уступе.

– Тебе известно, сколько денег мы потратили впустую сегодня? Денег из тощей государственной казны?

Бен молчал. Бену было в высшей степени наплевать на тощую государственную казну.

– Сколько выброшено денег, которые собраны с бедных налогоплательщиков вроде меня? – не унимался Томпсон.

Бену было в высшей степени наплевать на налогоплательщиков тоже. Он стоял с безучастным видом.

– Уже три часа, – корил Томпсон Бена. – Мы отшагали тридцать километров. До сумерек осталось всего два часа. А мы даже след потеряли.

– Я найду его, – донесся сверху бесстрастный голос Бена.

– Ступай. – Томпсон сверлил его взглядом. – Ступай и найди. Возвращайся к вчерашней, сегодняшней и завтрашней лежке, где мы потеряли след. И не приходи, пока не найдешь. И пусть ибаббалаза хорошенько помучит тебя.

Бен безучастно повернулся, чтобы идти. Ньямби присоединился к нему.

– Бен! – позвал Томпсон.

Бен остановился и повернул голову.

– Может быть, передохнешь?

Бен чуть заметно мотнул головой. Отвернулся и зашагал вверх по склону в буш – черный, тощий, невозмутимый человек в защитной одежде и мятой шляпе. Бесстрастно попыхивая трубкой.

Мы расселись на песке. Невыспавшиеся рабочие растянулись рядом с нами. В воздухе пахло перегаром и потом, рабочим было кисло.

– Роджер-Роджер! – позвал Томпсон. – Радио.

Носильщик открыл глаза и тяжело поднялся. Радиостанция висела у него за плечами в брезентовом чехле. Держась тени, он добрел до Томпсона и с облегчением опустился на землю спиной к нему, чтобы Томпсон мог заняться своим делом.

– Антенна, – сказал Томпсон.

Рабочий с антенной уже стоял рядом, сумрачный от похмелья. Томпсон подключил антенну к радиостанции на спине Роджера-Роджера. Вытер шляпой потное лицо, включил питание, взял микрофон.

– Ф-фу, – сказал он сидящему перед ним Роджеру-Роджеру, – и разит же от тебя.

Роджер-Роджер смущенно улыбнулся нам.

– И чем только вы заправляете свое пиво? – ворчал Томпсон.

Роджер-Роджер виновато ухмыльнулся.

Томпсон смирился с запахом перегара, щелкнул тумблером передатчика и монотонно затянул:

– Четыре-один, четыре-один, четыре-один, четыре-один, четыре-один, передвижка, прием.

Переключился на прием, и мы все прислушались.

Раздался писк, потом щелчок, и через холмы до нас донесся голос старины Нормана:

– Четыре-один, слышу на тройку. Прием.

– Понял, Норман. – Томпсон устало вздохнул. – Мы находимся в каком-то чертовом русле, это… – он посмотрел на солнце, – к югу-западу от твоего лагеря. Километров двадцать пять. Как понял? Прием.

– Понял, вы находитесь в русле примерно в двадцати пяти километрах к юго-западу от меня. Прием.

Рабочие смотрели на радиостанцию как зачарованные и внимательно слушали, хотя не понимали по-английски.

– Не знаю, как уж это вышло, но только все эти носороги, которых ты привязал к дереву за хвост, разбежались кто куда. Думаю, их напугал бульдозер. Прием.

– Понял. Окаянный бульдозер, – ответил старина Норман. – Прием.

– Понял. Так или иначе, мы пошли по первому следу, который показал нам твой следопыт. Но очень уж плохая местность для преследования, сплошные камни. И носорог все время был в движении из-за этого бульдозера. Ну и мы весь день за ним тащились. Пока совсем не потеряли след – очень уж местность паршивая, а тут еще эти бабуины с цесарками туда-сюда бегают. Как понял? Прием.

– Понял, надо что-то придумать с бульдозером. Прием, – сказал старина Норман.

– А у тебя какие новости? Прием.

– А такие, что на меня под вечер напал носорог.

Посмеиваясь, мы слушали мягкий деловитый голос старины Нормана.

– Еду это я, никого не трогаю, вдруг смотрю – стоит приятель в кустарнике метрах в ста. Останавливаю машину, выхожу. Тихо-тихо подкрадываюсь поближе, чтобы хорошенько разглядеть его, вижу – хорош, очень хорош, вдруг ветер меняется, носорог чует мой запах, поворачивается, видит меня и идет в атаку. Как слышно? Прием.

Мы жадно слушали.

– Понял. Ну, а ты что? Прием.

– Стремглав на дерево полез, что твоя белка. Прием.

Мы дружно расхохотались.

– А дальше? Прием.

– А дальше он атаковал мое дерево. Отдубасил его как следует. Попыхтел, посопел, потом убрался. И я тоже убрался. Но до чего же хорош самец! Прием.

Мы расхохотались.

– Куда он подался? – спросил Томпсон. – Прием.

– Куда-то в вашу сторону, на северо-восток. Прием.

– Ясно, будем смотреть в оба. А вообще-то скоро к тебе двинемся. Что-нибудь еще? Прием.

– Больше ничего, только привези мне носорога. Прием.

– Понял, – ответил Томпсон. – Ты там тоже, как увидишь опять носорога, хватай его за хвост и вызывай нас по радио. Четыре-один, передвижка связь кончает, все.

Он выключил рацию и повернул к нам приятное, подрумяненное сеянцем, взмокшее лицо с кукольно-голубыми глазами:

– Хотел бы я посмотреть, как он там на дереве болтался.

И открутил антенну, довольный, что не надо больше терпеть соседство взопревшего Роджера-Роджера.

– Пума, – сказал он. – Порядок.

Роджер-Роджер поднялся на ноги.

– Постой, – остановил его Томпсон. – Тебя как звать?

– Роджер-Роджер.

– Да нет, по-настоящему.

– Сикспенс, – ответил Роджер-Роджер.

– Так вот, Сикспенс, – сказал Томпсон. – Твой лучший друг никогда тебе этого не скажет, но я-то вряд ли стану когда-нибудь твоим лучшим другом, а потому прошу тебя, сделай мне одолжение, искупайся сегодня вечером. Правда, искупайся.

– Йебо, нкоси, – улыбнулся Роджер-Роджер. – Хорошо!

Рабочие дружно рассмеялись.

– Потому что, если и завтра от тебя будет так разить, придется мне спасаться на дереве.

Рабочие оценили его остроумие, на черных лицах засверкали белозубые улыбки. Роджер-Роджер с радиостанцией на спине отошел в сторону, с облегчением лег на живот и закрыл глаза.

Я окликнул водоноса. Он сидел с закрытыми глазами, привалившись спиной к камню. Тяжело поднялся, подошел и подал мне влажный брезентовый мешок с водой. Я вытащил пробку и стал пить. Делал большие глотки и старался подольше задерживать воду во рту, но она сама проскальзывала в горло – отличная прохладная вода с привкусом брезента, который напомнил мне все те многочисленные случаи, когда я, весь взмокший, разгоряченный, в буше пил воду из брезентового мешка. Вода пахла Африкой.

– Спасибо. – Я вернул мешок с водой Гунга Дину, он передал его Ричарду, и тот припал губами к отверстию.

– Калашака! – позвал Томпсон.

Калашака открыл глаза, поднялся и, тяжело ступая, подошел к Томпсону.

– Растительность, – сказал Томпсон.

Калашака достал из кармана блокнот и ручку и подал Томпсону. Вытащил из другого кармана пучок прутиков – образцы кустарников, которыми кормился носорог. В обязанности Калашаки входило подсчитывать, сколько раз носороги откусывали побеги того или иного куста, чтобы можно было определить характер их питания. Калашака поочередно показывал прутики, Томпсон записывал латинское наименование, и Калашака говорил:

– Шесть, четырнадцать, девять…

Я спрашивал себя, как он ухитряется все запоминать, тем более после такой ночи? Да нет, скорее всего, ничего он не запоминает, просто называет вымышленные цифры, чтобы Томпсон был доволен.

Но у Томпсона был отнюдь не довольный вид. Мы сидели и ждали. Рабочие дремали, закрыв глаза.

– Значит, так, – сказал Томпсон. – Пойдем, поможем Бену.

Солнце склонилось к горизонту. Еще час от силы, и будет темно. Бен отыскал след, ведущий от вчерашней, сегодняшней и завтрашней лежки. Мы шли по следу на запад, шли цепочкой, теряя след и снова находя его. Томпсон нетерпеливо рыскал по бушу: если через полчаса не выйдем на носорога, будет поздно. И целый день насмарку. Местность была все такая же тяжелая, сильно пересеченная, каменистая, след то покажется, то пропадет.

– Вперед, мадода! Найдите его, ребята!

На высокий холм, вниз по крутым скалам, в овраг. Из оврага вверх по крутому склону, на вершину холма, и внезапно Бен вскинул руку, похлопал себя по бедру, подавая сигнал «стой!», показал пальцем. Он! Diceros bicornis – черный носорог. Высотой в рост человека, вес около тонны, вооружение убийцы.

Он стоял в семидесяти метрах от нас. Услышал что-то, но нас не заметил и не учуял нашего запаха. Насторожился: голова поднята, длинные трубки ушей поворачиваются во все стороны. Вот резко повернулся, всматриваясь и сердито дергая ушами. Томпсон знаком велел подать обездвиживающее ружье, и носильщик, пригибаясь, подошел к нему. Рабочие тихонько отступали к деревьям за нашей спиной, каждый взял на прицел определенное дерево. Всего полчаса до темноты… Томпсон выдернул из шляпы заряженный шприц, засунул его в казенник, подпер холостым патроном и закрыл затвор. Ричард, волнуясь, тоже заряжал обездвиживающее ружье. Невин изготовился прикрывать Томпсона винтовкой; незавидная роль – ведь не исключено, что, застрели кто-нибудь носорога, спасая жизнь Томпсона, Томпсон убьет спасителя. С ружьем наготове Томпсон начал подкрадываться к носорогу. Вниз по склону, в овраг, укрываясь за кустами и травой, пригибаясь, внимательно глядя себе под ноги. Мы молча провожали его взглядом, замерев на месте. Каждый рядом с облюбованным им деревом.

Носорог стоял настороже, беспокойно шевеля ушами. Фыркнул, сердито повернулся кругом, свирепо озираясь. Он догадывался, что происходит что-то, но не знал, что именно. Томпсон остановился, сунул руку в карман и вытащил кисет с пеплом, чтобы проверить направление ветра. Встряхнул кисет, и легкое облачко пепла поплыло в воздухе на него. В сторону от носорога. Добро. Кусты закрывали Томпсона от зверя. Мы видели их обоих. Смотрели, затаив дыхание, никто не шелохнулся.

Томпсон крадучись спускался в овраг. Пятьдесят пять метров отделяло его теперь от стоящего на противоположном склоне носорога. Слишком далеко еще для обездвиживающего ружья. Зверь фыркнул, развернулся кругом, свирепо озираясь, – голова поднята, уши беспокойно вертятся. Он что-то услышал. Томпсон замер. Носорог опять с фырканьем повернулся и воззрился в другую сторону. Томпсон снова встряхнул кисет с пеплом. В пронизывающих листву золотых лучах вечернего солнца поплыли серебристые хлопья. Теперь они плыли под другим углом, ближе к носорогу.

Окаянный ветер переменился. И перемена становилась опасной. Еще немного, и зверь учует нас. Я чертыхался про себя. Томпсон стоял неподвижно. Носорог фыркнул, развернулся кругом, направив уши вперед и задрав кверху рог, сердито сделал пять шагов в сторону Томпсона, высматривая жертву. Томпсон стоял как вкопанный.

Все замерли, застыли, окаменели.

Носорог свирепо посмотрел на укрытие Томпсона, потом повернулся кругом и уставился в другую сторону. Я перевел дух. Томпсон стоял как вкопанный. Потом встряхнул кисет. Ветер переменился в лучшую сторону. Будь местность удобнее, Томпсон, наверно, – нет, несомненно – зашел бы с другого бока. Спустился бы по ветру, обходя зверя, потом стал бы подкрадываться против ветра. Но овраг есть овраг, и до темноты оставались считанные минуты. Если Томпсону сейчас не удастся обездвижить носорога, в темноте мы окончательно потеряем след, а тут еще этот окаянный ветер. Томпсон осторожно двинулся вниз по склону.

Теперь не больше полусотни метров отделяло его от зверя. Чтобы сблизиться еще, надо спуститься на дно оврага и подняться на противоположный склон. Но там не будет укрытия. И ни одного подходящего дерева, чтобы влезть на него, если зверь пойдет в атаку. Будь здесь Куце, его бы это не остановило. Поль Куце прокрался бы на противоположный склон, выскочил бы из укрытия прямо перед ошарашенным зверем, всадил бы в него шприц с пятнадцати шагов и финтом ушел бы от яростной атаки, но ведь Поль Куце – легенда, отчаянная голова. Один из лучших охотников во всей Африке, но отчаянная голова – или храбрец, или еретик, или как еще назвать человека, который идет на носорога с каким-то там обездвиживающим ружьем, вместо того чтобы улепетывать от него. Томпсон тоже был знатный охотник, но держался в рамках. Слишком часто подвергался он атакам носорогов, чтобы не испытывать к ним величайшего почтения. Один яростный бросок – и человеку конец, пролетит десять метров по воздуху и застрянет на колючем дереве с распоротым животом. Томпсона отделяло пятьдесят метров от носорога, стоявшего по ту сторону оврага; предельная дистанция для обездвиживающего ружья. «Пора стрелять, – подумал я. – Да только сможет ли он как следует прицелиться из-за густого кустарника». Томпсон поднес приклад к плечу. Добро! Носорог фыркнул, развернулся и злобно уставился на укрытие Томпсона.

Томпсон замер, не опуская ружья. Зверь стоял, подняв грозную голову, направив уши вперед. Томпсон целился в него. Но курка не нажимал. Видимость его не устраивала. Любая ветка, любая травинка отклонит в сторону шприц. И зверь уйдет. Пойдет ли в атаку или обратится в бегство – в обоих случаях уйдет. И целый день насмарку. Томпсон замер, а зверь свирепо глядел в его сторону, и мне почудилось, что я вижу, как мышцы ловца начинают дрожать от напряжения. Носорог фыркнул и повернулся вполоборота.

Ему что-то послышалось, и он повернулся, высоко держа голову с грозным рогом и направленными вперед ушами, и подставил охотнику свой здоровенный бок. Томпсон с ружьем наготове молниеносно переместился на три шага вниз по склону, ища окошко в кустарнике, нашел окошко, и зверь услышал и повернулся мордой к нему и яростно наклонил голову, готовый истребить все на своем пути, и Томпсон выстрелил.

Томпсон спустил курок, хлопнул пороховой заряд, и шприц полетел по воздуху. Он полетел через овраг так быстро, что глазом не уследить, и все напряглись, готовясь карабкаться на облюбованные ими деревья; упреждая реакцию разъяренного зверя, шприц пролетел над оврагом – и шлепнулся на землю в пяти метрах от носорога. Недолет! Окаянный шприц не долетел! Никудышный порох! После целого дня – ведь мы вместе с подгулявшими следопытами целый день путались во вчерашних, сегодняшних и завтрашних следах, когда вот-вот стемнеет, на тебе – недолет! Я представлял себе, как чертыхается Томпсон. А носорог хоть бы что. Яростно фыркнул и развернулся, поводя ушами, высматривая врага. Но не обратился в бегство. Не атакует и не убегает – знай, стоит, злобно фыркая, и высматривает жертву; не убегай, ради Бога, не убегай! Господи, дай Томпсону перезарядить ружье! Томпсон выдернул из шляпы другой шприц и стал перезаряжать, и я представлял себе, как он проклинает пороховой завод, шприц, носорога, приближающуюся темноту, следопытов и молит Бога, чтобы носорог не убежал, только бы не убежал, только бы дал перезарядить; и носорог снова круто повернулся и наклонил голову, вертя ушами и свирепо фыркая. Наконец ружье перезаряжено, Томпсон упирает приклад в плечо, и зверь таращится прямо на его укрытие, и Томпсон спускает курок, и мы слышим звук выстрела. И окаянный шприц опять шлепается на землю.

Вспышка смертоносной ярости – носорог, злобно фыркая, с опушенной головой, рывком разворачивается, ищет свирепым взглядом, кого бы истребить. Но, главное, он не убегает, слава тебе, Господи. Крутится, фыркает, мотает могучей головой и опять фыркает, и роет ногами землю, обуреваемый жаждой разрушения, но, слава Богу, не убегает. Одному Господу известно, почему этот зверь не убежал и не пошел в атаку, а только пыхтел и сопел, ненавидя весь мир, распираемый жаждой убивать, но в любую секунду он мог передумать и обратиться в бегство, и тогда целый день насмарку из-за такого-сякого порохового завода; ради Бога, не убегай, ради Бога, продолжай пыхтеть и сопеть, дай бедному, взопревшему, чертыхающемуся Томпсону еще раз перезарядить. В тускнеющих золотистых лучах – раскрасневшееся от злости лицо, зеленоватая защитная одежда – Томпсон, проклиная все на свете, лихорадочно перезаряжал, остался последний шприц, и если этот окаянный патрон тоже не потянет… Он яростно вскинул ружье к плечу, и зверь бешено развернулся мордой к нему, и Томпсон прицелился, Господи, хоть бы на этот раз прицелился повыше, чуть ли не в макушку взбешенного зверя на случай, если опять попался дрянной патрон, и спустил курок. И шприц полетел через овраг.

Он летел как стрела и вонзился прямо в лоб носорогу. В ту же секунду раздался услаждающий слух щелчок детонатора, и шприц с силой впрыснул препарат М-99 в тело носорога, и носорог взревел и пошел в атаку.

Сотрясая землю, гулко и яростно фыркая, шло напролом в атаку могучее черное чудовище, весом в тонну, высотой в рост человека, с длинным смертоносным рогом, голова поднята, уши направлены вперед, скатилось в овраг и пропало из виду, но мы отлично слышали топот, и носорог выскочил, огромный и грозный, на наш склон и мимо укрытия Томпсона помчался прямо на нас, и мы бросились сломя голову к облюбованным нами деревьям. Хватайся за ствол, цепляйся, карабкайся вверх, черт с ними, с ногтями, черт с ними, с глазами, только, ради Бога, повыше, подальше от зверя, который мчится с грохотом, с фырканьем, бешеный, тяжелый, могучий, с налитыми кровью свирепыми глазами, ломится с треском через кусты, поблескивая торчащим во лбу серебристым шприцем, страстно желая кого-нибудь убить; он видел, как мы бросились к деревьям, и каждый думал: изо всей нашей братии этот стервец с самого начала именно меня наметил истребить, и носорог гулко, яростно фыркнул, свирепо вращая налитыми кровью поросячьими глазками, и могучая голова на бычьей шее угрожающе наклонилась, и зверь с грохотом, с фырканьем пошел на мое дерево, и я постарался влезть еще выше, а он повернул огромную голову и с ходу пырнул рогом ствол, и дерево закачалось, и я цеплялся изо всех сил, а он уже бешено топал дальше. Голова поднята, глаза ищут – кого истребить; и, пробегая между деревьями, на которых висели носильщики и следопыты, он боднул еще одно дерево, оно закачалось, но висевший на нем африканец держался за ствол мертвой хваткой, и носорог с грохотом помчался дальше. Вырвался из нашей кущи, протопал вверх по склону холма и пропал из виду.

Мы слезли с деревьев, и все улыбались, и всем не терпелось, смеясь, поздравить друг друга и сказать: вот это носорог, великолепный носорожище, и надо же, два никудышных патрона подряд, сразу два, чтоб им пусто было, и как это он не побежал после первого промаха, и повезло ж нам, черт возьми, но какой же великолепный носорог! Томпсон подозвал носильщика с радиостанцией, и Роджер-Роджер подошел, рот до ушей, и Томпсон связался со стариной Норманом и сообщил ему, что есть попадание и мы сейчас пойдем по следу, и Норман очень обрадовался.

До темноты оставалось меньше получаса.