Текст книги "В ожидании"

Автор книги: Джон Голсуорси

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 21 страниц)

XIV

Высадив Алена Тесбери у его клуба, девушки направились в Челси, хотя Динни положилась на счастье и не предупредила Диану телеграммой. Подъехав к дому на Оукли-стрит, она вышла из машины и позвонила. Двери открыла пожилая горничная с испуганным лицом.

– Миссис Ферз дома?

– Нет, мисс. Дома капитан. Ферз.

– Капитан. Ферз?

Оглянувшись по сторонам, горничная торопливо зашептала:

– Да, мисс. Мы все ужасно перепугались, просто не знаем, что делать. Капитан. Ферз пришёл неожиданно, во время завтрака. Хозяйки не было дома. Ей пришла телеграмма. Капитан. Ферз забрал её. Два раза звонили по телефону, но не сказали кто.

Динни подыскивала слова, чтобы спросить о самом страшном.

– Как он… Как он вам показался?

– Право, не знаю, мисс. Он спросил только: "Где ваша хозяйка?" Выглядит он хорошо, но все это так внезапно, и мы боимся. Дети дома, а где миссис Ферз, мы не знаем.

– Подождите минутку.

Динни вернулась к машине.

– Что случилось? – вылезая, спросила Джин.

Девушки стояли на мостовой и совещались, а горничная с порога наблюдала за ними.

– Я должна вызвать дядю Эдриена, – сказала Динни. – Ведь в доме дети.

– Поезжай за ним, а я войду и подожду тебя. Горничная совсем перепугалась.

– Джин, он бывает буйным. Может быть, он просто сбежал.

– Бери машину. За меня не беспокойся.

Динни пожала руку Джин:

– Я возьму такси. Если захочешь удрать, у тебя будет машина.

– Ладно. Объясни горничной, кто я, и поезжай. Уже четыре.

Динни посмотрела на дом и вдруг увидела чьё-то лицо в окне столовой. Она встречалась с Ферзом лишь дважды, но сразу узнала его. Лицо у него было незабываемое – пламя за решёткой. Резкие суровые черты, подстриженные щёточкой усы, широкие скулы, густые тёмные с проседью волосы, сверкающие глаза со стальным отливом. Они глядели на неё так пристально, что зрачки словно плясали от напряжения. Девушка не выдержала и отвела взгляд.

– Не смотри наверх: он там! – шепнула она Джин. – Кроме глаз, все нормально – костюм приличный и прочее. Давай уедем вместе или вместе останемся.

– Нет. Со мной ничего не случится, а ты поезжай.

И Джин вошла в дом.

Динни отчаянно торопилась. Внезапное возвращение человека, которого все считали неизлечимо помешанным, ошеломило её. Ей были неизвестны причины, заставившие изолировать Ферза. Она знала только, что он страшно мучил Диану, перед тем как окончательно сорвался, и считала Эдриена единственным человеком, достаточно осведомлённым во всей этой истории. Поездка показалась ей долгой, – время мучительно тянулось. Динни застала дядю, когда тот уже выходил из музея, и торопливо стала рассказывать. Эдриен с ужасом смотрел на неё.

– Вы знаете, где Диана? – закончила она.

– Сегодня она должна была обедать у Флёр и Майкла. Я тоже собирался туда. Где она сейчас – не знаю. Едем на Оукли-стрит. Всё это – как гром среди ясного неба.

Они сели в такси.

– А вы не можете позвонить в эту психиатрическую лечебницу, дядя?

– Не повидав Диану, не имею права. Так, говоришь, он выглядит нормально?

– Да. Только вот глаза… Впрочем, насколько я помню, они всегда у него были такие.

Эдриен схватился за голову:

– Это ужасно! Бедная моя девочка!

Сердце Динни сдавила боль – и за дядю, и за Диану.

– Самое ужасное, – сказал Эдриен, – испытывать такое только потому, что бедняга возвратился. Боже милостивый! Скверное дело, Динни, скверное дело!

Динни тронула его за руку:

– Дядя, что гласит на этот счёт закон?

– Один бог знает! Его не подвергли официальному освидетельствованию, – Диана не захотела. В лечебницу его приняли как частного пациента.

– Не может быть, чтобы гам ему разрешали выходить, когда вздумается, и никого об этом не предупреждали.

– Кто его знает, что случилось? Может быть, он так и не выздоровел, а ушёл просто в минуту просветления. Но что бы мы ни предприняли, – Динни растрогало выражение лица Эдриена, – мы обязаны позаботиться о нём так же, как о самих себе. Нельзя делать ему жизнь ещё мучительнее. Бедный Ферз! Любое горе, Динни, – болезнь, нищета, порок, преступление, хотя каждое из них – трагедия, – пустяк по сравнению с душевным расстройством.

– Дядя, – спросила Динни. – А ночь?

Эдриен застонал.

– От этого её надо как-нибудь спасти.

В начале Оукли-стрит они отпустили такси и пошли к дому пешком.

Войдя в холл, Джин сказала горничной:

– Я – мисс Тесбери. Мисс Динни поехала за мистером Черрелом. Гостиная наверху? Я посижу там. Он видел детей?

– Нет, мисс. Он всего полчаса как пришёл. Дети в классной с мадемуазель.

– Значит, я буду между ним и ими. Проводите меня, – распорядилась Джин.

– Остаться мне с вами, мисс?

– Нет. Поджидайте миссис. Ферз, чтобы сразу же её предупредить.

Горничная с восхищением взглянула на девушку и оставила её у дверей гостиной. Джин распахнула их и остановилась, прислушиваясь. Ни звука. Девушка медленно прошла к окну, потом обратно. Если она заметит, что идёт Диана, она побежит к ней вниз. Если Ферз поднимется сюда, выйдет к нему навстречу. Сердце её билось немного быстрее, чем обычно, но никакого волнения ока не испытывала. Так она патрулировала с четверть часа, потом услышала за спиной шаги, обернулась и увидела; что Ферз уже вошёл в комнату.

– Простите, – сказала она. – Я ожидаю миссис Ферз. Вы – капитан Ферз?

Тот поклонился.

– А вы?

– Я – Джин Тесбери. Боюсь; что вы меня не знаете.

– Кто был с вами?

– Динни Черрел.

– Куда она делась?

– По-моему, поехала к одному из своих дядей.

– К Эдриену?

– Думаю, что да.

Ферз окинул уютную комнату сверкающим взглядом.

– Здесь стало ещё уютнее, – сказал он. – Я некоторое время был в отсутствии. Вы знакомы с моей женой?

– Я встречалась с ней, когда гостила у леди Монт.

– В Липпингхолле? Диана здорова?

Слова слетали с его губ жадно и отрывисто.

– Да. Вполне.

– И красива?

– Очень.

– Благодарю вас.

Посматривая на Ферза из-под тёмных ресниц. Джин не могла обнаружить в нём никаких признаков умственного расстройства. Выглядел он, как обычно, – военный в штатском платье, очень подтянутый, держится независимо. Всё в порядке… кроме глаз.

– Я не видел жену четыре года, – сказал он. – Хотелось бы побыть с ней наедине.

Джин направилась к двери.

– Нет! – Слово сорвалось с пугающей внезапностью. – Вы останетесь здесь!

И Ферз преградил девушке дорогу.

– Почему?

– Я хочу первым сообщить ей о своём возвращении.

– Естественное желание.

– Поэтому оставайтесь здесь.

Джин вернулась к окну и ответила:

– Как вам угодно.

Наступило молчание.

– Слышали вы обо мне? – внезапно спросил он.

– Очень мало. Я знаю, что вы были нездоровы.

Он отошёл от двери.

– Замечаете вы во мне что-нибудь?

Джин подняла глаза и выдержала его взгляд; потом он отвёл его.

– Ничего. Выглядите вы совершенно здоровым.

– Я здоров. Садитесь, пожалуйста.

– Благодарю вас.

Джин села.

– Правильно, – сказал он. – Следите за мной хорошенько.

Джин смотрела себе под ноги. У Ферза вырвалась какая-то пародия на смех.

– Я вижу, вы никогда не страдали душевной болезнью. Если бы болели, знали бы, что каждый за тобой следит и ты сам тоже следишь за каждым. А сейчас мне пора вниз. Au revoir [9]9
  До свидания (франц.).


[Закрыть].

Он быстро повернулся и вышел, захлопнув за собой дверь. Джин сидела не шевелясь: она ждала, что дверь сейчас опять распахнётся. У неё было такое ощущение, как будто всю её натёрли шерстью. Тело покалывало, словно девушка села слишком близко к огню. Ферз не появлялся. Джин встала и подошла к двери. Заперто. Она стояла и раздумывала. Позволять? Постучать, чтоб услышала горничная? Решив не делать ни того, ни другого, девушка отошла к окну и стала наблюдать за улицей: Динни скоро вернётся, отсюда можно её окликнуть. Джин хладнокровно обдумывала сцену, в которой ей только что пришлось участвовать. Ферз запер её, чтоб никто не помешал ему первым увидеть жену. Он никому не доверяет – вполне понятно! Её юный, строгий разум начинал смутно понимать, каково человеку, когда в нём все видят помешанного. Бедняга! Джин прикинула, можно ли вылезти из окна незамеченной, решила, что нельзя, и стала вновь смотреть на угол улицы, из-за которого должна была появиться помощь. И вдруг без всякой причины вздрогнула, – встреча с Ферзом не прошла даром. О, эти глаза! Как страшно, наверно, быть его женой! Джин распахнула окно и высунулась наружу…

XV

Увидев Джин в окне, Динни и её дядя замерли на пороге.

– Я заперта в гостиной, – невозмутимо объявила Джин. – Постарайтесь меня выпустить.

Эдриен отвёл племянницу к машине:

– Останься здесь, Динни. Я пришлю Джин к тебе. Не надо устраивать из этого спектакль.

– Будьте осторожны, дядя. У меня такое чувство, словно вы Даниил во…

Тускло улыбнувшись, Эдриен позвонил. Дверь открыл сам Ферз:

– А, Черрел! Входите.

Эдриен подал руку. Её не приняли.

– Мне здесь вряд ли обрадуются, – сказал Ферз.

– Но, дорогой мой…

– Да, вряд ли. Но я должен увидеться с Дианой. И пусть мне лучше никто не мешает – ни вы, Черрел, ни другие.

– Кто об этом говорит! Вы не возражаете, если я вызову юную Джин Тесбери? Динни ждёт её в автомобиле.

– Я запер её. Вот ключ. Уберите её, – угрюмо сказал Ферз и ушёл в столовую.

Эдриен отпер гостиную. Джин стояла на пороге.

– Ступайте к Динни и увезите её. Я справлюсь. Надеюсь, всё обошлось по-хорошему?

– Меня только заперли.

– Передайте Динни, – продолжал Эдриен, – что Хилери почти наверное сможет приютить вас. Отправляйтесь к нему; тогда я буду знать, где вас искать в случае необходимости. А вы не из трусливых, юная леди!

– Пустяки! До свидания!

Джин сбежала вниз по лестнице. Эдриен услышал, как захлопнулась входная дверь, и неторопливо спустился в столовую. Ферз стоял у окна, наблюдая за отъездом девушек. Он круто повернулся, как человек, привыкший, что за ним следят. Изменился он мало: похудел, осунулся, волосы поседели чуть больше – вот и всё. Одет, как всегда, опрятно, держится подтянуто, только глаза… О, эти глаза!

– Конечно, – с жутким спокойствием начал. Ферз, – вы не можете не жалеть меня, но предпочли бы видеть меня мёртвым. Кто бы не предпочёл! Человек не должен терять рассудок! Но не надейтесь напрасно, Черрел, сейчас я вполне здоров.

Здоров ли? Судя по виду – да. Но какое напряжение он способен вынести?

Ферз заговорил снова:

– Вы все рассчитывали, что я окончательно свихнулся. Однако месяца три назад я начал поправляться. Как только заметил это, стал скрывать. Те, кто за нами смотрят, – он произнёс эти слова с предельной горечью, хотят таких доказательств нашей нормальности, что мы никогда бы не выздоравливали, если бы всё зависело только от них. Это, видите ли, не в их интересах.

Горящие глаза Ферза, устремлённые на Эдриена, казалось, добавили: "И не в её, и не в твоих".

– Так вот, я все скрывал. У меня хватило силы воли скрывать все в течение трёх месяцев и оставаться там, хотя я был уже в здравом уме. Только в последнюю неделю я показал им, что отвечаю за себя. Но они выжидают куда больше недели, прежде чем сообщить об этом домой. Я не хотел, чтобы они писали домой. Я хотел явиться прямо сюда, показаться таким, какой есть. Не хотел, чтобы они предупреждали Диану или ещё кого-нибудь. Я хотел увериться в себе и уверился.

– Ужасно! – чуть слышно вымолвил Эдриен.

Горящие глаза Ферза снова впились в него.

– Вы любили мою жену, Черрел, и сейчас любите. Так ведь?

– Мы остались тем, чем были, – друзьями, – ответил Эдриен.

– Вы сказали бы то же самое, если бы даже было не так.

– Вероятно. Могу утверждать одно – в первую очередь я обязан думать о ней, как делал всегда.

– Вот, значит, почему вы здесь?

– Боже милостивый! Да неужели вы не понимаете, какое это для неё потрясение? Неужели вы забыли, какую жизнь ей создали до того, как попасть в лечебницу? Или думаете, она забыла? Не лучше ли и для неё и для вас, если бы вы сначала отправились ко мне, ну, хоть в музей, и встретились с ней там?

– Нет, я увижусь с ней здесь, в моём собственном доме.

– Здесь она прошла через ад, Ферз. Вы, может быть, и правы, что скрывали своё выздоровление от врачей. Но вы безусловно неправы, когда собираетесь ошеломить этим её.

Ферз весь напрягся.

– Хотите спрятать её от меня?

Эдриен опустил голову.

– Возможно, что и так, – сказал он мягко. – Но послушайте, Ферз, вы и сами не хуже меня видите, какое положение создалось. Поставьте себя на её место. Представьте себе: вот она входит, – это может произойти каждую минуту, – и неожиданно видит вас, не зная о вашем выздоровлении, не успев свыкнуться с мыслью о нём да ещё помня, каким вы были. На что вы обрекаете себя, идя на такую возможность?

Ферз застонал.

– А на что я обреку себя, отказываясь от единственной возможности? Вы думаете, я ещё кому-нибудь верю? Попробуйте поживите так сами четыре года! Тогда поймёте. – Глаза Ферза засверкали. – Попробуйте, каково, когда за вами следят, когда с вами обращаются, как с озорным ребёнком. Последние три месяца я был совершенно нормален и насмотрелся, как со мной обращаются. Если уж моя собственная жена не примет меня таким, как я есть, – здоровым человеком в человеческой одежде, кому я ещё нужен?

Эдриен подошёл к нему:

– Успокойтесь! Вот тут-то вы и заблуждаетесь. Она одна видела вас в самое тяжелое время. Поэтому ей и будет тяжелей, чем другим.

Ферз закрыл лицо руками.

Посерев от волнения, Эдриен смотрел на него, но, когда Ферз снова открыл лицо, не смог вынести его взгляда и отвёл глаза в сторону.

– И люди ещё рассуждают об одиночестве! – выкрикнул Ферз. – Сойдите разок с ума, Черрел. Тогда вы поймёте, что значит быть одиноким до конца ваших дней.

Эдриен положил руку ему на плечо:

– Послушайте, друг мой. В моей норе есть свободная комната. Переезжайте туда, поживите со мной, пока все не наладится.

Тень внезапного подозрения набежала на лицо Ферза, взгляд стал испытующим и подозрительным, потом признательность смягчила его, но он тут же посуровел, затем опять смягчился.

– Вы всегда были порядочным человеком, Черрел. Благодарю вас – не могу. Я остаюсь здесь. Даже у зверя есть берлога. Моя – тут.

Эдриен вздохнул.

– Хорошо. Подождём её. Вы видели детей?

– Нет. Они помнят меня?

– Не думаю.

– Знают они, что я жив?

– Да. Они знают, что вы больны.

– Не…? – Ферз прикоснулся рукой ко лбу.

– Нет. Поднимемся к ним?

Ферз покачал головой, и в эту минуту Эдриен через окно заметил подходившую к дому Диану. Он спокойно направился к двери. Что делать, что сказать? Он уже взялся за ручку, когда Ферз, оттолкнув его, выскочил в холл. Диана открыла дверь своим ключом. Эдриен увидел, как смертельно побледнело её лицо под полями шляпки. Она прислонилась к стене.

– Всё в порядке, Диана, – сказал он и поспешно распахнул двери столовой.

Диана отделилась от стены и прошла в комнату мимо мужчин. Ферз последовал за ней.

– Если вам потребуется мой совет, я буду в холле, – произнёс Эдриен и закрыл дверь…

Муж и жена дышали так, словно прошли не три ярда, а пробежали сто.

– Диана! – воскликнул Ферз. – Диана!

Казалось, она утратила дар речи. Он возвысил голос:

– Со мной всё в порядке. Ты не веришь?

Она по-прежнему молча наклонила голову.

– Что же ты молчишь? Или для меня даже слов не найдётся?

– Это… это от потрясения.

– Я вернулся здоровым. Вот уже три месяца, как я здоров.

– Я так рада, так рада!

– Боже мой! Ты все так же хороша!

Неожиданно он схватил её, крепко прижал к себе и стал жадно целовать.

Когда он отпустил её, Диана, задыхаясь, упала на с гул и взглянула на мужа с таким ужасом, что он закрыл лицо руками.

– Роналд… я не могу… не могу, как раньше… Не могу… Не могу…

Он опустился перед ней на колени:

– Я не хотел сделать тебе больно. Прости!

Затем, словно истощив всю силу чувства, оба встали и отошли друг от друга.

– Давай обсудим все спокойно, – предложил Ферз.

– Давай.

– Должен я уйти?

– Дом – твой. Поступай, как лучше для тебя.

У Ферза вырвалось что-то похожее на смех.

– Для меня было бы лучше, если бы и ты и все остальные относились ко мне так, как будто со мной ничего не случилось.

Диана молчала. Она молчала так долго, что у него снова вырвался тот же звук.

– Не надо! – попросила она. – Я попытаюсь. Но я должна… должна иметь отдельную комнату.

Ферз поклонился. Внезапно взгляд его мотнулся к ней.

– Ты любишь Черрела?

– Нет.

– Другого?

– Нет.

– Значит, боишься?

– Да.

– Понимаю. Это естественно. Что ж! Кто обижен богом, тот не выбирает. Что дадут, то и ладно. Не телеграфируешь ли в лечебницу, чтобы прислали мои вещи? Это избавит от шума, который они могут поднять. Я ведь ушёл не попрощавшись. К тому же я, наверное, им что-нибудь должен.

– Разумеется, телеграфирую. Я всё устрою.

– Нельзя ли теперь отпустить Черрела?

– Я ему скажу.

– Позволь мне.

– Нет, Роналд, я сама.

И Диана решительно прошла мимо него.

Эдриен стоял, прислонившись к стене напротив двери. Он посмотрел на Диану и попытался улыбнуться, – он уже угадал, чем всё кончилось.

– Он останется здесь, но будет жить в отдельной комнате. Благодарю вас за все, мой дорогой. Не созвонитесь ли вместо меня с лечебницей? Я буду держать вас в курсе. А сейчас поведу Роналда к детям. До свидания.

Эдриен поцеловал ей руку и вышел.

XVI

Хьюберт Черрел стоял на Пэл-Мэл перед клубом отца, старинным учреждением, членом которого он сам пока ещё не состоял. Он нервничал, так как питал к отцу уважение – несколько старомодное чувство в дни, когда в отце видят просто старшего брата и, упоминая о нём, употребляют выражение «мой старик». Поэтому Хьюберт не без волнения вошёл в этот дом, где люди упрямее, чем кто-либо на земле, держатся за высокомерные предрассудки своего поколения. Однако облик тех, кто находился в комнате, куда провели Хьюберта, ничем не выдавал ни высокомерия, ни предрассудков. Низенький подвижный человечек с бледным лицом и усами щёточкой, покусывая ручку, сочинял письмо редакции «Тайме» о положении в Ираке; маленький скромного вида бригадный генерал с лысым лбом и седыми усами беседовал с высоким скромного вида генерал-лейтенантом о флоре острова Кипра; квадратный мужчина с квадратными скулами и львиным взглядом сидел у окна так тихо, словно только что схоронил тётку или размышлял, не попробовать ли ему будущим летом переплыть Ла-Манш. Сам сэр Конуэй читал «Уайтейкеровский альманах».

– Хэлло, Хьюберт! Здесь слишком тесно. Спустимся в холл.

Хьюберт сразу же почувствовал, что не только он сам хочет поговорить с отцом, но и отец хочет что-то ему сказать. Они уселись в углу.

– Что привело тебя сюда?

– Я собираюсь жениться, сэр.

– Жениться?

– Да. На Джин Тесбери.

– О!

– Мы решили получить особое разрешение и не поднимать шума.

Генерал покачал головой:

– Она – славная девушка, и я рад, что ты её любишь, но у тебя сложное положение, Хьюберт. Я тут кое-что слышал.

Хьюберт только сейчас заметил, какое измученное лицо у отца.

– Все это из-за того типа, которого ты пристрелил. Боливийцы требуют выдать тебя как убийцу.

– Что?

– Чудовищно, конечно. Не думаю, чтобы они настаивали, поскольку нападающей стороной был он – по счастью, у тебя на руке остался шрам. Но похоже, что боливийские газеты подняли дьявольский шум. Все эти полукровки так держатся друг за друга!

– Сегодня же увижусь с Халлорсеном.

– Полагаю, что власти не станут торопиться.

Отец и сын молча сидели в холле, глядя друг на друга с одним и тем же выражением лица. Где-то в тайниках их души зрел смутный страх перед угрожающим поворотом событий, но ни тот, ни другой не позволяли ему принять определённые формы. От этого их горе становилось лишь острее. Генерала оно угнетало ещё больше, чем Хьюберта. Мысль, что его единственного сына могут потащить на край света по обвинению в убийстве, казалась ему дикой, как ночной кошмар.

– Мы не имеем права сдаваться, Хьюберт, – сказал он наконец. – Если в нашей стране ещё есть здравый смысл, мы остановим дело. Я пытался вспомнить, кто может свести нас с нужными людьми. Я-то сам беспомощен в таких передрягах, но, вероятно, найдутся такие, кто знаком со всеми и точно знает, кого и как можно обработать. Думаю, что нам лучше всего обратиться к Лоренсу Монту. Он уж, во всяком случае, знает Саксендена, а может быть, и кое-кого из министерства иностранных дел. Мне рассказал обо всём Топшем, но он бессилен помочь. Пройдёмся пешком? Это полезно.

Глубоко растроганный тем, что отец воспринял его беду, как свою собственную, Хьюберт пожал генералу руку, и они вышли. На Пикадилли генерал, сделав над собой явное усилие, заговорил:

– Мне не очень нравятся все эти перемены.

– Но, сэр, если не считать Девоншир-хаус, я не вижу здесь ничего нового.

– Да. Но вот что странно: дух Пикадилли долговечнее самой улицы: её атмосфера незыблема. Здесь давно уже не увидишь цилиндра, а разницы вроде никакой и нет. Гуляя по Пикадилли после войны, я испытывал те же чувства, что и в день, когда ещё юнцом вернулся из Индии: вот наконец я и дома. С другими бывало точно так же.

– Да, тоска по родине – странное чувство. Я испытал его в Месопотамии и в Боливии. Стоило закрыть глаза – и оно приходило, сразу.

– Национальная особенность англичан, – начал сэр Конуэй и оборвал фразу, словно удивляясь, как это ему так быстро удалось сказать всё, что он хотел.

– Оно бывает даже у американцев, – заметил Хьюберт, когда они свернули на Хаф-Мун-стрит. – Халлорсен говорил мне, что нет хуже, чем – как он выразился – "быть не в фокусе влияния своей нации".

– Да, влияние они имеют, – вставил генерал.

– Без сомнения, сэр, но чем оно определяется? Быть может, темпом их жизни?

– Что даёт им этот темп? В общем – все и в частности – ничего. Нет, по-моему, всё дело в их деньгах.

– А я вот замечал, хотя люди обычно по ошибке думают иначе, что деньги сами по себе мало волнуют американцев. Но они любят быстро их наживать и охотней согласятся вовсе лишиться их, чем наживать медленно.

– Странно видеть людей без национальных особенностей, – произнёс генерал.

– У них слишком большая страна, сэр. Впрочем, у них есть что-то вроде этого – гордость за свою страну.

Генерал кивнул.

– Какие тут странные узкие улочки! Я помню, как шёл здесь с отцом от Керзон-стрит до Сент-Джеймского клуба в восемьдесят втором году. Я тогда поступал в Хэрроу. Ничто не изменилось.

Так, занятые разговором, который не затрагивал их истинных чувств, они добрались до Маунт-стрит.

– Вон тётя Эм. Не говори ей.

В нескольких шагах впереди них плыла домой леди Монт. Они нагнали её в ста ярдах от входа.

– Кон, – сказала она, – ты похудел.

– Я всегда был худым, моя девочка.

– Ты прав. Хьюберт, о чём я хотела тебя спросить? Вот, вспомнила!.. Динни говорит, что ты с самой войны не заказывал себе бриджи. Понравилась тебе Джин? Довольно привлекательна, да?

– Да, тётя Эм.

– Вам не пришлось её выставлять?

– За что?

– Это ещё вопрос. Впрочем, она никогда меня не терроризировала. Хотите видеть Лоренса? Там у него Вольтер и Свифт. Они никому не нужны, их все давно забыли, но он их любит, потому что они кусаются. Кстати, Хьюберт, а мулы?

– Что мулы?

– Никак не могу запомнить, кто у них осел – производитель или матка.

– Производитель – осел, а матка – кобыла, тётя Эм.

– Да, да. И у них не бывает детей. Как удобно! А где Динни?

– Где-то здесь, в городе.

– Ей пора замуж.

– Почему? – удивился генерал.

– Ну как же! Хен говорит, что из неё вышла бы замечательная фрейлина, – до того она бескорыстный друг. Это опасно.

И, достав из сумочки ключ, леди Монт вставила его в замочную скважину:

– Не могу вытащить Лоренса к чаю. А вы будете пить?

– Нет, Эм, благодарю.

– Идите в библиотеку, он там корпит.

Она поцеловала брата и племянника и проплыла к лестнице.

– Это что-то загадочное! – услышали они её голос, входя в библиотеку, где сидел сэр Лоренс, обложенный грудами сочинений Вольтера и Свифта: он писал воображаемый диалог между этими серьёзными мужами. Баронет мрачно выслушал генерала.

– Я слышал, – сказал он, когда его шурин кончил, – что Халлорсен раскаялся в своих грехах. Работа Динни. Думаю, что нам следует его повидать. Не здесь, конечно, – у нас нет повара: Эм ещё продолжает худеть. Но мы можем пообедать в "Кофейне".

Он снял телефонную трубку.

– Профессор Халлорсен будет в пять. Ему сейчас же передадут.

– Это дело подведомственно скорее министерству иностранных дел, чем полиции, – продолжал сэр Лоренс. – Зайдёмте потолкуем со старым Шропширом. Он должен был хорошо знать вашего отца. Кон, а его племянник Бобби Феррар – самая неподвижная из звёзд министерства иностранных дел. Старый Шропшир всегда дома.

Позвонив у дома Феррара, сэр Лоренс спросил:

– Можно видеть маркиза, Помметт?

– Боюсь, что у него сейчас урок, сэр Лоренс.

– Урок? Чего?

– Хейнштейна, сэр Лоренс.

– Ну, значит, слепой ведёт слепого, и спасти его – доброе дело. Как только выберете подходящий момент, впустите нас, Помметт.

– Слушаюсь, сэр Лоренс.

– Человеку восемьдесят четыре, а он изучает Эйнштейна! Кто сказал, что аристократия вырождается? Хотел бы я посмотреть на того болвана, который обучает маркиза! Он, видимо, обладает незаурядным даром убеждения, – старого Шропшира не проведёшь.

В эту минуту вошёл аскетического вида мужчина с холодными глубокими глазами и малым количеством волос, взял зонтик и шляпу и удалился.

– Видали? – спросил сэр Лоренс. – Интересно, сколько он берёт? Эйнштейн ведь всё равно что электрон или витамин, – он непостижим. Это самый явный случай получения денег обманным путём, с каким мне пришлось столкнуться. Пошли.

Маркиз Шропшир расхаживал по кабинету и, словно разговаривая сам с собою, оптимистически кивал седобородой головой.

– А, молодой Монт! – сказал он. – Видели вы этого человека? Если он предложит давать вам уроки теории Эйнштейна, не соглашайтесь. Он, как и я, не в состоянии объяснить, почему пространство ограничено и в то же время бесконечно.

– Но ведь и сам Эйнштейн тоже не в состоянии, маркиз.

– Для точных наук я, видимо, слишком стар, – сказал маркиз. – Я велел ему больше не приходить. С кем имею честь?

– Мой шурин, генерал сэр Конуэй Черрел, и его сын, капитан Хьюберт Черрел, кавалер ордена "За боевые заслуги". Вы, наверно, помните отца Конуэя, маркиз? Он был послом в Мадриде.

– Боже мой, разумеется, помню. Я знаком также с вашим братом Хилери, генерал. Воплощённая энергия! Садитесь же, садитесь, молодой человек! Ваше дело имеет отношение к электричеству?

– Не совсем, маркиз. Скорее к выдаче английского подданного.

– Вот как!

Маркиз поставил ногу на стул, упёрся локтем в колено и опустил голову на руку. И пока генерал рассказывал, он продолжал стоять в этой позе, глядя на Хьюберта, который сидел, сжав губы и потупив глаза. Когда генерал кончил, маркиз спросил:

– У вас орден "За боевые заслуги", так, по-моему, сказал ваш дядя? Получили на войне?

– Да, сэр.

– Сделаю, что смогу. Не разрешите ли взглянуть на шрам?

Хьюберт засучил левый рукав, расстегнул манжету и показал руку. Шрам был длинный, блестящий и тянулся от кисти почти до локтя.

Маркиз тихонько свистнул сквозь зубы – до сих пор свои.

– Вы уцелели чудом, молодой человек.

– Да, сэр. Когда он замахнулся, я прикрылся рукой.

– А потом?

– Отскочил назад и пристрелил его, когда он кинулся на меня снова. Затем потерял сознание.

– Вы говорите, этот человек был наказан плетьми за жестокое обращение с мулами?

– Он постоянно жестоко обращался с ними.

– Постоянно? – переспросил маркиз. – Многие утверждают, что мясоторговцы и члены Зоологического общества постоянно жестоко обращаются с животными, но я не слышал, чтобы их наказывали плетьми. О вкусах не спорят. Дайте подумать, чем я могу вам помочь. Бобби в городе, молодой Монт?

– Да, маркиз. Я вчера видел его в "Кофейне".

– Я приглашу его к завтраку. Насколько мне помнится, он не позволяет своим детям разводить кроликов и держит пса, который всех кусает. Это добрый знак. Кто любит животных, тот всегда готов отстегать того, кто их не любит. Молодой Монт, прежде чем вы уйдёте, мне хотелось бы знать, что вы думаете об этой вещи?

Сняв ногу со стула, маркиз прошёл в угол, взял прислонённую к стене картину и вынес на свет. На полотне с умеренной степенью правдоподобия была изображена нагая девушка.

– Стейнвич утверждает, что это не должно дурно повлиять на нравственность, – сказал маркиз, – А если её повесить?

Сэр Лоренс вставил в глаз монокль:

– «Удлинённая» школа. Следствие сожительства с женщинами соответствующего телосложения. Нет, маркиз, это не может дурно повлиять на нравственность, но может испортить пищеварение: тело – цвета морской воды, волосы – томатные, стиля – никакого. Вы купили её?

– Пока что нет. Я слышал, она стоит уйму денег. А вы? Я хотел сказать, вы её не купите?

– Для вас, сэр, я готов на что угодно, только не на это. Нет, только не на это, – повторил, попятившись, сэр Лоренс.

– Я этого опасался, – заметил маркиз. – А меня уверяют, что она не лишена динамизма. Ничего не поделаешь! Я любил вашего отца, генерал, продолжал он более серьёзным тоном. – Если слово его внука окажется менее весомым, чем слово каких-то метисов – погонщиков мулов, значит, мы достигли такой степени альтруизма в нашей стране, что едва ли выживем. Я извещу вас о том, что ответит мой племянник. До свидания, генерал, до свидания, милый юноша. Шрам у вас жуткий. До свидания, молодой Монт. Вы неисправимы.

Спускаясь по лестнице, сэр Лоренс взглянул на часы:

– Это отняло у нас двадцать минут. С дорогой, скажем, двадцать пять. Такого темпа не знают и в Америке, а нам ещё, кроме того, чуть не всучили удлинённую девицу. Теперь – в "Кофейню", к Халлорсену.

И они двинулись по направлению к Сент-Джеймс-стрит.

– Эта улица, – продолжал сэр Лоренс, – Мекка западного мужчины, так же как рю де ла Пе – Мекка западной женщины.

Он иронически оглядел спутников. Превосходные образцы англичан! В любой другой стране они стали бы предметом зависти и насмешек. Люди, которые во всей Британской империи работают и предаются исконно британским развлечениям, сотворены более или менее по образу и подобию этих. Над этой породой никогда не заходит солнце. История присмотрелась к ней и решила, что ей суждена долгая жизнь. Сатира мечет в неё стрелы, но они отскакивают, словно от невидимой брони. "Эта порода, – думал баронет, шагает по просторам Времени, ничем не выделяясь, не блистая ни учёностью, ни силой, ни прочими добродетелями, которые ей заменяет бессознательное, но непоколебимое убеждение в своей предызбранности".

– Я считаю, что абсолютный центр вселенной – здесь, – сказал сэр Лоренс у дверей "Кофейни". – Другие относят его на Северный полюс, в Рим, на Монмартр. Я же нахожу, что он – в "Кофейне", старейшем и, судя по состоянию умывальника, наихудшем клубе мира. Хотите умыться или отложите омовение до более приятного случая? Договорились. В таком случае присядем и подождём апостола патентованных ванн. Он кажется мне очень энергичным парнем. Жаль, что нельзя устроить матч между ним и маркизом. Я бы поставил на старика.