Текст книги "В ожидании"

Автор книги: Джон Голсуорси

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 21 страниц)

X

Динни сидела между Халлорсеном и молодым Тесбери. Наискось от неё, во главе стола – её тётка и лорд Саксенден с Джин Тесбери по правую руку. «Тигрица, конечно, но до чего ж хороша!» Смуглая кожа, удлинённое лицо и чудесные глаза девушки совершенно очаровали Динни. Они, видимо, очаровали и лорда Саксендена. Лицо его стало ещё краснее и благожелательнее, чем доводилось до сих пор видеть Динни. Он был так внимателен к Джин, что леди Монт пришлось целиком посвятить себя выслушиванию резкостей Бентуорта. «Последний из помещиков» в качестве личности ещё более выдающейся, чем Саксенден, настолько выдающейся, чтобы отказаться от пэрства, по праву старшинства восседал слева от хозяйки. Рядом с ним Флёр занимала Халлорсена, так что Динни сразу же попала под обстрел со стороны молодого Тесбери. Он говорил непринуждённо, прямо, искренне, как человек, ещё не пресытившийся обществом женщин, и открыто выказывал девушке то, что Динни про себя назвала «непритворным восхищением». Это не помешало ей несколько раз устремлять взгляд на его сестру и впадать в состояние, которое он квалифицировал как мечтательность.

– Ну, что вы о ней скажете? – спросил моряк.

– Обворожительная.

– Я, разумеется, передам ей это, но она и бровью не поведёт. Сестра самая трезвая женщина на свете. Она, кажется, не без успеха обольщает своего соседа. Кто он?

– Лорд Саксенден.

– Ого! А кто этот Джон Буль на углу стола, поближе к нам?

– Уилфрид Бентуорт, по прозвищу Помещик.

– А рядом с вами – тот, что разговаривает с миссис Майкл?

– Профессор Халлорсен из Америки.

– Интересный парень!

– Да, все говорят, – сухо отрезала Динни.

– А вы не находите?

– Мужчина не должен быть таким интересным.

– Счастлив слышать это от вас.

– Почему?

– Потому что тогда у неинтересных тоже появляются шансы.

– О! Часто вам удаётся выпускать такие торпеды?

– Поверьте, я страшно рад, что наконец встретил вас.

– Наконец? Ещё вчера вы обо мне даже не слыхали.

– Это верно. Тем не менее вы – мой идеал.

– Боже правый! У вас во флоте все такие?

– Да. Первое, чему нас обучают, – это мгновенно принимать решение.

– Мистер Тесбери…

– Ален.

– Я начинаю понимать, почему у моряков жены в каждом порту.

– У меня не было ни одной, – серьёзно возразил молодой Тесбери. – Вы первая, на которой я хотел бы жениться.

– О! Или вернее сказать – ого!

– Что поделаешь! Моряку приходится быть напористым. Если увидел то, что тебе нужно, бери сразу. Ведь у нас так мало времени.

Динни рассмеялась.

– Сколько вам лет?

– Двадцать восемь.

– Значит, под Зеебрюгге не были?

– Был.

– Вижу. Вы привыкли швартоваться с хода.

– И взлетать за это на воздух.

Взгляд девушки потеплел.

– Сейчас я сцеплюсь со своим врагом.

– С врагом? Могу я чем-нибудь вам помочь?

– Нет. Смерть его мне не нужна – пусть сначала выполнит то, чего я хочу.

– Очень жаль. Он кажется мне опасным.

– Займитесь миссис Чарлз Масхем, – шепнула Динни и повернулась к Халлорсену, который почтительно, словно она спустилась к нему с небес, воскликнул:

– Мисс Черрел!

– Я слышала, что вы потрясающе стреляете, профессор.

– Что вы! Я не привык к таким птицам, как ваши, – они сами подвёртываются под выстрел. Со временем, даст бог, освоюсь. Как бы то ни было, это полезный для меня опыт.

– Парк вам понравился?

– Ещё бы! Находиться там же, где и вы, большая удача, мисс Черрел, и я её глубоко ценю.

"Обстрел с двух сторон!" – подумала Динни и в упор спросила:

– Вы уже решили, как исправить зло, причинённое вами моему брату?

Халлорсен понизил голос:

– Я восхищён вами, мисс Черрел, и сделаю всё, что вы прикажете. Если хотите, напишу в ваши газеты и возьму назад обвинения, которые выдвинул в книге.

– А что вы потребуете взамен, профессор Халлорсен?

– Ничего – кроме вашего расположения, разумеется.

– Брат дал мне свой дневник. Он согласен опубликовать его.

– Если так вам будет легче, публикуйте.

– Интересно, поймёте ли вы когда-нибудь друг друга?

– Полагаю, что нет.

– Странно. Ведь вас, белых, там было всего четверо. Могу я узнать, что именно так раздражало вас в моём брате?

– Если я отвечу, вы используете это против меня же.

– О нет, я умею быть справедливой.

– Ну что ж, извольте. Во-первых, я нашёл, что у вашего брата предвзятое мнение о слишком многих вещах и что менять его он не собирается. Мы находились в стране, которой никто из нас не знал, среди дикарейиндейцев и людей, едва тронутых цивилизацией. Но капитан хотел, чтобы всё шло так, как у вас в Англии. Он придерживался определённых правил и от других требовал того же. Честное слово, дай мы ему волю, он стал бы переодеваться к обеду.

– Я полагаю, вам не следует забывать, – возразила чуточку растерявшаяся Динни, – что мы, англичане, давно доказали, насколько важна внешняя форма. Мы преуспевали в любой дикой и дальней стране именно потому, что и там оставались англичанами. Читая дневник, я поняла, в чём причина неудачи брата. Он недостаточно твердолоб.

– Конечно, он не из породы ваших Джонов Булей вроде лорда Саксендена или мистера Бентуорта, – Халлорсен кивком указал на конец стола. – Будь он таким, мы скорее бы нашли общий язык. Нет, он предельно сдержан и умеет скрывать свои эмоции. Они снедают его изнутри. Он похож на кровного скакуна, которого запрягли в телегу. Если не ошибаюсь, мисс Черрел, вы принадлежите к очень старому роду?

– К старому, но ещё не впавшему в детство.

Динни увидела, как взгляд Халлорсена оторвался от неё, остановился на Эдриене, сидевшем напротив, перешёл на тётю Уилмет, затем на леди Монт.

– О старинных родах я с удовольствием побеседовал бы с вашим дядей, хранителем музея, – сказал американец.

– Что ещё не понравилось вам в моём брате?

– Он дал мне почувствовать, что я здоровенный, неотёсанный чурбан.

Брови Динни приподнялись.

– Мы попали, – продолжал Халлорсен, – в дьявольскую, – прошу прощенья! – в первобытную страну. Так вот, я и сам стал первобытным, чтобы устоять в борьбе с нею и победить. А он не захотел.

– А может быть, не мог? Не кажется ли вам, что вся беда в другом: вы – американец, он – англичанин. Сознайтесь, профессор, что мы, англичане, вам не нравимся.

Халлорсен рассмеялся.

– Вы-то мне ужасно нравитесь.

– Благодарю вас, но из каждого правила…

Халлорсен насупился:

– Мне, видите ли, просто не нравится, когда люди напускают на себя превосходство, в которое я не верю.

– Разве мы одни это делаем? А французы?

– Мисс Черрел, если бы я был орангутангом, мне было бы решительно наплевать, считает ли себя шимпанзе выше меня.

– Понимаю. Родство в данном случае слишком отдалённое. Но, простите, профессор, что вы скажете о самих американцах? Разве вы не избранный народ? Разве вы сами частенько не заявляете об этом? Поменялись бы вы участью с любым другим народом?

– Разумеется, нет.

– Что же это, как не то самое напускное превосходство, в которое мы не верим?

Халлорсен засмеялся.

– Вы меня поймали. Но вопрос всё-таки ещё не исчерпан. В каждом человеке сидит сноб, – согласен. Но мы – народ молодой, у нас нет ни вашей древности, ни ваших традиций. В отличие от вас мы ещё не свыклись с мыслью о своей предызбранности. Для этого мы слишком многочисленны, разношерстны и заняты. Кроме долларов и ванных, у нас есть много такого, чему вы могли бы позавидовать.

– Чему же мы должны завидовать? Буду признательна, если вы мне объясните.

– Пожалуйста, мисс Черрел. Мы знаем, что не лишены достоинств, энергии, веры в себя, что у нас большие возможности, которым вам следовало бы завидовать. Но вы этого не делаете, и нам трудно примириться с таким безнадёжно устарелым высокомерием. Вы – как шестидесятилетний старик, который смотрит сверху вниз на тридцатилетнего мужчину. А уж это, извините меня, самое идиотское заблуждение, какое бывает на свете.

Подавленная, Динни молча смотрела на него.

– Вы, англичане, – продолжал Халлорсен, – раздражаете нас тем, что утратили всякую пытливость, а если она у вас ещё осталась, вы с поразительным снобизмом умеете это скрывать. Знаю, в нас тоже масса такого, что раздражает вас. Но мы раздражаем лишь вашу эпидерму, вы же – наши нервные центры. Вот приблизительно всё, что следовало сказать, мисс Черрел.

– Я поняла вас, – отозвалась Динни. – Всё это ужасно интересно и, смею утверждать, бесспорно. Моя тётка встаёт из-за стола. Поэтому мне придётся удалиться вместе с моей эпидермой и дать отдых вашим нервным центрам.

Девушка поднялась и через плечо с улыбкой глянула на американца.

У дверей стоял молодой Тесбери. Ему она тоже улыбнулась и шепнула:

– Побеседуйте с моим любезным врагом, – он стоит того.

В гостиной Динни подошла к Тигрице, но разговор у них долго не клеился, потому что обе испытывали взаимное восхищение и ни одна не желала дать ему выход. Джин Тесбери был двадцать один год, но она показалась Динни старше её самой. Её суждения о жизни и людях отличались чёткостью и категоричностью, пожалуй, даже глубиной. Какого бы вопроса ни коснулась беседа, у Джин по каждому было своё мнение. Она будет замечательным другом в трудную минуту, думала Динни. В самом отчаянном положении она не изменит своим, хотя всегда будет стремиться ими командовать. Но помимо деловитой твёрдости, в Джин есть, – Динни это чувствовала, – необычное, по-кошачьи вкрадчивое обаяние. Стоит ей этого пожелать, перед нею не устоит ни один мужчина. Хьюберта она покорит мгновенно! Придя к такому выводу, его сестра усомнилась, действительно ли ей, Динни, этого хочется. Перед ней именно такая девушка, какую она подыскивает для брата. Она быстро поможем ему отвлечься. Но достаточно ли силён и жизнеспособен Хьюберт для той, кто его отвлечёт? Предположим, он влюбится в неё, а она его отвергнет? Или наоборот – он влюбится, а она полностью завладеет им? И потом – деньги! На что им жить, если Хьюберт уйдёт в отставку и лишится жалованья? У него всего триста фунтов в год, у неё, очевидно, – вовсе ничего. Сложный переплёт! Если Хьюберт снова с головой уйдёт в службу, его незачем отвлекать. Если будет принуждён подать в отставку, отвлечься ему необходимо, но он не сможет себе это позволить. И всё-таки Джин именно та девушка, которая любым путём обеспечит карьеру человека, чьей женой станет.

А пока что собеседницы разговаривали об итальянской живописи.

– Кстати, – неожиданно заметила Джин, – лорд Саксенден говорит, что вам от него что-то нужно.

– Да?

– Что именно? Я могла бы заставить его согласиться.

– Как? – улыбнулась Динни.

Джин приподняла ресницы и посмотрела на Динни:

– Это нетрудно. Что вы от него хотите?

– Я хочу, чтобы брат вернулся в часть или – ещё лучше – получил другое назначение. Его репутация опорочена в связи с боливийской экспедицией профессора Халлорсена.

– Этого верзилы? Поэтому вы и пригласили его сюда?

Динни показалось, что с неё срывают последние одежды.

– Если говорить откровенно, – да.

– Очень интересный мужчина.

– То же самое находит и ваш брат.

– Ален самый великодушный человек на свете. Он без ума от вас.

– Это он мне сказал.

– Он искренен, как ребёнок. Так, серьёзно, нажать мне на лорда Саксендена?

– Зачем вам-то беспокоиться?

– Не люблю сидеть сложа руки. Предоставьте мне свободу действий, и я поднесу вам назначение на тарелочке.

– Мне достоверно известно, что лорд Саксенден не из покладистых, сказала Динни.

Джин потянулась.

– Ваш брат Хьюберт похож на вас?

– Ни капли. Волосы у него тёмные, глаза карие.

– Вы знаете, когда-то наши семьи были в родстве – кто-то на ком-то женился. Вы интересуетесь селекцией животных? Я вывожу эрдельтерьеров и не верю в передачу наследственности исключительно по мужской или по женской линии. Доминирующие признаки могут передаваться потомству как по той, так и по другой и в любом колене родословной.

– Возможно. Однако мой отец и брат оба чрезвычайно похожи на самый ранний портрет нашего предка по мужской линии, если не считать того, что они не покрыты пожелтевшим от времени лаком.

– А вот у нас в семье была одна урождённая Фицхерберт, которая вышла за Тесбери в тысяча пятьсот сорок седьмом году. Если откинуть в сторону брыжи, она – моя точная копия, даже руки у неё мои.

Джин вытянула вперёд две длинные смуглые ладони, слегка хрустнув при этом пальцами.

– Наследственность проявляется порой через много поколений, которые, по видимости, были свободны от неё, – продолжала она. – Все это страшно интересно. Мне хочется взглянуть на вашего брата, который выглядит совсем не так, как вы.

Динни улыбнулась:

– Я попрошу его приехать за мной из Кондафорда. Может быть, вы даже не сочтёте его достойным внимания.

Дверь отворилась, и мужчины вошли в гостиную.

– У них такой вид, – шепнула Динни, – словно они задают себе вопрос: "Угодно ли мне посидеть с дамами, и если да, то почему?" Все мужчины после обеда становятся ужасно смешными.

Голос сэра Лоренса прервал наступившее молчание:

– Саксенден, не хотите ли вы с Бентуортом сыграть в бридж?

При этих словах тётя Уилмет и леди Хенриет автоматически поднялись с дивана, где вполголоса расходились во мнениях, и проследовали туда, где им предстояло заниматься тем же самым весь остаток вечера. Помещик и Саксенден двинулись за ними.

Джин Тесбери скорчила гримаску:

– Вы не находите, что любители бриджа как бы обрастают плесенью?

– Ещё один стол? – спросил сэр Лоренс. – Эдриен? Нет? Вы, профессор?

– Пожалуй, нет, сэр Лоренс.

– Флёр, значит, вы со мной против Эм и Чарлза. Всё решено. Идём.

– На дяде Лоренсе плесени не видно, – тихо отпарировала Динни. – А, профессор! Вы знакомы с мисс Тесбери?

Халлорсен поклонился.

– Изумительный вечер! – воскликнул молодой Тесбери, подходя к Динни с другой стороны. – Не прогуляться ли нам?

– Майкл, мы идём гулять, – объявила, поднимаясь, Динни.

Вечер был в самом деле изумительный. Листва вязов и каменных дубов застыла в неподвижном тёмном воздухе. Звезды сверкали, как бриллианты, роса ещё не выпала. Только нагнувшись к цветам, можно было их различить. Каждый звук – и уханье совы, доносившееся с реки, и мимолётное гуденье майского жука – казался отчётливым и одиноким. Освещённый дом смутно вырисовывался в тёплом воздухе сквозь подстриженные кипарисы.

Динни с моряком ушли вперёд.

– Только в такие вечера и постигаешь план творца, – заговорил Ален. Мой родитель – чудесный старик, но его проповеди способны убить веру в ком угодно. А у вас она ещё осталась?

– Вы имеете в виду веру в бога? – переспросила Динни. – Д-да. Но я его себе не представляю.

– Не кажется ли вам, что о нём можно думать лишь тогда, когда ты одинок и вокруг тебя простор?

– Когда-то я испытывала душевное волнение даже в церкви.

– По-моему, одних эмоций человеку мало. Хочется ещё охватить разумом тот беспредельный акт творения, который совершается в беспредельном молчании. Вечное движение и в то же время вечный покой! Этот американец, кажется, неплохой парень.

– Вы беседовали с ним о родственной любви?

– Я приберёг эту тему для вас. У нас ведь ещё при Анне был общий пра-пра-пра-прадед. В нашем доме висит его портрет в парике, правда ужасный. Так что родственные узы налицо. Дело за любовью, но она придёт.

– Придёт ли? Родственные узы обычно её исключают – и между людьми, и между народами. Они подчёркивают не столько сходство, сколько различие.

– Вы намекаете на американцев?

Динни утвердительно кивнула.

– Что бы мне ни говорили, – возразил моряк, – одно для меня бесспорно: лучше иметь под боком американца, чем любого другого иноземца. Скажу больше – это мнение всего флота.

– Не потому ли, что у нас с ними общий язык?

– Нет. Но у нас общая закваска и общий взгляд на вещи.

– Это распространяется только на англо-американцев?

– В любом случае всё зависит от того, каков сам американец, – даже когда дело идёт о людях голландского или скандинавского происхождения, как этот Халлорсен. Мы ведь и сами из той же породы, что они.

– А германо-американцев вы к ней не относите?

– Отношу, но лишь в некоторой степени. Вспомните, какой, формы голова у немцев. По существу они центрально – или восточноевропейцы.

– Вам бы лучше поговорить с моим дядей Эдриеном.

– Это такой высокий с козлиной бородкой? У него симпатичное лицо.

– Он чудесный, – подтвердила Динни. – Мы отбились от остальных, и роса уже падает.

– Ещё минутку. То, что я сказал за обедом, сказано совершенно серьёзно. Вы – мой идеал, и, надеюсь, мне разрешат следовать за ним?

Динни покраснела и сделала реверанс:

– Юный сэр, вы мне льстите. Спешу напомнить вам, что ваше благородное ремесло…

– Вы бываете когда-нибудь серьёзной?

– Не часто – особенно когда падает роса.

Ален сжал ей руку:

– Ладно. В один прекрасный день станете… И причиной этому буду я.

Динни слегка ответила на его пожатие, высвободила руку и пошла дальше.

– Эта аллея – словно коридор. Вам по вкусу такое сравнение? Оно многим нравится.

– Прелестная родственница, я буду думать о вас день и ночь. Не утруждайте себя ответом, – сказал молодой Тесбери и распахнул перед ней балконную дверь.

Сесили Масхем сидела за роялем, рядом с ней стоял Майкл.

Динни подошла к нему:

– Я отправляюсь в гостиную Флёр, Майкл. Не покажешь ли лорду Саксендену, где она находится. Буду ждать до двенадцати, потом пойду спать. А пока что подберу отрывки, которые надо ему прочесть.

– Всё будет сделано, Динни. Доведу его до самого порога. Желаю успеха!

Достав дневник, Динни распахнула окно маленькой гостиной и уселась выбирать отрывки. Было уже половина одиннадцатого. Ни один звук не отвлекал девушку. Она выбрала шесть довольно длинных отрывков, которые, на её взгляд, доказывали невыполнимость задачи, стоявшей перед её братом. Затем закурила сигарету, высунулась из окна и стала ждать.

Вечер был такой же изумительный, как и раньше, но сейчас Динни воспринимала его гораздо острее. Вечное движение в вечном покое? Если бог существует, он, видимо, избегает непосредственного вмешательства в дела смертных. Да и зачем ему вмешиваться? Внял ли он крику зайца, подстреленного Саксенденом, и содрогнулся ли? Увидел ли бог, как пальцы Алена сжали её руку? Улыбнулся ли он? Послал ли он ангела с хинином к Хьюберту, когда тот, сражённый лихорадкой, лежал в боливийских джунглях, слушая, как вопят болотные птицы? Если бы миллиарды лет тому назад вон та звезда погасла и повисла в космосе холодной чёрной массой, записал ли бы это бог на своей манжете? Внизу – мириады мириадов листьев и былинок, сплетающих ткань непроглядной мглы; вверху – мириады мириадов звёзд, излучающих свет, который помогает глазам Динни ощущать тьму. И все это порождено бесконечным движением в бесконечном покое, всё это – частица бога. Сама она, Динни; и дымок её сигареты; и жасмин, до которого рукой подать и цвет которого неразличим; и работа её мозга, заключающего, что этот цвет – не жёлтый; и собака, лающая так далеко, что звук кажется ниточкой – потяни за неё и схватишь рукой тишину, – все, всё имеет своё далёкое, беспредельное, всеобъемлющее, непостижимое назначение, всё исходит от бога.

Динни вздрогнула и отошла от окна. Села в кресло, положила дневник на колени и оглядела комнату. Чувствуется вкус Флёр. Здесь все преобразилось – тон ковра выбран удачно, свет мягко затенён и, не раздражая глаз, падает на платье цвета морской волны и покоящиеся на дневнике руки Динни. Долгий день утомил девушку. Она откинула голову и сонно уставилась на лепных купидонов, украшающих карниз, которым какая-то из предшествующих леди Монт распорядилась обвести комнату. Толстенькие забавные создания. Они скованы цепью из роз и обречены вечно разглядывать спину соседа, к которому так и не могут приблизиться. Пробегают розовые миги, пробегают… Веки Динни опустились, рот приоткрылся. Девушка спала. А свет, скользя по лицу, волосам и шее уснувшей, нескромно обнаруживал их небрежную прелесть, наводящую на мысль о тех подлинно английских итальянках, которых писал Боттичелли. Густая прядка подстриженных волос сбилась на лоб, на полуоткрытых губах мелькала улыбка; тень ресниц, чуть более тёмных, чем брови, трепетала на щеках, казавшихся прозрачными; в такт зыбким снам морщился и вздрагивал нос, словно посмеиваясь над тем, что он немножко вздёрнут. Казалось, довольно самого лёгкого прикосновения, чтобы сорвать запрокинутую головку с белого стебелька шеи…

Внезапно голова выпрямилась. Посередине комнаты, строго глядя на девушку немигающими голубыми глазами, стоял тот, кого называли Бантамский петух.

– Простите, – извинился он. – Вы славно вздремнули.

– Мне снились сладкие пирожки, – сказала Динни. – Очень любезно, что вы пришли, хотя сейчас уже, наверное, поздно.

– Семь склянок. Надеюсь, вы не долго? Не возражаете, если закурю трубку?

Пэр уселся на диван напротив Динни и стал набивать трубку. У него был вид человека, который ждёт, что ему все выложат, а он возьмёт и оставит своё мнение при себе. В эту минуту Динни особенно отчётливо поняла, как вершатся государственные дела. "Всё ясно, – думала она. – Он оказывает услугу, не надеясь на плату. Работа Джин!" Никто – ни сама Динни, ни любая другая женщина не смогла бы определить, что испытывала сейчас девушка – то ли признательность к Тигрице за то, что та отвлекла внимание пэра на себя, то ли известную ревность по отношению к ней. Как бы то ни было, сердце Динни усиленно забилось, и она начала читать быстро и сухо. Прочла три отрывка, потом взглянула на Саксендена. Лицо его, – если не считать посасывающих трубку губ, – было похоже на раскрашенное деревянное изваяние. Глаза по-прежнему смотрели на Динни с любопытством, к которому теперь примешивалась лёгкая неприязнь, словно он думал: "Эта девица хочет, чтобы я расчувствовался. Слишком поздно".

Испытывая все возрастающую ненависть к взятой на себя задаче, Динни поспешила продолжить чтение. Четвёртый отрывок был самым душераздирающим из всех, кроме последнего, – по крайней мере для самой Динни. Когда она кончила, голос её слегка дрожал.

– Это уж он хватил! – сказал лорд Саксенден. – У мулов, знаете ли, никаких чувств не бывает. Просто бессловесная скотина.

Гнев Динни нарастал. Она больше не могла смотреть на Саксендена и стала читать дальше. Теперь, излагая этот мучительный рассказ, впервые произнесённый вслух, она дала себе волю. Она кончила, задыхаясь, вся дрожа, силясь, чтобы голос не изменил ей. Подбородок лорда Саксендена опирался на ладонь. Пэр спал.

Динни стояла, глядя на него так, как незадолго до того он сам смотрел на неё. Был момент, когда она чуть не выбила у него руку из-под головы. Её спасло чувство юмора. Взирая на Саксендена, словно Венера с картины Боттичелли на Марса, девушка вырвала листок из блокнота, лежавшего на бюро Флёр, написала: "Страшно сожалею, что утомила вас", – и с предельной осторожностью положила записку на колени пэру. Свернула дневник, подкралась к двери, открыла её и оглянулась. До неё донеслись слабые звуки, которым суждено было вскоре перейти в храп. "Взываешь к его чувствам, а он спит, – подумала она. – Вот так же и войну выиграл".

Динни повернулась и увидела профессора Халлорсена.