Текст книги "Тысячелетие"

Автор книги: Джон Герберт (Херберт) Варли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 13 страниц)

Глава 15
Сложные проценты

Свидетельство Билла Смита

Вот уже девять лет, как я бросил курить. Но когда она встала и пошла в ванную, я схватил пачку, оставленную ею на тумбочке, и щелкнул зажигалкой. «Виргиния Слимз». После второй затяжки я закашлялся, после четвертой закружилась голова, и я затушил сигарету.

Ну и ночка!

Я посмотрел на часы. Час ночи. В десять утра она превратится в тыкву. Это всего лишь одна из подробностей ее рассказа, и далеко не самая бессмысленная.

Я прислушался к плеску воды за закрытой дверью. Похоже, она принимает душ.

Все, что я понял, – у нее была дочка, и она умерла. Остальное просто не укладывалось у меня в голове.

– Можно, я тебе кое о чем расскажу? – спросила она, когда справилась со слезами. Мы сидели на краешке кровати, я обнимал ее за плечи. Мне в жизни не доводилось обнимать более красивую женщину, но мысли мои были очень далеки от секса.

– Конечно. О чем угодно.

– Это долгая история, – предупредила она.

– Я выдержу.

Она засмеялась. Смех был дрожащий, грозивший перейти в истерику. Но ей удалось взять себя в руки.

– Там, откуда я пришла, все умирают, – сказала она.

И дальше, клянусь, было еще хуже.

Свидетельство Луизы Балтимор

– Мы даем своим детям имена, только когда им исполнится два года, – сказала я ему.

– Почему?

– Разве не ясно? – Интересно, подумала я, насколько он верит моему рассказу? Наверное, на один процент, не больше. И все-таки, раз уж я решила поведать ему свою историю, мне придется выйти за рамки безопасных восьмидесятых. – Мы не даем им имен, поскольку шансов дожить до двух лет у них меньше одного процента. Потом шансы возрастают. Но не очень сильно.

– Чем она болела?

– Ничем. По крайней мере, на вид. Мне было двенадцать, понимаешь? У меня начались первые месячные: я оказалась небесплодной. Генализ тоже не выявил никаких противопоказаний.

Я посмотрела на него. Порою правда просто не доходит до собеседника.

– У меня были проблемы со способностью к деторождению, – сказала я. – Врачи говорили, что у меня не будет детей. И вдруг я забеременела.

– В двенадцать лет? – спросил я.

– Забудь про двенадцать лет. Я просто пьяна, о'кей? Мне делали… как ее?.. амниотомию. Все считали, что если даже я забеременею, ребенок родится монголоидным.

– У нас это называют синдромом Дауна.

– Верно. Верно. Забыла местный жаргон. Ну так вот. Девочка родилась прехорошенькая. Самый прелестный ребенок за последнее столетие.

Я глотала прямо из горлышка. Без пилюль. Этанол, как выяснилось, совсем неплохое лекарство от отчаяния.

– В ней была вся моя жизнь. Все мои надежды и желания. Ее, естественно, пытались забрать от меня в больницу, где за ней был бы постоянный присмотр.

А умница была! Гений, а не ребенок. Она начала ходить в шесть месяцев, говорить– в девять. Она была моей Вселенной.

– Как, ты сказала, ее звали? – спросил он.

Я снова взглянула на него. О'кей. Значит, он не верит даже на один процент.

А с какой стати он должен мне верить? А я ему?

Я опять заплакала.

Свидетельство Билла Смита

Рассудок у леди оказался куда более расстроенным, чем я предполагал. Я попытался склеить кусочки ее откровений так же, как обычно восстанавливаю картину крушения.

У ребенка было какое-то врожденное заболевание. Я не эксперт в этой области, но кое-что мне в голову пришло. Например: мать болела сифилисом или употребляла героин, вынашивая ребенка. Иначе откуда у нее такое чувство вины? И зачем бы ей прибегать к таким сумасшедшим метафорам, рассказывая о своем несчастье?

Девочка умерла, не дожив до двух лет. А может, и не умерла. Возможно, жизнь в ней поддерживали механически, при полностью угасшем сознании.

С другой стороны, не исключено, что ребенка у Луизы забрал благотворительный департамент. Быть может, девочка живет у приемных родителей. Я просто ничего не смог толком выяснить.

Ясно было только одно: Луиза безумна. Чем больше она говорила, тем больше я в этом убеждался. В принципе я не люблю сумасшедших и стараюсь держаться от них подальше. А вдруг ее одолеет приступ бешенства? Кто знает, что она способна себе вообразить? И в чем решит обвинить меня?

Но Луиза почему-то не вызывала у меня опасений.

Правда, я чувствовал себя опустошенным после ее исповеди. И шея у меня ныла от бесчисленных сочувственных кивков. Но это ничего не значило. Мне она по-прежнему нравилась. Мне по-прежнему хотелось быть с ней.

Свидетельство Луизы Балтимор

– У меня осталось не так много времен, – сказала я, закончив свою историю, понять и принять которую он был не в состоянии. – Пойду-ка освежусь. – Я взглянула на часы. – Так или иначе, в десять утра я превращусь в тыкву.

Я изучила свое лицо в зеркале ванной комнаты. Все та же старая знакомая Луиза. Все та же старая идиотка.

– Слушай, – сказала я себе, – Не поднимай много шума из ничего. Ты рассказала ему о том, о чем хотела рассказывать меньше всего на свете, и он не поверил ни единому слову. Назови это разочарованием.

Я закашлялась, не успев закончить речь. Достала свой «викс»-ингалятор, сделала глубокий вдох, надеясь, что вонь– с точки зрения Смита – не просочится в спальню, а потом разделась и встала под душ.

Дальнейшую сцену мы с Шерманом продумали в мельчайших подробностях. Она была эффектна до умопомрачения, под завязку набита репликами из ролей Кэтрин Хэпберн и Джин Артур и кончалась тем, что я падала в его объятия, волна набегала на пляж, а мы грациозно уходили вдаль. Жаль только, что это годится исключительно для кино. Мы встретились эффектно; боюсь, более эффектных сцен мне не вынести. Пора забыть жеманные тридцатые-сороковые и вернуться в откровенные восьмидесятые.

Я вылезла из душа и открыла дверь.

Свидетельство Билла Смита

Мне кажется, она получала удовольствие. А если даже и нет, то по крайней мере издавала все положенные звуки. Что до меня-Господь свидетель, я был на седьмом небе. И я чувствовал, что она изголодалась по сексу не меньше меня, а я никогда еще не был таким голодным.

Когда мы закончили, она потянулась за сигаретой, и мне вдруг стало чуть-чуть обидно. Быть может, мне просто нужно было на что-то пожаловаться, чтобы жизнь не казалась такой прекрасной.

– Ты всегда куришь сразу после занятий любовью?

Она машинально взглянула вниз, на свою промежность, и между нами, как искра, пробежала смешинка. Мы оба рассмеялись. Она прикурила, глубоко затянулась и очень медленно выпустила дым. Она казалась абсолютно довольной.

– Я курю после всего, Билл. Я курю до всего. Если бы мне удалось придумать способ курения во сне, я курила бы, пока сплю. Только благодаря своей нечеловеческой выносливости я не курю четыре сигареты разом в твоем присутствии.

– Полагаю, тебе известно, что думает по этому поводу начальник медицинского управления?

– Я могу почитать надпись на пачке.

– Тогда почему ты куришь?

– Потому, что мне нравится вкус сигарет. Он напоминает мне о доме. И еще потому, что рак легких для меня все равно что легкий снегопад на Северном полюсе.

– Как это понимать?

– Да так, что я уже умираю от страшной болезни.

Я взглянул на нее, но ничего не смог прочесть в ее глазах. То ли это правда, то ли очередной ее пунктик, то ли она меня просто разыгрывает.

Я гордился своей проницательностью, когда понял там, в ресторане, что она лжет. Теперь я не в силах был ее понять.

– Мы все умираем, Билл, – сказала она. – Жизнь– смертельная штука.

– Судя по твоему виду, я бы не сказал, что ты на краю могилы.

– И ошибся бы.

– Почему ты убежала вчера утром? Когда я попросил у тебя чашку кофе?

Она придавила окурок и тут же закурила по новой.

– Я не ожидала тебя там увидеть. Я искала кое-что другое.

– Ты действительно работаешь в «Юнайтед»?

Она усмехнулась:

– А ты как думаешь?

– Я думаю, что ты ненормальная.

– Знаю. Некоторым людям правду говорить бесполезно.

Я поразмыслил.

– Да. Я думаю, что ты работаешь в «Юнайтед». Я думаю, тебе доставляет удовольствие дурачить людей. Ты любишь приводить их в изумление.

– Думай как хочешь.

– Я думаю, тебя потрясло что-то другое. Например, окровавленные игрушки и ошметки от рождественских подарков.

Она вздохнула, поглядев на меня печально.

– Ты раскрыл мою страшную тайну. Я жутко мягкосердечна.

Она отвела глаза от моего лица, скользнула взглядом ниже и потушила наполовину выкуренную сигарету. Для нее это была настоящая жертва.

– Ты готов повторить? – спросила она.

Свидетельство Луизы Балтимор

Я все еще выполняла задание, хотя и напрочь об этом забыла. Мне приходилось напоминать себе: ты здесь для того, чтобы изменить его планы, не дать ему пойти в ангар и встретиться с более ранней версией Луизы Балтимор.

Я понимала, что если он не пойдет туда, то часть моей уже прожитой жизни будет вычеркнута навсегда, но это меня не волновало. Если Вселенная решит стереть меня с лица земли, я по крайней мере исчезну удовлетворенной женщиной. Я и не ожидала, что способна испытывать такое наслаждение.

Когда я взглянула на часы, было уже семь утра, а мы все сидели, обнаженные, в постели, смеясь и болтая, пока занималась заря. Не помню, кто из нас предложил поспать, но в конце концов мы уснули. Мне казалось, что удержать его днем от расследования не составит особого труда. К тому же утром прилетит наконец этот тип, К. Гордон Петчер, и примет часть бремени на свои плечи. А Билл сможет сослаться на болезнь и провести день в постели.

Во всяком случае, так я пыталась себе внушить.

Вся эта вылазка в окно «В» была ни на что не похожа. Правила безопасности я нарушала направо и налево. Я рассказала ему чистую правду о многих вещах. И мне не поверили.

Как ни странно, я сочла это добрым знаком. Он решил, что я чокнутая, однако своего отношения ко мне не изменил. Так неужели чокнутая красотка с ее бредовыми рассказами не сможет очаровать следователя НКБП настолько, чтобы он забыл про тот проклятый ангар хоть на один вечер?

Даже если ей суждено превратиться в тыкву в десять утра по времени тихоокеанского побережья?

Свидетельство Билла Смита

Мы смеялись, не выпуская друг друга из объятий, пили виски и снова занимались любовью. Медленнее, чем в первый раз. Потом опять смеялись и опять занимались любовью. Я впечатлил даже самого себя. Надеюсь, она оценила.

Не помню, когда я заснул. Казалось, это не имеет значения.

Но, как выяснилось, имело. И немалое.

Я вскочил с кровати, как управляемая ракета…

…и ткнулся носом в стенку. Я стоял, тупо глядя перед собой, пока похмельный сумбур в мозгах не сменился первыми проблесками сознания.

Будильник не звонил. Что делает здесь эта стенка? Кто я где я что я почему я…

Ох!

– Доброе утро, – сказала она.

Она сидела на кровати нагая, откинувшись на подушки и вытянув вперед ноги. И курила. Она была так прекрасна, что я подумал, что могу заплакать.

– Пожалуйста, – прохрипел я. – Не кури так громко.

– Не смешно, – сказала она. – Ночью ты был остроумнее. – Но сигарету затушила.

– Ночью у меня был прилив вдохновения.

– А я все сижу и гадаю, – сказала она. – Я имею в виду– пока ты просыпаешься стоймя. У тебя глаза не сразу сфокусировались.

– Они до сих пор смотрят в разные стороны.

– Ну уж нет! – Она потянулась, и, признаюсь, она была права. Невозможно не сфокусировать взгляд, когда перед тобой такое зрелище.

– А гадаю я вот о чем: что тебя разбудило? Я не слышала ни звука и сама не шелохнулась. Но ты сорвался с постели как бешеный.

– Который час?

– Полдевятого.

Я сел на краешек кровати и поведал ей о своем будильнике. Что по сути было вариацией старой истории о мужике и маяке. Двенадцать лет прожил возле маяка мужик, и каждые тридцать секунд его будил сигнал туманного горна. Однажды ночью сигнал не прозвучал – и мужик вскочил с постели с воплем: «Что это было?»

Она выслушала серьезно, потянулась за сигаретой, взглянула на меня и передумала.

– Послушай, Билл. Ты спал всего один час. Пускай твой мистер Петчер поработает за тебя сегодня утром. Иди ко мне, я помассирую тебе спину.

Я сел, и она помассировала. Не только руками– она использовала и другие части тела, но я не возражал. А затем я совершил самый трудный поступок в своей жизни. Я встал.

– Мне пора на работу, – сказал я.

Она сидела, точь-в-точь как разворот «Пентхауса», вплоть до вазелинового блеска в глазах. Хотя последнее, наверное, мне просто померещилось. Сидела и смотрела вверх, мне в лицо.

– Твоя работа убивает тебя, Билл.

– Да. Я знаю.

– Останься сегодня со мной. Я покажу тебе Сан-Франциско.

– Я думал, тебе в десять надо уходить.

Лицо у нее сразу погасло. Не знаю, что я такого сказал? Она не говорила, куда ей надо к десяти. Может, навестить в больнице ребенка?

Звякнув колечками, она отдернула занавеску и влезла ко мне под душ. Вздрогнула, когда ее окатило холодной водой, и мы на минутку прижались друг к другу, как дети. Я включил теплую воду и сжал Луизу в объятиях. Она откинулась назад в моих руках. Я заметил, что соски у нее не сморщились от ледяного душа, как бывало у моей жены. Забавные вещи замечаешь в такие мгновение.

– Не хочу смотреть, как ты убиваешь себя. Возьми выходной.

– Луиза, не терзай меня. Я должен идти.

– Тогда не задерживайся. Я буду здесь в десять.

– Это другой разговор. Я тоже буду.

Свидетельство Луизы Балтимор

Он ушел, оставив меня в полном неведении насчет того, что он будет делать сегодня вечером. Но в любом случае ничего хорошего будущее мне не сулило.

Он мог пойти в ангар, встретить меня и закрутить временную линию в штопор. Но он мог и не пойти в то место, где я уже была и где он тоже – в моей версии реальности – уже был. Что тогда будет со мной, я не знала.

В общем, сидя в сыром кожкостюме на кровати, я понимала, что, возможно, курю последнюю в своей жизни сигарету. Я продлила удовольствие, надолго задерживая в легких каждую канцерогенную затяжку.

А потом в ванной комнате появились Ворота, и я шагнула в будущее. Не исключено, что по ту сторону Ворот меня ожидало небытие. Мне было наплевать. Хоть одну ночь, но я жила.