Текст книги "Тысячелетие"

Автор книги: Джон Герберт (Херберт) Варли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 13 страниц)

Окружающие теперь относились к нему с почтением. И безмолвно расступились, давая нам пройти в отдельную комнату, куда Шерман повел меня побеседовать с глазу на глаз.

– Ну, как дела? – спросил он.

– Может, лучше ты мне расскажешь?

– Хорошо. Ты отвлекла Смита, не позволив ему дослушать слова де Лизла. Смит тебя узнал, и твое лицо накрепко запечатлелось в его памяти. Крики де Лизла, безусловно, покажутся ему странными, но он решит не ломать понапрасну голову, тем более что коллеги его поддержат. Упрямее всех окажется Том Стэнли, но и он в конце концов убедит себя в том, что де Лизл попросту рехнулся.

– Я не собираюсь идти туда, Шерман.

Он продолжал, словно не слыша меня.

– Новый член комитета, мистер Петчер– или Горди, как он любит, чтобы его называли, – не прилетит в Калифорнию 12-го вечером. И Смиту, несмотря на крайнее нежелание, придется провести пресс-конференцию. Она пройдет, как обычно, в виде бесплодной говорильни: Смиту нечего будет сказать репортерам, а они забодают его своими вопросами. Весь вечер он будет повторять одно и то же: «Без комментариев».

– Я не пойду туда, Шерман.

– На пресс-конференции Смит впервые встретится с мистером Арнольдом Мейером, физиком-мистиком и известным сумасбродом. Вопросы Мейера покажутся Смиту идиотскими, но имя и внешность врежутся в память, хотя и не вытеснят из нее другое имя и другое лицо, увиденное в тот день. Мы продвигаемся вперед, Луиза, но до выхода из леса еще далеко.

– Я не пойду туда.

Он умолк, пристально глядя на меня в тишине. Потом совсем человеческим жестом сложил вместе кончики пальцев и постучал ими по подбородку.

– Расскажи ему про ребенка, Луиза, – проговорил он. – Она же просто слизнячка.

Я встала, намереваясь раздолбать его в клочья, но вставать мне, как выяснилось, не стоило. Я потеряла сознание.

Глава 12
Продукты времени

Свидетельство Билла Смита

Он кричал: «Мертвые! Они все мертвые, все до одного! Мертвые и обгорелые, Гил! Мертвые, обгорелые, разорванные на куски, все мертвые…»

И тут самолет ударился о вершину, и де Лизл умолк навеки.

День уже клонился к вечеру, когда пленку наконец обработали, очистив от шумов, и мы смогли разобрать слова. Оператор вырубил магнитофон, а мы все сидели, не в силах опомниться.

В голосе де Лизла был неописуемый ужас– он выплескивался наружу, явственно ощутимый, несмотря на плохонькое качество записи.

Сказать, что мы были ошеломлены, значит ничего не сказать. Никто из нас в жизни не слыхал подобных воплей на пленках РС. Страх, напряжение– сколько угодно. Они не роботы – те парни, что водят самолеты. Они стараются (чисто рефлекторно, как мне кажется), скрыть свое смятение в такие минуты, но эмоции прорываются наружу.

Нет. Все равно непонятно. Я привык к героизму летчиков или, по крайней мере, к стоицизму, но и паникой меня не удивишь. Пилоты такие же люди, как и мы. У них бывают душевные невзгоды, проблемы с выпивкой, семейные неурядицы. И свихнуться они тоже могут– но только не во время аварии в воздухе.

Да им попросту некогда! Даже пассажиры не успевают спятить так быстро. Я тоже помню фильм «Аэропорт», однако в жизни все иначе. В первые мгновения после удара могут раздаться крики, кто-то повскакивает с мест, но в скором времени наступает реакция. Люди просто сидят, остолбенелые, в своих креслах и ждут. Они не знают, что делать. И поэтому обычно не делают ничего. Они становятся очень послушными, они жадно ждут приказаний от бортпроводников и беспрекословно их выполняют. И только если аварийная ситуация затягивается и у них успевают созреть какие-нибудь бредовые планы спасения– только тогда их приходится усмирять.

Уэйн де Лизл просто не мог так свихнуться за такой короткий срок.

Чтобы за тридцать три секунды опытный пилот, ответственный человек, не побоявшийся расстегнуть ремни и выйти к пассажирам в салон самолета, который мотало, как катящийся с горы камень, – чтобы за тридцать три секунды он превратился в слабоумного… в труса, вопящего, что они все мертвые? Мертвые и обгорелые.

Обсуждение затянулось надолго.

Джерри: «А может, они и правда были мертвые? Если, к примеру, в фюзеляже пробило брешь. Ведь некоторые тела и обломки мы нашли далеко от места крушения».

Версию с ходу отвергли, да Джерри на ней и не настаивал. Если бы салон разгерметизировался, дверь в кабину снесло бы ко всем чертям, и де Лизла вместе с ней. Кого-то из пассажиров, конечно, могло вышвырнуть наружу потоком выходящего воздуха, но все прочие остались бы живы. Самолет снизился уже до пяти тысяч футов, так что пассажирам не грозила ни декомпрессия, ни нехватка кислорода.

Крейг: «Он сказал, они были обгорелые. Быть может, пожар в салоне начался раньше, чем де Лизл туда вышел?»

Эли: «В салоне первого класса? Не верю! Судя по состоянию обломков, горели только двигатели… Ну, возможно, крылья тоже, но не салон. Когда самолет врезался в гору, тогда– да, тогда рвануло. Но в воздухе? Огонь не мог распространиться так быстро».

Крейг: «А нельзя допустить, что горело внизу? Может, де Лизл успел добраться до салона второго класса?»

Том: «В 747-м? Слушай, мы же согласились, что в фюзеляже не было пробоины. На пленке-то ничего не слышно, а треск должен был раздаться адский».

Джерри: «Не обязательно, если дыру пробило где-то ближе к хвосту».

Том: «Но де Лизл просто не мог туда добраться! Пройти через салон первого класса, спуститься вниз по лесенке в салон второго и вернуться в кабину за тридцать три секунды? Только не на «боинге». Да в такой болтанке он мигом свернул бы себе шею на этих чертовых ступеньках!»

Я согласился с Томом. По «американским горкам» и то было бы легче спуститься.

– Итак, – сказал я, – можно считать установленным, что де Лизл в лучшем случае дошел только до лестницы. И в салоне он мог увидеть лишь кучку перепуганных людей.

Так мы препирались до тех пор, пока Кэрол нас не прервала.

– Вам, ребята, пора научиться признавать очевидное, – сказала она.

– То есть? – поинтересовался Джерри.

– То есть ясно, что парень попросту свихнулся.

– Я думал, вы, психологи, не любите это слово.

Она пожала плечами.

– Я не против любого слова, лишь бы оно отражало реальность. Но я им воспользовалась еще и для того, чтобы заставить вас разуть глаза. Я понимаю: вам не хочется верить, что пилот способен так легко съехать с катушек, и я готова признать– такое случается редко. И все же вы сами только что пришли к выводу, что он мог увидеть в салоне перепуганных людей, но никак не обгорелые трупы.

– Да, но он же сказал, что видел… – попытался возразить Том.

– Он не сказал, что видел. Не воспринимайте его слова как свидетельство очевидца. Отнеситесь к ним как к последней вспышке уже затуманенного сознания. Де Лизл сказал, что все они мертвые и обгорелые. Не забывайте: он пилот, то есть человек, привыкший водить самолеты. Однако этот самолет вели другие люди. Де Лизл понимал ситуацию лучше пассажиров и имел больше оснований для паники, ибо знал, что все они обречены. Гил Крейн и его экипаж занимались спасением самолета и могли не принимать очевидного, но у де Лизла было достаточно времени, чтобы взглянуть в лицо действительности. Он просто не выдержал и сказал о том, что должно было вот-вот случиться, а именно: что все они погибнут. И он оказался прав.

Такое толкование никому из нас не понравилось, но оно завершило обсуждение, по крайней мере на время. Кэрол, как-никак, эксперт по человеческому фактору. Позже, размышляя об этом, я вынужден был признать, что мне не по душе ее объяснение как раз по той причине, о которой она упомянула: мне не хотелось верить, что пилот мог расклеиться так быстро. Но он мог.

Вечернее совещание– первое из многих– мы провели вскоре после прослушивания пленки из «боинга».

Малый зал был набит битком и все равно не смог вместить всех, кто имел право присутствовать, – а таких набралась бы сотня с лишком. Боюсь, большую часть совещания я проспал, но я умею спать с открытыми глазами, так что никто этого не заметил. Надеюсь.

Вечерние совещания– непременная составляющая любого расследования. Специалисты, работающие над разными аспектами крушения, должны иногда собираться вместе и обмениваться информацией. А кроме того, на совещаниях принимаются решения о главных направлениях расследования.

Мы решили, что компьютер во Фримонте– именно там расположен Оклендский окружной центр авиационно-диспетчерской службы-должен быть обследован группой экспертов. Том наметил в уме подходящих людей. Прочие решения в основном касались отчетов о проделанной работе: их заслушивали, одобряли и велели продолжать в том же духе. Многие физические аспекты расследования требуют довольно длительного времени.

После этого собрание могло затянуться еще часов на десять. Любое собрание имеет такую тенденцию, если ее вовремя не пресечь. На ранней стадии расследования обсуждать, как правило, особенно нечего. Потом мы будем проводить и более долгие совещания, но сейчас, поглядев на часы и обнаружив, что говорильня продолжается уже два часа, я быстренько ее прекратил и посоветовал тем, кто непосредственно не работает в ангаре, пойти домой и отоспаться.

Не все были довольны, но что они могли поделать? Это было мое расследование. На бумаге, возможно, К. Гордона Петчера, но на самом деле мое. Что же касается старины Горди…

Когда народ начал разбредаться с собрания, ко мне с видом гонца, доставляющего плохие известия, подошел Брайли. Я тут же даровал ему прощение.

– Уже понял, – сказал я. – Горди не прилетел, он появится только утром. По слухам, он провел пресс-конференцию в Вашингтоне.

– Верно.

– Забавная, надо думать, была пресс-конференция! Ведь я еще не передал Горди никакой информации– что же, интересно, он наплел репортерам?

– Что ситуация под контролем, наверное. В общем, то же самое, что вы скажете им минут через двадцать.

Я застонал, но деваться было некуда. Прессе обещали конференцию. Судя по всему, она превратится в чистой воды фоторепортаж: меня размножат на фото– и кинопленках и обнародуют в выпусках новостей. Потому что сказать мне им практически нечего.

Я терпеть не могу бессмысленных усилий. А чтобы найти более яркий пример напрасной траты времени, чем пресс-конференции, нужно очень и очень потрудиться.

Плакать хочется, как посмотришь, сколько людской энергии пропадает зря. Неужто и впрямь необходимо присылать репортера из города Канкаки, штат Иллинойс, чтобы показать зрителям «Вечерних хреновостей» расследование крушения в Калифорнии?

И ведь не только телевидение– хотя все самые крупные телестанции семи ближайших штатов прислали своих операторов, – тут были еще и газетчики. Репортеры из Индии, Японии, Англии, а также, если не ошибаюсь, с острова Бали, Мальдивских островов и из Кампучии. Тут были корреспонденты и постоянные обозреватели, в том числе не меньше сотни только из специальных авиаизданий. Тут были ученые из всех университетов страны. Тут были писатели-документалисты, специализирующиеся на злободневных историях, и тут были идейные пиявки, которые присасываются к людям вроде Патти Херст или Гэри Гилмора – в общем, к любому, кому удалось хоть на несколько дней привлечь к себе внимание публики, – а затем нанимают продажных писак и продюсеров и выпускают, наживаясь на чужом несчастье, книжонки и телефильмы. Через пару месяцев мы увидим результаты их трудов– крушение в целлулоидной упаковке типа «Последние секунды рейса номер 35», «Авария!», «Гора Дьябло» или «Столкновение гигантов».

Интересно, кого они выберут на роль Билла Смита?

Я бы не злился так, если бы они просто хотели постоять с постными рожами по колено в грязи на фоне обломков. Но они хотели говорить со мной, а я хотел понять только одно: зачем? Мне нечего было им сказать. Они об этом знали не хуже меня– и все равно устроили цирк.

А потому, взойдя на эшафот, глядя на лес микрофонов и щурясь от света, я последними словами крыл про себя К. Гордона Петчера, которому следовало сейчас стоять на моем месте. Если он и на это не способен, на кой он вообще нам сдался?

Начал я со стандартного заявления о том, что факты, находящиеся в процессе расследования, разглашению не подлежат. Потом сухо перечислил общеизвестные данные: откуда и куда летели самолеты, где и когда столкнулись, сколько пассажиров и членов экипажа было на каждом лайнере (мы наконец-то узнали точное итоговое число: 637 человек), сказал о том, что в результате падения «десятки» пропали без вести десять человек– скорее всего, погибли на поле, раздавленные самолетом, – а семеро получили ранения. Имена погибших уточняются… Впрочем, об этом вы уже слышали в вечерних выпусках новостей. Причины столкновения выясняются.

У кого-нибудь есть вопросы?

О Господи, только не кричите все разом!

– Мистер Смит, это правда, что погибла вся баскетбольная команда?

О баскетболистах я впервые от него и услышал. Оказалось, на 747-м летела какая-то университетская команда. Я сказал репортеру, что если ребята были на борту, то, без сомнения, погибли, ибо ни один человек– повторяю, ни один! – не уцелел. Сколько раз я должен это повторять?

– А как насчет сенатора Грей?

– Он был на одном из самолетов?

– Судя по имеющейся у нас информации, да.

– Я не могу ни подтвердить ее, ни опровергнуть. Если он был на борту, значит, он погиб.

– Я говорю о сенаторе Элеоноре Грей.

– О'кей. Это не по моему ведомству. Список погибших будет опубликован по завершении опознания. Следующий вопрос.

Они спрашивали меня о наземном управлении и об ошибке пилота. Без комментариев. Они хотели знать о радарных автоответчиках. Без комментариев. Говорил ли я с человеком по имени Дональд Джанс? Без комментариев. Правда ли, что был компьютерный сбой? Мы не знаем. Без комментариев. Не могу сказать. Мы этим занимаемся. Насколько мне известно, нет. Расследование продолжается.

Своими вопросами они превратили меня в одного из тех извивающихся ужом официальных представителей, которых вы регулярно видите в выпусках новостей или в передаче «60 минут» и из которых невозможно выжать признание в том, что на дворе стоит декабрь. Меня они раздражают не меньше, чем вас, и я вовсе не был в восторге от навязанной мне роли. Но, знаете, когда Майк Уоллес[12]12
  Популярный телерепортер.


[Закрыть] задает кому-нибудь вопрос, а человек отделывается фразами вроде: «Следствие еще не завершено», это вовсе не значит, будто он что-то скрывает. Он не может говорить. Не имеет права. Любое публичное заявление, сделанное мною на пресс-конференции, могло повредить ни в чем неповинным людям.

Так мы кружили вокруг да около почти целый час.

Единственное достойное упоминания событие произошло в самом конце конференции, когда серьезные организации уже сдались и отчалили и остались одни ненормальные. Телевизионщики, естественно, смылись еще раньше, как только отсняли пятиминутные сюжеты.

Парень, вставший с очередным вопросом, воображал себя по меньшей мере Ральфом Нейдером.[13]13
  Ральф Нейдер – известный американский адвокат, ставший известным благодаря своей борьбе с автомобильными компаниями за безопасность движения и пассажиров.


[Закрыть]

– Мистер Смит! Я выступаю от имени Представительской организации пассажиров авиалиний.

Я не смог удержаться.

– ПОПА? Вы человек из ПОПЫ?

Смеялись они дружно. Боюсь, эта организация сменила название в основном из-за меня.

Он, зардевшись, задал свой вопрос. Я от него отмахнулся. Ну, кто следующий? Здесь как минимум должна найтись еще пара человек, которых я могу послать, не опасаясь возмездия. Я оглядел зал, надеясь высмотреть репортера из «Национального опросника».

Вместо него поднялся важный седой господин, полноватый, в чуточку старомодном костюме. Весь из себя такой аккуратненький, разве что волосы слегка растрепаны.

– Мистер Смит, меня зовут Арнольд Мейер. Мой вопрос не касается ни компьютерных сбоев, ни халатности авиадиспетчеров.

– С удовольствием послушаю.

– Сомневаюсь. Я хотел бы узнать, с какими необычными фактами вы столкнулись в ходе расследования.

– Боюсь, я не имею права комментировать… – Я осекся, вспомнив о кучках наручных часов. Докладывать ему о них я, естественно, не собирался. – Вы слишком широко поставили вопрос, мистер Мейер.

Он криво усмехнулся и быстро кивнул головой. Похоже, его вопросом конференция должна была завершиться, и мне захотелось сгладить впечатление, чтобы не казаться совсем уж непроходимой сволочью.

– Вы не могли бы сформулировать чуточку поконкретнее? – подсказал я ему.

Он пожал плечами.

– Если бы я знал, как описать эти факты, они бы не были необычными. Может быть, вы нашли какой-нибудь странный предмет? Или обнаружили необъяснимые явления? Или какие-нибудь намеки на то, что причиной катастрофы было нечто менее очевидное, нежели перегрузка компьютера?

– Никоим образом не подтверждая гипотезу о перегрузке компьютера, я могу сказать: нет, мы пока не нашли ничего необъяснимого. – Вот так. Ври дальше, неподкупный слуга отечества. – Разумеется, каждое крушение уникально и…

– И тем не менее у них есть общие черты. Некоторые вещи кажутся вам естественными, некоторые– нет. Я, например, слышал, что на пленке речевого самописца– или РС, как вы, специалисты, его называете, – было что-то не совсем обычное.

Стало быть, просочилось. Не могу сказать, чтобы я сильно удивился: дело привычное. Меня скорее удивило то, что слухи достигли ушей этого старого господина, а не ребят из «Си-би-эс» или журнала «Таймс».

– Я не могу комментировать ваше заявление, ибо пленка РС еще изучается и анализируется. Раз уж вы так осведомлены о нашей работе, вы, наверное, знаете, что анализ займет около двух недель. А затем относящиеся к аварии части записи будут переданы прессе и вы сможете услышать их сами.

Старик вновь вскочил с места– так быстро, что я не успел объявить о закрытии конференции.

– Хорошо, но, может быть, вы заметили что-то еще? Я хочу сказать– что-то странное, хотя и несущественное на вид? Например, какие-либо несовпадения в последовательности событий, непонятный предмет среди обломков? В особенности что-то имеющее отношение ко времени.

Я снова вспомнил о часах, но меня отвлек от мыслей приступ кашля, одолевший какую-то женщину в конце зала. Она перегнулась пополам, отмахиваясь рукой от озабоченного соседа, склонившегося над ней в полной уверенности, что она вот-вот закашляется до смерти.

– Я все равно не понимаю, к чему вы клоните, – сказал я Мейеру.

– Если я сформулирую точнее, вы сочтете меня идиотом, – проговорил он. – Я просто ищу необъяснимое. И обычно нахожу его.

Женщина в глубине зала наконец выпрямилась, и я ее узнал. Это она сегодня утром оставила меня в ангаре без кофе, а потом угостила – правда, излишне щедро. Она встала и направилась к выходу.

– Ничего необъяснимого, мистер Мейер, мы не нашли. Дамы и господа, на этом пресс-конференция окончена.

Я сбежал с трибуны и поспешил к дверям.

В коридоре ее не было. Я помчался вперед, завернул направо за угол и огляделся. Увидел спины нескольких репортеров, но среди них ее тоже не было. Коридор кончался выходом в зал ожидания. Там ее искать бессмысленно.

– Куда ты так спешишь?

Я обернулся и увидел Тома. Он выглядел таким усталым, каким я себя чувствовал. Мы постояли вместе, подпирая стенку в коридоре, пока мимо не прошли последние из репортеров, включая Мейера, который вроде как мне подмигнул.

– Это она! Она пошла куда-то сюда.

– Кто? А-а, твоя таинственная незнакомка! Думаешь, чашка кофе, пролитая на колени, – достаточный повод для знакомства?

– Иди к черту! Я просто хотел с ней поговорить.

– Ну конечно. – Он скептически покачал головой. – И откуда у тебя только силы берутся? Я с ног валюсь от усталости, а ему не терпится на свидание!

– Да нет, ты не понял. Я просто… – До меня вдруг дошло, что я просто не знаю, почему так хочу с ней поговорить. Хочу, и все. Может, позвонить в «Юнайтед» и попробовать ее отыскать? Или отложить до завтра?

– На сегодня все, босс? – спросил Том.

Я взглянул на часы.

– Все. Ночная команда получила задание?

– Да, получила. Хочешь чего-нибудь перекусить?

– Нет, спасибо. Я, пожалуй, двину в отель и попытаюсь добраться до постели.

– Ставлю два против одного, что ты не будешь спать один.

Глава 13
Как время идет…

Ничто удручает душу так, как одиночество в толпе, слушающей рождественские гимны.

Я брел, еле волоча ноги, по залу ожидания и чувствовал себя девяностолетним старцем. Часы показывали 21.30. Самое время пропустить три-четыре стопки в баре гостиницы и завалиться спать.

На месте Тома я не стал бы заключать столь опрометчивое пари. Даже окажись он прав, я не убежден, что смог бы ухватить фортуну за нужное место в моем нынешнем состоянии. Том Стэнли– отличный парень, меня раздражает в нем только одно: его непоколебимая вера в то, что я живу какой-то разнузданной холостяцкой жизнью.

Это в Кенсингтоне-то, штат Мэриленд?

Я не говорю, будто мне никогда не приходилось снимать квартиру в городе. Вашингтон испокон веков был и остается благословенным местом, изобилующим хорошенькими молоденькими госслужащими. Многие из них готовы запрыгнуть к вам в постель после пары стопок спиртного и одного круга на танцплощадке. Утром они встают, чмокают вас в щеку и исчезают без следа. Легко, приятно и необременительно. Я знаю, о чем говорю; сразу после развода я немного вкусил подобных наслаждений.

Но хотя ночью такая физзарядка была и веселой, и приятной, по утрам я всегда чувствовал себя дерьмово. Я хотел знать, с кем я сплю. Я хотел– как ни старомодно звучит это слово-привязанности. Нет, брачные узы я не считал обязательными: я, конечно, от жизни отстал, но не настолько. Мне просто казалось, что мы должны узнать друг друга.

Вот бы посмеялась моя жена, прослышь она об этом!

Я был постоянным клиентом одного массажного салона на Кью-стрит. Навещал я его раз в две-три недели; мои сексуальные потребности уже не те, что были прежде. Мне нравилась тамошняя деловая атмосфера. Быстро, эффективно– и хотя на душе потом все равно погано, но не так, как после девочек-одноночек.

Вот такое оно, мое свободное и разудалое холостяцкое житье, которому завидовал счастливый семьянин Том Стэнли. И вот в кого превратился тот бесшабашный реактивный жокей– слишком молодой во время Кореи и уже вышедший в отставку во время Вьетнама, – тот правильный мальчик, которого распирало от желания служить Добру и Справедливости настолько, что он мог написать еще одно долбаное евангелие. Как-то– он даже сам не понял как– он скончался за конторским столом. А потом спился во веки веков и стал делить ложе со шлюхами.

Погрузившись в хандру, я толком и не замечал, куда иду. Глядя под ноги, встал на ступеньку эскалатора. Рядом со мной встала пара коричневых лодочек. Я скользнул взглядом по нейлону к юбке– и быстро поднял глаза к ее лицу.

– Мы с вами часто сталкиваемся сегодня, верно? – сказала она с улыбкой.

Я все еще глазел на нее, когда почувствовал толчок. Вцепившись одной рукой в резиновый поручень, другой я схватил ее за локоть. Молнией мелькнула сумасшедшая мысль: землетрясение! Я оглянулся и понял, что эскалатор остановился.

– Думаю, нам лучше познакомиться, – сказала она. – Не исключено, что мы застряли здесь на несколько часов.

Я рассмеялся.

– У вас есть передо мной преимущество, – сказал я. – Вы мое имя знаете, а мне ваше никак не удается услышать.

– Меня зовут Луиза Бал… – Она закашлялась, держа в свободной руке сигарету. – Луиза Болл. – И посмотрела мне в глаза с неуверенной полуулыбкой, будто проверяя, устраивает ли меня ее имя. Что ж, Луиз я на своем веку встречал не так уж много, но это лучше, чем Люси, или Лори, или еще какое-нибудь жеманное имечко, какими награждают в наши дни мамаши своих дочерей.

Я улыбнулся ей в ответ, и она просияла такой улыбкой– хоть свечи от нее зажигай. Я заметил, что по-прежнему держу ее за руку, и разжал ладонь.

– Вы, часом, не родственница рыжеволосой звезды?

Она взглянула на меня с недоумением, как если бы я упомянул какую-то знаменитость из древней истории. Потом до нее дошло. Почти мгновенно– но я все-таки успел удивиться тому, что она не сразу поняла мой намек на «Я люблю Люси».[14]14
  Американский телесериал, в котором играла и была продюсером Люсиль Болл.


[Закрыть] С такой-то фамилией ей уже все уши должны были прожужжать аналогичным вопросом остроумные парни вроде меня.

– Нет, не родственница. Надеюсь, вы не очень расстроились. Со мной вечно приключаются разные нелепые истории.

Мне казалось, мы все еще разговариваем о Люсиль Болл, и я не сразу врубился, что она имеет в виду пролитый мне на колени кофе. Да это же сущий пустяк по сравнению с привилегией стоять вместе с ней на эскалаторе!

– Не берите в голову.

Народ внизу зашевелился, и мы тоже стали спускаться по неудобным крутым ступеням.

Я перебирал в уме и отвергал одну реплику за другой. Давно уже ни одна женщина не привлекала меня так сильно. Мне хотелось говорить с ней. Мне хотелось танцевать с ней всю ночь напролет, кружить ее в воздухе на руках, смеяться и плакать вместе с ней, говорить ей блестящие, остроумные и веселые вещи. О'кей, я непрочь был переспать с ней тоже. Но чтобы добиться всего этого, мне нужно было очаровать ее, сразить наповал одной из тех искрометных реплик, какими с легкостью сыплют герои пошлых кинокомедий.

– Вы живете где-то неподалеку? – спросил я. Блистательный вариант начальной фразы за номером 192. У меня их миллион.

– Да. В Менло-парке.

– Я там никогда не бывал. Да и вообще в Окленде был всего пару раз, в основном не вылезая из аэропорта. – Покажите мне город, пожалуйста! Но я не мог выдавить из себя эту фразу. Мы стояли на тротуаре, а мимо, свивая водовороты, мчался шумный людской поток. Нам приходилось почти кричать, чтобы расслышать друг друга.

– Это на полуострове, через Сан-Францисский залив. Я езжу на работу подземкой.

– Вы имеете в виду ССЗЗ?

И опять заминка. Луиза смотрела на меня с отсутствующим выражением, точно в голове у нее перематывалась магнитная компьютерная лента, а потом– щелк!

– Да, конечно. Скоростная сеть зоны залива.

Над нами начала сгущаться неловкая тишина. У меня появилось мрачное предчувствие, что еще немного– и Луиза исчезнет, если Кэри Грант не подоспеет мне на выручку с потрясной репликой.

– Так вы, наверное, хорошо знаете восточный берег залива?

– Да, а что?

– Я думал, может, там найдется какой-нибудь приличный ресторанчик. Надоели аэропортовские забегаловки.

– Мне говорили, хорошие рестораны есть на площади Джека Лондона.

Она стояла, глядела на меня и улыбалась. Я снова замялся: честно говоря, я не очень уверенно чувствую себя с малознакомыми людьми, если общаюсь с ними не по работе. Но она явно никуда не спешила, так какого черта!

– Быть может, вы поужинаете со мной?

– Я думала, вы никогда не спросите.

Ее улыбка была лучше амфетамина и хуже героина. Я хочу сказать: минуту назад я чувствовал себя раздавленным слоновьей ногой, и вдруг– бодрость в теле необыкновенная, словно мне опять двадцать лет и я только что встал с постели после долгого освежающего сна.

И в то же время эта эйфория меня немного тревожила: к наркотикам, как известно, привыкают. Мы подошли под моросящим дождиком к автостоянке– я тараторил всю дорогу, как заведенный, – и тут я вспомнил, что у меня есть машина на стоянке Герца. Я поведал об этом Луизе, она посмотрела на небо. Дождик, похоже, грозил усилиться.

– Поедемте на моей, – сказала она. – А потом я вас отвезу.

Мысль показалась мне разумной– пока я не увидел машину Луизы.

Ни фига себе, тачка! Я выпялился на нее, потом на Луизу. Леди смотрела на меня с безмятежной улыбкой, поэтому я снова переключился на машину.

Не знаю даже, какой марки, но машина была итальянская, не больше восемнадцати дюймов в высоту и около тридцати футов в длину, выглядела выпущенной лет эдак через двадцать-тридцать и, казалось, делала шестьдесят миль в час, не трогаясь с места. Стоит такая штучка, как я прикинул, штук 80–90.

О'кей. Предположим, тачка принадлежит дружку Луизы. Или у нее есть побочные источники дохода. Скажем, умер богатый дядюшка. А может, у родителей денег куры не клюют. Такую машину на зарплату продавца авиабилетов не купишь.

Говоря откровенно, все это казалось мне несколько странным, если не подозрительным. Что-то тут не состыковывалось. Нет, ну в самом деле: ездить на работу подземкой, когда в гараже стоит такое чудо?

А если уж быть предельно откровенным– с ее-то кинозвездной внешностью напрашиваться на ужин с парнем вроде меня?

Уж не фанатка ли она? Типа тех самых зомби, любителей катастроф? Правда, они в основном мужского пола, но если попадаются особи женского– те, наверное, совсем сдвинутые. Я вдруг вспомнил утро в ангаре, когда она удрала от меня. Она что-то усердно искала в куче пластиковых мешков, набитых обломками крушения. Может, она балдеет от таких вещей?

В аэропорту она казалась мне несбыточной мечтой. Поэтому когда я в конце концов сообразил, что ей действительно хочется поужинать со мной и она из кожи вон лезет, стараясь выдавить из меня приглашение, я не стал задавать лишних вопросов, дабы не спугнуть фортуну. Но чего ей на самом-то деле надо от меня? Сомнительно, чтобы ее покорила моя неотразимая красота и обходительные речи.

Я с трудом втиснулся на пассажирское сиденье, Луиза дала задний ход. Иностранный болид заурчал, как большая кошка, и покатил к воротам стоянки. Луиза взглянула на меня.

– Тяжелый был день? – спросила она.

Ну вот. Все ясно. Леди жаждет леденящих душу историй.

– Ужасный.

– Тогда давайте забудем о нем. Наложим запрет на разговоры о катастрофах– и о самолетах вообще.

Стало быть, ничего не ясно. Так кто же она такая, Луиза Болл? Откуда она взялась? Пока мы ехали к воротам, я разглядывал ее в голубом сиянии огней стоянки. Что-то еще не давало мне покоя.

И вдруг я понял– одежда! То есть все было прилично и к лицу, но как-то старомодно. Таких нарядов я не видал уже лет десять. Я, конечно, не эксперт по модам, но даже мне бросилось в глаза, что юбка слишком коротка и не подходит к блузке. А блузка достаточно прозрачна, чтобы увидеть, что под ней есть лифчик.

Я все еще терялся в догадках, когда Луиза уплатила за стоянку, сунув сторожу пригоршню монет и подождав, пока он выберет, сколько надо. Помнится, точно так же я расплачивался в Калькуттском аэропорту.

А затем она выпустила свою голодную тощую машину на подъездную дорогу, и мы рванули, не дожидаясь сигнала с вышки стоянки. Как в тех рекламных роликах, где производители автомобилей пытаются вас уверить, что их изделия больше годятся для полета, чем для простой езды по шоссе. Мы вылетели на автостраду– и тут Луиза показала класс. Я не успевал даже заметить те просветы между машинами, куда она вклинивалась и откуда выныривала с таким видом, будто остальные автомобили были неподвижными препятствиями.

После того как схлынул первый прилив страха, я прекратил попытки ударить по тормозам– которых там не было, – откинулся на спинку сиденья и стал наслаждаться спектаклем.