Текст книги "Шакал (Тайная война Карлоса Шакала)"

Автор книги: Джон Фоллейн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 26 страниц)

13. ШАКАЛ В КЛЕТКЕ

Я – простой человек и прежде всего – отец.

Записка Карлоса, переданная из тюрьмы “Сан”

Карлоса вернули по адресу дом 42 по улице де ля Сан. В качестве редкого исключения начальник тюрьмы встретил его прямо во дворе, который когда-то украшало кровавое изобретение доктора Гильотина и где теперь кровенела лишь красная герань. У Карлоса снова сняли отпечатки пальцев, его обыскали и, всучив простыню и одеяло, препроводили в объятия новой жизни.

Тюрьма “Сан”, построенная в 1867 году в соответствии с новейшими американскими теориями тюремной архитектуры и претерпевшая с тех пор мало изменений, находилась неподалеку от центра Парижа. В свое время эта близость даже мешала Гильому Аполлинеру, который в 1911 году провел в ней некоторое время по подозрению в воровстве произведений искусства и написал следующие строки:

 
Я слышу города отчетливые звуки
И в дни, неотличимые от тьмы,
Гляжу на стены голые тюрьмы
И вижу смерть за горизонтами разлуки.
 

Эта тюрьма служила приютом представителям самых разных политических убеждений. Кого-то только не видели ее грязные застенки – анархистов, коммунистов, роялистов, борцов Сопротивления во время оккупации Парижа и нацистских коллаборационистов после его освобождения. В апреле 1919 года в ней содержался Анри Ландрю, выискивавший свои жертвы по брачным объявлениям в газетах, а затем расчленявший и съедавший их (в основном вдов, соблазненных его обещаниями о вступлении в брак).

В последние годы репутация тюрьмы поддерживалась в основном благодаря захватывающим побегам, которые совершали из нее заключенные. Всего лишь за неделю до появления Карлоса насильник перепилил решетку в своей камере и перебросил через внешнюю стену электрический кабель, оснащенный металлическим крюком, после чего зацепил его за медную трубу и соскользнул по нему вниз. За восемь лет до этого с крыши тюрьмы был снят гангстер Мишель Вожур, которого его жена Надин увезла на вертолете. А в 1978 году другой гангстер – враг народа номер один Жак Мисрен сбежал, переодевшись охранником и воспользовавшись его оружием и баллончиком со слезоточивым газом.

Судя по отзывам сокамерников Карлоса, охранники в этой тюрьме вели себя не слишком сурово. “По сравнению с другими тюрьмами, в которых мне доводилось бывать, таких, как Фресне и Флёри-Мероги, тюрьма «Сан» представляет собой очень спокойное место”, – говорил один из заключенных после года пребывания в ней. “Во Фресне совсем другая атмосфера. Там нельзя курить, а на прогулке надо ходить вдоль желтой линии, проведенной рядом со стеной, держа руки по швам”.^{427}

Однако с Карлосом начальник тюрьмы решил не рисковать. В течение первых нескольких недель его пребывания в ней снаружи был выставлен отряд полицейских, вооруженных автоматами. Охранникам было приказано смотреть в глазок через каждые семь минут. Карлос был важной фигурой, поэтому ему удалось избежать содомизации, которую приходилось терпеть большинству хулиганов и мелких наркоторговцев, засунутых по шесть человек в двенадцатиметровые камеры, в которых уборная отделялась в углу перегородкой, доходящей лишь до пояса.^{428}

Владения Карлоса, когда-то простиравшиеся от Советской империи до Ближнего Востока, теперь резко сократились до площади десятиметровой камеры № 258187. За дверью, выкрашенной в пастельно-зеленый цвет, размещались койка, металлический стул, бетонный стол, встроенный в стену, раковина и клозет. Карлос ничего не мог различить сквозь плексигласовое окно, так плотно переплетенное металлическими прутьями и проволокой, что через эту сетку нельзя было просунуть и сигарету. В таких камерах сидели насильники, убийцы и корсиканские сепаратисты. Двумя этажами выше сидели политики и промышленные магнаты, обвиненные в коррупции. “В течение 23 часов в сутки только десять квадратных метров. Я бы даже собаку не обрек на такое”, – вспоминал один из высокопоставленных персон – словоохотливый начальник футбольного клуба и бывший министр правительства Бернар Тапье. “Тюрьма – это машина по уничтожению человека. Там к тебе относятся, как к последнему дерьму. Неудивительно, что после полугодового заключения люди выходят на волю с одним желанием убивать всех подряд”.^{429}

Исключения встречались редко. Около семи утра охранник будил Карлоса, и тот вручал ему свою почту, после чего подавался завтрак, состоявший из кофе с хлебом, за этим следовала уборка камеры и разминка в течение часа, которую Карлос обычно пропускал, предпочитая еще полежать. Ожидание ежедневного душа в маленькой кабинке в конце коридора могло бы довести до бешенства любого чистюлю. Ланч, по описанию капитана Боба Денара, был холодным, и от него “несло как от покойника”.^{430} Днем выдавалась почта и выделялся еще один час на физические упражнения, свет гасился в 11 вечера.

В качестве исключения Карлосу был выдан телевизор – правда, ему пришлось дожидаться этого в течение нескольких дней, а потому он пропустил программы новостей, в которых фигурировал сам, и, кроме этого, каждую неделю он мог брать из тюремной библиотеки по три книги. Любые визиты, кроме его адвокатов, были запрещены. Не позволили ему участвовать и в футбольных матчах, в которых заключенные играли против охранников во дворе площадью в сорок пять метров. Ему запретили ходить к мессе по четвергам, а также посещать занятия по французскому языку, рисунку и живописи.

Всякий раз, когда Карлос выходил из камеры, охранники расчищали все коридоры, так как, в соответствии с правилами, его никто не должен был видеть. “Карлоса нельзя было переводить как простого воришку, укравшего курицу с фермы”, – вспоминал начальник тюрьмы Ив Тигуле.^{431} Впрочем, он готов был идти навстречу некоторым слабостям своего прославленного заключенного. Карлос стремился к тому, чтобы сохранить присущий ему образ жизни. После того как он пожаловался на то, что у него появилось раздражение на коже от тюремных простыней, ему выдали шелковые. Охранники доставляли ему самые дорогие кубинские сигары “Кохиба”, которые курил Фидель Кастро. И то, и другое приобреталось на деньги, присылаемые Карлосу отцом. Оставленный ему ножик для обрезания сигар стал еще одним исключением из тюремных правил. А когда Карлос узнал о том, что бывшему политику из крыла для особо важных персон позволили пользоваться диктофоном, он тут же потребовал, чтобы ему предоставили такую же привилегию.

Если лишение свободы и начало оказывать на него свое влияние, он делал все возможное, чтобы не показать это, что произвело достаточно сильное впечатление на одного из старших офицеров: “Карлос относился ко всему довольно спокойно. Он не сомневался в том, что его жизнь по-прежнему дорого стоит”. Он бодро вел себя с охранниками, с которыми болтал без умолку, когда его выводили на необременительную разминку в один из дворов, называемый “камамбером” из-за его треугольной формы, напоминавшей порции этого вонючего сыра. Он любил поговорить о женщинах, о Лане и Магдалине Копп, а также хвастался другими красавицами, с которыми у него были романы. Кроме того, он любил перечислять лидеров арабских стран, с которыми ему доводилось встречаться. “Смерть для него – ничто, – передавал один из охранников. – Он спокойно рассказывает о тех, кого убил, и о тех, кого собирается убить. Когда я спросил его, давно ли все это началось – я не стал произносить слово “терроризм”, потому что он называет это иначе – он ответил: «С тех пор, как мне исполнилось тринадцать»”.^{432} Другому охраннику Карлос посоветовал: “Ты зарабатываешь всего 9 тысяч франков в месяц. Тебе надо сменить работу”. Тот ответил: “Меня это вполне устраивает. По крайней мере, лучше быть на моем месте, чем на твоем”.

Взяв 30 тысяч долларов, которые были припрятаны Карлосом в их хартумской квартире, Лана прилетела в Париж, где сразу же обратилась к правоохранительным властям с просьбой о свидании с мужем, но ей было отказано в этом. Карлос вскоре узнал о ее приезде в Париж, однако это было последнее, что ему довелось о ней услышать: “Только вспоминая Лану, он понимал, чего его лишило тюремное заключение”, – позднее говорил один из его адвокатов. Лана стала второй возлюбленной Карлоса, бесследно исчезнувшей из его жизни. Вернувшись в Лондон в начале 1970-х годов после своего обучения в Москве, он столь же безуспешно пытался отыскать свою кубинскую подругу Соню, потратив на это несколько месяцев.

Адвокат-авантюрист Жак Верже был вне себя от счастья, когда ему представилась возможность защищать Карлоса, которого он считал “мифом и легендой”, отважным идеалистом, которому грозило, по его словам, общественное линчевание. При этом он добавлял, что выбрал эту профессию не для того, чтобы защищать мать Терезу. Через два дня после заключения Карлоса Верже опубликовал душещипательный бюллетень, посвященный образу мыслей своего подзащитного: “У него отличный боевой дух, он находится в хорошей форме и постоянно шутит. Он собирается отстаивать свою правоту, свои политические взгляды и идеологические устремления. Он не собирается раскаиваться в том, что ставится ему в вину”. “Карлос – человек, – пояснял далее Верже. – Он сожалеет о погибших и раненых. И в то же время он уверен в том, что ему приходилось вести борьбу в очень жестких обстоятельствах”.^{433}

Теперь Карлос хотел оповестить весь мир о том, что не чувствует себя проигравшим. Он начал работать на этот образ еще в кабинете судьи. Взбешенный тем, как средства массовой информации освещали его арест, их красочными рассказами об его алкоголизме, операции по липосакции и о его связях с проститутками, Карлос написал в тюрьме страстный ответ. Его заявление, опубликованное через две недели одной из французских газет, было призвано исправить его поблекший имидж:

“Меня схватили в лучших традициях мафии. А теперь, когда я ни для кого не представляю угрозы, вместо того чтобы убить меня физически, меня убивают нравственно. Я этого не понимаю. Почему меня пытаются выдать за алкоголика? Это не соответствует действительности, я никогда не был пьяницей. Почему говорят, что меня оперировали ПО ПОВОДУ ЛИПО-сакции, когда речь шла о варикозном расширении вен!* Не понимаю. Я – простой человек и прежде всего – отец. Моя жена и дочь живут в Венесуэле в кругу моей семьи рядом с моей матерью”.^{434}

Несмотря на всю свою обиду на суданцев и другие покровительствовавшие ему режимы, Карлос не собирался следовать их примеру и доносить на них. “Я – один из основателей Организации международных революционеров и остаюсь ее членом, – заявлял Карлос в своем послании. – Мы убиваем предателей в своей организации. Поэтому не ждите, что я начну выдавать дружественную нам страну и называть чьи-то имена”.^{435} Много позднее он туманно намекнул на то, что план “по нейтрализации Карлоса” (он называл себя в третьем лице) был задуман американцами и французами при финансовой поддержке Израиля и Саудовской Аравии. Только французы, говорил он, способны “превратить похищение в законный юридическим процесс".^{436}

Вскоре после ареста Карлоса Верже поклялся вчинить иск французскому суду, утверждая, что его клиент, которого он называл не иначе как “Доном Карлосом”, был похищен, а потому должен быть немедленно освобожден. В случае провала он собирался обратиться в Европейский суд по правам человека. Те же доводы Верже использовал при защите бывшего офицера гестапо Клауса Барбье. Арестованный боливийской полицией за неуплату крупной суммы штрафа после банкротства одной из его компаний, Барбье был посажен на французский военный самолет “Геркулес С-130”. К нему были приставлены два офицера Службы противодействия, которые предъявили ему ордер на арест, как только самолет приземлился во Французской Гвиане, откуда Барбье был доставлен во Францию.

С другими жертвами французского произвола поступали не лучше. В деле полковника Антуана Аргу, возглавлявшего движение военных заговорщиков, выступавших против предоставления незавивимости Алжиру, Франция заняла позицию полной непричастности к его похищению в Мюнхене в феврале 1963 года. Согласно официальной версии, блестящий офицер и самый молодой полковник Аргу был обнаружен благодаря анонимному звонку закованным в цепи в фургоне, который был удобно припаркован неподалеку от Нотр-Дам в непосредственной близости от штаб-квартиры уголовной полиции. “Посмотрите, как французская полиция поступает с французским офицером!” – воскликнул бывший борец свободной Франции при виде офицера полиции.

Однако вскоре защита Верже начала страдать от просочившейся в прессу информации о прежних связях адвоката с заключенным. Словно направляемая чьей-то невидимой рукой информация из архивов Штази проникла на страницы газет. Верже перешел в оборону и заявил, что президент Миттеран приказал его убить – предположение, которое было воспринято со смехом главами секретных служб и помощниками президента. Карлос шутил: “Скоро мы поменяемся местами, и тогда я буду приносить вам апельсины”. В прессе появились предположения о том, что судья Брюгьер собирается возбудить дело против Верже на основании документов Штази, свидетельствующих о его связях с Карлосом.

Несмотря на всю предшествующую помощь Верже, Карлос был разочарован. В книге, опубликованной в ноябре 1994 года, Верже сделал неосторожное признание в том, что Карлос повинен в побоище, устроенном на улице Тулье. “В Париже на улице Тулье он действительно совершил прискорбные поступки, чтобы избежать ареста. Однако как борец он имел на это право, – пишет Верже. – Он пристрелил человека, который возглавлял сеть агентов Народного фронта, а затем перешел на сторону Моссада и оказался под защитой французской полиции”.^{437} Это признание взбесило Карлоса, но только после того, как он понял, что у него нет шансов на освобождение, его отношения с адвокатом непоправимо испортились. Карлос перестал ему доверять и в 1995 году отказался от его услуг. Верже дипломатично пояснил, что у них разошлись взгляды на стратегию защиты и роль защитника.

Верже был не единственным адвокатом, вступившим в конфликт с Карлосом. Мурад Уседик, алжирский француз по национальности, назначенный работать вместе с Верже, заработал свою репутацию, защищая борцов за независимость Алжира и бывшего патрона Карлоса Джорджа Хабаша, когда тот был арестован в Париже в январе 1992 года. Официальной причиной его разрыва с Карлосом опять-таки была названа проблема “взаимоотношений адвоката с клиентом”. В действительности же в феврале 1995 года на одном из закрытых (слушаний Карлос обвинил одного из коллег Уседика в том, что тот шпионит за ним в интересах французской полиции. На следующее же утро разъяренный Уседик вместе со своим расстроенным коллегой нанес ему визит в тюрьме. “Плевать я хотел на таких террористов! – кричал Карлосу Уседик, после чего вылетел прочь, бросив на ходу заместителю начальника тюрьмы: – Заберите этого несчастного идиота!” Карлос проводил его угрюмым молчанием.

Через несколько месяцев после ареста Карлоса его частная армия распалась. По оценкам французской разведки, она насчитывала не более дюжины человек, часть из которых видели в Бейруте, Аммане и Дамаске. В^начале 1995 года офицеры ДГСЕ обнаружили 48-летнего Иоханнеса Вайнриха, когда он проезжал через Джибути к мысу Горн, чтобы отправиться оттуда через Аденский залив в бывшее марксистское убежище Карлоса. Однако разразившаяся за год до этого гражданская война, в результате которой марксистские повстанцы Южного Йемена потерпели поражение и было подтверждено объединение Северного и Южного Йемена, означала, что это убежище стало гораздо менее безопасным. Живя в Адене под именами Джона Салеха и Питера Смита, он судорожно собирал по разным тайникам и рассеянным членам обезглавленной организации все свои записи, которые он столь подробно вел в течение многих лет. В Адене его видели представители по меньшей мере трех секретных служб – ДГСЕ, ЦРУ и немецкой БНД. Неопровержимые улики были получены с помощью отпечатков пальцев, которые Вайнрих оставил на тарелке в ресторане.

Немецкая разведка настаивала на том, что именно она должна получить соотечественника, столь долго находившегося в бегах. У ЦРУ оснований для захвата Вайнриха было не больше, чем Карлоса, поэтому оно предпочло отступить. Французы полагали, что Карлоса им больше чем достаточно, и с радостью предоставили Вайнриха немцам. Офицеры БНД с безопасного расстояния пронаблюдали за тем, как в июне 1995 года, почти через год после выдачи Карлоса, йеменская полиция арестовала Вайнриха в пригороде Адена. С ним обошлись гораздо мягче, чем с его боссом, надев всего лишь наручники перед посадкой в самолет, что Вайнрих, которого Штази считала “неженкой”, должен был оценить в полной мере.

Список обвинений, ожидавший Вайнриха в старой Моа-битской тюрьме, где среди заключенных оказался и бывший глава Штази Эрих Мильке, можно было сравнить только со списком, предъявленным Карлосу: первая из неудачных попыток взрыва самолета в аэропорту Орли, неудавшееся покушение на жизнь посла Саудовской Аравии в Афинах, взрыв радиостанции “Свободная Европа” в Мюнхене, взыв марсельского экспресса и железнодорожного вокзала в Марселе, взыв Дома Франции в Западном Берлине. Карлос не мог удержаться от того, чтобы не написать эпитафию “товарищу Вайнриху”, которого он назвал “одним из величайших революционеров немецкого народа”. В одном из французских журналов, где Вайнрих был назван ближайшим помощником Карлоса, роль его всячески преуменьшалась, что, безусловно, было оскорбительным для друга и соратника “великого революционера".^{438}

Через несколько месяцев пал еще один боец группы Карлоса – Криста-Марго Фрёлих, которая в 1982 году перегоняла в Париж машину со взрывчаткой, использованной во время теракта на улице Марбёф. Судя по всему, она готовилась к совершению еще одного нападения, когда в июне того же года ее арестовали в римском аэропорту Леонардо да Винчи, когда она направлялась в Париж с несколькими килограммами взрывчатки в своем чемодане.^{439} После шести лет, проведенных в итальянской тюрьме, она отошла от организации Карлоса и, когда того схватили в Судане, уже вела тихую жизнь в своей родной Германии. Опасаясь, что ее прежние связи с Карлосом могут дорого ей обойтись, она наивно обратилась к итальянским властям, чтобы узнать, не арестуют ли ее, если она приедет навестить своего мужа – члена “Красных бригад”, который отбывал срок заключения в Риме. Итальянские власти передали ей через адвокатов, что в Италии ей ничто не угрожает. Это был коварный ответ.

И когда в одну из октябрьских суббот 1995 года Фрёлих прилетела в Рим на встречу с мужем, ее арестовали, предъявив международный ордер, выписанный судьей Брюгьером. Ее муж безуспешно пытался воспрепятствовать ее экстрадии во Францию. Фрёлих отказалась говорить, и до суда ее поместили во французскую тюрьму. Останься она в Германии – и свобода была бы ей гарантирована. Немецкие судебные следователи уже изучили ее прошлое с помощью материалов венгерской и восточногерманской разведки и пришли к выводу, что у них нет достаточных оснований для того, чтобы предъявить ей обвинение. И дело ее было закрыто. “Фрёлих арестовали с единственной целью экстрадиции. У нас на нее ничего не было”, – признавал старший офицер итальянской полиции.^{440} Скрыться удалось лишь сирийцу Иссе. Он оказался настолько недосягаемым, что его не могли найти не только западные разведки, но и Вайнрих в свои последние месяцы на свободе.

Брошенная Карлосом Магдалина Копп распростилась со своим скромным революционным прошлым задолго до ареста мужа. И в Венесуэле, и в Баварии, куда Копп переехала в конце 1995 года, чтобы дать своей девятилетней дочери немецкое воспитание и быть поближе к своей пожилой больной матери, она была занята только будущим Эльбы, которая, в отличие от своего отца, не подвергалась никакой идеологической обработке. Эльба училась в местной государственной школе в родном городе своей матери Ной-Ульме. Она была усердной ученицей, которую родители учили не только немецкому языку, но, кроме этого, английскому и испанскому.

Когда судья Брюгьер отправил следователей, чтобы допросить ее, Копп воспользовалась своим правом не давать показаний против человека, который юридически оставался ее мужем несмотря на его женитьбу на Лане.^{441} Забота о будущем дочери и страстное желание того, чтобы ее оставили в покое, заставили ее принять одно из самых дараматичных решений в жизни. И она предала не только своего мужа Карлоса, но и бывшего возлюбленного Вайнриха.

“Война закончилась, а Карлос не понимает этого”, – заявила та, ради освобождения которой Карлос организовал целую череду кровавых расправ, – следователю Дитеру Мелису в декабре 1995 года. И хотя откровения Копп берлинскому судье в основном касались Вайнриха, они не могли не повлиять на судьбу Карлоса. “Судя по тому, что она говорила о Вайнрихе, можно было заключить, что ничто не происходило без ведома или без непосредственного участия Карлоса”, – заметил один из следователей. Впрочем, следователи не допрашивали ее об участии Карлоса в разных преступлениях, так как он был ее мужем и отцом ее дочери.

Копп пояснила, что именно Вайнрих поставил оранжевый “Опель”, нашпигованный взрывчаткой, на улице Марбёф в 1982 году. И через год после этого опять-таки Вайнрих, возможно, с чьей-то еще помощью поместил чемоданы с бомбами в скоростной поезд на вокзале в Марселе, которые взорвались с промежутком в несколько минут.

Казалось, Копп была сконфужена, увидев последствия своих опрометчивых заявлений. “Что бы я вам ни рассказала, все равно Вайнрих и Карлос проведут остаток своей жизни за решеткой”, – сказала она судье Мелису, и тому оставалось только согласиться с ней. Карлос не мог понять, что заставило ее так разоткровенничаться. Когда один из его адвокатов дозвонился до Копп по телефону и спросил ее об этом, единственное, что она смогла ответить, так это “не знаю”. Карлос решил, что, поскольку она лишилась источников дохода и находилась в руках немецкой полиции, у нее не было другого выбора, как сотрудничать с властями. В журнальном интервью, которое она дала за крупное вознаграждение, Копп заявила, что Карлос одержим жаждой власти и страдает гигантоманией, а кроме того, может убить не моргнув глазом. “Карлос ни за кого не сражался, – сказала она. – Он все делал исходя из собственных интересов. Я бы хотела, чтобы этот миф был развенчан. И он никогда меня не любил”, – с горечью добавила она.^{442}

Даже в тюрьме Карлос продолжал следить за своей внешностью и изображать Дон Жуана. В первые месяцы заключения его белье стирала горничная Верже, однако качество ее стирки не удовлоряло Карлоса, и он единственный из всех заключенных начал отправлять свои вещи в местную химчистку.

Он заработал репутацию самого чистого и элегантного узнику тюрьмы. Как-то во время встречи с судьей Брюгьером Карлос повернулся к привлекательной секретарше и галантно поинтересовался, как ее зовут. “Изабель”, – ответила изумленная секретарша, слегка покраснев. “Какое красивое имя”, – проворковал Карлос, нагибаясь и целуя ее руку, которую она не успела убрать. Его адвокаты женщины тоже становились объектом его галантности, и суровые тюремные условия ничуть не мешали ему проявлять свои чувства. Как-то охранник застал одну из помощниц Верже Мари-Аник Рамассами-Верже (его однофамилица) сидящей на коленях у Карлоса в комнате для свиданий, после чего строго предупредил ее о том, чтобы “она себя вела более подобающим образом”.^{443}

В следующий раз Карлос замер на полпути, когда вооруженный полицейский эскортировал его к фургону, стоявшему на тюремном дворе, а снаружи ревели моторы мотоциклов и улица была заблокирована полицейскими кордонами. Он увидел своего другого адвоката Изабель Кутан-Пейре. Карлос широко улыбнулся и, не обращая внимания на охранников, подошел к ней и поцеловал ей руку, произведя на нее огромное впечатление. “У него очень много достоинств”, – заметила она позднее. – Он прекрасно воспитан, интеллигентен, и у него замечательная память. В его обществе приятно находиться”.^{444} Вероятно, это было настолько приятно, что оба взяли в привычку потягивать кубинские сигары в тесной комнатке для свиданий, обсуждая стратегию защиты.

Осенью 1995 года пожилой джентльмен предъявил швейцарский паспорт у ворот тюрьмы Фресне, после чего его провели в комнату для свиданий, которая почти наверняка прослушивалась. Через несколько мгновений там же появился Карлос, которого временно перевели во Фресне. Мужчины провели вместе около часа. Карлос сообщил своему посетите-лю, что сохраняет боевой дух, хотя знает, что ему больше никогда не доведется увидеть родную Венесуэлу и у него до сих пор нет никаких сведений о Лане.

Этим посетителем был “черный банкир” Франсуа Жену, бывший нацист и друг Карлоса, который стал единственным человеком, не считая адвокатов, получившим разрешение у судьи Брюгьера на посещение Карлоса. Именно Жену Карлос написал о своей преданности делу мировой революции. В архиве Жену письма Карлоса хранятся вместе с посланиями от Мартина Бормана, Клауса Барбье, Эммы Геринг и Освальда Мосли. Послания от революционера-самозванца свидетельствуют о том, что нацист Жену, отрицавший сам факт холокоста, был для Карлоса чем-то вроде отца.^{445}

Жену хвастался тем, что установил “небольшую бомбочку” против британских войск в Палестине, а в 1969 году он появился рядом с Верже, чтобы защитить трех членов Народного фронта, напавших на самолет “Эль-Аль” в Цюрихе. А через три года Жену помог угнать самолет “люфтганза”, получив от авиакомпании выкуп в пять миллионов долларов.^{446}Подобные действия заслужили ему вечную благодарность от его палестинских друзей. Позднее Жену не скрывал своей симпатии к Карлосу. С точки зрения Жену, “Карлос всей душой отдался делу борьбы за палестинскую независимость и неоднократно рисковал своей жизнью ради этого. Он мужественный человек, глубокие убеждения которого находятся вне всяких подозрений. Он никогда не боялся рисковать собственной шкурой ради других. Вспомните только захват министров ОПЕК. Я восхищаюсь им за это”.^{447}

В одном из первых писем “дражайшему другу”, отправленном из тюрьмы и датированном 4 декабря 1994 года, Карлос благодарит его за 10 тысяч франков и выражает восхищение интервью, которое Жену дал швейцарской газете. В этом интервью Жену впервые признается в своих дружеских отношениях с Карлосом. “Я восхищаюсь вашим бесстрашием, с которым вы обличили бесчестье властей сразу после моей выдачи суданцами”, – пишет Карлос, заверяя своего друга, что он пребывает в добром здравии и хорошем настроении. Суданский режим более чем заслуживал осуждения, с точки зрения Карлоса, однако он предостерегал Жену от того, чтобы не ослабить арабские государства в целом: “Осуждение Хасана аль-Тураби не должно означать осуждения истинных исламских революционеров, которые образуют авангард борьбы с империализмом и сионизмом. Что касается других арабских государств, то, с моей точки зрения, любое обвинение в предательстве должно быть соотнесено с теми последствиями, которые оно может за собой повлечь – в частности необходимо учитывать то, как это может сказаться на способности арабов противостоять врагу”.^{448}

Карлос не советовал Жену навещать его в тюрьме, которую он называл “великой школой революционеров”. Визит в тюрьму, писал Карлос, может “повлечь за собой резкую критику в ваш адрес, поскольку вы являетесь символом противодействия сионистской лжи и клеветническим измышлениям. К тому же у нас не будет возможности свободно переговорить с глазу на глаз”. В последнем замечании содержится намек на то, что комната для посетителей в тюрьме прослушивается. Карлос просил Жену попытаться найти Лану, так как он ничего не слышал о ней с момента своего ареста. Письмо подписано: “ваш соратник в деле революции”. Позднее Жену улетел в Бейрут, а затем в Амман, чтобы найти Лану, собрать деньги для защиты своего друга и передать письма друзьям Карлоса. Лана, однако, исчезла бесследно.^{449}

В следующем письме Жену, датированном 19 января 1995 года, Карлос снова благодарит его за присланные деньги, на этот раз пять тысяч франков. Вскоре в этом не будет необходимости, пишет Карлос, так как он ждет помощи от своей семьи. Карлос гордо сообщает, что он начал формировать группу адвокатов для обеспечения своей защиты. Они еще “не продали души дьяволу и с уважением относятся к справедливости”. Он благодарит Жену за письмо, “полное боевого духа, которое действительно улучшило мое настроение”. В длинном и страстном письме от 18 марта Карлос сообщает Жену, что тот является единственным человеком, не считая родных, кому он пишет. “Если мы больше не увидимся, мы встретимся в Валгалле, где сможем соразделить свои переживания со всеми дорогими и ушедшими мучениками… Я был бы счастлив дожить до вашего возраста и сохранить хотя бы десятую часть вашей неуемной энергии. Знайте, что я искренне восхищаюсь вами, доверяю вам и очень ценю нашу дружбу”.

30 мая Карлос просит своего друга подыскать ему французского адвоката, который смог бы защитить его и не предал бы его врагам. “Как всякий истинный революционер, я оптимист, но вряд ли коварный враг позволит мне живым добраться до Венесуэлы… И тем не менее я буду бороться до последнего вздоха”. Дружба Карлоса с Жену заставила судью Брюгьера допросить последнего 6 июля 1993 года. Жену попросту объяснил, что симпатизирует арабам и именно поэтому поддерживает Карлоса. Жену был настолько предан Карлосу, что даже отправился по его просьбе в Венесуэлу, чтобы убедить Магдалину Копп не возвращаться в Германию. Жену сдержал свое обещание, но уговорить ее ему не удалось.

Письмо, написанное Карлосом 30 августа 1993 года, свидетельствует о том, что он чувствовал свое родство с исламскими фундаменталистами: “Наше материалистическое воспри-тие мира не могло помешать нам еще много лет тому назад предвидеть появление нового типа исламского революционера, примкнувшего ныне к революции и возглавившего ее авангард. Многим нашим соратникам по революции догматизм мешал увидеть это”.

Переписка Карлоса с Жену закончилась весной 1996 года. 30 мая Жену собрал своих друзей у себя дома в Лозанне, где находилось одно из самых ценных его приобретений – акварель, написанная Гитлером в Вене в 1913 году, когда он еще был безвестным художником. В присутствии членов “Исхода” – группы, проповедовавшей самоубийство, в которую он вступил за год до этого, Жену выпил яд и лег дожидаться смерти. Он решил самостоятельно выбрать время своей кончины, чтобы “уйти с достоинством до наступления физического распада”.