Текст книги "Спроси у пыли"

Автор книги: Джон Фанте

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 12 страниц)

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Хорошая новость от Хэкмута. Еще один журнал выказал желание напечатать «Давно утраченные холмы», правда, в сокращенном виде. Сотня долларов. Я снова богат. Пришла пора исправлять позорное прошлое. Я послал матери пять долларов. Получив из дома письмо с благодарностями, я разревелся. Слезы текли из моих глаз вместе со словами, которыми я изливался в ответном послании. В конце концов я послал еще пять долларов. Теперь я был доволен собой. Все-таки были во мне хорошие качества. Я видел их – моих биографов, беседующих с моей матушкой, очень старой леди в кресле на колесиках: он был хорошим сыном, мой Артуро, настоящий кормилец.

Артуро Бандини – прозаик. Сам зарабатывает на жизнь писанием рассказов. Но теперь он работает над книгой. Потрясающий роман. Роман-предвосхищение. Роман-предупреждение. Изумительная проза. Ничего подобного не появлялось со времен Джойса. Стоя перед портретом Хэкмута, я перечитывал написанное за день. Часами сочинял варианты посвящения: Д. К. Хэкмуту, открывшему меня; Д. К. Хэкмуту с восхищением; Д. К. Хэкмуту, гению и человеку. Я представлял себе этих нью-йоркских критиков, обступающих Хэкмута в его клубе. Вы поставили на победителя, Хэкмут, этот парнишка Артуро Бандини с побережья придет первым. Хэкмут улыбается, подмигивая.

Шесть недель – и каждый день по несколько восхитительных часов, три, четыре, а иногда и по пять часов вдохновения, страница прибывает за страницей, и все остальные желания спят. Я ощущал себя призраком, бредущим по земле, человеколюбивым и звероподобным, и чудные волны нежности накатывали на меня, когда я общался с людьми или просто гулял по улицам среди толпы. Всемогущий Боже, даруй мне чистый слог, и эти печальные, одинокие люди услышат меня и станут счастливее. Так проходили мои дни – полные грез, фосфоресцирующие дни. А порой меня охватывала такая нестерпимая радость, что я вынужден был гасить свет и давать волю слезам, и странное желание умереть вдруг возникало во мне.

Вот таков Бандини, пишущий свой роман.

Как-то ночью в дверь постучали, я открыл, и там стояла она.

– Камилла!

Она вошла и села на кровать, в руках – пачка бумаг. Осмотрела комнату: так вот, значит, как он живет. Увиденное поразило ее. Посидев, Камилла поднялась и прошлась по комнате, выглянула в окно, потом сделала еще кружок – прекрасная девушка, стройная Камилла, теплого оттенка темные волосы – я стоял и не мог оторвать глаз от чудного создания. Но зачем она пришла? Уловив мой немой вопрос, Камилла села на кровать и улыбнулась мне.

– Артуро, почему мы все время ссоримся?

Я не мог ответить на этот вопрос. Начал плести что-то о темпераментах, но она покачала головой и забросила ногу на ногу. Впечатление, произведенное мимолетным движением ее изящных бедер, вклинилось в мое сознание и вызвало насыщенно-удушающее чувство, неистово-горячее желание прикоснуться к ним. Каждое ее движение – легкий поворот шеи, покачивание больших грудей под блузкой, изящные руки, раскинутые на кровати, растопыренные пальцы – все эти детали взволновали меня, накатила болезненно-приятная обволакивающая тяжесть, и я оказался в ступоре. Ее голос, сдержанный, с оттенком насмешки, пронизывал меня и звенел в крови и костях. Я припомнил мир и спокойствие нескольких прошедших недель, и они показались мне совершенно нереальными, я просто загипнотизировал сам себя, и чтобы понять это, достаточно было взглянуть в черные глаза Камиллы, в которых смешались и презрение, и надежда, и вожделение.

Я чувствовал, что это не просто визит вежливости, что-то было, что привело ее ко мне. И вскоре все прояснилось.

– Ты помнишь Сэмми?

Естественно, я помнил его.

– Он тебе не понравился.

– Да нет, почему…

– Он хороший, Артуро. Если бы ты узнал его получше, ты бы понял это.

– Надеюсь.

– А вот ты понравился ему.

После той потасовки на стоянке в это верилось с трудом. Я припомнил некоторые детали относительно их взаимоотношений: как она улыбалась ему во время работы, как беспокоилась о нем той ночью, когда мы подвозили его домой.

– Ты любишь этого парня, так ведь?

– Не совсем.

Она отвела взгляд, вроде стала осматривать комнату.

– Да, любишь.

Неожиданно меня охватила ненависть к ней, потому что она причиняла мне боль. Девчонка! Она разорвала сонет Доусона, который я отпечатал для нее, показывала мою телеграмму всем подряд в своем «Колумбийском буфете». Она выставила меня полным идиотом на пляже. Она сомневалась в моей мужской дееспособности, эти сомнения и презрение в ее глазах – есть одно и то же. Я смотрел ей в лицо и думал, какое бы это было наслаждение – ударить ее, со всей силы кулаком заехать прямо ей по носу и губам.

И снова она заговорила о Сэмми. Его шансы в жизни всегда были самые гнилые. Он мог бы добиться всего, если бы не слабое здоровье.

– А что с ним такое?

– Туберкулез.

– Сурово.

– Ему недолго осталось.

А мне было наплевать.

– Все мы когда-нибудь умрем, – процедил я.

Я обдумывал способы вышвырнуть ее, например, сказать: если ты приперлась поведать мне о своем парне, то можешь убираться к черту, потому что мне это неинтересно. Я подумал, что было бы здорово: приказать ей выметаться, и она, вся такая очаровательно-своеобразная, вынуждена будет уйти, потому что этого захотел я.

– Сэмми нет в городе. Он уехал.

Если она рассчитывала, что я поинтересуюсь его местонахождением, то глубоко ошибалась. Я забросил ноги на стол и закурил.

– А как насчет остальных твоих дружков? – вырвалось у меня, о чем я сразу же пожалел.

Я попробовал смягчить оплошность невинной улыбкой. Уголки ее губ ответили взаимностью, но с большим усилием.

– У меня нет больше никаких дружков, – проговорила она.

– Конечно, – поспешил согласиться я, с легкой долей сарказма. – Я все понимаю. Забудем эту опрометчивую ремарку.

Некоторое время она молчала. Я изображал беззаботность, что-то насвистывая.

– Почему ты такой злой? – вдруг снова заговорила она.

– Злой? Дорогуша моя, я в одинаковой степени люблю всех тварей: как людей, так и животных. В моей системе отсутствует и мельчайшая доля враждебности. И, раз уж на то пошло, нельзя быть злыднем и великим писателем одновременно.

Издевка блеснула в ее глазах.

– А ты великий писатель?

– Ну, этого тебе никогда не понять.

Она закусила нижнюю губу своими белыми острыми зубами и бросила взгляд сначала на окно, потом на дверь, словно зверек, пойманный в ловушку.

– Вот поэтому я и пришла к тебе, – сказала она, снова улыбаясь.

Ее пальцы мяли и теребили лежащие на коленях конверты, и это возбуждало меня, ее собственные пальчики касались ее колен, ласкали и поглаживали ее собственную плоть.

Камилла принесла два конверта. Раскрыв один из них, она извлекла что-то вроде рукописи. Я взял бумаги, это был рассказ Сэмуэля Виггинса, обратный адрес: до востребования, Сан-Хуан, Калифорния. Назывался рассказ «Трезвенник Гатлинг» и начинался так: «Трезвенник Гатлинг не искал себе проблем, чего не скажешь о других конокрадах из Аризоны. Лучше уберите подальше свои пушки и затаитесь, если вы увидели одного из детинушек Гатлинга. Проблема проблем была в том, что неприятности сами находили Гатлингов. Они не терпели Техасских рейнджеров в Аризоне, поэтому предпочитали сначала стрелять, а уж потом разбираться, кто кого убил. Так они поступали и в Штате Одинокой звезды, где мужчины были мужчинами, а женщины любили готовить еду для таких ловких наездников и метких стрелков, как Гатлинг. А он был самым крутым мужиком в штате».

Это был первый абзац.

– Белиберда, – резюмировал я.

– Помоги ему.

И Камилла поведала, что в этом году автор умрет, что он уехал из Лос-Анджелеса и поселился где-то на краю пустыни Санта-Эн. Живет в лачуге и лихорадочно пишет. Всю свою жизнь он мечтал писать. И вот сейчас, когда осталось слишком мало времени, его мечта сбылась.

– Ну а мне-то что до этого?

– Но ведь он умирает.

– Никто не вечен.

Я посмотрел вторую рукопись. Примерно то же самое.

– Полная чушь, – сказал я, покачивая головой.

– Да я знаю. Но, может быть, ты как-нибудь исправишь? Он отдаст тебе половину от гонорара.

– Деньги мне не нужны. Я получаю за свои вещи.

Она встала, приблизилась, положила руки мне на плечи и заглянула в лицо. Ноздри мои уловили ее теплое душистое дыхание, я увидел свое отражение в огромных глазах, и неистовое, чуть ли не до тошноты, Желание скрутило меня.

– А для меня ты сделаешь это?

– Для тебя? Для тебя – да.

Она поцеловала меня. Бандини – марионетка – получает авансом обильно-страстный поцелуй за услуги, которые он намерен оказать. Я аккуратно отстранился.

– Нет необходимости целовать меня. Я сделаю, что смогу.

Пока она стояла перед зеркалом и подкрашивала губы, я рассматривал рукописи и, когда увидел обратный адрес, у меня возникли кое-какие соображения на сей счет. Сан-Хуан, Калифорния.

– Я напишу письмо-рецензию на его произведения.

– Нет, этого не надо делать. Я зайду к тебе, заберу бумаги и сама отошлю ему.

Вот что она мне ответила, но ты не проведешь меня, Камилла, потому что память о той злополучной ночи на пляже просто написана на твоей презрительной физиономии. И за это я ненавижу тебя. Ох, Господи, как ты мне омерзительна!

– Хорошо, – согласился я. – Думаю, так будет лучше. Приходи завтра вечером.

Она язвительно ухмылялась – не лицом, не губами, но всем нутром своим.

– В котором часу мне прийти?

– Когда ты заканчиваешь работу?

Она защелкнула свою сумочку и бросила на меня беглый взгляд.

– Ты же знаешь, когда я заканчиваю.

Я поимею тебя, Камилла. Ох, как я поимею тебя когда-нибудь!

– Ну, вот тогда и приходи.

Она подошла к двери и взялась за ручку.

– Спокойной ночи, Артуро.

– Я провожу тебя до вестибюля.

– Не надо этих глупостей.

Дверь закрылась. Я стоял посередине комнаты и вслушивался в удаляющиеся по лестнице шаги. Я чувствовал, что бледнею. Страшное оскорбление. Безумие охватило меня, я запустил пальцы в волосы, и душераздирающий вопль вырвался из моей глотки, когда я сжал кулаки. Я стал метаться по комнате, то осыпая свою голову ударами кулаков, то крепко обнимая себя, я пытался вытравить ее мерзкий образ из своей памяти, задушить любое ее присутствие в своем сознании, я сам задыхался от ненависти.

Но этому вулкану ненависти нужно было выплеснуться, и поэтому больной человек на краю пустыни должен поплатиться за все. Я поимею и тебя, Сэмми. Я сотру тебя в порошок, я сделаю так, что ты пожалеешь, что не подох и не был похоронен давным-давно. Перо могущественнее меча, Сэмми-бой, и перо Артуро Бандини еще не утратило силу. Теперь мое время пришло, сэр. И вы получите все сполна.

Я сел и дочитал его писанину. Я сделал замечания по поводу каждого словосочетания, предложения и абзаца. Писал он скверно, первые потуги, топорная работа, мутная история, нелепая и абсурдная. Час за часом я просиживал над рукописью, истребляя сигареты и безумно хохоча над автором, злорадствуя и весело потирая руки. Ну, парень, я и закатаю тебе! Подскочив со стула, я заходил по комнате, давясь от самодовольства и боксируя с тенью: «Лови, Сэмми-бой, и еще, а как тебе нравится мой левый хук? А что скажешь насчет встречного с правой? Бац! Шмац! Хоп! Шлеп! Аут!»

Отвернувшись от поверженного, я наткнулся взглядом на смятую кровать, там сидела Камилла. Чувственные контуры углубления, оставленного на синем шенилевом покрывале, повторяли формы ее бедер и ягодиц. Я мгновенно позабыл о Сэмми. Обуреваемый диким желанием, я рухнул на колени перед кроватью и с благоговением стал покрывать поцелуями вожделенную впадину.

– Камилла, я люблю тебя!

Когда возбуждение выплеснулось, оставив за собой пустоту, я поднялся с колен, презирая себя, грязного и отвратительного Артуро Бандини, ничтожного пса. Со зловещей решимостью я уселся за стол и стал строчить критическое письмо, адресованное Сэмми.

«Дорогой Сэмми,

Эта маленькая шлюшка была у меня сегодня ночью, вы знаете о ком я, Сэмми, да, об этой мужланке с восхитительной фигурой и мозгами макаки. Она представила мне рукопись, предположительно написанную вами. Кроме того, она сообщила, что над вами нависла смертельная опасность. Учитывая все эти заурядные обстоятельства, я должен был бы назвать сложившую ситуацию трагической. Но, ознакомившись с содержанием ваших рукописей, я вынужден заявить прямо и откровенно, что ваш преждевременный уход есть большая удача для всех. Вы не можете писать, Сэмми. И мой вам совет – посвятите остаток дней приведению в порядок своей глупой души, перед тем как покинуть этот мир, который, кстати, вздохнет с облегчением в связи с вашим отбытием. Хотелось бы сказать чистосердечно, мне жаль вас. Конечно, было бы неплохо оставить потомкам нечто вроде памятника о своем пребывании на этой бренной земле, но так как невозможность этого столь очевидна, мой вам совет: проведите финальные дни без горечи. Судьба сыграла с вами злую шутку – смиритесь. Надеюсь, вы и сами рады, что скоро все будет кончено и факт вашего бумагомарательства никогда не получит широкой огласки. Уверен, что выражу чаяния всех благоразумных и цивилизованных людей, когда попрошу вас уничтожить кучу ваших литературных испражнений и забыть навсегда о пере и бумаге. То же самoe касается и печатной машинки, если таковая у вас имеется. Ибо даже распечатка вашей рукописи является позорным поступком. Если же, не смотря ни на что, вы сочтете возможным упорствовать в своих жалких потугах, ради всего святого, пришлите мне результаты вашего усердия. По крайней мере, я осведомлен о ваших обстоятельствах. Не умышленно, конечно».

Вот так– изысканно и убийственно исчерпывающе. Я собрал листы рукописи и вместе с письмом засунул в конверт, запечатал его, написал адрес: «Сэмуэлю Вигеннсу, до востребования, Сан-Хуан, Калифорния». Определив конверт в задний карман брюк, я вышел из отеля и направился к почтовому ящику на углу квартала. Было чуть больше трех часов бесподобного утра. Белесые звезды на бледно-голубом небе казались совершенно потерянными, их кротость была так волнующа, что я даже приостановился, пораженный их необычной красотой. Ни один листик не шевелился на грязных пальмах. Стояла полная тишина.

Все лучшее, что было во мне, встрепенулось в этот момент и взволновало сердце. Эти чувства – моя единственная надежда в непроглядной бездне личного существования. Вот она, бесконечная безмятежность природы, ее безразличие к этому огромному городу, и пустыня, простирающаяся под этими улицами и окружающая нас, поджидает смерти нашего города, чтобы снова засыпать все вечным песком. И вдруг с ужасающей ясностью я осознал всю глубину жалкой судьбы человечества. Вечная пустыня лежала терпеливым белым зверем, поджидая гибели рода человеческого, заката цивилизации и погружения ее во тьму небытия. И тогда люди представились мне настоящими храбрецами, и я испытывал гордость, что нахожусь в одном ряду с ними. И все зло мира показалось мне вовсе не злом, а неизбежной и необходимой составляющей в бесконечной борьбе с пустыней.

Я посмотрел на юг, в направлении больших звезд, я знал, что в том же направлении находится пустыня Санта-Эн, что именно там, прямо под большими звездами в жалкой лачуге лежит человек, такой же, как и я, но который совсем скоро будет поглощен этой пустыней, и в руках у меня написанные им строки – проявление его борьбы против этого неумолимого безмолвия, на схватку с которым мы все выброшены. Убийца или официант, или писатель – значения не имеет, потому что его судьба – это наша общая судьба, и его поражение есть мое поражение. Нас миллионы в этом городе темных окон, таких как Сэмми, таких как я и таких же незаметных как отмирающие травинки. Жизнь – тяжелая задача. Смерть – решающее испытание. И Сэмми скоро предстояло его пройти.

Я стоял лицом к лицу с почтовым ящиком и скорбел по Сэмми и по себе, и по всем живущим и умершим тоже. Прости меня, Сэмми! Прости дурака! Я вернулся в отель и потратил три часа, сочиняя самую лучшую рецензию, на которую был только способен. Я не писал, что это плохо, а это не так. Я говорил, что, на мой взгляд, это стало бы лучше, если бы… и так далее и тому подобное. Лег спать я только около шести, но это был приятный и счастливый сон. Какой все же я прекрасный человек! По-настоящему! Великий, тихий, мягкий, вселюбящий, будь то человек или животное.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

И снова мы не виделись с Камиллой неделю. Между тем я получил письмо от Сэмми, с благодарностью за дельные замечания. Сэмми – ее истинная любовь. Он тоже прислал мне совет: «Как вы там уживаетесь с этой мексикашкой? В общем-то, она неплохая бабенка, особенно когда выключишь свет. Проблема в вас, мистер Бандини, просто вы не знаете, как обходиться с такого рода женщинами. Вы слишком цацкаетесь с ними. Не понимаете вы мексиканских женщин. Они не любят, когда с ними обращаются по-человечески. Если вы любезничаете с такими девками, они втаптывают вас в грязь».

Я работал над книгой, время от времени прерываясь, чтобы перечитать послание. Как раз в один из таких перерывов заявилась Камилла. Было около полуночи, вошла она без стука.

– Привет.

– Привет, тупица.

– Работаешь?

– А что, не похоже?

– Сердишься?

– Нет, противно немножко.

– Из-за меня?

– Естественно. Ты посмотри на себя.

На ней был жакет, под ним некогда белая рабочая блузка, вся в пятнах и мятая. Один чулок ослаб и морщился на коленке. Осунувшееся лицо, помада на губах съедена. Пальто заляпано пухом и пылью. На ногах дешевые туфли на высоченном каблуке.

– Ты так старательно косишь под американку. Зачем тебе это? Будь сама собой.

Она подошла к зеркалу и тщательно осмотрела себя.

– Я устала, – отозвалась она наконец. – Сегодня был трудный день.

– А эти туфли? – не унимался я. – Носила бы лучше ту обувь, для которой созданы твои ноги, – гуарачи. И вся эта штукатурка на лице. Выглядишь глупо – дешевая пародия на американку. Пугало. Если бы я был мексиканцем, оторвал бы тебе башку. Ты же позоришь свой народ.

– Кто ты такой, чтобы поучать меня? – не выдержала она. – Я такая же американка, как и ты. Ты и сам не стопроцентный американец. Посмотри на свою кожу. Ты вылитый макаронник. И глаза у тебя черные.

– Карие.

– Нисколечко! Они черные! И волосы черные!

– Каштановые.

Она скинула пальто, плюхнулась на кровать, вытащила сигарету и стала шарить в поисках спичек. Коробок лежал рядом со мной на столе. Она ждала, что я поднесу ей огня.

– Ты же не парализованная, – сказал я. – Сама можешь позаботиться о себе.

Она прикурила и уставилась в потолок. Дым вырывался из ее ноздрей с бесшумной нервозностью. На улице было туманно. Издалека доносились звуки полицейских сирен.

– Думаешь о Сэмми? – спросил я.

– Возможно.

– Что, нет другого места для этого занятия? Тебя никто здесь не держит.

Она затушила сигарету, скрутив и выпустив ей потроха.

– Господи, какой ты противный! – прошипела она, и слова эти были похожи на раздавленный окурок. – Должно быть, ты до крайности несчастен.

– Ну ты и дура.

Она вытянулась и скрестила ноги. Юбка задралась, обнажив резинки чулок и полосочку шириной в дюйм или два смуглой плоти. Ее волосы расплескались по подушке, словно опрокинутая бутылочка чернил. Она лежала и наблюдала за мной, утонув головой в подушке и улыбаясь. Потом подняла руку и поманила меня пальчиком.

– Иди ко мне, Артуро, – ее голос прозвучал тепло и нежно.

Я покачал головой.

– Нет, спасибо. Мне и тут удобно.

Минут пять она не спускала с меня глаз, тогда как я таращился в окно. Я мог бы овладеть ею прямо сейчас, да, Артуро, достаточно оторвать задницу от стула и лечь с ней рядом… но между нами была та ночь на пляже и листок с отпечатанным сонетом, и телеграмма-предложение, и воспоминая о них теснились в комнате, как неотвязные кошмары.

– Испугался?

Я рассмеялся.

– Тебя, что ли?

– Испугался.

– Вот уж нет.

Камилла раскинула руки, и мне показалось, будто она вся обнажилась передо мной, что только заставило меня еще глубже уйти в себя. Правда, я отложил в памяти ее новый образ, такой соблазнительный и нежный, на будущее.

– Послушай, я занят. Видишь? – и я похлопал по стопке отпечатанных листов, лежащей возле машинке.

– Значит, и ты боишься, – задумчиво проговорила она.

Молчание.

– Что-то с тобой не так, – вдруг заговорила она.

– Что именно?

– Ты педик.

Я встал и приблизился к ней.

– Это ложь.

Теперь мы лежали вместе. Она насиловала меня своим презрением, просачивающимся и через поцелуй, и сквозь язвительную улыбку и насмехающиеся глаза. Это продолжалось до тех пор, пока я не превратился в бревно, в котором не осталось ни единого чувства, кроме ужаса и трепета перед ней. Я осознавал, что ее красота безгранична, что сила ее убеждений несокрушима. Ее присутствие странно влияло на меня, я начинал чувствовать себя посторонним. Потому что она принадлежала этим тихим ночам, эвкалиптовым деревьям, пустынным звездам, земле и небу, даже туману за окном, а я появился здесь только для того, чтобы стать писателем, заработать денег, прославить свое имя, ну, в общем, вздор всякий. Я понял, что она настолько лучше и честнее меня, что даже чуть не сблевал сам от себя и уже не мог глядеть в ее нежные глаза. Я еле унял дрожь, когда ее смуглые руки обвились вокруг моей шеи и длинные пальцы погрузились в волосы. Нет, не мог я целовать ее. Она целовала меня – автора «Собачка смеялась». Потом она взяла мою руку и прижалась губами к ладони, а затем поместила ее в ложбинку между грудями. Подставив мне свои губы, она ждала. И что сделал Артуро Бандини? Этот непревзойденный писатель погрузился в самую пучину своего необузданного воображения, этот романтик Артуро Бандини, напичканный умнейшими фразами, вдруг промямлил с некоторой игривостью:

– Алло.

– Алло? – удивилась она. – Алло? – и рассмеялась. – Ну, что ж… Как поживаешь?

Ох уж этот Артуро! Рассказчик небылиц.

– Превосходно, ответил он.

И что же дальше? Где же желание? Где страсть? А вот она уйдет, и через некоторое время они явятся. Черт бы тебя подрал, Артуро! Ты ничего не можешь! Вспомни своих непревзойденных предков! Соответствуй своему предназначению. Я чувствовал ее ищущие руки и старался помешать им, сдерживал в неистовом страхе. Тогда она попробовала еще раз поцеловать меня. С таким же успехом можно было прильнуть губами к холодной ветчине. Я был жалок. Она оттолкнула меня.

– Отпусти меня.

Отвращение, ужас и унижение – все смешалось во мне, забурлило, и я вцепился в Камиллу, привлек к себе и прижался своими холодными губами к ее теплому рту. Она пыталась вырваться, но я не отпускал, спрятав лицо у нее на плече и сгорая от стыда. Она продолжала бороться, я чувствовал, как ее презрение перерастает в лютую ненависть. И вдруг это стало возбуждать меня. Я захотел ее, и с каждым новым всплеском ее гнева мое желание росло. Я был счастлив – ура, Артуро! Радость и сила, сила через радость, восторг от ощущения этой силы в себе, экзальтированное самодовольство и наслаждение уверенностью, что я могу овладеть ею прямо сейчас, если только захочу. Но я не хотел этого, так как уже обрел свою любовь. Мощь и сила Артуро Бандини ослепила меня. Я отпустил Камиллу и спрыгнул с кровати.

Она села и стала прибирать волосы. В уголках рта у нее скопилась белая слюна. Поскрипывая зубами, она боролась с желанием закричать. Но меня это не пугало, пусть себе кричит, если ей хочется, потому что Артуро Бандини не педик, и все с ним в порядке. Да в нем страсти как в шести мужиках. У него на лице написано, что он отличный парень, великий писатель, мощный любовник, он умеет жить и умеет писать. Я наблюдал, как она привела в порядок свою одежку, встала с кровати и, тяжело дыша, еще не оправившись от испуга, подошла к зеркалу, будто бы хотела удостовериться, что это действительно она.

– Ты такой же урод, как и все, – сказала она, переведя дух.

Я сел за стол и принялся кусать ногти.

– Я-то думала, что ты другой. Ненавижу насилие.

Насилие – ха! Какая разница, что там она себе думает? Главное доказано – если бы захотел, я поимел бы ее, а остальное неважно. Кроме того, что я великий писатель, я еще способен на нечто большее. И теперь я уже не боялся ее и мог смотреть прямо в лицо, как мужчина смотрит в лицо женщины. Она ушла, не сказав больше ни слова, а я остался сидеть, погрузившись в райское блаженство. Во мне бушевала оргия опьяняющего самодовольства – мир был так велик и полон доступных мне удовольствий. Ах, Лос-Анджелес! Твои пустынные улицы покрыты пылью и туманом, но я больше не одинок. Ты подожди немного, и вы, призраки, обитающие в моей комнате, потерпите, очень скоро это случится. А эта Камилла, пусть она пока потешается со своим Сэмми, пустынным отшельником, кропателем дешевых рассказиков, но наступит момент, когда ей придется отведать настоящего писателя – меня. И это обязательно произойдет, это так же очевидно, как то, что Бог обитает на небесах.

Я не помню, может, неделя прошла, может – две. Я знал, что она вернется, и не ждал ее. Я жил своей жизнью, написал еще несколько страниц романа, прочитал пару книжек. Я был спокоен – она появится. И произойдет это обязательно ночью. Ее образ никогда не возникал во мне на фоне дневного света. Я предчувствовал ее появление, как предчувствовал появление луны. И она заявилась. В окно стукнула пущенная снизу галька. Я открыл створку, выглянул наружу и увидел Камиллу, стоящую под окном в свитере поверх белого официантского халата. Она таращилась на меня, запрокинув голову и приоткрыв рот.

– Чего делаешь? – спросила она.

– Просто сижу.

– Сохнешь по мне?

– Нет. А ты по мне?

Она рассмеялась.

– Немного.

– Почему немного?

– А ты злой.

Мы решили прокатиться. Камилла поинтересовалась, имел ли я когда-нибудь дело с оружием. Я сказал, что не имел. Мы поехали в тир на Мэйн-стрит. Она была первоклассный стрелок, и хозяин заведения – парень в кожаном пиджаке – хорошо знал ее. А я не мог попасть ни в одну мишень. Платила Камилла, и мои промахи нервировали ее. Она хвасталась: держа револьвер под мышкой, била картонному быку прямо в глаз. Я сделал пятьдесят выстрелов и все промазал. Тогда она попыталась показать мне, как надо правильно держать оружие. Я стал вырывать у нее ружье, ствол беспорядочно заплясал, направляясь то в одну сторону, то в другую. Парень в кожаном пиджаке нырнул под стойку и завопил:

– Эй, осторожно! Смотри куда целишься!

Ее раздражение становилось оскорбительным. Достав пятьдесят центов (у нее был полный карман чаевых), она сказала:

– Попробуй еще раз, но если промахнешься, я не стану платить.

Денег у меня с собой не было, и я положил ружье на стойку.

– Да плевал я.

– Он слизняк, Тим, – обратилась она к хозяину. – Только и может, что стишки писать.

Тим, несомненно, признавал только тех людей, которые умели стрелять. Он посмотрел на меня с отвращением и промолчал. Я схватил винчестер, прицелился и стал поливать мишень-быка свинцом. Находясь в шести футах от меня на столбе высотой примерно в три фута, бык оставался целехоньким. Если пуля попадала в глаз, то должен был активизироваться звонок. Ни звука. Я опустошил магазин, едкий смрад пороха ударил мне в нос, и я сморщился. Тим и Камилла посмеялись над слизняком. К тому времени за нашими спинами уже собралась толпа. Все они разделяли раздражение Камиллы, так как чувство это весьма заразно, даже я его подхватил. Камилла обернулась, увидела собравшихся и покраснела. Ей было стыдно за меня, она была раздосадована и унижена. Украдкой она шепнула мне, что мы уходим, и ринулась сквозь толпу. Шла она быстро, опережая меня шагов на шесть. Я следовал за ней не торопясь. Ха-ха, ну и что из того, что я не умею стрелять из этого дебильного ружья, что мне до того, что эти хари посмеялись надо мной, и она смеялась, да плевать мне на них. Потому что кто из этих тупорылых свиней, этих ухмыляющихся болванов с Мэйн-стрит, кто из них сможет сложить такой рассказ, как «Давно утраченные холмы»? Ни один из них! Так что насрать мне на их презрение.

Автомобиль был припаркован возле кафе. Когда я подошел, Камилла уже запустила двигатель. Я встал на подножку, но она не стала дожидаться, пока я усядусь. Взглянув на меня с ехидной усмешкой, она отпустила сцепление. Я плюхнулся на сиденье, но меня тут же швырнуло на ветровое стекло, так как Камилла врезалась в стоящую впереди машину. Мы были зажаты между двумя автомобилями. Камилла включила заднюю передачу и стукнула машину, что стояла позади. Таким своим поведением она давала понять мне, насколько я был невыносим. В конце концов она перескочила через бордюр и по тротуару вырулила на улицу.

– Слава богу, – сказал я со вздохом облегчения.

– Усохни! – выкрикнула она.

– Послушай, если уж на то пошло, просто остановись и выпусти меня. Я могу и пройтись пешком.

Она тут же втопила до упора. Мы неслись по улицам центральной части города. Я сидел, вцепившись в сиденье, и обдумывал возможность выпрыгнуть из машины. Скоро движение на дороге заметно поредело. Мы были в двух милях от Банкер-Хилла, в восточной части города, в районе заводов и пивоварен. Камилла сбавила скорость и приняла к тротуару. Мы остановились возле низкого закопченного забора. За ним громоздились штабеля стальных труб.

– Почему здесь? – осведомился я.

– Ты же хотел прогуляться – иди.

– Да нет, я лучше прокачусь.

– Выметайся. Я не шучу. Возьми любого кто никогда не держал в руках ружье, и он будет стрелять лучше тебя! Давай, убирайся!

Я вытащил сигареты и предложил ей.

– Давай обсудим твой постулат.

Она выхватила пачку, швырнула ее мне под ноги и пригвоздила меня своим свирепым взглядом.

– Я ненавижу тебя. Господи, как же я тебя ненавижу!

Пока подбирал сигареты, ночь и весь заводской район трепетали от мощи ее отвращения. Я все понял. Нет, она не ненавидела Артуро Бандини. На самом деле она ненавидела тот факт, что он не соответствует ее стандартам. Она хотела любить его, но не могла. Ей бы хотелось, чтобы он был как Сэмми – спокойный, молчаливый, жестокий, отличный стрелок, хороший бармен, который видел бы в ней официантку и ничего больше. Я вылез из машины, ухмыляясь, потому что знал, как мне обидеть ее.

– Спокойной ночи, – сказал я. – Какая восхитительная погода. Я с удовольствием прогуляюсь.

– Надеюсь, что ты не выберешься отсюда и твой труп найдут утром в канаве.

– Постараюсь оправдать твои надежды.

Когда она отъезжала, то разрыдалась, боль раздирала ее душу. Одно было очевидно: Артуро Бандини не пара для Камиллы Лопес.